15 число месяца Фибулы.
Рунн. Королевский город.

   Ей снова снились кошмары… Тьма, охватившая ее со всех сторон, материализовалась в виде темного силуэта, схватившего ее за горло, навалившегося всей тяжестью, придавившего ее к кровати. Анжелика застонала, будучи ни в силах, ни пошевелится, ни сбросить с себя это порождение тьмы… Полная беспомощность, отчаяние… ей казалось, что все, это конец… Но тьма отступила оставив лишь мокрые от холодного пота простыни и часто-часто бьющееся сердечко…
   Нельзя сказать, что ей было плохо в Рунне – здесь был ее отец, брат, множество подруг, знакомых… Но мать осталась в Нортми, да и большая часть знакомых по детству – тоже. Отец был постоянно занят – день и ночь, брат тоже, а подруги – никто ее не понимал до конца…  Она находила утешение в книгах… ее манили древние истории, рассказы о благородных рыцарях, мудрых драконах и заточенных в башнях принцессах… а так же о темных силах, которые угрожали благополучию мира… Библиотека у отца была большая, кроме того, ей позволялось посещать библиотеки дворца и университета. Те, кто там работали, любили скромную и добрую девушку и с удовольствием давали ей древние фолианты…
   Анжелика встала. Кровать надо было менять – сейчас холодно, а так и простыть недолго. Мария, ее служанка, еще спала и девушка не стала ее будить. Она села за свой стол, достала тяжелый том, и открыла. Рукописные буквы складывались в замысловатые фразы…
   Она не вникала в смысл текста, просто читая и повторяя по себя те слова, которые были записаны в книге. Ее мысли были далеко отсюда – она вспоминала многочисленные эпизоды своей короткой жизни… О, если бы она была властна над временем, она бы вернулась в счастливое, безоблачное детство, там где была мама, там где они все были вместе…
   Но это было невозможно… Анжелика перевернула очередную страницу… Раздался гул часов. Пять утра… В соседней комнате заворочалась Мария. Анжи отложила тяжелый том в сторону, и уставилась в окно, разглядывая росшую во дворе осину. Сегодняшний день не принесет ничего нового, а вот завтра отец уделит ей несколько минут своего внимания, когда они пойдут в маленькую церковь, расположенную в дальнем крыле дворца Нортми.
   Мария, наконец, встала, засуетилась, убрала кровать и помогла ей одеться. Затем они спустились в обеденную залу, где уже был накрыт скромный завтрак – Нортми всегда считали, что уделять слишком большое внимание еде – греховно, и поэтому ели простую пищу без изысков. Анжи воздала благодарение Господу, и поела в компании верных слуг – отец всегда завтракал в своем кабинете, не отрываясь от бумаг.
   Затем настало время прогулки, и они вместе с Марией отправились гулять по парку – кроме того, нужно было раздать милостыню нуждающимся… После обеда, они возможно немного помузицируют… или же повышивают…
   Внезапно девушка налетела на высокого, стройного незнакомца…
   - Извините… - прошептала Анжелика, но тот даже не посмотрел на нее, а куда побежал вперед. Девушка поглядела ему вслед. Ей, почему-то часто встречались незнакомые люди на улицах, которые или смотрели на нее, или что-то говорили, обычно лишенное всякого смысла… Иногда, даже будучи одной, ей казалось что на нее кто-то внимательно смотрит…
   Мария весело болтала с какой-то своей подружкой, а Анжелике стало не по себе – такое ощущение бывает летним, солнечным днем, когда очень тихо, все безмятежно, но внезапно тебя охватывает панический страх и хочется бежать как можно скорее…
   Анжи подозвала служанку, и они отправились в замок… Последние сто метров она почти пробежала, хотя Мария остановилась, звала ее и волновалась. Но Анжи не в силах была обернутся… Там, позади, она чувствовала это, осталось что-то ужасное страшное, опасное… Какая-то угроза…
   Она вбежала в свою комнату и, закрыв на засов дверь, спряталась под одеяло, затаив дыхание.

15 число месяца Фибулы.
Рунн. Служилый город.

   - Эдвар! – в дверь забарабанили. – Эдвар! Эдваааар! Просыпайся! Нам пора.
   Эдвар зевнул, и еще глубже укутался в одеяло.
   В дверь забарабанили еще сильнее.
   - Да проснись ты, Сеятель тебя побери. Служба зовет.
   - Чего он хочет? – сонным голосом просипела Валери.
   - Не знаю… - пробормотал Эдвар, укрывая голову подушкой. – Чего-то он хочет…
   В дверь ударили словно тараном. Граф де Нор снял подушку с головы.
   - Я убью его, – пробормотал он. – Как есть убью.
   - Убей. – Валери скрылась под одеялом. Эдвар кряхтя слез с постели, потянулся. Зафиксировал взгляд на двери, схватил штаны в одну руку и попрыгал через комнату, спотыкаясь о раскиданные бутылки и прочий мусор.
   - Проклятье… - проворчал он, пытаясь попасть ногой в штанину. Перед глазами все плыло, голова раскалывалась. В дверь продолжали настойчиво долбить.
   -Да иду я, иду… - крикнул сын Первого Маршала. – Отставить вышибать дверь!
   - Есть! – за дверью расхохотались.
   Дрожащими руками он принялся открывать многочисленные засовы, запоры, маленькие крючки и прочее, что оделяло его дом от внешнего мира. Эдвар сломал пару ногтей, дюжину раз вспомнил Черного Сеятеля, но с проклятущей дверью справился.
   - Чего еще? – он высунул свою взлохмаченную голову в щель. – Чего вам надо?
   Друзья, соратники по службе, в количестве полтора десятка, опять расхохотались, вызвав у лейтенанта Нортми очередной приступ жуткой мигрени.
   - Да тебе на службу пора! Ты все проспал.
   - Что, серьезно? – изумился Эдвар. – Сколько сейчас?…
   - Да уж полдень близко…
   - Проклятье! – он оглянулся. – Я сейчас… Вернусь…
   Он кинулся обратно в комнату, хватая на ходу камзол, шпагу, ремень и пистоли. Чмокнул спящую Валери, и, одевшись, вскочил к друзьям.
   - Куда идем? – голова кружилась неимоверно. В голове мыслей никаких не было.
   - В форт Ле Френ. Затем на площадь Побед…
   Эдвар зажмурился. Перед глазами плыли красные, зеленые, синие круги.
   - Хорошо. До Ле Френа еще топать и топать, а вот от него до площади, совсем немного… там тогда посидим в Золотой Канарейке…
   Товарищи поглядели на него сочувствующими взглядами.
   - Да тебе видно совсем худо. Сколько ты вчера выпил?
   Эдвар замотал головой.
   - Думаете, я помню?
   - Вообще ничего не помнишь?
   - Неа, все как в тумане.
   - Ну, бывает, чего сказать…
   Путь до Ле Френа был ужасен… Последнюю половину дороги графу де Нору пришлось проделать на плечах у друзей. Быстро проинспектировав крепость, они помчались на площадь Побед в трактир "Канарейка".
   К огорчению друзей Эдвара в таверне уже сидели их злейшие враги – офицеры из Второго Имперского Легиона, которые постоянно задирали офицеров из Первого Легиона, в который  входил сам Эдвар.
   - Эээ… кто пришел… - один из них увидел Нортми со товарищи. – Дружок наш Эдвар… Неужто жив после вчерашнего?
   - А что было вчера? – слабым голосом спросил Эдвар. – Неужто как всегда?
   Все расхохотались.
   Эдвар уронил голову на стол и застонал. Жизнь иногда кажется сущим адом на земле, но в ней есть и положительные стороны.

15 число месяца Фибулы.
Ауралон. Ауралон.
Ремесленные районы.

   Отец Фабиус спускался в темный, мрачный подвал по винтовой лестнице, ступени которой скрипели и трещали при каждом шаге, угрожая, обрушится вниз и погрести под собой главу ордена игнитиссов. Запах стоял кошмарный, воздух полнился чудовищными миазмами.
   - Ваше Высокопреосвященство!… - человек в широком кожаном фартуке оторвался от кипящего чана с химикалиями и кинулся к сэнтету. – У меня для Вас хорошие новости… Мне удалось синтезировать субстанцию обладающую нужными для нас свойствами. Многолетний труд завершен!
   Фабиус последовал за ученым разглядывая по пути старинные фолианты, прозрачные бутыли, наполненные какими-то реактивами, медные котлы… Подмастерья Трифиллиоса что-то методично толкли в ступках, с угрюмым видом поглядывая на главу ордена игнитиссов.
   - Вот она! – Трифиллиос схватил со стола бутыль наполненную ярко-синей гелеобразной жидкостью. – Я назвал ее – "Послушание"… Без вкуса, без запаха… Стоит добавить воды – она потеряет и цвет! Достаточно одной капли! Результат стопроцентный!
   Сантэт бережно взял сосуд в руки.
   - Я рад… - прошептал отец Фабиус. – Вы действительно проделали большую работу, мастер! Огромный труд, достойный вознаграждения… Как оно действует?
   - Все очень просто… - Трифиллиос зашагал по зале, переходя от столов к столам, взад-вперед. Глаза его лихорадочно блестели. – Как показали опыты, для первой стадии достаточно лишь одной компоненты. Одна капля инициирует сложные реакции в организме, которые неизбежно приводят к летальному исходу, внешне ничем не отличающемуся от последствий тяжелой простуды. Но смерть исход можно отсрочить, если подопытный примет второй ингредиент – я назвал его "Надеждой", – химик достал вторую, красную бутыль. - Каждая доза "Надежды" дает отсрочку… чем больше ее принять, тем больше времени… Но исход все равно неизбежен… Если только в действие не вступит третий фактор – я назвал его "Прощение". Это полное противоядие, устраняющее все последствия "Послушания".
   Фабиус взял в руки зеленую бутыль.
   - Никакие другие противоядия помочь не могут, могут лишь ускорить процесс… А самому создать "Прощение"  невозможно – компоненты его чрезвычайно редки – они растут лишь в очень далеких странах, таких как Нубия, Горынь, Новая Иберия… Кроме того, рецепт есть только в моих книгах, зашифрованный специальным кодом, который знаю только я…
   - Замечательно, замечательно… - Сэнтет улыбался, как довольный кот. – Это лучше всего того, что у вас получалось до этого…
   - Так полагаю, мне причитается небольшое денежное вознаграждение… Я бы хотел продолжить свои опыты по выведению гомункула…
   - Деньги, лабораторию, необходимые материалы – вы все получите, друг мой. – сэнтет похлопал его по плечу.
   - А эти "материалы", я не лезу в ваши дела, Ваше Высокопреосвященство, но кто они?
   Глава ордена игнитиссов нахмурился.
   - Абсолютно не важно, друг мой… Эти люди стали врагами Экклесии, и вполне заслужили свою участь… Их души отправятся к дьяволу, а тела послужат благому делу! Мы сражаемся с самим Сеятелем, пропалывая род человеческий, и сомнения нам не дозволены… Слишком многое мы потеряли за прошедшие годы, мягкость моих предшественников, добродушность Первосвященников – и враг царит уже в самом сердце Империи…
   - Вы говорите об Этьене де Нортми, Ваше Высокопреосвященство, не так ли?
   - Да… Черный Герцог, исчадье зла, всемирный паук, опутавший империю своими сетями… Он окружил Императора стеной лжи, за которую мольбы простого народа не доходят! Но Господь все видит, и месть не заставит себя ждать. И я с радостью стану орудием этой мести!

15 число месяца Фибулы.
Герцогство Барна. Тижон.

   - Люди герцогства! К вам обращаюсь я! – кардинал Теодорус вовсю размахивал жезлом, отчаянно жестикулировал, так что стоявшему рядом архиепископу приходилось отпрыгивать, уворачиваясь от кардинальской палки. – Я обращаюсь к вам! Грядут тяжелые времена! Кругом лишь ведьмы да еретики! Слишком мало осталось честных людей, слишком многие предались разврату!
   - Но гнев божий не заставит себя ждать! Падут оковы сдерживающие Черного Сеятеля и он явится в мир, сеять разор и гибель среди людей! Небеса разверзнутся, и огненный дождь прольется! И Спаситель вновь придет в этот мир, судить и карать! Судить и карать, Он будет, и ни один грешник не избежит своего приговора! Только те, на ком нет грехов смогут умолять Его о прощении! А как получить прощение грехов?
   Теодорус на мгновение замер, публика застыла в ожидании. Заиграли труды, хор запел. Прихожанки вытягивали в его направлении руки – такой мудрый, такой добрый…
   - Это очень просто! Достаточно лишь иметь индульгенцию! Что такое индульгенция спросите вы? Дело в том, что власть Матери нашей Церкви прощать церковные и Божьи наказания основана на неисчислимых заслугах Каспиана и Святых и собравшейся таким путем Сокровищнице Добрых Дел, которой располагает Церковь. Из этой сокровищницы, через посредство индульгенции Церковь может раздавать блага тем, кто в них нуждается. Но прощение простирается каждый раз на столько, на сколько его отпускает индульгенция; согрешивший получает его не безвозмездно, потому что это было бы противно Божьей Справедливости; от него требуется или какой-нибудь благочестивый подвиг, который Церковь могла бы считать эквивалентным прощению, хотя бы он сам по себе был очень ничтожен. Так как характер и размер подвига не принимается в расчет, то на ряду с участием в братствах, путешествиями к Святым местам, посещением Церквей, поклонением Мощам и тому подобным могут стоять денежные пожертвования на благочестивые дела… Поэтому – не сомневайтесь, наполняйте кружки монетами, а Каспиан все увидит, все запомнит!
   Прихожане бросились наполнять кружки монетами, монахи – раздавать желтые листки, Теодорус улыбался. Жаль, индульгенции кончаются, надо будет отправить посланца за новыми в Ауралон, старые-то еще были напечатаны при прошлом Первосвященнике. Дело выгодное, ничего не скажешь… Надо будет еще заказать новых "реликвий", старые-то совсем растрепались – еще бы, каждый день к ним прикладывается не одна сотня человек. Храм Святого Петра – крупнейший в герцогстве Барна – это вам не просто какой-то храм, это целое дело – здесь надо и не продешевить и паломников высокими ценами не распугать.
   Один из монахов пошел к Теодорусу и зашептал ему на ухо. Благообразное лицо кардинала вытянулось.
   - Не может быть… Что она говорит?…
   Оглядевшись и увидев, что в зале все заняты своими делами, кардинал вздохнул и отправился в тайную комнатку в глубине здания. Очутившись перед громадным, во весь человеческий рост зеркалом, он снова достал свой жезл и начертил на гладкой поверхности знак в виде буквы Z. Изображение в зеркало пошло волнами, расплылось, и вместо старика показалась обнаженная женская фигурка.
   - Мы же договаривались не использовать эту связь без крайней на то необходимости… - недовольно сказал Теодорус.
   Изображение женщины заколыхалось. Слова звучали гулко, словно шли со дна колодца.
   - Слишком многое изменилось… Я боюсь, все идет не так, как нам этого хотелось…
   Кардинал поморщился:
   - Брось, знамения говорят о том, что скоро еще один порог падет… Нам нечего бояться… У меня сейчас много дел, поэтому встретимся как обычно. Не стоит бояться…
   Раздался гул, кардинал махнул рукой, зеркало приняло свой обычный вид.

20 день месяца Фибулы. Рунн.

    Вишневое дерево облетало. В этом умирании было все – от тоскливой красоты недостижимого совершенства до щемящего чувства воспоминаний о чем-то не свершенном. Не было в этом только надежды, завтрашнего дня, будущего. Белоснежный пух из лепестков настоящим снегопадом засыпал траву под стволом и юношу лежащего на этой траве. Глаза парня были закрыты, лицо не выражало ничего. Можно было подумать, что он спит, но спящего красавца выдавала рука, она бесцельно перебирала молодые травинки, сжимала их, отпускала и снова начинала поиск. В какой-то момент, когда тень от позднего зимнего солнца легла на землю ровным кругом, пробивая стекло крытого внутреннего двора, где посреди зимы царил рай земной, парень приподнялся на локтях и, открыв глаза, посмотрел на одно из окон. Тяжелая штора зашевелилась, дрогнула и нехотя поползла в сторону, в оконном проеме появилось красивое женское лицо.
    - Лео, заходи в дом, тебя накормят. Я уверена, что ты голоден, как волк. – Женщина положила узкие ладони на подоконник и чуть наклонила голову на бок, отчего волосы тяжелым водопадом рассыпались по плечам, в глубине темных глаз мелькнула улыбка.
    - Благодарю вас, номени Элен, - отбросив с лица прядь, ответил юноша. – Но я подожду капитана здесь.
    - Ждать придется долго. – Насмешливый чуть хриплый со сна мужской голос раздался также откуда-то сверху. Потом вокруг талии женщины обвилась сильная рука. Рука поднялась и легла на упругую грудь, спрятанную под черной тканью шелкового халата. Женщина рассмеялась и обернулась к своему любовнику, обвивая его шею руками. Наконец, в окне появился и сам обладатель руки – высокий золотоволосый красавец. Он склонился и поцеловал женщину в губы, но глаза его остались открытыми, наблюдая за лицом юноши, уже стоящего под окном. Кулаки юноши бессильно сжались, но он выдержал взгляд. – Отправляйся во дворец, Леонард. Я приеду к вечеру.
    - Его Величество будет недоволен Вашей задержкой, милорд. – С вызовом поднимая подбородок.
    - Я приеду вечером. – Спокойно повторил золотоволосый.
Мужчина подхватил женщину на руки и скрылся в глубине комнаты, портьера упала на свое законное место, отрезая любовников от внешнего мира. Парень какое-то время еще стоял, запрокинув голову и глядя на закрывшееся окно, потом разжал кулаки, отчего на землю упали растерзанные травинки, и пошел прочь.



    Небо отражалось в луже, раскрашивая ее в грязно-синюю лазурь. Как мало надо, чтобы испортить самую совершенную красоту – всего лишь немного грязи с людских сапог и воды, которой плачут облака. Хотя происхождение лужи перед особняком Барна было спорным – снег в этом году почти и не ложился, а дождей давно не было. Погода стояла на редкость ясной и солнечной, балуя руннцев и даря хорошее настроение. Но за все когда-то надо платить. Что потребуют от них в этот раз?
    Лео прекратил возвышенное созерцание лужи и решил, что выяснение ее происхождения и родословной не стоит его высокого внимания. Подняв глаза к небу, он захлебнулся голубизной, бросившейся на него с высока, и на миг закрыл глаза, не уступавшие по цвету небесному своду. Когда перед глазами перестали трепыхаться сиреневые бабочки, дрогнули длинные ресницы - юноша снова распахнул глаза и глянул в бесконечность. Порыв свежего ветра взметнул его плащ, который рванулся за спиной темными крыльями и чуть не улетел, застежка, подаренная кем-то из многочисленных родственников на прошлый день рождения, расстегнулась и упала в грязь. Придерживая плащ одной рукой, он наклонился, но так и не стал брать украшенный сапфирами кленовый лист. Золото покрывалось ровным слоем коричневой жижи и медленно исчезало на дне. Тонкие пальцы сжались, и Лео выпрямился. Надо было ехать во дворец и доложить, что его капитана - Николы Нортми не будет до вечера, а он зачем-то пришел к своему дому, хотя сейчас фактически жил во дворце, среди гвардейцев. Сюда он приходил только пару раз в неделю и то, чтобы мать не потеряла его, хотя помнит ли она всех своих сыновей…
Он не хотел признаться себе, что скучает. В детстве он был привязан к своей семье, большие сиренево-голубые глаза с обожанием смотрели на родителей и старших братьев, на младшую сестренку, которую нужно было оберегать. Барна – один за всех и все за одного, это потом он понял, что каждый сам по себе. ИКК и недавнее поступление на службу оруженосцем к капитану Императорских гвардейцев разлучили маленького Лео с детством и с семьей и открыли ему глаза, но он все равно скучал и презирал себя за это.
    За этими мыслями он не заметил, как добрался до переправы. Привычный путь через Вольтурну привел его к казармам. Двор сейчас был пуст, утренние тренировки закончились, до вечерних еще полно времени, обед только прошел и свободные гвардейцы, оставшиеся во дворце вместо того, чтобы навестить жену или какую-нибудь подружку, коротали время за картами.
    - Ты сейчас спустишь все свои деньги за последний месяц, - рассмеялся кто-то.
    - Свои же - не твои, - буркнули ему в ответ.
Лео не обратил внимания, он прошел к своей кровати и собирался растянуться на ней, когда перед ним вырос начальник дневной смены.
    - Почему без доклада? – Жюстьен де Ларо, представитель одного из небогатых и малоизвестных дворянских семей, кажется, последний в своем роду, но на службе у императоров уже лет двадцать, и капитан доверяет ему безоговорочно.
    - Я отчитываюсь только перед капитаном Нортми. – Нагло бросил Лео.
    - Пока нет Его Светлости – я здесь главный, - рявкнул Ларо.
    - Мне нет дела до того, кто вы – я подчиняюсь только моему капитану!
    Жюстьен покраснел, став одного цвета с родовым зверем молодого оруженосца – алым кабаном, и замахнулся на наглого юнца. Сильный кулак сбил юношу с ног, и он упал на свою кровать, солоновато-железный привкус во рту сказал, что ему, похоже, разбили нос или губу. Дотронувшись до лица, Лео невольно отдернул пальцы, причинившие дикую боль, и посмотрел на кровь, медленно текущую по руке. Глаза его в немой ярости, смешанной с бессилием смотрели на Ларо. Он знал, что не сможет справиться с этим верзилой ни в рукопашную, ни на шпагах, поэтому мог лишь бессильно сжимать пальцы, измазанные в крови. Леонард Барна был максималистом и наглецом, но безумцем он не был. Пока…
    - Эй, лейтенант, расслабься. – За спиной обидчика появился еще один великан – где только отыскивает таких чудищ Никола. Этого, кажется, звали Неру, и он тоже только недавно появился в гвардии, но уже успел стать своим, в отличие от того же Лео, к которому относились настороженно и отчужденно, впрочем, также как и сам он к окружающим. Он не искал друзей, но и врагов не искал, хотя при таком характере заводить их могло стать вполне приличным увлечением. – Парень, опять нарываешься? – Неру дружески протянул Лео руку, но юноша даже не подумал ее принять, он легко поднялся и прижал к разбитой губе белоснежный платок. – Что тебе тяжело сказать, где был? – Гвардеец по-прежнему радушно улыбался, глядя на юного Барна.
    Лео исподлобья сверкнул на него и на Ларо своими огромными глазами, не подозревая, что невольно копирует повадки маркиза Нортми.
    - Я был там, где нужно, но это не ваше дело.
    - Он уехал утром с нашим маркизом, следовательно, можно сделать вывод, что был он с ним, не так ли? – Этот голос принадлежал Базилю Кламору. Лео сжал зубы. Один из любимцев капитана, который позволяет себе гораздо больше, чем должен. – Никэ к Элен собирался, значит, сейчас он в ее объятиях, а нашему юному оруженосцу дали отставку.
    По казарме разнесся взрыв дружного мужского хохота.
    - Нам не ждать капитана до вечера? – Обратился Базиль уже непосредственно к Лео. Юноша молча направился к двери. – А Император уже спрашивал про него.
    - Значит, мне следует поспешить и не заставлять его спрашивать еще раз. – В дверях стоял маркиз Нортми собственной персоной. – Что с вами случилось, Леонард? Путь от дома графини Эстэ до дворца столь опасен, что на вас напали? – Никола указал на окровавленный платок в руках оруженосца и распухшую губу.
    Вновь послышались смешки.
    - Нет, на него напали уже во дворце - твои люди, Никола, - Снова Кламор, чтобы ему пусто было. Последовал новый взрыв хохота.
Капитан усмехнулся и подошел к Лео. Сильные пальцы коснулись подбородка юноши и уверенно повернули голову оруженосца сначала вправо, потом влево.
    - Жить будете, - уверенно вынес вердикт Никола. И тепло его руки исчезло.
    - Капитан… - Лео смотрел на маркиза широко раскрытыми глазами, ему, наверное, было обидно, но сейчас это уже не имело значения.
    - Мы обсудим ваши страдания в следующий раз, а сейчас мне нужно к Его Величеству. Я же не могу заставлять Александра ждать, неправда ли? – Серые глаза были абсолютно серьезны. Никола сказал что-то своим людям, отдал какие-то приказания, а Лео все еще стоял, глядя в пустоту бездонными глазами.
    - Не хочешь выпить с нами, парень? – Кто-то по-приятельски обнял его за плечи. Это оказался Неру. На простом, но совсем не глупом лице читалась открытая улыбка. Лео вздрогнул и высвободился, сделав шаг вперед, а потом все также молча вышел из казарм и направился к переправе.
    С неба упали первые тяжелые капли. К вечеру начался дождь.



    В упавших на город сумерках очертания величественного Рунна стали размытыми, всё великолепие смыло наступающей темнотой и дождем. Мокрые дома жались друг к другу, люди попрятались, а пустынные улицы Королевского и Золотого города истекали мутной водой. Пару раз Лео оступался на мокрых камнях брусчатки, но упорно шел, сам не зная куда. Он давно промок насквозь, холодные ручьи стекали по волосам, забирались за шиворот и неприятно щекотали кожу на спине. Одежду можно было отжать в несколько ведер, а сапоги хлюпали при каждом шаге, но он продолжал идти вперед.
    Остановился он только перед домом своей семьи. К этому времени город спал крепким и здоровым сном, а один из младших Барна даже не пытался пересчитать все улицы, которые обошел – все он и не помнил. Не так далеко был поздний рассвет, но темнота была сейчас самой густой и вязкой, как цветущий летом пруд. Она давила и оглушала. Дождь неожиданно перестал, и в этой тишине и пустоте где-то слышался непривычно громкий толи кошачий мяв, то ли детский плач, а может женский крик. Лео не удивился бы, что его богатое воображение просто играет с ним злую шутку, но больше всего эти звуки напоминали ему поросячий визг существа, спасающего свою жизнь от ножа мясника. Вероятно, где-то в Ремесленном городе собирались готовить что-то из свежей свининки, но низменные кулинарные интересы и пристрастия простолюдинов мало заботили Леонарда Барна, поэтому он толкнул дверь родового особняка и скрылся во тьме.
    В холле горела одинокая свеча. Специально для таких поздних гуляк, чтобы они не расшибли свой ценный лоб, отмеченный печатью особой избранности и таланта об крутые ступеньки родных пенатов. Лео прошел по хорошо знакомому коридору, поднялся по лестнице и уже хотел зайти в свою старую спальню, как его внимание привлекла полоска света, вырывающаяся из-под двери кузена.
    - Нагулялся? – Эст сидел в кресле. Кабинет был заполнен приятным неярким светом пары светильников. На столе лежала раскрытая книга, но Лео не мог поручиться, что кузен читал. Рядом стояла открытая бутылка вина.
    - Да. – Коротко бросил он, все еще стоя на пороге.
    - Заходи и закрой дверь, а то перебудишь полдома. – Эстебан поднялся и, подойдя к столу, наполнил свой бокал. Кровавая жидкость заискрилась в живом свете масляных огоньков. – Будешь? – Спросил он, небрежно махнув бутылкой в сторону кузена.
    - Да. – Кивнул Лео, плотно прикрыл дверь и сбросил мокрый плащ прямо на пол.
    - Тебе бы чего покрепче, но не хочется идти вниз, - Эст снова опустился в кресло и вольготно растянулся в нем. Глаза его задержались на лице Лео, разглядывая полученное от Ларо украшение, но он смолчал.
    Лео подошел и взял из его рук второй бокал, пригубил слегка, пробуя вино. На языке появился кисловатый привкус, он смешался с вновь пошедшей из раны на губе кровью, создавая нечто неповторимое, завораживающее, отталкивающее и пьянящее одновременно. Вкус жизни – всего лишь.
    Холод, сковывавший юношу все это время, вздрогнул и рассыпался, а за окном умирала ночь.

15 число месяца Фибулы.
Рунн.

   - Нееет! Оставьте меня! – Кристина вжалась в стену, с ужасом уставившись на приближающегося к ней священника.
   - Ну что же ты… - отец Пикарус облизнулся. – Иди ко мне, детка…
   - Не приближайтесь ко мне! – девушка вытянула вперед руки, не подпуская его. – Я буду кричать!
   - Кричать? – священник усмехнулся. – Ну кричи, так будет еще интереснее… Но здесь тебя никто не услышит!
   - У меня есть брат… - Кристина пятилась вдоль стены. – Он найдет вас и накажет!…
   - Хе-хе, – отец Пикарус противно захихикал. – Уверяю тебя, твой братец тебе не поможет!…
   - Вы не знаете моего брата Энтони! Он все может! Он всех спасает!
   Пикарус подошел к ней, взял за плечо и заметил:
   - Но иногда бывает слишком поздно!
   Кристина застыла в ужасе.
   - Вы не можете!
   - Я все могу! – заметил Пикарус, запустив руку ей под платье. – А если не могу – то и не берусь.
   Девушка застонала, обмякнув в его руках.
   Через пару часов отец Пикарус, вместе с братией пил пиво в таверне "Жирный Селезень".
   - Жан, а Жан? – брат Крассиус толкнул святого отца в бок. – Кажется тебя ищут…
   Пикарус оглянулся и заметил высокого дворянина, который что-то выспрашивал у хозяина таверны. Тот показывал на их столик.
   - Проклятье! – Пикарус упал на пол, и быстро заполз под столик. – Не выдавайте, братья!
   Дворянин, судя по всему, направился к их столику, а отец Пикарус быстро переполз под соседний, затаив дыхание.
   Брат Кристины, а это был он, стал что-то гневно спрашивать, размахивая руками и шпагой. Монахи дружно крутили головами, все отрицая. Отец Пикарус переползал от одного стола к другому, пробираясь к выходу, получая ощутимые пинки сапогами. Хорошо, что в таверне почти полная темнота.
   - Я еще вернусь! – юноша громко воскликнул, и застучал шпорами по полу. Отец Пикарус выпрыгнул из двери и помчался по улице, не помня себя от страха.
   Улица была темной, но причала еще было три квартала… Пробежав две улицы Пикарус стал задыхаться. И когда, он выскочил на очередной поворот и налетел в аккурат на брата Кристины.
   - Негодяй! – вскричал Энтони. – Ты заплатишь за все!
   - Пощадите! – отец Пикарус упал на колени. – Я заплачу! У меня есть деньги!
   Братец достал шпагу:
   - Мерзкая тварь… Ты умрешь прямо сейчас!
   - Пощадитееее! – завопил Пикарус.
   Из-за угла появился отряд стражи. Усатый командор выставил вперед фонарь и недовольно посмотрел на священника и юношу.
   - Что тут происходит, господа? Отец Пикарус? Что это Вы в луже стоите? А Вы, молодой человек, что шпагу достали? Ай-ай-ай, как нехорошо…
   - Спасите меня! – отец Пикарус кинулся к страже. – Он хочет меня убить!
   - Это правда? – стражник заинтересованно посмотрел на юношу.
   - Да. – Энтони со злостью посмотрел на Пикаруса. – Он обесчестил мою сестру!
   Стражник хмыкнул.
   - Что ж. Взять его! – и тут же остальные солдаты накинулись на Энтони, заломили ему руки, и, связав, потащили в тюрьму.
   - Слава Господу, что я встретил Вас! – Пикарус достал кошель и отсыпал приличное количество золото. Стражник снова хмыкнул, подергал себя за усы, забрал золото и ничего не сказав, ушел.

18 число месяца Фибулы.
Рунн.

   Время в Империи течет быстро, и не прошло и двух дней, как Энтони предстал перед судом.
   - Ваше имя? – главный судья Империи, Манфред де Нубэ уставился на него с суровым видом.
   - Энтони де Риот.
   - Ясно. – Манфред быстро пролистал папку бумаг лежащую у него на столе.
   - В чем же его обвиняют?
   - Он напал на отца Пикаруса… - подсказал помощник.
   - Ага, значит покушение на убийство… Так, свидетели подтверждают свои показания…  Обвиняемый, Вы отрицаете, то что Вы пытались убить отца Пикаруса?
   - Нет, не отрицаю! – резко сказал Энтони. – Попадись он мне сейчас, я бы снова попытался его убить! Он опозорил мою сестру! И не будет ему…
   - Молчать! – Манфред из-за всей силы ударил молотком по столу. – Ваша сестра к этому делу не имеет абсолютно никакого отношения!
   - Но…
   - Молчать!! – Манфред перевернул страницу и стал что-то быстро писать. – Законы нашей Империи справедливы… и суровы… К тому же они одни для всех… Если бы каждый юнец вздумал осуществлять правосудие своей собственной рукой, то в государстве бы воцарилась анархия! Это же святой отец, священник, к тому же человек в возрасте. Вы думаете, он умеет владеть шпагой? Разве это был бы равный бой?
   - Нет, но…
   - То-то. – Манфред не дал ему договорить.  – Поэтому я, пожалуй, пошлю Вас в Горынские рудники, охладитесь там немного. Приговор вынесен! Правосудие свершилось! Увидите его…
   Юношу увели, а Манфред вышел и судебного зала, и пошел домой, в малый дворец Нубэ, что располагался в Золотом Городе. Идти было достаточно долго, Манфред шел и размышлял. Да, ему уже много лет, скоро придется передавать дела Морису и уходить на пенсию. Хотя Поль и Леонард сидят в своих креслах гораздо дольше… Возможно, Альфред предпочтет, чтобы Манфред остался… тут главное вовремя уследить, куда подует ветер политики, а он в последнее время слишком часто меняет свое направление…
   - Добрый вечер, господин судья, – один из зажиточных горожан снял шляпу и нервно улыбнулся. Знал бы ты, что на тебя уже заведено дело, и через пару недель они снова встретятся, но уже в другой обстановке.
   Манфред ловил на себя боязливые взгляды прохожих и улыбался про себя. Все-таки он тоже держит этот город в своих руках – как Этьен, церковь, городская стража…
   Внезапно налетел порыв ветра, сорвал с судьи шляпу, он нагнулся ее поднять… и тут прозвучал выстрел! Пуля отрекошетила от мостовой, Манфред отшатнулся. Со всех сторон уже сбегалась стража…
   - Судья, Вас хотели убить! – заметил один из стражников. Как будто это и так не понятно.
   - Стреляли с чердака, – заметил другой.
   - Да, верно. – Манфред посмотрел на высокие, темные дома.
   - Как вы думаете, кто бы это мог быть?
   - Понятия не имею. Любой человек, недовольный приговором.
   О да, многие мечтают его убить… Манфред бегло осмотрел окрестности, и, оставив стражников разбираться, отправился домой. Он займется преступником, когда тот попадет в зал суда.
   Пусть рухнет мир, но осуществится правосудие! – так говорили древние руннцы, и Манфред был с ними полностью согласен. Пусть ему угрожают, но от своей позиции он не отступится. На каждое преступление он ответит приговором…

Число будет уточнено

Музыка: Blackmore’s Night, March the Heroes Home

Трубы пропели. Торжественные ноты ушли в небо, и за ними многоточием потянулась барабанная дробь.
Четырьмя колоннами вышли Братства… Надраенные за ночь сапоги только что не высекали искры из серых камней; лица под форменными беретами еле сохраняли подобающее случаю выражения. Впереди Префекты несли знамена.
Далеко слева шли Лисы. Восточные даже маршировать ухитрялись как-то вразвалочку, а среди их клинков не нашлось бы и двух одинаковых. Возглавлял их Ставрос Мерсильде – смуглый мисриец, преуспевший на поприще кулачного боя. У них, как он объяснил, это зазорным не считается.
Следующая колонна – Волки. Эти шли, как один человек, серьезность их не казалась наигранной. Серое знамя нес Гуннар Артусон Трелорт, надежда кьезанских вооруженных сил; лучший в корпусе по стратегии.
Далее – Орлы. Так ходят не курсанты – так ходят владыки, притом любимые своим народом. Золотое знамя высоко поднял Хорхе Умбра, лучший клинок южных и лучший медик корпуса.
И наконец, мои братья – Львы. Мы прошлись четко, но без помпы: мы у себя дома, и у скольких ребят родные стоят вокруг площади… Вел нас Рожер дэ Прэда. Мы с ним всегда шли почти одинаково: он лучше стреляет и больше понимает в математике, я же искуснее фехтую и всегда был лучшим у Адуара. Но, если все суммировать, Рожер занимает место впереди по праву, как и мы с Эстебаном – места в первом ряду колонны.
Посреди площади мы застыли, щелкнув каблуками. На нас смотрели наставники, родня и каменный император Александр.
Граф Альбус встал перед нами. Длинные седые волосы и борода, лицо доброго дедушки и стальные, северные глаза.
-Кадеты! Ваше обучение отныне закончено. В Империи нет ничего, что вам не было бы по силам. Помните это всегда! Мы дали вам все, что будет наполнять ваши жизни, и ваш долг – отдать ваши жизни Империи. Во что бы вы ни верили, кому бы ни приносили вассальных клятв ваши пращуры – Империя у нас одна на всех. И сделайте все, дети, чтоб так осталось навсегда…
Он сделал шаг назад и вместе с наставниками снял перед нами шляпу – и в ту же секунду береты взлетели в воздух. Сотня юношей отставила торжественность и громко и вразнобой выразила свой восторг.
Колонны рассыпались. Маленькими группками кадеты уходили с площади, большинство уже ждали семьи. Нас с Эстебаном, разумеется, тоже.
Я улыбнулся сестрице и кузине, долго жал руки старшим братьям, родным и двоюродным; потом перешел на младших – даже Лео отпустили. Леонарда и меня разделяют одиннадцать месяцев, а его выпускной – через двенадцать. Скоро так же пройдется со Львами…
Следующую неделю мне сам Творец велел провести в празднествах у однокурсников, да и к себе затащить полвыпуска – хороших людей много, но отец обещал, что хватит на всех. Ох, весело будет!

16 число месяца Фибулы. Рунн.

- Я возьму это, - сказал молодой человек, быстро набивая кошель деньгами.
- Зачем? Куда опять? Ты приходишь только чтобы взяв деньги тут же их просадить в кабаке?
- Нет, еще я покупаю племянникам сладости, а да и еще здороваюсь с тобой, братец, - Альбер улыбнулся Жилю. - Съешь лимон, а то от твоего довольного лица мне становится не по себе.
- Кто тебе сказал, что я доволен? - голос старшего Тардэ явно переходил нотки нормального звучания и становился повышеным.
Альбер тоже повысил голос:
- Не забывай, братец, что ты меня содержишь. Сам знаешь почему и зачем. Иначе просто и быть не может.
- А ты не ценишь ничего!
- Очень верно сказано, - парень развернулся и запихнув в карман кошель, вышел за дверь, слыша как на его голову призывают демонов Лукавого и еще что-то из той братии.
Дом в котором они жили был небольшим. Альбер чувствовал себя в нем постоянным гостем с привилегиями. Ему нравилось приходить и уходить с полным кошельком денег, доставив очередные неприятные минуты драгоценному братцу и побаловав безделушками малышей. Правда появлялся он в этом домике нечасто: один-два раза в месяц. Молодой человек был уверен, что когда мир находится ни у твоих ног, можно неплохо прожить, пиная все то, что попадается по дороге. Сейчас его путь лежал через весь Королевский и Ремесленный Рунн в небольшой кабак, где собиралась самая разномастная публика. Порой туда заходили отпрыски богатых домов, задерживались не надолго и снова исчезали блестя гербами и званиями. Порой можно было увидеть самых грязных и уродливых нищих, которые сидя на полу забавляли жестокосердную публику кривлянием, за которое им кидали монеты.. Платили металлом за обман, за извращенный удар по самолюбию тех, кто не признавал или не хотел признать, что кроме уродства в этих обчистках общества было что-то ужасающе человеческое. Он проходил по улицам Рунна, звеня полученными деньгами и насвистывая песню. Проходил мимо богатого дома, охраняемого разве что не больше, чем дворец его императорского величества. И походя - достал монетку и бросил ее маленькой и страшной нищенке, которая копошилась, пристраиваясь к стене напротив дома. Кинул и не оглянулся, зная что та как крыса бросилась подбирать. Он знал за собой эту странную тягу - от прекрасного к уродству. От силы к убогости. Как странная игра: увидеть и то, и другое. И желательно в одном лице. Но такие ему попадались редко, хотя он просто не искал. Лишь находя - радовался, как получивший нужную карту игрок. Альбер насвистывал, разглядывая серое небо над головой и неглядя огибал уже знакомые повороты дороги. За очередным он столкнулся к собственным младшим братом:
- Артур!
- Альбер! Ты мог бы и поаккуратнее, - братец ухмыляясь отряхивал плащ.
- Мог бы, но не судьба. Куда направляешься?
- В семейное гнездо, за деньгами.
- Пустое дело. Я оттуда и тебе там ничего не светит. Пошли вместе. Будем делить полученное по братски.
Лоб младшего из братьев Тардэ разгладился и он улыбнулся, поняв, что без денег не останется. Хотя и эти придется отрабатывать. Но это уже не впервой.

30 день месяца Фибулы.
Рунн.

  Свечи. Их не гасили здесь ни днем, ни ночью. Сотни живых дрожащих огоньков наполняли холодный молитвенный зал неверным золотистым светом, неспособным, однако, развеять непроглядный мрак под самыми сводами. Скамьи, фрески и иконы с ликами святых, длинный выстеленный лиловым ковровым полотном проход к алтарю. За все те четыре года, что Аделина провела при храме Пресвятой Лары Покровительницы, тут ничего не менялось, но она была уверена, что так было и за десять лет до ее появления, а возможно и с самой постройки собора. «Искренняя Вера постоянна и не любит перемен». Хотя внешние изменения все равно не значили бы ничего, сколько бы времени не прошло, камни этих стен не станут теплее.
  Аделина нередко приходила сюда ночью, так будто все еще по-детски верила, что обращаться к богу стоит не иначе, как в одиночестве, когда никто более не способен услышать обращенных к Нему слов, даже если они не будут произнесены вслух. В любом случае у девушки знавшей если не все, то половину дворцовых тайн, не было иных слушателей кроме всегда печальных ликов, со снисходительным равнодушием взиравших со стен.
    В эту ночь ее разбудила уже знакомая тревога, холодными пальцами коснувшаяся снов. Не страшно. Завтра, когда все закончится, она будет чувствовать себя спокойнее…. Завтра. Когда дни не отличаются друг от друга, они постепенно сливаются в один, и даже начинает казаться, что так было всегда.
    Темные своды, свечи, мурлыкающая вечерами на коленях трехцветная кошка, небольшой тяжелый ларец из старой яшмы и летом белые лилии у ограды, все то, что теперь является ее миром, миром который не будет существовать без нее настолько же точно, насколько она сама является лишь его частью. Аделина принимала и любила все это, но наверное никакой человек не может жить никогда не жалея о чем-то не сбывшемся или уже прошедшем…. Свой окончательный выбор ныне сантисса Ларианского ордена Аделаида сделала уже пять лет назад.
   
    Дождь шел пятый день. Такой же серый и безрадостный, как все в доме герцога Динштайна, на протяжении последних недель, с тех пор как погиб на дуэли Фредерик. Аделина вернулась из столичной ларианской обители, как раз за несколько дней до того, как из Рунна приехал гонец с коротким, но предельно ясным посланием.
  Боль, слезы, слишком поздние ненужные слова, словно застывшие лица, и тишина, бросающая в дрожь…. Первые дни Дели просто не могла поверить, казалось невозможным то, что два месяца назад в столице, обедая с Фредериком и сияющей счастьем Агнессой, она видела его последний раз. 
  Окончательное осознание того, что чуда не случится, что это не ошибка или чья-то дурная шутка, пришло только в день похорон, когда в Хелленкифер доставили личные вещи брата с заверенным судейством свидетельством о захоронении.
  Приезжали родственники, ближайшие друзья отца, постаревшего за эти дни на десяток лет, какие-то другие люди, но Аделина почти не сохранила те дни в своей памяти. Отец сказал молиться, и девушка проводила большую часть своего времени в часовне при замке, где ей, как ни странно, самой становилось легче.
  Этот день был исключением, в замок прибыл гость, Руннский сантит ордена Семионцев, первый человек, приехавший в Хелленкифер после гибели брата не для того, что бы выразить соболезнования, а по какому-то церковному делу. Дели слышала, что отец согласился передать в распоряжение «книжников» один из реликтов дома Динштайн, Иглу. Ту самую, с помощью которой, по преданию, мать Каспиана шила своему сыну первые одежды.
  Аделина уже ждала, когда гость в сопровождении отца прошествовал в гостиную…
- Хорошо ли вы добрались, святой отец?
- Все в порядке, Ваша Светлость.
- Дороги нынче спокойны.
  Одетый в черное, красивый седой мужчина со знаком Спасителя на груди немного рассеяно кивнул на слова герцога, вероятно думая о своем. Что-то было в этом человеке, невольно приковывающее взгляд, вызывающее неясное не то предчувствие, не то тревогу, не то память…. Дели осторожно придерживая подол черного траурного платья прошла навстречу гостю, чуть склоняя голову.
- Благословите, святой отец.
  Священник негромко ответил, касаясь рукой смиренно опущенной головы девушки, и невольно отступил, когда она неожиданно вздрогнула. Широко раскрытые карие глаза встретились с непроницаемо черным взглядом отца Семиона.
  Повисшую в гостиной тишину раскалывали на части лишь каминные часы.
  Взгляд Дели, скользнув по лицу гостя, опустился ниже, к рукам на уровне груди сжимавшим простую яшмовую шкатулку.
- Что вы привезли с собой в наш замок, святой отец? – голос девушки невольно дрогнул.
- Всего лишь ошибки прошлого, дитя мое. Не волнуйтесь, - дружелюбная улыбка тронула красивые черты сантита, всего на мгновение отразившись в темных глазах, - Уезжая, я заберу их с собой.

  Пара сильно оплавленных церковных свечей, тонущий в полумраке образ Каспиана. Аделина не закончила молитву, ощутив уже знакомую тревогу, смешанную с осознанием того, что она в часовне не одна.
- Святой отец?
  Девушка поднялась от алтаря, вглядываясь в правильные, несколько нечеткие в сумерках черты гостя.
- Что иное, как не вера в Создателя и способность делать выбор отличает людей от других его творений…
  Дели промолчала, не найдя что ответить.
- Вы никогда не думали о том, что бы посвятить себя Вере? У вас особый дар, - медленно произнес священник, - Дар который при вашем желании будет развиваться. Дар, как и ваше присутствие необходимый Церкви.

  В то время Аделина ничего не знала про свой дар, но мысли посвятить себя служению приходили в ее голову не однажды. Впереди дочь железного герцога Динштайна ждало нежеланное замужество, позади… позади была гибель брата и расставание с единственным человеком ради которого она и могла бы остаться, но их судьбы давно были разделены морем и волей ее отца. Через десять дней после того разговора, Аделина уехала из Хелленкифера в столицу, в монастырь при Соборе Пресвятой Лары Покровительницы, что бы никогда уже не жалеть о своем выборе и не возвращаться назад.
  Аделина улыбнулась собственным воспоминаниям, от которых не стало менее тревожно. Дыхание холодных камней сегодня заставляло зябнуть, как никогда. Первые слова молитвы сорвались с губ девушки и словно повисли в воздухе, расколотые пророкотавшими над городом раскатами грома.
  Сантисса медленно сжала пальцами надежную поверхность алтаря, словно опасаясь, что сам мир сейчас потеряет знакомые очертания. Но все осталось как прежде, все кроме горького осознания - «поздно».

30 день месяца Фибулы. Скифия. Вышеград. 

Вестовой явился, когда Петр Карлович как раз заканчивал завтрак, и это само по себе уже говорило о том, что в городе ночью произошло что-то непредвиденное. Секретарь, превосходно знавший привычки своего патрона, нарушал покой «святая святых» дома Гусевых – обеденной залы только в крайних случаях. Например, таких как «война улиц» года четыре назад, когда беспорядки трущобах скифской столицы достигли невероятного размаха и пришлось привлекать армию. Поэтому, выслушав доклад слуги, Гусев безропотно отодвинул недоеденный омлет в сторону (ах, какое чудо остывает, с грибами, лучком, золотистыми шкварками сала и превосходно-дорогими специями…) и принял из рук запыхавшегося паренька скрепленный печатью в виде щита конверт. По мере прочтения содержимого брови главного шпика Скифии неудержимо ползли вверх, делая его похожим на крайне удивленного хомяка.

Лист дешевой бумаги гласил, что на южной окраине Кленового района было найдено мертвое тело неопознанного человека, судя по всему убитого и ограбленного нынешней ночью. Все. Нет, конечно, убийство, да еще в таком месте как Кленовый район – это неприятно, но чтобы посылать вестового на дом… К тому же в уголке письма рукой секретаря была выведена пометка «особо важно». Что, покойный был знатным дворянином? Хотя тут ясно написано – «…неопознанного человека…». Тогда какого…
В раздражении Петр Карлович бросил письмо на стол, подхватил вилку и потянулся к омлету – тот вроде бы еще не успел совсем остыть. Из плотного конверта выпал небольшой медальон на медной цепочке и с легким звоном ударился о столовый нож. Вилка замерла, так и не достигнув лакомства… Видимо, такая судьба была у несчастливого блюда – остаться не съеденным.

Где-то через час Гусев, успевший посетить здание канцелярии, стоял посреди переулка рядом с мертвым телом. Переулок был, надо сказать, в меру чист, не слишком темен и в целом выглядел довольно пристойно. О теле того же сказать было нельзя: покойный лежал на спине, уставившись в никуда застывшим взглядом. Из одежды на нем осталась только попорченная сорочка – что-то очень узкое и острое (если верить стоявшему тут же неподалеку полицейскому лекарю - стилет) пробило ткань, плоть под ней и, пройдя между ребрами, вошло точно в сердце. Умер несчастный мгновенно, крови почти не было - лишь маленькое пятнышко отмечало место удара. Очень аккуратное убийство.

Помимо самого Петра Карловича, лекаря и покойного в не слишком-то широкий переулок набилась прилично народу. За оцеплением из стражников сгрудились жадные до всего необычного зеваки – целая толпа. Внутри оцепления посвободнее: пара рядовых сыскарей, секретарь Петра Карловича, полицейский в ранге сотника - ответственный за этот район, командир «тревожной дружины» - здоровенный жлоб с лицом младенца и повадками медведя-шатуна, и какой-то невзрачный тип с бегающими глазами – похоже, представитель от местного «головы». Ну что ж, это понятно – шпана отлично знает, что ждет «провинившийся» район и прислала человека с заверениями, что они осознают, понимают, и приложат все усилия… Еще бы им не приложить. Вот только сам Гусев в этот раз не слишком хотел устраивать тайным дельцам Кленового «день гнева господнего».

Первой причиной был сам район, располагавшийся на стыке между кварталами знатных особ и трущобами. Такое соседство за годы превратило Кленовый в излюбленное место отдыха молодых дворян, охочих до запретных плодов. Первые этажи практически всех домов были отведены под «веселые дома», игорные заведения, конторы ростовщиков, а иногда и вовсе вмещали в себя все эти «услуги». Здесь человек мог запросто найти себе женщину (девочку, мальчика) на пару часов, сыграть во что угодно, поставить деньги на результаты многочисленных соревнований, начиная от скачек, кончая состязаниями гильдейских подмастерьев на скорость бега в мешках. Ювелиры, держащие здесь лавки, без вопросов покупали за звонкое золото драгоценности в любое время дня и ночи, а крепкие ребята с «набитыми» кулаками могли одолжить вам приличную сумму на пару месяцев… под проценты, конечно. И всем этим пользовались не безродные оборванцы, а богатенькие сынки знатных родителей. Можно себе представить, какой мог бы подняться крик, если вдруг такому «дитяте» во время ночных развлечений попортят здоровье. Так что в свое время Гусев отнесся выбору «головы» Кленового с особым вниманием. «Назначенный» в итоге тщательного «конкурса» бандит был человеком рассудительным и предпочитал сомнительным прибылям от грабежа устойчивый доход в виде «пожертвований». И настолько опасаться навлечь на себя гнев начальника Сыскной Канцелярии, что следил за порядком на улицах куда пристальней, чем стражники. Конечно, совсем без «проколов» не обходилось: иногда и тут убивали, но виновного обычно доставляли в Канцелярию очень и очень быстро. В ответ Гусев проявлял понимание – показательных погромов не устраивал. Но как поступить сейчас? Случай неординарный…

Петр Карлович разжал кулак и вновь принялся разглядывать медальон. По словам сотника, вещицу нашли рядом с телом: кто-то сорвал ее с шеи убитого, разглядел получше и не прельстившись дешевой поделкой, бросил рядом. Действительно, медальон не впечатлял: обычная медяшка, грубый рисунок… Вот только увидев эту безделицу Гусев, да и любой другой чиновник в любом конце империи должен был оставить все свои дела в сторону и оказать всемерную помощь носителю. Если тот знает нужные слова, конечно. Знал ли покойник слова – теперь уже не спросишь, но сам факт обладания медальоном… На памяти Гусева агентов СИБ в Скифии еще не убивали.

- «Ну, так его растак, угораздило…» - Петр Карлович ощутил острейшее желание схватить тело за ворот сорочки и вытрясти из него всю правду. Такое происшествие – это беда. СИБ никогда не практиковало всепрощение, а, значит, вскоре сюда примчится целое стадо столичных гостей и затеет с неизвестными убийцами игру в салочки. Сколько еще неприбранных трупов они оставят на мостовых ЕГО города? В чем, скифский полицейский был уверен железно,  так это в том, что ни столичный гостей, ни их непонятных игрищ ему тут не надо. И что же тогда делать?

Можно было попытаться выдать все за банальное ограбление… Вот только вряд ли получится. Хоть несчастный и был почти обнажен, вряд ли его убили ради грабежа. Среди сотен отличий лидировало одно: бандиты ТАК не убивают. Вот если бы ему вспороли брюхо, перерезали горло, проломили череп или, на худой конец, сунули нож в печень, тогда еще куда ни шло.

Сунув медальон в карман, Гусев покосился на собирающего свои инструменты полицейского эскулапа. Тот был категоричен: один хирургически точный удар узкого, длинного клинка. Попросту – стилета. Стилетами бандиты не пользовались – в ходу было более грубое оружие. Наемный убийца? Тот не стал бы бить спереди: ударил бы под лопатку - проще и без риска получить отпор. Проклятие… А раздели покойника уже после, причем не те, кто его «сработал», а местная шпана. Захотели поживиться на готовеньком. Не оставлять же добро «околотошным»…

Кивком головы Петр подозвал сотника и переминающегося с ноги на ногу «посыльного»:
- Одежда и вещи чтобы через два часа были у меня. Вы не найдете – они (кивок в сторону командира «тревожной дружины») поищут. Ясно?
Оба с энтузиазмом закивали, в уме наверняка уже составляя примерный список тех, кто мог «погреть руки» на трупе. И радовались, что «танцы с саблями» отменяются. На всякий случай уточнил:
- ВСЕ вещи. Если что… - заканчивать фразу не стал. Пусть сами додумывают. Воображение – страшная сила. Отвернувшись, он не решающихся уйти без разрешения людей, наклонился над трупом.

При жизни гость Скифии вел интересную жизнь, следы которой ясно виднелись на теле. Вот шрам от шпаги,… а этот – от кинжала, а этот… хм… похоже, рядом что-то взорвалось – мужчина не чурался игр с порохом. Богатая биография, должно быть, была у покойника. Он явно не был кабинетной крысой или кем-то вроде того. С натужным кряхтением опустившись на корточки, Гусев взялся за успевшую окоченеть руку. Так и есть: на коже ладони характерные утолщения – такие всегда бывают, если много и усердно машешь оружием. О как…

Значит, что мы имеем? Мы имеем агента имперской разведки, битого жизнью воина, которого врасплох не застанешь и голыми руками не возьмешь, убитого одним ударом в сердце. Труп бросают посреди не самого спокойного района, где такую «халяву», вне всякого сомнения, ограбят, разденут до нитки. Так и случилось, и отбрось мародеры медальон подальше, все выглядело бы почти как банальное ограбление с печальным итогом. «Почти» - опять же из-за способа убийства. Но кто бы обратил на такую мелочь внимания? Никто…
Один из сыскарей возгласом привлек к себе внимание. Сопровождаемый бредущими за ним, как собачки за пастухом представителями двух «местных властей», Гусев подошел к небольшой нише в стене. Тут на земле были рассыпаны какие-то разноцветные шарики. Петр пригляделся – шарики оказались лесными орешками в разноцветной сахарной глазури, модной новинкой столичных кондитеров. Причем не дешевой: ни местной детворе, ни гулящим девкам это лакомство не по карману. Рядом валялся почти полный кулек с теми же самыми орешками. Подхватив его, Петр Карлович сунул парочку в рот.
«Неплохо… Совсем не плохо. Надо будет внучатам купить… А заодно поспрашивать, много ли мастеров такие делают и кому продают…»

Он обернулся, нашел взглядом обоих сопровождающих и изрек:
- Если вдруг кто будет спрашивать про этого (один из разноцветных орешков полетел в сторону тела) – приставить к нему людей и сразу же сообщить мне. Но тихо.
- Да ежели кто, так мы же,… - оживился «деловой», но чего такого он собирался сделать, так и осталось неизвестным: локоть сотника врезался под ребра, и мужчина осекся, - Понял, сделаем…
Гусев представил себе, как этот придирок с еще несколькими такими же попытается повязать хищника из СИБ, и невольно улыбнулся – картинка получалась забавной.
- И еще, убогий, передай своему «голове», что за этот месяц с него двойная оплата за место. А то развели здесь бардак, понимаешь…

Вернувшись в Канцелярию и расположившись в своем рабочем кресле, он на всякий случай тщательно просмотрел составленную секретарем сводку ночных происшествий. Слава богам, больше ничего экстраординарного не было: несколько грабежей; массовая драка в трактире, которую разнимали почти два десятка стражников; на склад почтеннейшего Фарида, торговца кожами влезли неизвестные, но жалобу пострадавший подавать отказался – либо решил обратиться к местному «голове», либо тот его и наказал за неуплату «пожертвований»; в «веселом доме» клиент порезал шлюху – та якобы нелестно отозвалась об его мужских способностях. После воспитательной беседы с охраной борделя признал свою неправоту и даже выплатил «мамаше» штраф за «испорченный товар». В общем, рутина. И это хорошо: два мертвых агента за одну ночь было бы чересчур. Одного-то много…

Примерно через час секретарь неслышной тенью скользнул в кабинет и начал выкладывать на стол разнообразные вещи: добротная, без излишних изысков одежда путешественника, длинная шпага, кинжал, еще один – поменьше, кошель с деньгами, разнообразные мелочи… Гусев внимательно осматривал каждую безделушку. В перстне обнаружился яд, в одном из швов камзола – гитарная струна. На одной из золотых монет царапины были слишком упорядочены для случайных. Все это еще раз подтверждало, что свой конец в переулке встретил не мирный путешественник, но это и так понятно. А вот на вопрос, какого лешего он там делал, ответа не было и пока не предвиделось.
Так как же с этим проклятым делом поступить? Приказать «забыть» о нем или же требовать от всех, начиная со шпиков и заканчивая шпаной рыть носом землю? «Пожалуй, лучше первое. Пусть СИБ само реагирует, само ищет обидчиков. А мы посмотрим, да подумаем, к чему все идет, и что с этого можно поиметь…»

24 число месяца Фибулы.

Музыка: Nightwish, Sleeping Sun.

Солнце скатывалось вниз, медленно дорисовывая тени. Зима – скоро тени раскроются до сумерек… Ровным клином мы скакали на восток, оставив солнце за спинами - я, Дис и десяток наших ребят в роли почетного караула. Молча, склонившись к лошадиным шеям, кавалерийской рысью – одним словом, изображали Дикий Гон.
Но – нам чужие души без надобности… Душа той, навстречу которой я ехал, была вручена мне еще три года назад. Зря – моя душа так и осталась при мне. Доволен ли я этим – это уже мое личное дело…
Анна… милая моя девочка… В старину за таких ломали копья на турнирах и на смертных полях, ради таких нищие третьи сыновья баронов добывали герцогские короны… Но, видно, не мне носить сверкающую броню. Аннет – лучшая жена, какую можно себе представить. Сколько раз мне хватало ее рядом, чтобы не впасть в черную тоску? Сколько раз где-нибудь в кирийских песках я сидел под лампой с ее письмом, чувствуя себя омытым ключевой водой? Сколько раз она встречала меня из очередной авантюры с такими глазами, что я был готов на веки вечные поклясться из дому не выходить?
А сколько раз я ласкал ее прекраснейшее в Империи тело? Сколько раз касался ее, заставляя стыдливо краснеть даже в супружеской спальне?
И – так и не смог ее полюбить… Как бы я не вставал в красивые и идиотские позы, говоря, что, мол, ее мне навязали, и она для меня – что ошейник, это дела не меняло… Уж себе-то не надо врать. Страд, ты сволочь, испортившая жизнь такому количеству людей, что даже Император бы оценил. И Анна – почти единственная из них, кого тебе жаль.
Но – это все не так уж важно… Да, совершенно не важно.
Важно то, что вот уже через десяток минут мы, по идее, должны встретиться. Гляди-ка, я и правда по ней скучал…
И правда, вскоре вполне ясно стал виден маленький кортеж – карета и рота флавийских стрелков в черно-фиолетовом. Мы сбавили шаг и уже с надлежащей помпой приблизились.
Шеф эскорта опустился на одно колено, остальные последовали его примеру.
-Лейтенант Ронкони рад приветствовать вас, маркиз. Ваша супруга, сопровождаемая нами, в полном порядке. В пути ничего особенного не происходило.
Я по-военному отдал честь, чем изрядно удивил солдат.
-Встаньте, лейтенант. И вы тоже, бойцы. Вам выражаю благодарность. Дойдем до Рунна – погуляете денек за мой счет. Теперь же тронулись – до темноты надо уже войти в город!
Доверив коня заботам кого-то из Ревенантов, я неторопливо сел в карету.
Закрыв дверь, я улыбнулся.
-Ну, как доехала, Аннет?
Анна подняла на меня глаза (стало немного неуютно) и тут же снова опустила их… Эх, чертово каспианское воспитание! – подумал я, наклонился и отыскал губы жены…

Утро 30 дня месяца Фибулы. Скифия. Недалеко от Вышеграда.

Юрий вышел из мастерской и на миг замер, ослепленный солнечным светом, таким живым, ярким после отблесков пламени. Но вот глаза привыкли, и юноша принялся разглядывать оружие, покоящееся на ладонях, словно младенец. Пистолет был почти закончен – остались мелочи, вроде отделки, украшений и прочих декоративных изысков, но все это не прибавит и не убавит ничего к его грозной силе. «Легкий», - юноша улыбнулся, - «Куда легче предыдущих образцов. Что лучше: украсить его как следует и подарить Андрею или оставить для опытов… заставить Тимоху пострелять из него по мишеням недельки две, а потом, расспросив о выявленных старым солдатом недостатках, вновь закрыться в мастерской и сделать так, чтобы следующий вышел еще совершенней? Но младший так любит оружие… впрочем, не только он – вот еще одна ценительница… нет бы, как другие сестры, о кавалерах вздыхать…»

Улыбка Юрия стала еще шире, и он резко свистнул, заставив лошадь ранней гости прибавить ходу, хотя та и без того распласталась в стремительном галопе. Всадница ответила громким кличем, высоко взлетающем в холодное небо и далеко оторвавшись от своего эскорта влетала во двор, где резко осадила лошадь. Горячая, под стать всаднице, кобыла вздыбилась, но девушка играючи совладала с жаждущим продолжения скачи животным и легко соскочила на промерзшую землю. Огляделась вокруг:
- Каждый раз удивляюсь, зачем ты забрался в такую глушь: пока доберешься, лошадь загнать можно.
- И тебе привет, Настя, - юноша шагнул навстречу сестре, изящно поклонился, словно на нем был не потертый кожаный фартук, а придворный наряд, - Рад, что навестила.
- А? Ну-ну… - на лице младшей сестренки появилось озорное выражение, и Юрий поспешно отступил на шаг назад, - Кто же так здоровается,… вот так надо!
Все же он отошел недостаточно далеко, и лишь готовность к подобного рода сюрпризу помогла устоять на ногах – миг, и на его шее повис дополнительный груз. Несколько мгновений Юрий балансировал, стараясь сохранить равновесие, потом отбросил в сторону пистолет, и подхватив девушку, закружил ее по двору…

- Настя... – запыхавшийся юноша водворил гостью на землю, - Тебе не кажется, что тебе уже не семь лет и ты слишком взрослая для такого приветствия? К тому же я весь в саже и масле – а теперь и ты тоже…
- И ты туда же… - Анастасия нахмурилась, - Мало того, что матушка и сестры достают ежечасно, думала, что хоть здесь отсижусь – так нет же. Тут тоже са…
Взгляд девушки упал на брошенный Юрием пистолет, и она мигом позабыв о всем прочем, подняла его с земли:
- Какой легкий… Ты сделал?
- А кому тут еще? – юноша философски пожал плечами, - Тебе не холодно? Может, в дом зайдем?
На Анастасии был превосходный охотничий костюм, позволяющий сидеть в седле по мужски и подчеркивающий мальчишескую стройность фигурки, но, на взгляд старшего брата, слишком легкий для конца скифской зимы. И, если уж на то пошло, слишком подчеркивающий:
- Все не жалуешь юбки?
- Ха, - девушка продолжала вертеть в руках пистолет, - Юбки,… слушай, подари его мне? Ну, когда закончишь…
- Вообще-то, - как мог дипломатично начал Юрий, - Тебе я собирался подарить превосходную модель сказочного сада, стоит завести ее ключом, как фигурки живущих в нем зверей начинают двигаться и…
- Этот ты Александре подари – она давно о таком мечтала, - Настя подняла взгляд  и выжидающе  уставилась на брата. На ее левой щеке осталась полоска сажи, - Подаришь?
- Настя, по количеству подаренного мною оружия ты уверено обгоняешь даже Андрея. Ну зачем, тебе, скажи на милость, столько? И не слишком ли твое увлечение странно для семнадцатилетней барышни. Твои сестры, например, куда больше думают о балах, танцах, нарядах…
- …Женихах, - девушка рассмеялась, - Вышивке, сплетнях… Кстати, матушка, когда узнала, что собираюсь к тебе, велела спросить в очередной раз, женишься ты наконец или ей взять это в свои руки? Кстати, она давно порывается навестить твой дом и посмотреть, чем тут занят ее старшенький…
- Э… - Юрий слегка помрачнел, - А ты бы не могла…
- …не рассказывать что я, явившись сюда ранним утром, застала тебя грязного, как бродягу в дверях твой любимой мастерской? Ты это хотел попросить? – она показала брату язык, и помахала пистолетом.
- Нет, я вовсе не прошу тебя врать матушке, но…
Вдоволь насладившись моральными терзаниями братика, Настя сжалилась:
- Ладно, так уж и быть, скажу, что застала тебя разодетым словно на дворцовом приеме в окружении стайки расфуфыренных девиц брачного возраста. Ну так что с пистолетом?
- Бери, - Юрий проводил пистолет грустным взглядом и довольно ловко уклонился от очередного вихря объятий, - Но тебе придется подождать еще недели две, пока я закончу отделку… Эх, надо убедить матушку отправить тебя в Рунн ко двору. Там бы из тебя сделали настоящую светскую львицу и танцевать подучили. Придется теперь делать Андрею новый подарок,… ну скажи, зачем тебе пистолет?! Я же только что подарил тебе отличный стилет – как раз по твоей руке, и к тому же вполне подходящее для женщины оружие…
- Стилет и вправду хорош, - глаза девушки ярко блеснули, - Спасибо.… Да не расстраивайся ты так! Ну, хочешь, я скажу Волчонку, что сама тебя заставила? И только попробуй намекнуть матушке про Рунн  – я подговорю сестер высылать тебе официальные приглашения на каждую проходящую светскую вечеринку. К тому же разве я плохо танцую?

Безо всякого перехода Анастасия вдруг пошла по двору в национальном скифском танце. Юрий невольно залюбовался – красотой Настя, пусть еще совсем подросток, несколько уступала старшей сестре, но в ней бурлил нескончаемый поток юности и веселья: она словно лучилась жизнью. Упав на одно колено, он начал хлопать в ладоши, отбивая ритм. Так же поступили дворяне эскорта, успевшие добраться до двора. А Анастасия танцевала все быстрее и быстрее: скифскому танцу не хватало отточенной изящности и плавности принятых при дворе руннских бальных танцев, но дикой, первобытной красоты в нем хватило бы на десяток котильонов, и девушка, хрупкая грациозная, словно вливалась в летящий под утренним небом ритм, заставляя всех присутствующих чувствовать себя участниками магического действа.
Наконец, Анастасия остановилась. Ее щеки раскраснелись, дыхание вырывалось из груди облачками пара. Юрий и другие нобили поднялись, возгласами выражая свое восхищение – девушка просто купалась в взглядах обожания, бросаемых на нее дворянами эскорта. Сердца и души спутников юной дочери Наместника принадлежали ей без остатка.
Не переставая аплодировать, юноша отобрал у сестры пистолет и, вернув его на одну из полок мастерской, кивнул в сторону дома:
- А теперь все идем внутрь – незачем шутить с зимними ветрами. Кстати, сестренка, зачем ты все-таки приехала? Просто навестить старшего братца или же набедокурила? Честно скажи – ты же знаешь, что я не выдам, - (…совсем шепотом…) – Не выдал же я матушке твои ночные вылазки в город?

- Тю, - Настя толкнула его в плечо, - Нашел секрет… Все мы сбегали в город, даже ты, ангелок ты наш. Но спасибо. Нет, все в порядке - просто скучно… Ты же знаешь, Старый Гусь* всех крепко держит – в городе даже ночью сплошная скукотища. Вот и решила по холодку проехаться, на тебя посмотреть. К тому же проповедник наш достал…
- Старых? – Юрий помрачнел.
- Ну не Новых же… - оказавшись внутри дома, девушка тут же оккупировала хозяйское кресло. Юрий присел на стул рядом, - Ходит все, ходит… Мозги промывает, «божий человек», чтоб его маму рота пьяных стражников…
- Настя! – юноша хлопнул в ладоши, и слуга внес графин с глинтвейном и две чашки. Судя по довольному гулу дворян в соседней комнате, им тоже досталось горячего напитка – наследник наместника знал, как ездит его сестренка и искренне сочувствовал ее спутникам, проскакавшим несколько часов на холодном ветру, - Ты же все-таки дама, а не подвыпивший кавалерист!
- Можно подумать, тебе он нравится.… Читал его дело? Вижу, что читал: Гусь его в свое время только что мальчишкам дворовым под нос не совал. И что проку? Как сидел подле матушки – так и сидит. Будь моя воля, я бы всех этих бывших каторжников…
- Настя!
- Да что «Настя»?! Ох уж мне это твое всепрощение, хорошее в каждом человеке и прочая дребедень. Куда ни глянь – со всех сторон к трону подползает всякая шваль. Ты же Наследник! И ты должен сейчас, когда папа… болен, следить за тем, чтобы у нас все было в порядке. А ты что делаешь? Сбежал из столицы, засел здесь, в своей проклятой мастерской и клепаешь всякие забавные штуки! Будто без тебя оружейников мало… А кто будет матушке помогать?!  У Александры и Марии в голове одни тряпки, Андрей... Волчонок – он и есть Волчонок. Его только до власти допусти, и мы быстро станем провинцией Фроста. А ведь мы – Скифия! И Скифией должны оставаться! И нам ни кто не нужен: ни Фрост, ни Рунн, ни это твое любимое Флавио! Сейчас как раз нужно держаться, не давать по кускам земли растаскивать…

Под таким напором Юрий абсолютно потерялся – мысли перемешались в один клубок, и возразить что-либо бушующей сестре не удавалось. Наконец, он нашел в себе силы прервать обличительный монолог:
- Ладно, ладно… Живи тут сколько хочешь – комнат хватит и тебе и твоему летучему отряду…
- Ты не понял, - Настя со стуком поставила бокал на стол, - Я за тобой приехала. Матушка хочет тебя видеть. Да и вообще хватит тебе тут сидеть – мастерить ты и в Вышеграде сможешь: не зря же из-за тебя целое крыло перестраивали.
- Хорошо, - Юрий подумал о прекрасно оборудованной мастерской, где почти все инструменты он придумал и изготовил собственноручно, и тяжело вздохнул, - Завтра…
- Сегодня.
- Но ты сегодня и так проскакала много. И холодно. Отдохни немного - завтра с утра выедем.
- Сегодня после обеда выедем, к вечеру будем в Вышеграде, - тон сестры не допускал продолжения споров и Юрий сдался:
- Сегодня – так сегодня.


* Старый Гусь (или же  Жирный Гусь) – прозвище Гусева Петра Карловича, Главы Сыскной Канцелярии при Наместнике Скифии.

2628 год. Лето. Рунн.

    Прошлое.
    Нет ничего страшнее.
    Это омут, в который тянет снова и снова, болото, засасывающее тебя с головой и не дающее никакой надежды на спасение. Прошлое - холод далеких звезд. Прошлое - осколки несказанных слов. Прошлое - обрывки несвязанных воспоминаний. Прошлое - то, что прошло. Вопрос в том - куда и зачем? Вопрос в том - что ты сделал, чтобы оно не просто исчезло бесследно, оставив лишь прах и пепел не свершенного и потерянного, а имело смысл, не оказалось бесполезным, пустым, никчемным. Хоть раз в жизни каждый задумывается о прошлом. О том, что пройдено и что уже не перепишешь с чистого листа. Нельзя начать жить заново. За все ошибки и победы прошлого приходится расплачиваться настоящим в лучшем случае и будущим, в худшем.
    Странные мысли для парня двадцати лет. Странные мысли для парня, который имеет все, что могут пожелать его сверстники и даже больше. Слава, горящие женские глаза, выражающие восхищение, цветы, которыми тебя осыпают, крики радости в твою честь, улыбки и смех, люди, машущие из окон, стук копыт верного коня по брусчатке столицы - это снится всем молодым людям, не зависимо от происхождения, рода и фамилии. Спят ли они в огромной мягкой кровати, которая положена сыну герцога или на сеновале рядом с отцовскими коровами. Это снится человеку, а не номену или крестьянину. Мечты всегда приводят на один путь. Ты царь и Бог на своем верном коне, ты герой девичьих грез и образец для подражания, у тебя впереди самое светлое будущее и открыты все дороги. Николе Нортми не надо было об этом мечтать - все это у него было. А он думал о прошлом. Вернее воспоминания лавиной обрушились на молодого человека, стоило ему твердой рукой направить своего серого в яблоках коня по кличке Дым в главные ворота Рунна, через которые проходил Императорский тракт.
    Знакомый запах сирени, так кружащий голову по весне… Огромные темные глаза, смотрящие на него, как на единственного мужчину на свете… Девичий смех и стыдливый первый поцелуй нежных губ… Снова смех и маленькая ручка, наивно вложенная в его ладонь… Его ангел… А потом пустота темных бездонных зрачков и мир, расколотый пополам, потому что ангелы тоже умеют предавать. Легко. Смеясь. И даже не запачкав своих белоснежных и очень пушистых крыльев.
    - По-моему не так должен себя вести герой, который, наконец, вернулся домой.
    Никола поднял глаза и посмотрел на человека, который ехал на своем красавце коне на полкорпуса впереди. Шарль Нортми смотрел на племянника глубокими серыми глазами, в которых таилась легкая, но не обидная насмешка. Никола в который раз уважительно позавидовал выдержке и силе своего дяди - Первого Маршала Рунна. Потом маркиз бросил взгляд на происходящее вокруг и понял, о чем говорит Шарль. Они уже успели въехать в Золотой Город, толпа ремесленников и простых горожан сменилась купечеством и знатью. Из богатых домов всюду высовывались лица молодых красавиц, которые осыпали воинов цветами и кричали приветственные слова. Наверняка, многие из них были бы не прочь увидеть маркиза в своей спальне, но мужчина даже не посмотрел на них. Да, дядя прав - не так ведут себя герои, вернувшиеся в столицу после битв и сражений, чтобы вкусить плоды славы.
    - А как должен вести себя герой, дядя? - Никола улыбнулся какой-то черноглазой красавице, махнувшей ему из очередного окна, но внимание его было сосредоточено на словах Шарля.
    - Я не смогу тебе этого рассказать, мальчик. - Маршал перехватил поводья коня и направил его по одному из мостов, ведущих в Королевский город.
    - Почему? - Племянник последовал за дядей.
    - Потому что я всегда был просто солдатом.
Никола рассмеялся и процитировал:
    - «Скромность - одна из добродетелей воина».
    - Гельвеций Арат. - Кивнул Шарль.
    - Ты рад, что снова в Рунне, дядя? - Вдруг спросил маркиз Нортми.
    Маршал промолчал. Их процессия, состоящая из тысячи воинов, наконец, оказалась на центральной площади Королевского Города. Пестрота, яркость, величие бросились в глаза Николе. Дома главных семей Империи, среди которых есть и его родовой особняк, контрасты, собранные в одном месте, противоположности, уложенные в рамки одной площади, враги, поселенные по соседству - в этом был весь Рунн. В этом была его главная «изюминка» - привлекающая и отталкивающая одновременно. Дружба на крови и ненависть в любви. Рунн. Столица. И впереди лежало ее сердце. Шенбрунн. Дворец Императора.
  Никола помимо воли сильнее сжал поводья, и глаза его нашли знакомый дом в конце одной из улиц. С такого расстояния он видел только угол, спрятанный за порослью сиреневых кустов, но сердце все равно стукнулось сильнее. Два года прошло, а он помнил каждую черточку ее совершенного лица, каждую улыбку, каждый взгляд… Два года - не срок для влюбленных. Два года - не срок для врагов. Звуки, запахи, мысли двухлетней давности, все те ощущения, которые, как он думал, давно похоронены - сейчас вырвались наружу, расправили крылья и набросились на маркиза Нортми.
    Он впервые встретил ее просто на улице. Отпросившись из ИКК, чтобы купить подарок на день рождения своей кузине Марине, семнадцатилетний Никэ летел по улицам Рунна, не замечая ничего вокруг, пока не столкнулся с кем-то. Раздался девичий вопль, что-то взлетело и упало на землю, по брусчатке покатились спелые вишни. Никола поднял глаза и увидел перед собой ангела. Ангел сидел в луже с перепачканными грязью щеками и вытирал маленькой ручкой предательские слезы, заблестевшие в глубине темных глаз. Маленькая корзинка валялась недалеко, а по земле все катились и катились вишни, ярко красные шарики, раскручивая нитку времени. Маркиз Нортми подошел к девушке и протянул руку:
  - Я покорно прошу простить меня, миледи. Могу я помочь вам?
Ангел вскинул огромные омуты глаз, в которых плеснулась дикая ярость, и отдернул руку.
    - Не смейте прикасаться ко мне. Вы что, слепой? Не видите, куда идете? - Девушка поднялась сама и со стоном осмотрела свое платье - безнадежно испорченное. - Купите себе лорнет!
    - Я торопился, - попытался оправдаться Никола.
    - Это заметно, - скривила в насмешке губки пострадавшая.
    - Я куплю вам другие ягоды. - Юноша поднял корзинку и протянул ее девушке, которая все же пыталась отряхнуть одежду.
    - Не стоит. - Ответила она и впервые внимательно посмотрела на маркиза. Пробежав глазами по его форме, выдающей в нем ученика кадетского корпуса она, видимо, пришла к какому-то выводу, потому что ее враждебность куда-то вдруг исчезла. - Проводите меня до дома, потому что стражники в таком виде примут меня за нищенку.
    Даже, не удостоверившись, следует ли за ней юноша, девушка походкой маленькой королевы направилась по улице дальше. Никола восхищенно усмехнулся и последовал за своим ангелом. Ангел оказался внучкой министра финансов - Поля Эстэ. Так началась его любовь - большая и чистая. В уличной грязи со слов ярости и злобы, со вкуса раздавленной вишни и вишневого сока на камнях. Конец оказался достойным начала.
    Отвернувшись от памятного дома, маркиз Нортми пришпорил коня, догоняя дядю. Паром ждал их, чтобы переправить на остров Сакрэ. Два года… Неужели прошло так много времени. Два года он не был в столице, с тех пор как за ним закрылись ворота Кадетского Корпуса. Он ждал и боялся сегодняшнего дня. Боялся, потому что теперь нет повода, чтобы избежать столкновения лицом к лицу с прошлым и столкновение это неизбежно произойдет, и ждал, потому что по природе своей всегда бросал вызов собственному страху.
    Первая любовь всегда отдает запахом нежных весенних цветов - самых ранних, расправляющих свои лепестки из-под ломкого снежного наста, питающихся ласковыми лучами просыпающегося солнца, дарящих красоту миру, когда ему это так нужно. Его первая любовь пахла полевыми цветами. Они встретились в середине лета, когда в кадетском корпусе как раз наступили каникулы, и Никэ украл своего ангела, сбежав вместе с ней в небольшой охотничий домик, принадлежащий их семье в Заповедном лесу. Для двух юных сердец не нужно было роскоши, им вообще ничего не нужно было, кроме друг друга, звездного неба над головой, цветочного луга и покоя, который они обрели на две недели. Их любовь пахла полевыми цветами, а вкус у нее был, как у лесных ягод. Но лето рано или поздно заканчивается. Ягоды срывают, а цветы вянут. Всегда.
    - Я прошу тебя, не возвращайся в Рунн. Тебя представят ко двору рано или поздно, а слухи… Я не верю всем глупостям, которые болтают, но я боюсь… - Никола прижал к себе хрупкое тело и поцеловал висок девушки, лежащей в его объятиях. Где-то высоко в небе стая птиц учила летать свой молодняк, их пронзительные крики были тревожными и рваными, как будто они пытались что-то сказать и не могли.
  - Не говори глупостей, Никэ. - Девушка подняла на возлюбленного глаза и поправила венок из ромашек на его голове. - Я не могу бросить дедушку, он так много сделал для нас с сестрой, а при дворе полно красавиц, кому нужна такая, как я.
  - Ты даже не осознаешь - насколько прекрасна. - Никола серьезно смотрел в темные глаза.
Девушка громко рассмеялась и спросила:
  - Скольким еще девушкам, вы говорили это, маркиз?
  - Не смейся. Никому, кроме тебя.
  - Значит, я какая-то особенная?
  - Ты ангел, мой ангел. - Он склонился и поцеловал ее в губы. В вышине по-прежнему кричали птицы, легкий ветер играл полевыми травами, лето умирало, а юноша и девушка любили друг друга. Она не послушалась его. Через год внучка Поля де Эстэ была представлена Императору и маркиз Нортми потерял ее.
  - Ты сейчас где угодно, но точно не в Рунне. - Никола в который раз за день оглянулся на дядю, возвращающего его с небес на землю. Возвращение оказалось гораздо труднее, чем он думал.
    - Нет, я именно здесь. - Улыбнулся парень одними губами. - В самом сердце Империи.
    Маршал не стал лезть в душу к племяннику. Именно за это Никола всегда еще больше уважал своего учителя во всех ратных делах. Когда два года назад, только вышедший из стен ИКК юноша пришел к дяде и попросил взять его оруженосцем. Шарль, собирающийся в очередной поход, не стал задавать лишних вопросов - почему блестящему выпускнику кадетского корпуса хочется оказаться подальше от столицы, а просто дал два часа на сборы. Никэ принял правила игры и последовал за маршалом. За два года он успел превратиться из оруженосца в адъютанта, из самоуверенного юнца в опытного воина и единственное, что осталось неизменным - уважение к дяде и восхищение им. Но теперь их дороги разбегутся в разные стороны, и это сейчас должно быть главной головной болью маркиза, а не прошлое, которого уже давно нет. Никола не знал, что теперь будет делать. Пора было становиться самостоятельным. За два года он успел набраться опыта, его наверняка с радостью примут в любой армии, но не этого хотел он. Карьера в политике вызвала на губах маркиза улыбку. Он вспоминал отца. Нет, СИБ не для него. Вынес сам себе вердикт Никола. Все возможные варианты завтрашнего дня уже были отброшены, и будущее казалось никаким.
  - Пора! - сказал Шарль и Никола непроизвольно вздрогнул. Посмотрев на дядю, он взял под уздцы своего коня и следом за маршалом ступил на территорию дворца. Коней у них почти сразу забрали конюхи, а дядя и племянник в сопровождении толпы слуг отправились к конечной цели своего сегодняшнего парада-путешествия - Императорскому Тронному Залу. Бесконечная череда комнат и коридоров, слуги застывшие в вежливых поклонах и служанки, распластавшиеся почти в земных реверансах, опущенные глаза, склоненные головы, тихий шепот за спиной и обрывки знакомых фраз - полная противоположность буйству радости, царившей только что в самом городе. Но в Шенбрунне всегда был только один герой, для других здесь места нет.
  Никэ опять бежал. Бежал по ночным улицам Рунна. Ему только что подарили прекрасного коня, но тот стоял в конюшне родового дома, а времени идти туда - не было. За ним только что закрылись двери ИКК и ему бы праздновать совершеннолетие с семьей, но ему было не до веселья. Он спешил совсем в другую сторону. В ушах его все еще звенели слова, брошенные в лицо… «Шлюха… Она стала шлюхой… Самой дорогой в этом городе…» Вот показалась знакомая литая ограда, изящные ворота легко распахнулись пропуская юношу внутрь. В небольшом, но очень красивом доме почти везде был свет, окна смотрели в ночь горящими глазами и освещали кусты сирени, растущие на лужайке перед домом. Там за этими горящими стеклами играла музыка, и слышался смех. Шальная надежда, что это один из приемов Поля Эстэ еще цеплялась за сознание кошачьими коготками и рвала его на узкие полоски. Никэ шагнул вперед и забарабанил в дверь. Она раскрылась почти мгновенно, похоже, здесь всегда были рады гостям.
Маркиз оттолкнул слугу, попытавшегося выяснить его имя, и вошел в дом. Глаза его пробежались по лицам людей в комнатах, ища только одни глаза, только один лик. Лик его ангела. Но его нигде не было.
    - Где твоя хозяйка? - Он схватил все того же слугу за ворот ливреи и почти приподнял над землей.
  Слуга задрожал и, что-то невнятно бормоча, указал наверх.
  - Выметайтесь! Все! - Он не кричал, а сказал это совершенно спокойно - истинный Нортми во всем и до конца, но его послушались. Что-то в глубине глаз молодого маркиза сказало мужчинам в доме, что сейчас он стоит на той узкой грани, которая отделяет человека от безумия, и еще один шаг навсегда оставит эту грань за спиной парня. А ломать себе шею на каком-то юнце никому не хотелось. Лучше уйти сейчас, и вернуться утром, когда хозяйка дома наверняка выпроводит ретивого гостя и получить то, что в любом случае предлагают по доброй воле. Мужчины, посещавшие дом Эстэ всегда были в высшей степени разумными и рационально мыслящими людьми. Глупцов здесь не любили.
  Каждый шаг вверх по лестнице давался ему с трудом. Усилием воли он заставлял себя идти вперед, продираясь через страх, неверие, неприятие и непонимание. У двери ее спальни он замер. Откуда он знал, что именно это ее спальня, он не понимал, но был уверен в своем предположении, как будто невидимая нить навсегда связала двух людей, дергала сердца и не давала быть свободными друг от друга. Еще полгода назад он надеялся, что эта нить спасет их, теперь он хотел порвать ее сам.
  Дверь поддалась легко, она даже не была заперта. В комнате царил полумрак, подсвеченный живыми огоньками свечей, расставленных на каминной полке, на столиках в углах и на прикроватной тумбочке. В неверных тенях, скакавших по комнате в дикой пляске, как пьяные козлоногие существа из старых легенд и сказок, юноша увидел две фигуры, прильнувшие друг к другу. Именно в этот момент глаза Николы Нортми превратились из серых в стальные. Уже навсегда. Маркиз стоял и ждал. Молча. Пока увлеченные друг другом, мужчина и женщина заметят его присутствие. Первой опомнилась она. Темные глаза, подернутые дымкой страсти, столкнулись со сталью и девушка, слабо вскрикнув, отпрянула от своего несостоявшегося любовника. Мужчина недовольно что-то сказал, протягивая руку вперед, чтобы вернуть женскую ласку, но ужас, застывший в глазах его избранницы, заставил его обернуться. Достаточно молодой и довольно смазливый дворянчик. Эта мысль мелькнула в голове Николы, как будто он наблюдал всю картину со стороны. Приятно осознавать, что она хотя бы не променяла его на кого попало, хотя те старики, которые ожидали своей очереди внизу до его прихода, ничего кроме презрения и желания сплюнуть у молодого, полного сил парня, вызвать не могли.
    - Похоже, я здесь единственный нежданный гость? - На губах маркиза заиграла холодная усмешка. - Все обласканы и облагодетельствованы, один я неприкаянный. Не так ли, мой ангел? - Он говорил это ласковым и сладким голосом, но выходило гадко, он прекрасно видел, как вздрагивала девушка при каждом слове, как от удара кнута, как сжимались ее кулачки, как в глазах разгоралось страдание. Значит, способность чувствовать она еще не потеряла. Чудесно - по этому и будем бить. Никола, наблюдавший за происходящим со стороны, содрогнулся, видя выражение палача появившееся на собственном лице. Никола, стоявший в комнате единственной на свете женщины, которой он отдал сердце, а она разбила его и потопталась на осколках своей изящной ножкой, был в восторге. Он медленно направился к ней, но путь ему преградил отвергнутый дворянин.
    - Да кто вы такой? Что вы себе позволяете? Этот дом вам не принадлежит, убира… - Конец фразы стукнулся об стену, потому что произносивший ее, уже сползал на пол по дорогому ковру.
    - Вон. - Совершенно спокойно, без тени эмоций, отдающихся в голосе. Быстро научился… Больше тратить свое внимание и время на червяка, ползающего где-то сзади, Никола не стал. Он подошел к своей бывшей возлюбленной и заглянул в ее глаза. Там была боль и отчаяние и еще что-то… Надежда? Он отбросил эту глупую мысль. Надежда на что? На то, что он - дурак или на то, что настолько обезумел от любви, что простит все. Надежда… Глупости. Мужская рука коснулась нежной щеки, девушка закрыла глаза и прижалась к теплу этой родной руки, как будто ища защиты и спасения. Это было последней каплей. Никола замахнулся и… Дрожащая рука замерла, так и не отважившись коснуться щеки ангела. Плечи его содрогались, он боролся с собой, боролся изо всех сил. Девушка же в ужасе и страхе отпрянула и стала пятиться назад.
  - А ты думала, родная моя, что я приду и поздравлю тебя с твоими достижениями? - Эти слова ударили ее больнее всякой пощечины, он почти увидел, как она согнулась внутренне от такого удара. Удовлетворения от причиненной боли не было, потому что она отдалась такой же болью внутри. Сожалений тоже не наблюдалось. Он сделал еще один шаг к ней, она снова отступила, выставив вперед руку, и тихо сказала, почти прошептала:
    - Не подходи ко мне. Пожалуйста.
    - Почему же? С Ним ты, наверное, была ласковой. С этими… - он кивнул головой назад. - … Тоже. Чем же я хуже? Я не заслужил твоей любви? Я не стою ее? - Удар за ударом, уже без жалости и попыток остановиться.
    Она молчала.
    - Я тоже могу заплатить, если в этом все дело. - Он достал кошелек и высыпал горсть золотых на ладонь. - Сколько ты стоишь? Сколько стоит твоя любовь? И сколько стоит моя? Та, которую ты растоптала. - Сталь его взгляда упала в темные омуты ее глаз. Она молчала, просто смотрела на него, полными какого-то непонятного ему чувства озерами глаз и молчала.
    - Возьми меня. - Тихо - тихо с опущенными теперь ресницами. Опять почти шепотом, как будто из нее вытянули весь воздух и лишили права громко говорить, лишили права поднимать глаза. - Вам всем нужно только это. Тебе, Ему, им… Всем вам. - Она вдруг рассмеялась, как умела делать это только она - легко и беззаботно, искрящимся и мелодичным смехом.
    - Мне от тебя ничего больше не нужно. - Что-то погасло в его глазах. Он повернулся к двери, бросив россыпь монет на пол, они звонкой капелью застучали по паркету, запрыгали и покатились в разные стороны, раскручивая нитку времени. Девушка без сил осела на пол, все еще громко смеясь. - Это плата за то, что было между нами. Ты отлично сыграла свою роль и заслужила награду. - Он вышел, плотно прикрыв за собой дверь. Он всегда отныне уходил так - окончательно и бесповоротно, не оглядываясь и не жалея ни о чем, что сделано, сразу же превращая это в прошлое. А прошлое должно становиться прошлым. Особенно если в нем пустота темных бездонных зрачков и мир, расколотый пополам, потому что ангелы тоже умеют предавать. Легко. Смеясь. И даже не запачкав своих белоснежных и очень пушистых крыльев.
    - Первый Маршал Рунна - Шарль Нортми и его адъютант Никола Нортми. - Выкрикнул какой-то человек, и Никола очнулся от воспоминаний. Перед дядей и племянником распахнулись огромные, в несколько человеческих ростов, двери. Гвардейцы, стоявшие с обеих сторон от дверей вытянулись и отсалютовали взлетевшими в приветствии шпагами. Никола замер, когда неожиданная мысль пронзила его разум, и на губах его заиграла мальчишеская улыбка, которая освещает лица всех мальчуганов, открывших страшный секрет устройства этого мироздания, известный лишь им. Подчиняясь установленному этикету, воины ступили на гладкий паркет зала, теряющегося где-то в бесконечности. Каждый шаг их сапог отдавался гулким эхом под высокими сводами, вокруг царила абсолютная тишина, несмотря на то, что тут присутствовало не мало людей. Как статуи, они стояли вдоль стен, бросая на вошедших любопытствующие взгляды. Шаг - эхо - взгляд. Шаг - эхо - взгляд. Шаг - эхо - взгляд. Никэ не обращал внимания, поняв, что отца среди них нет. Азарт уже бурлил в крови от предвкушения новой опасной игры и битвы со всем миром. Все его внимание было приковано к тому, кто сидел на троне. Сидел - это было громко сказано. Золотоволосый красавец почти лежал, откинув голову и закрыв глаза, одна его рука вольготно свисала вниз, другая покоилась на груди. Во всей его позе было столько презрения к присутствующим и столько неприкрытого вызова всем правилам и постулатам предопределенности придворного этикета и традиций, что Никола невольно восхитился тем, кого должен был и ненавидел последние два года. Теперь он понял, чтобы ненавидеть - нужно узнать человека, чтобы ненавидеть - нужно сначала полюбить и влезть в шкуру объекта ненависти. Наступила тишина, когда двое остановились в центре зала.
      Человек на троне лениво пошевелился. Глаза его медленно открылись, сначала он посмотрел на своего маршала, и на лице отразилось что-то, что можно было принять за одобрение, потом фиалковая синева метнулась к Николе. Глаза неспешно начали исследование с начищенных сапог, задержались на стройном, но явно скрывающим под одеждой мускулы теле и, наконец, добрались до лица. На губах стала очень медленно рождаться улыбка, и две пары глаз встретились. Ответная улыбка коснулась губ маркиза. Все уже было решено. Сейчас. С первого взгляда.
    - Мы рады приветствовать наших героев в Рунне! Вы, как всегда, отлично послужили стране, маршал. - Император принял подобающую случаю позу и почти выпрямился на троне. - Волнения Нам сейчас совсем ни к чему, вы избавили Нас от них. За что можете просить любую награду. Мы выполним то, что в Наших силах. - Губ Его Величества снова коснулась усмешка.
    - Мне не нужно ничего, кроме осознания, что я принес пользу Империи, Ваше Величество... - Рокочущие нотки в голосе Шарля покатились по залу. Говорил ли он серьезно или смел в лицо Императору насмехаться над самим собой, Никэ пока понять не мог. Он еще не знал - какие у кого отношения здесь, в Шенбрунне. Как это не странно, сын одного из самых значимых при дворе людей - герцога Этьена Нортми, начальника Службы Имперской Безопасности, чье имя произносили шепотом, ни разу не бывал во дворце ранее. Может быть, отец догадывался - чем закончится встреча сына с Императором. Слишком хорошо он знал обоих. Может быть… Теперь уже не узнать, потому что все было решено. Только что. С первого взгляда.
    - … Я лишь прошу увеличить довольствие нашей армии, особенно в северных регионах. Солдаты мерзнут и голодают - это не правильно. Такая армия не сможет защитить Империю, если что-то случиться. - Дядя говорил ровно и, не сбиваясь. Видимо, он уже знал, что скажет, когда его спросят. Император нахмурился, не очень-то приятно слышать, что твоя армия не может тебя защитить.
    - Насколько я помню, именно в ваши обязанности входит забота об армии, маршал. Мы распорядимся, чтобы все было сделано по вашему указанию. - Александр махнул рукой, и какой-то человечек бросился куда-то с какой-то папкой, как заведенный часовой механизм. - Теперь ваша очередь, маркиз Нортми. - Настроение Императора резко изменилось. В глазах заплясали искры, губы изогнулись в очередной усмешке. - Что попросите для себя вы? - Тонкая бровь вопрошающе изогнулась.
    Никола молчал. Это уже вызов, но ему сейчас было море по колено. Глаза в глаза двое мужчин замерли под взглядами десятков других людей, которые пытались понять - что только что произошло. Но куда им…
    - У меня есть единственное желание - отдать свою жизнь Вам! - Как выстрел на рассвете.
    - Похвальное рвение. Хорошо, вы будете Нашим гвардейцем… - Александр поднялся. - … Впрочем, нет… Мы придумали кое-что более интересное. Вы будете Нашим личным телохранителем. Что вы на это скажете? - Холод синих глаз, метель брошенных фраз.
    - Прежде всего, я скажу, что Вашим гвардейцам стоит сменить форму, эта абсолютно безвкусна. - Император запрокинул голову и громко рассмеялся.
    - Вы нравитесь мне, Никэ.
    - Иначе и не могло быть. - Загадочно ответил маркиз Нортми.
    Они снова обменялись взглядами, на этот раз оба остались серьезны. Мир, как будто замерший на время этой непонятной дуэли, снова начал свой разбег. Застучали песчинки, барабаня по стеклу, стронулись стрелки часов, свежий ветер ворвался в окна и взметнул волосы и платья придворных. Послышался шепот, шорохи и, наконец, шум и гам обычного императорского двора. Уже не осталось и следа правителя всея Руннской Империи и его нового фаворита, в которого тут же окрестили Николу Нортми. А что выйдет из этой истории - покажет будущее. Будущее - холодный мир застывших мыслей и ледяных слез. Будущее - ненаписанное любимым письмо. Будущее - отражение прошлого. Будущее - то, что будет. Вопрос в том - когда и как? Вопрос в том - что каждый из нас сделал, чтобы оно не просто пришло само по себе из предопределенной кем-то участи, принеся лишь полынную горечь недостижимого и невероятного, а приобрело смысл, было полезным и нам самим, и тем, кто рядом. Чтобы пустота стала чем-то. Хоть раз в жизни каждый задумывается о будущем. О том, что лежит впереди, как ровная и прямая дорога или тернистая, поломанная выбоинами и колдобинами, тропа, о том, что нужно написать с чистого листа. Всегда можно начать все с начала. Расплатившись за прошлые ошибки и обиды, можно начать заново.
  Нет ничего прекраснее.
  Будущее.

2626 год. Рунн. Дворец Императора.   

    - Ты будешь моей! – Сильные руки прижали восемнадцатилетнюю девушку к стене, горячие губы прижались к ее губам, раскрывая их, причиняя боль.
    - Пустите, пустите меня! – Девушка отчаянно сопротивлялась, но руки ее были крепко зажаты над головой рукой мужчины, вторая нагло путешествовала по всему телу девушки.
    - Еще никто не смел отказывать Мне! – Мужчина рассмеялся и зарылся в темные густые волосы, потом его губы отправились исследовать изгиб женской шеи и вырез платья.
    - Вы пьяны! – Девушка предприняла еще одно геройское усилие вырваться из крепких рук, но оно оказалось безуспешны, как и все предыдущие.
    - Да, я пьян… Пьян тобой и твоей ненавистью! – Мужские губы снова нашли ее рот, она попыталась увернуться, но тщетно.
    - С вами будут десятки, сотни женщин… Зачем вам я? – Все еще не теряя надежды, вразумить его, простонала девушка, потому что рука мужчины уже ослабила корсет и принялась за юбки.
    Он вдруг немного отпрянул и внимательно вгляделся в ее лицо. Черные глаза встретили сапфирную синеву немой мольбой о пощаде. Изящные пальцы взяли подбородок девушки и повернули сначала в одну, потом в другую сторону.
    - Ты права, ты красива, но не больше, чем многие, кто готов просто-таки прыгнуть в мою постель. – В черноте юных глаз зажглась надежда. – Но меня не интересуют они. Мне нужна ты!
    Приговор. Окончательный и бесповоротный. Так он отправлял людей на плаху.
    - Но я люблю другого, я жду его… - Из глаз девушки скатилась одинокая слезинка.
    - Он недостоин тебя, глупышка, разве достоин такой девушки, как ты, тот, кто смог тебя бросить? – Мужчина склонил свое лицо к лицу девушки и чудовищно нежным поцелуем убрал слезу. – Я подарю тебе этот мир, только будь со мной… - Его губы опять принялись пытать ее тело. Девушка дернулась изо всех сил, почти вырвавшись, но мужчина взвыл, как раненный зверь, подхватил ее на руки, перекинул через плечо и толкнул другим массивную дубовую дверь. Войдя в комнату, он бросил свою добычу на огромную кровать. Девушка попыталась соскользнуть на пол, но мужские руки вонзились в ее плечи, вдавливая в мягкую перину.
    - Чем больше ты сопротивляешься, тем желаннее становишься. Неужели, ты еще не поняла? – Он рассмеялся ей в лицо и рванул ткань платья.
    Тигр, зверь, чудовище… Тигр, вышедший на охоту, он был столь же великолепен, столь же неотвратим и столь же ужасен…
    Раздался мерзкий треск, разлетающейся материи и девушка почувствовала, как свежий воздух коснулся ее горячей кожи на груди, а потом там, где пробежался ночной холодок, оказались руки мужчины, сминая, сметая, пачкая девичье тело своими прикосновениями. И тогда она закричала. Закричала изо всех сил, как только могла:
    - Неееееееееееееееееееет!
    Ответом ей был лишь леденящий кровь хохот, а потом он опрокинул ее и взял. Боль порвала девушку надвое, она заскулила, как раненная косуля и дернулась в мужских руках, а охотник еще крепче прижал к себе жертву, запрокидывая ее голову жестоким поцелуем, не давая вырваться, доводя до конца свою казнь… Так тигр рвет глотку загнанному оленю. Беззвучный вопль вырвался из горла девушки одновременно с победоносным криком мужчины, она выгнулась, почти теряя сознание, и упала на кровать. Сжавшись в маленькое расколотое существо, девушка  закрыла лицо руками и сотрясалась от сдерживаемых рыданий, ожидая новых пыток, но ничего не было. Мужчина так и замер над ней, голова его была запрокинута, глаза закрыты. Руки ее бессильно опустились, сквозь дымку слез она вглядывалась в одно из самых красивейших мужских лиц, созданных в этом мире… А потом рыдания прорвались наружу и, ища утешения и защиты, прикосновения теплых рук она безоглядно, бездумно, бессмысленно потянулась к мужчине, коснулась его обнаженного тела и обняла, притягивая к себе, ища нежности у своего палача. Вздрогнув всем телом, мужчина ответил на объятие и сжал девушку, как самое драгоценное, что есть у него в этой жизни. Так они и замерли – одни во всем мире. Жертва и палач, но кто был кем? Девушка выплакивала всю свою боль, обиду и страх, а он прижимал к себе оскверненное им же тело, гладил смятый шелк темных волос, и в тишине ночи слышались только два слова:
    - За что…
    - За то, что ты не она…
    - Вы знали? – В голосе ужас и разбитые на мелкие осколки надежды.
    - С самого начала и до конца. Ты никогда не станешь такой, как она.
    - А Вы никогда не будете счастливым, потому что Вас никто не сможет полюбить…
    Пустота в глазах. Пустота в сердце. Пустота в мыслях. Холод, упавший на обнаженные плечи и осознание собственного ничтожества. Отличный урок для восемнадцати лет. Самый лучший. Вражда и страсть… Наслаждение и боль… Расколотый мир… Разбитое сердце… Смятое играючи, сжатое сильной рукой, истекшее грязной кровью…

    Сжимая на груди разорванное и безвозвратно испорченное платье, девушка пробиралась по коридорам императорского дворца в Рунне. Несравненный Шенбрунн, великолепный Шенбрунн, возвышенные Шенбрунн, проклятый Шенбрунн, обитель величия и мерзости, пристанище живых богов и демонов…
    Добравшись до своих комнат, она толкнула дверь и вошла. В кресле перед камином сидело ее отражение. Оно поднялось и немым обличителем уставилось на девушку точно такими же, как у нее, черными глазами. Девушка без сил упала к ногам своей судии, обняла ее ноги и заплакала, но та вырвалась из объятий и хотела уйти, ее остановила рука, вцепившаяся в подол длинного темного платья.
    - Сестренка… прошу тебя, ты так нужна мне сейчас… - Девушка попыталась совладать с голосом, прерываемым рыданиями. – Останься… ты так мне нужна…
    Судия молчала, сверху вниз глядя на жалкое создание у своих ног. И не один мускул не дрогнул на таком же прекрасном, как у этого создания, лице.
    - Ты получила то, что хотела. Не жалуйся теперь и не проси о помощи. Я тебя предупреждала. – Судия рванула подол платья из крепко сжатых пальцев ее сестры и направилась к двери. Уже выходя, она обернулась, окинув взглядом комнату. – Из полевого цветка никогда не вырастет роза…
    Громом прозвучал звук закрываемой наглухо двери. Девушка, сидящая на полу, смотрела в пустоту широко распахнутыми черными глазами. Абсолютно сухими. Ее сестра только что закрыла дверь не в ее комнату, а в ее прошлое, навсегда оставив его недосягаемым для опороченной молодой дворянки. Сломанный в сильных пальцах полевой цветок… Он никогда уже не сможет любить и быть любимым… Сломанный цветок… Кто из них?

2626 год. Рунн. Дворец Императора.

    Далекий смех разлетался под сводами высоких коридоров, ударялся о стены, отражался и уносился дальше, чтобы потревожить еще чей-то ночной покой. Девушка замерла на миг, прислушиваясь к наполненной разными звуками ночи. Глаза ее были широко распахнуты и в них плясали огоньки светильников, развешанных на стенах и разгонявших мрак. Тени разбегались от живых язычков пламени, но вскоре снова брали свое. Ночь – царство тьмы.
    Смех вновь донесся откуда-то издалека. Девушка прислушалась, она знала, что смеются где-то в покоях Императора или даже в самом тронном зале. Ночь – царство тьмы, ночь – царство таких, как их владыка. Она решительно сделала шаг вперед и направилась туда, откуда летел этот смех. С каждым новым шагом – все громче звенело в ушах, с каждым новым светильником – все темнее тени, с каждой новой дверью – все труднее вернуться. Шаг за шагом по пути, выбранному добровольно, взгляд за взглядом – через предопределенность, дверь за дверью – вопреки разуму.
    Перед самой последней она все-таки остановилась на мгновение. Императорские гвардейцы, вытянувшись, стояли с непроницаемыми лицами. Им не в новинку были девушки у дверей своего государя. Дотронувшись до ручки, девушка отдернула ладонь, как будто обжегшись, и закрыла глаза. Потом высоко подняла голову, широко распахнула глаза и толкнула тяжелую дверь. Створки подались вперед, убегая от хрупкой фигурки, замершей на пороге. Смех в комнате замер. Высокий золотоволосый юноша поднял голову, отрываясь от своей очередной фаворитки, и его синие глаза столкнулись с тьмой в глазах пришедшей. На губах его появилась холодная усмешка, так хорошо знакомая девушке. За последнее время, слишком часто она видела эту усмешку и слишком часто видела то, что разгорелось сейчас в глазах мужчины. Пламя, которое сжигало эти глаза при каждом взгляде не нее, пламя охотника, увидевшего добычу.
    - Я знал, что ты придешь. – Холодно и жестоко, без тени сожаления или раскаяния.
    - Ты сделал так, чтобы я пришла. – Бесстрастно и почти не дрожащим голосом. Демонстративно игнорируя все правила этикета и обращаясь к монарху на «ты».
    - Я всегда беру то, что хочу. – Как факт, не как угроза.
    Девушка вдруг рассмеялась. Искренне. Без тени страха. Мелодичный смех разлетелся вокруг, убегая по коридорам и даря им еще одну порцию бесконечного эха.
    - Ты настолько слеп, что не видишь ничего вокруг… Ты берешь, но получаешь ли?
    - Проверим? – Неужели вызов. Она посмотрела на девушку, все это время продолжавшую молча стоять в объятиях Императора. Он понял. Оттолкнул свою фаворитку и сказал.
    - Ты свободна. – Красавица даже не подумала спорить, здесь привыкли подчиняться. Или пресмыкаться? Но всегда ли бояться, значит, уважать? И не станет ли страх ненавистью? Фаворитка натянула расстегнутое платье, поправила волосы и вышла, бросив уже в дверях странный взгляд на пришедшую. То ли ревность, то ли благоговение. Не многие отваживались - так говорить с правителем империи. Когда дверь захлопнулась с громким стуком, в комнате наступила тишина. Две пары глаз тонули друг в друге и никак не могли утонуть. Наконец, девушка сделал шаг вперед. Император не шелохнулся. Она улыбнулась и сделала еще один шаг. Он даже не дрогнул. Теперь оставался всего один шаг, разделявший их, она уже могла коснуться его рукой, могла рассмотреть искорки в глубине синих глаз, могла стереть эту холодную насмешку с его красивых губ – пощечиной или поцелуем. Могла бы убить его, если бы у нее был кинжал. Или хотя бы попытаться это сделать. Но она стояла и просто смотрела, пытаясь понять. Понимание не приходило. Так люди, оплакивающие смерть своих любимых, склоняются над безжизненным телом и прижимают его к себе, спрашивая небо – почему и за что. Пытаясь принять, пытаясь смириться. А небо молчит и смотрит синими-синими глазами, а небо усмехается в ответ. И нет понимания. Нет смирения. И не должно быть… Нет ничего хуже смирившихся. Смирение – это и есть смерть. Поняв это, девушка сделала последний шаг. Он оказался удивительно легким. Шаг не смирения – шаг брошенного в лицо вызова, шаг принявшего этот вызов. Вызов неба, вызов жизни, вызов смерти.
    - Если ты уверен, что сможешь, возьми, то, что тебе так хочется и что для разнообразия тебе предлагают добровольно. – Платье упало к ногам девушки, а она коснулась золотых волос, зарылась в них пальцами и поцеловала Императора. Сама.
    Мужские руки коснулись обнаженного тела. Губы были нежными и теплыми. И в каждом новом поцелуе, в каждом новом прикосновении было до слез много ласки. Так не должно быть. Это не правильно - еще кричал рассудок девушки, но тело уже не слышало. Как много ошибок из-за того, что мы слишком часто не слышим друг друга, из-за того, что не слышим самих себя. Когда он поднял ее на руки, глаза их снова встретились. И только теперь в глазах девушки блеснули слезы… Не страх, не сожаление… Жалость.
    - Ты никогда не будешь счастлив. – Тихо, почти шепотом, извиняющимся голосом.
    - Твоя сестра сказала тоже самое. Удивительное единодушие. – Он не рассмеялся, не стал спорить. Как будто признавал правоту ее слов. – Она утверждает, что меня никто не сможет полюбить.
    - Нет. Это ты не сможешь полюбить.
    - Почему бы тебе не научить меня? – На этот раз снова насмешка и презрение.
    - Нет. Я могу тебе показать – что такое любовь, но научить этому нельзя. – Совершенно серьезно.
    - Тот, кому ты отдала сердце, не стоит тебя.
    - Быть может, но он умеет любить.
    - Тогда покажи мне – как это - быть любимым. – Он опустил ее на кровать. Их губы снова нашли друг друга, пальцы переплелись. Девушка послала рассудок, говорящий, что она предает всех и вся, и кричащий о совершаемой ошибке, подальше. Иногда ошибки бывают нужны, чтобы научиться чему-то. Чтобы научиться жить.
    - Забываться и совершать ошибки – вот что значит любить и быть любимым…
    Остаток ночи потерялся в темноте.

    Дверь медленно открылась и в комнату вошла девушка. Она посмотрела на свое отражение, все также неподвижно сидящее на полу. В глазах ее зажглось чувство вины. Она прикрыла за собой дверь, прошла в спальню и вернулась с покрывалом. Накинув расшитое одеяло на плечи дрожащей сестры, она обняла ее, прижала к себе и стала  укачивать, как ребенка. Изящная рука гладила темные волосы. Ночь сохранила их секрет. Они говорили о чем-то, но тьма стерла лица и спрятала слова. Потом они замолчали. Так они просидели до рассвета. С первым лучом солнца девушки вздрогнули почти одновременно. В глазах их появилась осмысленность. Темные озера проследили за тонким острым лучом, пронзившим комнату и упавшим на ковер, украшавший стену.
  - Пора. Скоро дворец начнет просыпаться. – Сказала одна.
  - Да, - тихо согласилась вторая. – Лучше уйти - пока нас никто не увидит и не сможет остановить.
  - Ты говоришь про него, а не про кого-то. – Заметила первая.
  - Да. – Не стала отрицать другая. – Я буду молиться за него.
  - А я проклинать.
  Вскоре в Рунне появилась куртизанка Элен де Эстэ, дом которой всегда был открыт для лучших мужчин империи, но ни разу с тех пор ее не видели в Шенбруннском дворце. Также, как и ее сестру Марианну де Эстэ. Зато в обители Актавианок стало на одну послушницу больше. Несорванные розы на облетевшем осеннем кусте, нераскрывшиеся бутоны… И все удивлялись - почему такие дивные цветки не украшают цветник Императора, но Александр хранил молчание, впрочем, как и всегда… Монарх не должен был отчитываться ни перед кем, кроме, быть может, Бога, если таковой существовал, и своей совести, если таковая у него была...

17 число месяца Фибулы. Городская тюрьма Рунна.

Ивар всегда и все старался делать быстро. О точности просто не стоило упоминать. Точность и быстрота - вот основные достоинства главного, духовного наставника городской тюрьмы Рунна - ее карающей длани. Чему соответствует эта точность? Да тому, что в его понимании соответствует желаниям души тех, кто попадает сюда. И уж тем более тех, кто доверяя его опыту и силе его духа, помогает ему убеждаться в правоте своих действий. Брат Ивар совершил негромкую, истовую молитву, сжимая в руках образ спасителя и решительно приблизился к месту, где уже ждал очередной грешник перед лицом Спасителя. Белесые глаза внимательно рассматривали жертву: почтенная дама лет 43-45 смотрела на него в ответ чуть вызывающим, чуть расстерянным и необычайно чистым взглядом. Брат Ивар вздохнул: "Да. Взгляд. Все они прячут его - истинный взгляд. От себя, от меня, но не от всевышнего. Ему ли не знать что скрыто за этой показной, неискренней чистотой."
- Расскажите мне, дочь моя, как же так вышло, что дети ваши услышав хвалу наступающей весне, забыли вознести хвалу Создателю? Неужели вы забыли себя настолько, когда по свидетельству многих честных граждан, рассказывали о природе создания, что похвалив творение - не воспели того, кто своей мыслью и действием преподнес вам его.
Женщина неожиданно успокоилась. Он чуть улыбнулся, зная что не может позволить себе большего. Его голос всегда звучал ровно и спокойно, взывая к душе, вытаскивая ее на свет перед судом Спасителя, которые благословляет его - брата Ивара - действия, дабы не допустить ошибки.
- Наверное это какое-то недоразумение. Понимаете, для меня было откровением то, что не только велик Создатель наш и Спаситель, но и его труды - величайшие сокровища. Я всего лишь выражала восхищение тем, что вижу. Я лишь показывала детям как необычайно прекрасно все вокруг. В чем моя вина, святой отец? Пожалуйста, отпустите меня.
Нельзя молить того, кто увидел твою слабость. Нельзя молить того, кто держит тебя за горло. Любая мольба отразится в неведении и поглотится им. И ляжет на душу твою еще одним непрощенным камнем. Ивар коротко рассмеялся, вновь устремив холодный взор на женщину:
- Откровением, заблудшая? Откровением, которым так ты восхищалась, призывают на свои головы наказание. И да благословит меня Спаситель, но чтобы ты познала эту простую истину - мне придется послужить его орудием.
Он обернулся к присутствующим тут же двум невысокого роста, жилистым мужчинам. На лицах этих застыло единственное выражение: послушание. Брат Ивар кивнул им и указал на крюк, который был прикреплен к потолку. С него свисали практически до земли тяжелые на вид, но не являющиеся такими - цепи. Двое подручных немедленно принялись за дело. Один - Клаус - сноровисто потащил испуганно вскрикнувшую женщину под это орудие "убеждения заблудших". Второй не менее ловко подгонял ожидающие ее оковы по росту, который уловил одним точным взглядом. Этот второй звался Романом. Первый был уроженцем Рунна, второй - скифийцем. Добрые служаки во славу Каспиана и его верных последователей. Но брат Ивар знал, что со временем и их придется покарать. Ведь иногда совершенно забываясь доводят дело до слишком быстрого и ненужного никому конца. Между тем несчастную уже вздернули на цепях и не обращая внимания на ее вопли сорвали со спины платья. Помощники выжидающе уставились вновь на духовного наставника - брата Ивара.
- Чтобы понять и исправить ошибку совершенную в заблуждении тьмы и неверия недостаточно простых слов, грешница. Мы должны достучаться до вашей души, которая закрылась от нас и даже от вас. Чтобы достучаться до души - мы должны испытать ваше тело. Как учит нас Создатель - через муки тела совершенствуется душа. Ни через радость и тепло, а через муки, которые учат и не дают нам покоя. Приступайте. Я буду молится за вас, несчастная.
Он отошел и набожно сложил ладони, возводя глаза к грязному потолку, теряющемуся в тьме, которая ни могла быть озарена страшным, кровавым светом факелов. Раздавшиеся сразу после его слов мольбы - мало тронули слух верного служителя Каспиана. Они лишь убедили его закрыть глаза, погружаясь в молитву. Он не дошел до второй песни, восхваляющей благую волю Спасителя, который каждому дает шанс быть возле него в день страшного определения грехов пред его лицом..
- Святой отец, а она это.. того, - грубый голос нарушил его уединение.
Ивар открыл глаза, бросая быстрый взгляд на поникшую на цепях фигуру. Голова его все еще была наполнена светом молитвы и с трудом восприняла то, что видели глаза. Но когда происшедшее дошло до его сознание, брат укоризненно, хоть и мягко посмотрел на помощников:
- Увлеклись?
- Нет, святой отец. Каспиан-свидетель, даже еще и тридцати ударов не было.
Ивар задумчиво подошел и посмотрел на тонкие плети в руках помощников. На каждой было по 12 узлов, символизирующих двенадцать заповедей и двенадцать знаков Создателя.
- По пяти ударов каждому из вас, дети мои. Грешницу снимите и приготовьте к погребению. У нее осталось двое детей? Церковь позаботится о них. Девочку - в сивилианскую обитель, мальчика - в орден Игнатия Сессерии. Они писали, что мало, очень мало тех, кто готов нести слово нашего Каспиана в народ. Пусть сын заблудшей женщины послужит тому добру, которое не успело войти в ее сердце и душу.
Завершив речь, брат Ивар отправился писать отчет по допросу: "Никогда не просите того, кто любит вас и кого вы любите. Не просите о пощаде меня, дети. Вы любите сказки, а я расскажу вам правду. И она суровая, как те наказания которые последуют за непослушание. Не добрый учитель, а заботливый пастырь, вот кто я для тех, кто заблуждается в дороге к престолу Спасителя в садах его прекрасных. И не дам я Лукавому одержать победу над вашими душами. Я сам их соберу и на своих руках преподнесу с молитвой тому, кто прощая спасет вас. Так же как и я спасаю."

20 день месяца Фибулы. Иберия, Кастеллар.


    Диего остался в Новой Иберии, пообещав скоро догнать меня, а я развернулся и поплыл в объятия давно знакомых берегов. Захотелось быть поближе к приносимым новостям. По дороге сделал крюк в Саджис, принял подношения и просьбы благодарных подданных (два дня), выслушал пару притч Майсара и проиграл ему три из пяти шахматных партий (четыре дня). И, наконец, ступил на благословенные земли Иберии.
    Кастеллар цвел и пахнул. В Иберии весна - ранняя гостья. По улицам расхаживали цветочницы с букетиками нежно-лиловых первоцветов. Я скупил у одной весь товар и, благоухая как лесная лужайка, заявился в замок. Пару букетиков, кажется, обронил по дороге, но оставшихся вполне хватило, чтобы кинуть их под ноги Алисе.
    - Как только ты приезжаешь, Тони, все полы оказываются засыпанными каким-то мусором, - она шутливо нахмурилась. Я преувеличенно трагичным жестом прижал руку к сердцу.
    - Алистина, знала бы ты, как меня ранят твои слова! Я спешу к прекрасной женщине, чтобы осыпать ее цветами, а она…
    - Я бы поверила, не будь у тебя каждый день недели отведен для осыпания цветами определенной дамы.
    - Но для тебя я оставил самый лучший день, драгоценная. К тому же последние недели я общался исключительно со своими матросами, боюсь, они бы меня неправильно поняли, реши я… - она звонко рассмеялась и протянула мне руки, - Значит, меня здесь все-таки накормят?
    - Конечно. А потом будешь рассказывать, как там дела, и что делает Диего. Знаю, знаю, он давно не маленький, но все равно хочу услышать все, и не один раз.
    - Ты самая лучшая мать, Алиса, - искренне ответил я, - Неужели тебя надо за это упрекать?
    - Антонио! - Беатрис перегнулась через перила галереи и махала мне рукой, - А Диего писал, что тебя хотели женить на какой-то индейской принцессе!
    - Ты же знаешь, gatita, я все жду, когда твоя матушка согласится убежать со мной. Мне не до принцесс. - Алиса с непонятной улыбкой взяла меня под руку, и мы пошли к столу.

    Если правду повторять вслух достаточно долго и громко, на нее перестают обращать внимание. Что думает об этой правде Алиса? Или я один и остался, верящий в то, что говорю? Грустно, если задуматься.


    - Да успокойся ты, Рико! - я насмешливо посмотрел на кузена.
    - Заткнись, а? - огрызнулся тот, - Хорошо тебе, не тебя ведь женят!
    - Чем быстрее с этим покончим, тем легче все пройдет! Ты подумай, каково Анне-Ларе сейчас - она-то вообще в Кастелларе ждет.
    Змея парадного кортежа, везущего нам навстречу невесту, урожденную Динштайн, а заодно и жениха для кузины, медленно приближалась. Наша свита зашевелилась.
    - Ну, пора, - выдохнул Энрико, и мы одновременно двинулись вперед. Со скоростью не очень быстрой, но и не слишком медленной, чтобы дать встречной делегации время оценить товар лицом.
    - Улыбнись! - не шевеля губами, прошипел я, - Ты же ее портрет видел - ничего страшного.
    - Умеешь успокоить, братец. Вернемся, первым делом подам дяде Хорхе мысль о твоей женитьбе, - так же тихо отозвался Рико. А еще друг, называется.
    Кузен обменивался официальными приветствиями с кучей разодетых дворян, а я, как-то так вышло, вырвался из этого круга и оказался рядом с девушкой на белоснежной лошади. Одето на ней было что-то синее с золотом - цвета Динштайнов, я об этом даже не вспомнил. Судьба? Не знаю. Ее первый взгляд достался мне. Потом подъехал Энрико, и Альбрехт Динштайн представил нам свою сестру. Уже все вместе, перемешав алое и синее, мы направились в Кастеллар. Через две недели должна была состояться свадьба.
    Первый поцелуй тоже достался мне. Через неделю. «Влюбленные безумны. Весь мир - твой взгляд. Одно божество, вся жизнь - ты» Эту песню, уже много лет спустя, я услышал в Саджисе. Именно так я чувствовал себя тогда. И я с огромной радостью был безумцем. Я был готов увезти ее в Саджис и отделиться от Империи. Причем здесь свадьба и укрепление связей? Хорошо, что у женщин благоразумия всегда было больше. А еще было слово «долг»...
    Я любил после этого многих женщин, но ни из-за одной мне больше не хотелось сойти с ума.

    Алиса со сдержанной улыбкой слушала мой рассказ, опустив мраморную кисть руки на подлокотник кресла. Рядом прикорнула Беатрис. Тихий семейный вечер...

15 число месяца Фибулы.
Ауралон. Цитадель Никонианцев.

   Огромная зала, погруженная во мрак, лишь один железный стул в круге света. Человек сидящий на нем – все в оковах, не может ни пошевелится, ни сказать что-то. Ему приносят пищу и воду, всегда через разные промежутки времени. Через два-три дня пребывания в таком положении всякая временная ориентация теряется. Остается лишь тьма и тишина.
   И тогда однажды в комнату входит другой человек. На протяжении нескольких дней он стоит и просто смотрит… через какое-то время молчание становится нестерпимым… и тогда человек рассказывает все… в любом случае, они всегда узнавали правду.
   Каспар де Диш внимательно всматривался в лицо нынешнего своего "подопечного". Ничего необычного. Мелкий лавочник, решивший попроповедовать о конце света… Весь вопрос в том, кто внушил ему такие мысли. Обычно это говорило, о том что в городе появился очередной последователь Ульриха… Но были и иные причины…
   - Неужели Вы сами дошли до этого? – Каспар задумчиво рассматривал лицо лавочника. Тот держался хорошо, даже слишком хорошо для человека своего занятия и положения. Здесь явно что-то не то. – Что же Вас подвигло на это?
   Тот недоверчиво уставился на него.
   - Вам и правду интересно это знать святой отец?
   Инквизитор резким жестом снял черную перчатку.
   - Да.
   - Тогда послушайте, я думаю, Вы выслушаете меня, – он оглянулся по сторонам. – Это ужасное место и здесь ужасные люди, но я слышал о Вас только хорошее… Я долгое время был правоверный экклесиатом, посещал все проповеди по воскресеньям…
   Каспар улыбнулся.
   - Так начинали многие еретики. Это еще не гарантия правоверности…
   - Поверьте, у меня и в мыслях не было, отрицать экклесию, мать-церковь нашу… Но мне было видение… - лавочник еще раз огляделся по сторонам. – Сам святой Каспиан явился ко мне…
   - Сам Каспиан… - Каспар покачал головой. – Даже со Девой говорили лишь ангелы, а Вас посетил сам Каспиан?
   - Не верите мне? – тот покачал головой. – Но это, в самом деле, был Каспиан…
   Каспар верил. Что только не мерещится людям… Каспианы, Лукавые, Дикая Охота, Летучие Коннлантцы… Но, Каспар был магом на службе Инквизиции и должен быть отличать бред перепившегося идиота, от… а вот от чего ему и предстояло определить. Его подопечный был уже на грани… вскоре де Диш поймет, что с ним произошло…
   - Было начало зимы, месяц Медальона, ночь, одна из самых темных в году, и я ехал по дороге из Ауралона в Рунн… Это в горах, там дорога очень узка, и вскоре мы остановились на ночлег, облюбовав одну поляну, и решили дождаться пока рассветет… Все задремали, лишь я один не спал… Внезапно поднялся ветер, он пригнал тучи, которые закрыли луну и звезды… Я не мог пошевелится от ужаса, а вокруг меня стали собираться тени… Они о чем-то шептались, но внезапно поляну озарил яркий свет, которых отогнал их прочь от меня. Я поднялся, предо мною стоял сам Каспиан!
   - Сын мой, ты должен отправится в Ауралон и сообщить людям о том, что их час пробил! Время приблизилось, скоро грядет суд, и каждому воздаться по делам его!
   Я вернулся и начал проповедовать, но меня почти сразу же схватили.
   Каспар де Диш улыбнулся. Да, здесь вполне все очевидно.
   - Боюсь, Вас обманули… Это был не Каспиан, а некто решивший посеять панику, и воспользовавшийся для этого богомерзким колдовством…
   - В самом деле?
   - Истинно так. Вы можете идти… Только не стоит больше "проповедовать"… - Инквизитор сделал жест рукой и лавочника увели.
   Итак, все-таки это вызов. Кто-то или что-то в горах, раз за разом бросает вызов Ауралону… Каспар не сомневался, что если группа инквизиторов отправится туда, их неминуемо ждет ловушка… Здесь необходимо прежде расставить все точки над i… и только потом действовать…

3 день месяца Гребня
Рунн, Шернбруннский дворец

Она была прекрасна. Нет, удивительна! Замечательна, обворожительна, бесподобна... Многие эпитеты переберал в голове Рыцарь, любуясь на Прекраснейшую из Принцесс. На свою Принцессу. Вдвоем они гуляли по саду среди ухоженных цветов и деревьев, но снова и снова он думал только о Ней. И о том, что даже самые прекраснейшие из цветов меркнут в сравнении с её красотой. Их окружали люди, много людей - фрейлины, дворяне - но Рыцарю и Принцессе было всё равно. В этот солнечный день они видели только друг друга. Принцесса кружилась от счастья, звонко смеялась, и этот смех звучал в Его ушах талантливейшей из мелодий. Вот Она обернулась к нему, вскинула тонкую руку в шелковой перчатке... Она зовёт Его, зовёт своего любимого, и Он откликается на этот зов...

-Да уж, нечастно в наш жестокий и бессердечный век можно увидеть такую физиономию! - звонкий девичий голос безжалостно ворвался в светлые мечты юного Филиппа Барна, смяв и растоптав сказку, в плену которой он находился, и оставив императорского пажа один на один с суровой реальностью. Случайно заглянув на балкон, откуда открывается такой прекрасный вид на сад, сестры Фьер застали там юного пажа, тайком наблюдавшего за своей императрицей.
- Ты права, сестричка, такое выражение лица заслуживает того, чтобы быть запечатленным в хрониках всемирной истории. Его нужно сохранить для потомков, чтоб никто не говорил, что в XXVII веке люди не знали любви! - голос Каэтаны Фьер так и сочился ехидством. Внимательно осмотрев мальчика с ног до головы и, видимо, удовлетворившись результатами осмотра, девушка смягчилась. - Не обижайтесь, Филипп, но вид у вас и вправду презабавный

Филипп нервно провел рукой по волосам - обычно аккуратно уложенная стараниями матушки или толпы сестриц и кузин, его светлая шевелюра пребывала в непонятном беспорядке, делая своего обладателя похожим на заигравшегося щенка. Залюбовавшись на свою возлюбленную, он совершенно забыл о том, что его могут увидеть, и теперь пожинал плоды своей непредусмотрительности. Мальчик попытался представить, как он выглядел пять секунд назад, и мысленно застонал. Коннлант и Ирр на голове, щеки горят незамным энтузиазмом, выпученные глаза похожи на тарелки из торжественного сервиза, что подаются в Южной столовой дворца Их Императорских Величеств, а сияние, которым они наполнены, с легкостью может соперничать с сиянием знаменитых на весь мир маяков в Аласторском заливе. "Хорошо хоть рот не открыт и язык оттуда не высовывается, - с досадой подумал юный паж, - а то окончательно был бы походил на папиного дога Бернара, когда к столу подают сливочный пудинг." При воспоминании о пудинге Филипп непроизвольно улыбнулся, и его настроение стремительно поползло вверх.

- Как я могу обижаться на вас, мадемуазель Каэтана! Скорее это я должен просить у вас и у мадемуазель Вероники прощения за то, что позволил себе пропустить появление двух таких прекрасных дам! - фразочкам, подобным этой, Филипп долго и старательно учился, наблюдая за Дироком де Ла Прадом, славившегося своими победами на любовном фронте. Рыцарь должен уметь не только драться, но и очаровывать Прекрасных Принцесс, без этого он не Рыцарь...
- Мы прощаем вас, - тоном королевы-матери произнесла Вероника и тут же весело рассмеялась, - но только при условии, что вы согласитесь нам позировать. Всегда хотела внести вклад в историю, а картина с вашим участием действительно потрясет мир, я в этом уверена! Мы назовём её... "Величие любви"!
- Ты хочешь написать картину? Никогда прежде не замечала за тобой тяги к живописи... - в голосе Каэтаны послышались удивленные нотки. - И потом, что значит  "позировать нам?"
- Неужто ты ещё не поняла? Одной мне творить, пожалуй, действительно будет скучно. а вот в четыре руки мы с тобой справимся с чем угодно! - и Вероника заговощически подмигнула сестре.
- Вынужден вас разочаровать, милые дамы, - Филипп, с большим трудом, но всё-таки сумел вклиниться в этот, грозивший затянуться до бесконечности диалог, - то выражение лица, так поразившее вас, - явление уникальное. Вряд ли я смогу повторить её в точности, а тогда в чём смысл позирования? Не расстраивайтесь, пожалуйста, войдите в моё положение - я же тогда буду любоваться на двух прекрасных нимф! А это совсем иное.

Видя, что доводы рассудка не помогают и девушки всё равно недовольны, Филипп решил зайти с другой стороны:
- Ну прошу вас, несравненные, - пустил он в ход "тяжелое оружие", - я не могу вам позволить написать эту картину! Увидев меня, представителя великого рода Барна с такой "физиономией", народ подумает, что я сошёл с ума! Мой род будет навеки опозорен, а отец и братья будут вынуждены убить меня или отправить в лечебницу для душевнобольных! В ваших руках судьба древнего и могучего семейства... и одного его бесценного наследника! Прошу вас, сжальтесь над моей судьбой! - в довершение этой сцены Филипп ловко упал на колени перед ошеломленными девушками и попытался расцеловать подолы их платьев. "Отвлекающий маневр - очень важная военная стратегия, - однажды втолковывал ему кто-то из старших братьев, - ты заставляешь противника концентрировать силы и внимание на одном, тем временем умело скрывая другое." - Я буду вашим вечным должником, буду помогать вам во всех ваших... "прожектах"! Я обязуюсь...
В общем, он потом уже не помнил, чего там было пообещано. Главная цель была достигнута - Каэ и Вероника полностью забыли о "Величии любви". И это можно было считать неплохим достижением - при дворе они уже давно приобрели славу упрямых в достижении своих целей дам, и если какая-то идея запала в их прекрасные головки, заставить их бросить её было не так легко. Но Филипп мог гордиться собой: всего лишь один маленький рейд на дворцовую кухню, куда, по слухам, привезли какие-то удивительные сладости из Кирии, смог отвлечь сестер Фьер от увлечения живописью.
Выходя с балкона, Филипп успел незаметно бросить прощальный взгляд на императорский сад. Она уже ушла...

Что ж, будем надеяться, всё обойдется одними сладостями...

20 - 21 день месяца Фибулы. Ирр. Таламор.

    Ночь скреблась в окна кают морскими брызгами. Свет полной луны отражался от водной глади, серебрил поверхность перепутанными дорожками, а сама владычица тьмы бесстрастно смотрела на происходящее на земле. А события там разворачивались весьма любопытные. Три почти незаметные тени пробирались по пристани к одному из кораблей, пришвартованному в гавани Таламора – столице Ирра. Предательница луна выдавала их, но настырные искатели приключений на свои головы продолжали перебежками приближаться к цели. Когда громадина одного из галеонов нависла над ними и скрыла, наконец, от чьих-нибудь неосторожных взглядов, тени замерли. Первая сделала какой-то жест рукой, и две другие достали заранее приготовленные веревки с крюками, размотали их и, хорошенько размахнувшись, закинули на борт. Одновременно послышался стук двух крюков – это ударился металл о дерево обшивки. Проверив надежность веревок, тени стали карабкаться вверх. Третья осталась на пристани, бросая вороватые взгляды вокруг. Очень долго ночное спокойствие ничем не нарушалось, потом тишину разорвал выстрел. Тень на берегу вздрогнула и, немного подумав, бросилась прочь от корабля в безопасное укрытие других теней, которые отбрасывали здания торговых складов и порта. Громкий топот ее сапог стих где-то в лабиринте городских улиц. Товарищи тени, хотя и попали в передрягу, вскоре появились на палубе корабля, ловко спустились по веревкам и последовали за бросившим их соучастником. И снова лишь луна осталась не спящей, лишь вода шептала что-то звездам, а на палубе в луже собственной крови остывало тело человека.



    - Все прошло так, как надо? – Тихий, но сильный голос раздался из-под капюшона. Мужчина сидел в самом темном углу грязной портовой таверны, в каких обычно подают жуткое пойло, о происхождении которого лучше знать как можно меньше для собственного спокойствия, выдают за лучшее мясо жареных крыс, фирменное блюдо здесь – тухлая рыба, а официантки никогда не были невинными.
    - В лучшем виде, - ухмыльнулся заросший трехдневной щетиной наемник, оскаблившись в чем-то, что при очень богатом воображении можно было назвать улыбкой. При отсутствии оного – оскалом гиены.
    - Какая же ты мерзость, Шакал. – Сказал незнакомец, протягивая наемнику увесистый мешочек, в котором звякнуло золото. Только оно издает такой сладкий и мелодичный звук.
    - Знаю, Ваша… - названный Шакалом осекся, поймав огонь двух глаз, сверкнувших из-под капюшона.
    - Лучше бы тебе забыть про эту нашу встречу. Ты меня знаешь. Я найду тебя, когда еще потребуешься, а сейчас закончи то, что начал. – Незнакомец встал из-за стола, бросил на стол пригоршню монет, которые здесь зарабатывали лишь за целый месяц, и вышел. Наемник сгреб и эти монеты, прежде чем успела подойти официантка, оставив несколько медяков, и заказал еще кружку «эля».
    Через пару минут дверь таверны распахнулась на пороге стояли два запыхавшихся парня – совсем мальчишки. Они осмотрели зал, явно кого-то ища. Когда взгляды их столкнулись на Шакале, они решительно направились вперед и опустились на скамью за столиком наемника, на то самое место, где только что сидел незнакомец.
    - Ты бросил нас, - громко зашептал один из пришедших, перегнувшись через стол.
    - Вы подняли слишком много шума, - спокойно ответил ему наемник. – Вас никто не должен был ни видеть, ни слышать, а вы разбудили полпорта своей пальбой…
    - Нас заметили, все пошло не так, как ты говорил. – Юноша был взволнован и перешел почти на крик.
    - Тихо! – Шакал сильно сжал его руку, так что парень даже скривился. – Хочешь, чтобы нас услышали и сообщили городской страже? – Парень огляделся, на них и, правда, стали оборачиваться, хотя в таких местах обычно никому нет дела до других.
    - Ты подставил нас. – Спокойно сказал второй юноша, этот выглядел постарше, и в его глазах было больше уверенности.
    - Нет, просто спасал свою жизнь – если бы я остался там, то благодаря вашей ошибке схватили бы всех нас. Что там случилось? – Шакал сделал самое увлеченное проблемами молодых людей лицо.
    - Я убил одного из людей Фроста. – Сказал старший из юношей.
    - Как неосторожно… - Шакал готов был расплакаться. – Наместнику это не понравится.
    - Нас никто не видел. – Возразил первый юноша.
    - А вот это отличная новость, значит, все еще впереди. Возможно, вы и пройдете посвящение. – Шакал расплылся в довольной ухмылке, как кот сожравший мышь.
    - Ты хочешь сказать, что мы еще не прошли испытания? – Хмуро посмотрел на наемника второй.
    - Конечно, нет, - С самым искренним удивлением ответил Шакал, прихлебывая из кружки. – Мы должны были посетить три корабля, а пока побывали только на одном.
    - Утро еще далеко… - Прошептал первый парень.
    - Идем. – Сказал второй, вставая и сверху вниз глядя на наемника.
    Шакал допил содержимое кружки, крякнул от удовольствия и последовал за юношами. Вскоре и о них в таверне остались лишь воспоминания.



    Ночь скреблась в окна кают морскими брызгами. Свет полной луны отражался от водной глади, серебрил поверхность перепутанными дорожками, а сама владычица тьмы бесстрастно смотрела на происходящее на земле. А события там разворачивались весьма любопытные. Три почти незаметные тени пробирались по пристани к одному из кораблей, пришвартованному в гавани Таламора – столице Ирра. Предательница луна выдавала их, но настырные искатели приключений на свои головы продолжали перебежками приближаться к цели. Когда громадина одного из галеонов нависла над ними и скрыла, наконец, от чьих-нибудь неосторожных взглядов, тени замерли. Первая сделала какой-то жест рукой и две другие достали заранее приготовленные веревки с крюками, размотали их и, хорошенько размахнувшись, закинули на борт. Одновременно послышался стук двух крюков – это ударился металл о дерево обшивки. Проверив надежность веревок, тени стали карабкаться вверх. Третья осталась на пристани, бросая вороватые взгляды вокруг. Очень долго ночное спокойствие ничем не нарушалось, потом тишину разорвал выстрел. Тень на берегу вздрогнула и, немного подумав, собралась бежать и даже развернулась в сторону порта, но ей пришлось отказаться от своей гениальной идеи, потому что прямо ей в лоб смотрело дуло пистолета.
    - Не так быстро, - высокий северянин уже разоружал Шакала, вытащил шпагу и спрятанный под плащ пистолет. – Вперед, на корабль и без глупостей.
    Наемник противиться не стал, он умел выкручиваться из любых положений, даже из таких безвыходных, поэтому смиренно пошел к сходням. На борту корабля перед ним развернулась живописная картина – палуба была заполнена матросами, его спутники, удерживаемые четырьмя громадными светловолосыми парнями – явными уроженцами Фроста, стояли на коленях. А на мостике возвышался капитан корабля. Холодный  ветер трепал короткие абсолютно седые волосы. Мужчина стоял, сложив руки на груди, лицо было бесстрастным, а по плечам, обтянутым черной курткой, бежали лучи луны, обнимая своего любимца, как руки возлюбленной, лицо было запрокинуто к небу, и серые глаза говорили со звездами в вышине. Суд сегодня вершил сам Тан Буревестник.
    - Вот еще один, - сказал удачливый северянин, схвативший Шакала, и толкнул наемника вперед так сильно, что тот тоже упал на колени перед наместником Ирра.
    - Сегодня удивительная ночь. – Задумчиво сказал Тан. Оставив своих далеких собеседниц и дальше сиять в ночи, он опустил взгляд на три фигуры у своих ног, неторопливо рассмотрел всех троих. – Повесить его, мне жаль пули…
    Короткий кивок и тихий, но сильный голос с ленцой стали приговором наемнику. Юноши вздрогнули, Шакал усмехнулся.
    -  Все играешь? – Бросил он в лицо Буревестнику.
    Усмешка. Опущенные ресницы. Широкая улыбка, от которой ночь засветилась.
    - Ты же знаешь, я не могу иначе. – Буревестник легко сбежал по ступеням, остановился перед пленниками. – Гверн Дарель, сын Бургомистра, - не спросил, а просто подумал вслух капитан, разглядывая младшего из парней. Серые глаза переместились на лицо второго юноши. – Кернан Норн, сын бывшего Наместника. Ночь просто волшебная, богата на чудеса. Стоит ли мне ожидать, что Боги будут еще более благосклонны ко мне, и сегодня к нам в гости пожалуют другие высокопоставленные представители «Черных Ласточек»*?
    - Если бы мы могли, то пришли бы все, чтобы вырвать твое черное сердце! – Гверн дернулся в руках фростийцев, но не мог с ними справиться.
    - Если бы юность умела, если бы старость могла. – Усмехнулся Буревестник. – Я сам был таким лет тридцать назад, мой мальчик, знаю, что тебе хочется растерзать меня, но не всегда наши возможности совпадают с нашими желаниями – пора начать это запоминать, потому что я не повторяю дважды.
    Кернан Норн с искаженным гневом лицом взирал на их мучителя, но сдерживался. Наместник посмотрел на него. Помолчал, потом чуть обернулся к своим людям.
    - Мне самому придется делать петлю для этой мрази?
    Люди засуетились, кто-то тут же накинул веревку на рею и стал вязать затейливую петлю надежным морским узлом.
    - А самому тебе уже не по силам повесить кого-то? – Шакал, осознавший, что приговор все-таки будет приведен в исполнение, попробовал испытать свой последний шанс.
    - Не искушай меня.
    - Спрашивать ни о чем ты меня тоже не хочешь, думаешь, эти мальчишки знают что-то о сопротивлении? – Наемник кивнул на своих незадачливых сообщников.
    - А ты мне расскажешь? Что интересно? Сказку на ночь? Или то, что «Черные Ласточки» клюют корм из кормушек, которые для них насыпают дворяне Ирра? Что против меня готовится очередной заговор? Что меня мечтает убить каждый второй, если не первый иррец, что меня зовут «Черным сердцем», что эти мальчишки должны были отправить сегодня ночью мой «Буревестник» на дно? Как интересно, только старо… Это сказки вчерашнего дня.
    - Значит, плохой из меня сказочник.
    - Очень плохой, Шакал, я таких не люблю. Поэтому повешу тебя. – Буревестник кивнул, двое матросов подхватили даже не сопротивляющегося наемника и потащили к веревке.
Уверенные движения и действия, похоже, опыта в таком деликатном деле у людей Буревестника было много, да и учитель у них был замечательный.
    - Не переиграй сам себя, Тан… – Еще успел прохрипеть человек в петле, прежде чем последние судороги отпустили его тело в свободный полет.
    Юноши, которых уже подняли с колен, но по-прежнему сдерживали, смотрели на корчащегося в предсмертной агонии человека широко открытыми глазами. Щенки, отважившиеся тявкать на матерого волка, теперь в ужасе смотрели, как он рвет гиену.
    - Ублюдок! – Выкрикнул Гверн, его кулаки сжались, в глазах плескалась смертельная ненависть. Кернан сдерживался, но его просто трясло от бессилия и злобы.
    - Моя мать была бы опечалена, узнав, какого вы о ней мнения. К счастью, и для нее, и для вас, она давно мирно скончалась. – Буревестник вернулся на мостик, на украшение своего корабля, раскачивающееся при каждом новом порыве ночного ветра, он не смотрел. – Заприте моих гостей в каютах. - Матросы поволокли сопротивляющихся юношей вниз.
    - Если ты также сыграешь перед советом завтра утром, то…
    - То, пожалуй, заведу свою собственную уличную труппу, потому что равных в актерском мастерстве мне не будет, - ответил Буревестник, оглянувшись на своего первого помощника. Сказал абсолютно серьезно, без тени улыбки. – Хоть на жизнь чем будет заработать на старости-то лет, как думаешь?
    Помощник рассмеялся, подошел к капитану, обвил его шею руками и поцеловал. Ветер сорвал капюшон и растрепал черные, как ночь, длинные волосы девушки.
    - Что будет с братом?
    - Пока что он мой гость. Ты же видишь, если его выпустить, он опять наделает глупостей. Похоже, в вашей семье разум достался только женщинам. – Тан коснулся щеки девушки и убрал темные пряди. Ринна Норн рассмеялась его словам.
    - Если бы мой отец тебя слышал.
    - Возненавидел бы еще больше. – Подсказал капитан.
    - Да. – Не стала отрицать дочь бывшего Наместника Ирра.
    - Я этого не переживу.
    - Тогда мне стоит о тебе позаботиться, - рассмеялась девушка, взяла Тана за руку и потянула вниз, к их каюте. Буревестник не стал сопротивляться. Это был редкий случай, когда живая легенда севера был готов сдаться без боя.



      - Еще одно послание от …
      - Хватит. – Это было сказано спокойно и ровно, но человек, чья речь была прервана, сразу же замолчал и покорно воззрился на седого мужчину, восседавшего во главе длинного стола, за которым собралась вся высшая знать Ирра. – На сегодня мы уже достаточно выслушали всех этих «нижайше прошу» и «покорнейше благодарю», как будто здесь только и умеют, что пресмыкаться.
      - Под дулом пистолета люди учатся не только пресмыкаться, но даже любить своих захватчиков. – Чуть полноватый человек с прореженными сединой черными волосами сидел, не поднимая глаз, но слова свои произнес громко и четко. Терн Норн. Седовласый во главе стола вскинул голову, сверкнули серые глаза, лицо даже не дрогнуло:
      - Под дулом пистолета люди приобретают странное свойство – подчиняться, когда следует. Иначе они иногда не понимают. – Седой погладил свою бороду и продолжил. – Нам пора перейти к более важным делам.
      Люди за столом переглянулись.
      - Думаю, всем вам уже рассказали о ночных приключениях ваших ласточек.
      Молчание.
      Седой усмехнулся.
      - Ни для кого из вас не секрет, что это преступление не только против меня, но против Фроста, ибо на его службе находятся все корабли в гавани Таламора.
      Молчание.
      Еще одна усмешка.
      - Я терпел, пока они мелко пакостили на территории своего же города, пока задевали лично меня, но я не потерплю преступлений против Фроста!
      - Поэтому вы повесили мальчишек! – Терн Норн поднял голову, глаза его были наполнены ненавистью, однако, он остался сидеть на месте.
      - Поэтому я повесил мразь, которая мальчишек втягивает в такие истории. Сегодня ночью повесил одну – всего лишь пешку, завтра могу повесить десяток ферзей. Как удачно, что население Ирра позволяет мне это сделать.
      - Где мой сын? – Терн приподнялся, глаза впились в лицо его смертельного врага.
      - Он гость на моем корабле, потому что сам залез туда, видимо, так ему хотелось там быть – он получил то, что хотел.
    Зал упал в тишину. Люди осознавали услышанное, мысли пытались соотнестись с тем, что хотелось думать и с тем, что было на самом деле.
    - Я сказал, что хотел – вы услышали. Подумайте, а пока можете идти. – Люди нехотя поднимались и расходились. Лишь Терн Норн остался сидеть на месте. Когда зал совсем опустел, он заговорил:
    - Вы отняли у меня все. Сначала власть и мою страну, потом детей одного за другим. Верните мне Ринну и Кернана.
    - Ринна со мной по своей воли, как бы вас это не злило, а Кернану будет лучше на «Буревестнике», чтобы любящий отец не послал его вновь на благое дело во имя чистых и высоких идей, которые всегда приводят на плаху.
    - Вы же тоже отец… У вас есть дочь, вы должны понимать!
    - У меня нет дочери, - спокойно бросил Тан, поднимаясь. – Вам бы подумать, что сделать, чтобы вытащить Ирр из этого болота тихого сопротивления и вернуть людям мирную жизнь, а вы посылаете своих сыновей на верную смерть и гордитесь собственной глупостью.
    - Люди говорят правду, Черное сердце. Ты не человек, а оборотень без чувств.
    В дверях Тан обернулся.
    - Конечно, не буду вас разубеждать – пусть вам живется спокойно.
    - Не будет по-твоему… Не будет! – Стукнул кулаком по столу глава дома Норн, но этого Наместник уже не слышал.



    Ринна грустила. Тан знал эту ее манеру, сидеть на носу корабля, обхватив колени руками. В такие моменты она напоминала ему Тори - его племянницу, та тоже любила вот так забиться куда-нибудь, сжаться в комок, закрыться от мира и уйти в себя. Но Ринна была и старше, и опытнее его племянницы, она была женщиной, любившей и любимой, она умела повелевать, решать и даже убивать.
    - Ты виделась с отцом.
    Она кивнула.
    - Он ненавидит и меня тоже теперь…
    - Мы, наверное, иноверцы…
    - … мы не ищем любви у неба. – Закончила цитату девушка, обернулась, встала и крепко обняла своего капитана. – Я боюсь за тебя. Они не успокоятся.
    - Пусть они боятся. – Тихо улыбнулся Тан в ответ. – Идем гулять, ты так любишь Таламор. -
    Девушка рассмеялась, как смеются только самые счастливые люди. Чисто, звонко, беззаботно.
    - Идем. Сегодня я хочу быть счастливой.
    Такое редкое на севере солнце сегодня решило отыграться за всю зиму и затопило улицы столицы Ирра. Оно раскрасило мир во все цвета радуги, и даже в серых, как зимнее море, глазах Буревестника играли разноцветные огоньки, а Ринна упивалась счастьем, как сладкой отравой. Она распускалась на глазах, смеялась, танцевала, визжала, как девчонка, когда Тан покупал ей какую-нибудь безделушку у уличных торговцев. Небо скалилось солнцем, а люди жили и любовью, и ненавистью. Человек в темном плаще шел за парой от самого порта, серьезные глаза неотступно следили за влюбленной девушкой и ее избранником, ища удачный момент. Выстрел прозвучал на закате. Он разорвал городской шум тревожным набатом и заставил мир замереть. Кто-то закричал, люди бросились бежать, во всеобщей суматохе мать потеряла ребенка, он стоял в этой толчее и тер заплаканные глаза грязным кулачком, залаяла собака, зарычала и оскалила острые клыки.
Только двое замерли, обняв друг друга. Высокий седой человек прижимал к себе юную черноволосую девушку. Ветер трепал ее волосы и, казалось, что это влюбленные не могут расстаться, но под плащом девушки расцветал кровавый цветок. Глаза, распахнутые в вечность, дрожали, она пыталась что-то сказать, но не могла. Только хрип срывался с губ, потом из уголка рта протянулась алая ниточка. Человек, которого многие считали небожителем, держал в своих руках умирающую возлюбленную и ничего не мог сделать. Он понял, что метили именно в нее, не в него, хотя он был так же сейчас открыт, забыв обо всем со своей Ринной, но пуля предназначалась девушке. Он вчера ночью пожалел пулю для ее брата, и теперь она расплатилась своей жизнью. Терн Норн предпочел смерть дочери признанию того, что она любит его врага. Он все-таки добился своего.
    Тан упал на колени, прижимая к себе такое родное тело.
    - Держись, моя хорошая. Все будет хорошо. – Неужели легенды умеют плакать.
    - Я знаю, любимый. – Превозмогая боль и смерть. - Если так говоришь ты, то так и будет. Я тебе верю… - Хрип. Стон. Тишина. – Верни в Ирр мир, ради меня… верни… Я люблю тебя…
    Завыла собака. Как жаль, что люди не умеют выть. Площадь была почти пуста, чуть в стороне все еще стоял ребенок, но он уже не плакал, с интересом рассматривая двоих, прильнувших друг к другу. Дети не понимают смерти – в этом их счастье.
    - Не я объявил эту войну… - Прошептал мужчина, поднимая остывающее тело на руки. Он прошел так через полгорода, к своему кораблю. Поднялся на борт и приказал отчаливать. – Мы идем в Осколок. А потом я научу иррцев миру. Огнем и мечом.

*«Черные Ласточки» - объединение иррцев, борющихся за освобождение страны от захватчиков из Фроста. Черная ласточка – бывший герб всего Ирра, также герб ранее правящей фамилии – Норн. Ныне гербом стал серый буревестник, пронзенный стрелой – герб Наместника и его дома - Айсов.

29 число месяца Фибулы.
Брамер. Поместье фон Хирш.

Я в раздражении захлопнула книгу и стала смотреть за огонь. Что за глупость?! Почему как только сирота так сразу бедная, несчастная, никто её не любит и все её изводят? Я сирота, но, пожалуй, несчастной я себя никогда не считала. Растившие меня с четырех лет дядя и тетя со стороны матери были в меру строги, в меру добры и мало чем отличали меня от своих собственных четверых детей. Книгу, которая так возмутила меня, я получила с последним письмом в подарок от своей кузины.
Увы, полгода назад в семью воспитавшую меня пришло несчастье. Тетушка Юлия скончалась от скоротечной лихорадки и  привычный порядок, заведенный в поместье, рухнул. Дядя после смерти жены стал в собственном поместье ещё более редким гостем, чем был до её смерти. Последний раз мы виделись с ним на похоронах его «драгоценной» Юлии Августы. Безумной любви между ними никогда наверно не было. Каждый с достоинством нес свой супружеский долг. Так что семья фон Хирш не знала никогда ни взаимных упреков, ни скандалов. В общем, отдав своей супруге последний долг, барон забрал из поместья с собой младшего сына Гюнтера (старший сын барона Михель уже более полгода находился в кадетском корпусе в ИКК). Разрешил сестре жены забрать старшую дочь Маргарет. И попросил меня присмотреть за поместьем и заняться воспитанием Абигаль (не реже раза в неделю я получала от дядюшки краткие и лаконичные письма с вопросами о дочери и хозяйстве и такими же лаконичными распоряжениями). Конечно, тетка Маргарет могла бы забрать и меня с Абигаль… Но Аби была по её мнению слишком мала, а я не достойна внимания. Ещё бы она вдовствующая баронесса, а я бедная родственница, не имеющая за душой ни денег, ни титула.
Пожалуй, участь прожить всю жизнь в маленьком поместье должна была бы казаться мне ужасной. Но мне так не казалось. Достаточно было взглянуть на себя в зеркало, чтоб не желать себе иной судьбы. Кто в здравом уме захочет взять в жены нечто не слишком выразительное, да ещё и без приданного? Толи дело моя старшая кузина. Прекрасные синие глаза, опушенные длинными ресницами, под темными бровями, длинные темно-русые волосы локонами спадающие ниже плеч. А если ещё прибавить ко всему этому статную фигуру не лишенную приятной округлости… В общем, у мужчин Треллина нет ни одного шанса. Конечно, я иногда завидовала более красивой кузине, но что кому дано богом, то дано.
Оторвав взгляд от огня, я заметила, что Абигаль почти уже спит в соседнем кресле, убаюканная потрескиванием огня в большом камине и равномерным постукиванием спиц в руках няни.
- Гретхен, Абигаль пора спать.
- Да, номени.
- Спокойной ночи, Абигаль.
- Можно я ещё посижу у огня?
- Ты почти заснула в кресле. Я тоже скоро пойду спать.
- Ты зайдешь ко мне, посмотреть, как я сплю?
- Конечно.
Аби улыбнулась, поцеловала меня в щеку и пожелала доброй ночи. Грета взяла один из канделябров и неторопливо отправилась за своей воспитанницей. С их уходом в Малом зале стало меньше света, только стук ставень как-то нарушал тишину. Читать при таком свете было бы сложно и я просто откинулась в кресле наслаждаясь теплом и тишиной. Вдруг мне на колени откуда-то из тьмы приземлился пушистый комок.
- Синеглазый! Ах, ты разбойник! Как ты напугал меня!
Кот довольно мявкнул в ответ, улегся по удобней и прикрыл столь редкие для кошек голубые глаза. Появлению этого чуда в нашем доме я была обязана своему дяди со стороны отца. Насколько я знала, по некоторым высказываниям покойной тетки, моя мать сбежала  с одним не богатым номеном откуда-то из Скифии. Они поженились без благословления родни с обеих сторон и обособлено жили где-то у моря. В прочем, мой дед накануне смерти простил непутевую дочь и зятя, и мои дядя уже спешил к своей сестре, но… Не успел. Моровое поветрие, разыгравшееся в тех местах, унесло обоих моих родителей, пощадив только меня. Поскольку родня со стороны мужа так и не приняла этот брак (а соответственно и меня), то моим будущим занялся мой единственный родственник, брат матери. Спустя, пару лет в поместье фон Хирш неожиданно пришло письмо от младшего брата отца. Он был готов даже забрать и удочерить меня наперекор своей семье, которая так и не простила моих родителей. Но дядя отказался отдавать меня. Разрешив, в прочем, хоть «одному разумному родственнику» со стороны отца общаться со мной. С тех пор невиданный мной никогда дядя раз в несколько месяцев писал мне и присылал неожиданные подарки. Одним из таких подарков и стал маленький голубоглазый котенок, которого посыльному пришлось везти запазухой всю дорогу. Дядя даже не знал, как его за это подарок благословляли в старом замке. Котенок вырос в настоящую грозу крыс.
- Синеглазый, пойдем-ка спать.
Ответом мне был недовольный взгляд голубых глаз.
- Конечно, ты только устроился, пригрелся… Но где тебя раньше носило? Я-то сидела здесь достаточно долго. К тому же моя комната как всегда в твоем распоряжении.
Кот помедлил, словно ждал, что я передумаю и проведу ночь в его обществе перед камином. Но все же спрыгнул вниз, оставляя на моей юбке клочки своей пушистой зимней шубки.
- Ох… Гретхен будет в восторге от того что ты снова начал линять.
Взяв в одну свечу и потушив остальные, я пустилась в путь. В коридоре было совсем не тепло и темно как в чулане. Слегка задев мои юбки, пушистый разбойник проскочил мимо меня в темноту коридора. Я поежилась. Хотя и не припомню появления у нас призраков, но гулкая тишина, холод и темнота заставляли бегать мурашки у меня по спине. Конечно лучше справляться со своими страхами глядя им в глаза. Потому, не став больше медлить, я чуть приподняла юбки и заспешила к себе.
Из-под двери Абигаль пробивалась полоска света. Девочка уже видела десятый сон. Я чуть подоткнула ей одеяло и затушила оставленную Гретой свечу. Это было уже почти ритуалом. Интересно, Маргарет возьмет меня к себе, когда у неё появятся дети? На секунду я замерла от этой мысли. Я уже видела себя не молодой женщиной в темных глухих платьях занимающаяся воспитанием детей своих кузин. Но был ведь и другой выход. После смерти тетушки преподобный Иоганн имел со мной долгую беседу о том, что для меня было бы лучшей долей посвятить себя богу. Он долго расписывал «прелести» монашеской жизни, добавив, что дядя с радостью заплатит за моё пребывание в монастыре. Наверно я тогда впервые в жизни испугалась. Поскольку подумала, что это сам дядя попросил преподобного поговорить со мной. Но в следующем же разговоре дядя дал мне понять, что видит мое место только возле Абигаль, которая тяжело перенесла смерть матери.
В дверях своей комнаты я чуть постояла, так как обычно Синеглазый проскакивал в мою комнату в самый последний момент в щель, в которую мог проскочить только кот. Но на этот раз мой пушистый питомец  уже поджидал меня, вальяжно развалившись на кровати.
- Брысь, на свое место, разбойник! А то будешь ночевать за дверью.
Но это было проще сказать, чем осуществить. Он точно знал какой-то способ проникновения в мою комнату, когда дверь закрыта на задвижку. Но с кровати все же ушел. Я быстро разделась и юркнула в холодную постель. Завтра меня ждет обычный день и никаких перемен.

15 число месяца Фибулы.
Рунн. Королевский город.

   - Проклятье! – Жан-Пьер со стоном поднялся с постели. Голова звенела как главный колокол в соборе Святой Лары. За окном мерзко щебетали какие-то птички. – Боже мой, Каспиан… - он схватился за спинку кровати, чтобы не упасть. И зачем они вчера с Эдваром Нортми устроили соревнование, кто больше выпьет? Хорошо, что он выиграл – эти северяне никогда не умели пить. У них даже вина не выращивают, о чем тут говорить…
   Он с трудом добрался до умывальника, схватил воду для умывания и вылил все себе на голову. После этого стало чуть легче.
   Жан-Пьер оглядел себя. Мятый, грязный камзол, башмаки не чищены… Похоже он так прямо и спал. И куда только смотрят слуги?
   - Роза! – заорал он. В голове точно ядро разорвалось. Пришлось присесть на краюшек кровати. В почти сразу дверях появилась испуганная служанка.
   - Вы уже встали, господин? – испуганно спросила она.
   - А ты не видишь? – презрительно спросил Жан-Пьер. – Ну, ты и дура…
   - Извините, – она опустила глаза. – Вам что-нибудь нужно?
   Жан-Пьер мрачно посмотрел на нее. Как его раздражали служанки, которых набирала его мать… Во-первых они все дуры, во-вторых они шпионят, и все докладывают родителям, в-третьих, и это было досаднее всего, при попытке зажать эту Розу в уголке, та развопилась на весь дом, и орала пока не прибежали все его братья. Они, естественно, тут же разожрались, как кони. Ну, с этих пор, он ей спуску не давал.
   - Ты дура, – еще раз сообщил Жан-Пьер. – Почему я спал в камзоле? Почему на мне сапоги?! Почему… - он оглядел комнату. Но придраться особо было не к чему. И поэтому он разозлился вдвойне. – Почему у меня так голова болит? Отвечай!
   Роза побледнела и кинулась расшнуровывать сапог. Ничего не скажешь, вовремя, конечно. Жан-Пьер врезал ей изо всей силы этим несчастным сапогом, и она, отлетев к стене, упала и заревела.
   - Чтобы я тебя больше не видел, – сказал он ей сквозь зубы. – Убирайся… - и вышел прочь из комнаты, пнув ее еще раз напоследок. С камзолом и сапогами действительно что-то нужно было делать, но выход нашелся быстро – он зашел в комнату Рауля и забрал их у него. Заодно забрал и денежки, которые болтались в кармане, свои все равно кончились.
   На дворе играла в мячик малышня, Жан-Пьер вспомнил что именно эти маленькие уродцы донимали его криками в прошлое утро помешав спать и отобрав у них мяч, забросил его на самую высокую крышу.
   Жизнь снова была прекрасна, голова почти прошла. Наступала весна, птички взяли другой мотив, и сейчас вполне могли сойти за музыкальное сопровождение…
   Можно было бы зайти и на службу, но Жан-Пьер привык там появляться только в одном случае – когда дают получку. И вправду, зачем еще нужны эти старые форты и идиотская служба, когда последний раз Рунн осаждали почти 50 лет назад? Только для того чтобы на халяву получать деньги…
   Но в трактир «Золотая Канарейка», где собирались офицеры из их и Первого Легиона всегда стоило зайти… При везении там можно было выиграть большие деньги – здесь всегда играли. Но даже если не играть – там подавались лучшие вина из Барна, Экилона и Иберо… Водка из Скифии, пиво из Брамера… Даже какую-то муть из какусов, что делают в Новой Иберии – все подавали здесь. А если ты не хочешь пить – тут есть роскошные девушки…
   Главное чтобы были деньги…
   Вот тут Жан-Пьер поморщился… У него уже накопилось приличное количество долгов, а вот поступлений не предвиделось… Хорошо быть Иберо, или Фьером – у них денег куры не клюют. А вот на всех Барна не хватает…
   Фьеров Жан-Пьер особенно ненавидел. Презренный, мелкий род, выбившийся из черни… Их предки возились по локоть в навозе, а теперь надувшийся как индюк Жорес Фьер ходит по дворцу как хозяин. А две маленькие твари, его дочки? Ведь наверняка этот смерд выдаст их за какого-нибудь благородного идиота. Жан-Пьер предпочел бы ходить голым, но получать деньги путем такой женитьбы? Портить благородную кровь? Это значит совсем себя не уважать…

10 день месяца Фибулы. Рунн, особняк Фьеров.


        По лестнице звонко застучали каблучки, и дочери обычным вихрем ворвались в кабинет.
        - Папа! Мы идем гулять! С Анжеликой! – выпалила Вероника. Эта девчонка, казалось, ждет только следующего порыва попутного ветра, чтобы сорваться с места. Хотя для них любой ветер – попутный.
        - Тебе что-нибудь принести, папа? – Каэтана смотрела большими честными глазами. Наверное, вспомнила его ворчание из-за прошлых покупок.
        - Мне ничего не нужно, но спасибо, что спросила. Вам, я полагаю, тоже? Какие-то очередные туфли вас не собьют с толку? Мне уже досталось от отца Филиппа за ваши наряды.
        - Папа, ты не понимаешь!
        - Они не какие-то!
        - Они же красные!
        - С позолоченными каблучками… - вместе восхищенно прошелестели дочери.
        - Отец, не поддавайся, - Крис возник в дверях кабинета, как всегда, одетый с иголочки, - а то потом они заявят, что к этим туфлям просто необходимо новое платье.
        - А всяких некоторых, ни-че-го-шень-ки не смыслящих в красоте, не спрашивают! – фыркнула Рон.
        - Особенно если они каждое утро больше часа выбирают, какой шейный платок сегодня повязать, - подлила масла в огонь Каэ. Кабинет с секунды на секунду должен был залиться кровью. Спорили в этой семье страстно, с упоением, напрочь забывая о времени и причинах спора. Жорес с удовольствием бы послушал, но сегодня дел было по горло.
        - Так, желающие продолжить упражнения по риторике идут к бабушке – она оценит. Жаждущие вытащить из старого отца еще немного денежек – в очередь, и чтобы тихо и быстро! – дочери мгновенно присмирели, поцеловали его в обе щеки, пообещали тратить не все и упорхнули.
        - Они никогда не выйдут замуж, - мрачно предрек Крис, - Ни одна не вынесет, если у нее будет жених, а у сестры нет. А если мы и найдем двух глухих близнецов (ведь надо еще, чтобы ни у одной жених не был лучше), согласных жениться одновременно и поселиться в одном доме… нет, не найдем.
        - Ничего, что-нибудь придумаем. Кстати, на неделе возвращается Рауль, отпразднуем открытие новой конторы в Кирии.
        - Твоя воля, отец, но Раулю давно пора прекратить бродяжничать по Империи.
        - Я, кажется, не мешал тебе становиться франтом, Крис? Не собираюсь мешать Раулю, - да у парня лицо светится, когда он рассказывает о своих путешествиях. Рауль – его несбывшееся будущее, то, от которого он отказался, избрав государственную карьеру. Впрочем, дети рождаются вовсе не для того, чтобы воплощать в жизнь несбывшиеся мечты родителей, это стоит понять как можно раньше. Он никогда на них не давил, но, что скрывать, обрадовался, узнав, что сыну по душе торговля.
        - Я зашел сказать, что к обеду меня не будет, я иду к Эстераду.
        - Передавай поклон Флавио, - откликнулся Жорес и посмотрел вслед сыну взглядом, в котором было поровну легкой насмешки и гордости. Мое родное детище, а что вытворяет!

        Жорес с удовольствием посмотрел на карту, где были отмечены пути его кораблей и торговые представительства по всей Империи. Империя в Империи, созданная вот этими руками и главное – вот этой головой. Я доволен? Вполне. У Рауля просто нюх на подобные сделки. А Крис здесь, в столице, как «лицо семьи»… Жорес усмехнулся. Ну, а дочери – их уже не поменяешь, и не надо. Каэтана все больше становится похожей на мать. Слава Каспиану, ума у девочки гораздо больше, чем у Лии в ее возрасте. Если и есть что-то незнакомое в ее чертах и повадках от папеньки, то будем надеяться, ей передалось только лучшее.
        От карты он подошел к столику с шахматной доской. Фигур на ней осталось немного, и были они уже сильно перемешаны. Партия с Евгением Флавио. Где там письмо? Он перевернул листок и, повинуясь указаниям, переставил башню на три клетки вперед. Еще интереснее. Сиятельный герцог нашел очень неожиданный выход. И он сам не прогадал, решив ставить на Флавио. Правда, Эстерад временами напоминает человека, несущегося в пропасть на полном скаку, да еще громко распевающего при этом песни… и, насколько он разбирается в людях, это уже навсегда. Остается молиться, чтобы молодому Флавио не встретилась эта пропасть… и принять свои меры, чтобы не улететь туда вслед за ним.

26 число месяца Фибулы. Рунн. Особняк Нортми.

Молодой человек медленно поднимал руку и чуть прицелившись, плавно нажимал на курок. В следующий миг, резко взметнувшаяся рука снова спускала курок. Еще раз, и еще, и еще. Пятнадцать выстрелов по цели. Белокурая голова гордо поднялась, когда слуги бросились к мишени, а светлые глаза не отрывались от их действий, пока большой круг не оказался на расстоянии с которого вполне можно было разглядеть насколько кучно легли все выстрелы.
- Неплохо, Эдвар, - негромкий голос заставил гордого своими успехами юношу, развернутся и посмотреть на говорившего. - Весьма неплохо.
Первый маршал Рунна помолчал, разглядывая мишень, кивнул головой и глазами указал слугам что от них требуется еще. Те торопливо бросились выполнять, относя на расстояние 35-40 метров. Маршал Шарль де Нортми встал и, положив руку на плечо сына, неторопливо прошел к отметке откуда производилась стрельба по мишени.
- Ты отлично фехтуешь - правда в этом деле нельзя быть увереным, потому что всегда есть кто-то кто владеет шпагой лучше тебя. Ты хорошо стреляешь, в любом случае получше тех, кто хвалится этим на каждом углу нашей столицы. И при всем этом до меня доходят слухи, что ты еще и прилично пьешь. Да еще в компании тех, кто не задумываясь растрезвонят по всему гарнизону лестные отзывы о том, что бутылкой лейтенант Нортми владеет ничуть не хуже, чем шпагой. А потом окажется, что даже гораздо лучше. Тебе нужна такая слава, Эдвар?
- Отец, но ты..
- Разговор ни обо мне. А о тебе, - маршал развернул сына лицом к лицу с собой. - Я не желаю слышать от молодчиков Барна или Тардэ или даже от собственного сына похмельных речей в минуту, когда понадобится трезвая голова и холодный ум.
Молодой человек нахмурился и в глазах его мелькнула ярость:
- Ты так говоришь, словно за порогом война, а я лежу в сточной канаве.
- Так могло быть.
- Такого не будет! Меня зовут - Эдвар де Нортми, а это не мало значит, - в голосе юноши зазвенели странные нотки. - Почему ты не можешь оставить меня в покое? В конце концов каждый должен пройти свой путь сам.
- Как только ты будешь мне только сыном - я оставлю тебя в покое. А пока ты - лейтенант ввереного мне войска, - серые глаза потемнели. - И перед тобой не только твой отец, но и твой маршал. Запомни и ступай.
Мужчина отвернулся, беря один из выложеных перед ним пистолетов и замирая в неподвижную статую. Рука и оружие вросли друг в друга и выстрел был единственным звуком, нарушившим эту гармонию. Шарль неторопливо выпустил все положеные пули и опустил правую руку, крепко сжав локоть ее левой рукой. Темно-серые глаза безмятежно смотрели вдаль некоторое время, а потом он, опустив руки, прошел к креслу в котором сидел до этого и опустился в него. Эдвар уже давно ушел, а мысли маршала все еще вертелись вокруг многочисленных разговоров в среде вояк. Ему ли не знать было этих разговоров. Армия - как королевский двор, только со своими сплетнями, пересудами и фаворитами. Его племянник, как и его сын были фаворитами этих пересудов. Но если во дворце все эти разговоры ведут к интригам, в армии они порой могут привести к бунту. А бунтов маршал не любил, как не любил он и неподчинение, которое вело к поражению. Шарль де Нортми закрыл глаза, откидываясь на спинку кресла и неожиданно улыбаясь сам себе..

.. И он был молод когда-то и в годы ученичества был знаком с теми, кто вполне мог сказать о нем что и пить, и драться, и проигрывать в карты все свои наличные деньги он умеет в совершенстве. Годы их развели в разные стороны. Впрочем они изначально принадлежали к разным сторонам. И сведя их вместе судьба смеялась, считая что молодые орлы, медведи и волки разорвут друг друга на части, порадуя ее удачным экспериментом. Но они пили, играли, дуэлили и жили. Вероятно это не устроило старушку-судьбу и она опять их растащила в разные стороны. Для того, чтобы свести вновь, столкнуть лбами.

Их гарнизон защищал портовый город герцогства Нортми. Шарль, тогда еще капитан, поклялся что наглый пират, который раз уже обчищающий городок поплатится собственной жизнью. Но.. Встретив огонь его пушек, пиратский флагман ответил насмешливым залпом и отправился прочь. Можно было снарядить корабль, можно было рванутся в погоню. Именно это и решено было делать, так как гарнизон не имел возможности задерживаться в порту дольше. И неожиданно на горизонте вновь появился знакомый флагман. Шарль был удивлен тем, как корабль усиленно пытался уйти, но неминуемо приближался к городу, где его ждала верная гибель. Канониры вновь застыли у своих орудий, ожидая когда вражеский корабль окажется в пределах досягаемости их пушек. Капитана де Нортми можно было сравнить с застывшем памятником: он ждал, улыбаясь нехорошей улыбкой. И скоро ему уже не нужно было задаваться вопросом какие демоны гнали флагман к их порту. Над преследующими пиратский корабль галеонами развевались флаги с парящим над морем орлом - Иберо. Так их еще раз столкнула судьба. В бою, где у обоих был общий враг. И где они поняли друг друга без слов. Лишь залпами заряженных пушек.. И они продолжали играть, драться, пить и жить. Каждый раз встречаясь и расходясь в разные стороны, нарушая все законы игры, которая ставила им судьба. Но, кто знает, однажды им придется сыграть по предложенным правилам. И один из них проиграет, а другой останется при своих, как говаривал еще один старый, морской волк...

... Маршал встал и посмотрел на опустевший бокал вина, который тут же наполнился снова:
- Семь фунтов под килем вашим кораблям, Тони.. Тангбранд.. А мы еще встретимся.
Мужчина залпом выпил вино и отбросил прочь бокал. Его ждали мастера, воины и семья. Воспоминания остались лишь воспоминаниями.

10 день месяца Фибулы. Рунн.

Кто хоть раз видел, как собираются в полет молодые птицы? Они весело встряхивают окрепшими крылышками, отряхиваются и прихорашиваются. Гордо прохаживаются, задирая друг друга.. Молоденькие девушки очень похожи на таких птиц. Их повадки во многом схожи. Особенно если эти девушки - сестры.
- Вероника! Ты брала мою рубиновую застежку? Не могу найти, - громко спросила Каэтана, вбегая в команту сестры, которая прихорашиваясь пыталась уложить в густых, черных локонах еще парочку белоснежных, маленьких цветов.
- Не припоминаю, Каэ. А что это за застежка? - что-то в голосе младшей сестренки насторожило старшую и она подозрительно посмотрела на нее.
Вероника невозмутимо заканчивала свой туалет, но при этом едва заметно указала сестренке на свисающего со шкафа лемура Понси. В лапке звереныша была зажата так необходимая Каэтане застежка. Брови старшей сестры сдвинулись:
- Рон!
- А что я? Он сам ее притащил!
- Ну так пусть теперь притащит обратно, - Каэ фыркнула. - Или я этой лемурине хвост бантом повяжу и повешу сушится.
Вероника отчего-то не сомневалась, что сестра вполне может выполнить свою угрозу, но смогла лишь рассмеятся:
- Может вы сами поговорите с ним? Кажется у вас удивительно получается находить общий язык.
В довершении спора к Каэтане на голову прыгнула обезьянка, крепко обняла девушку и застенчиво ткнулась мордочкой в ее ухо, что означало, что он якобы просит прощения или - более вероятно - целует.
- Понси! - но тут на изящной ладошке Каэтаны появилась ее застежка, да и сама девушка никогда не могла устоять перед пройдохой, который так умел к ней подластится. - Это в последний раз, проказник!
- Сколько раз я это слышала, - пропела Рон, выскальзывая за дверь и направляясь в кабинет папеньки.
- Все мы девушки - слабые создания, - в тон ей пропела Каэтана, чуть шлепнув звереныша, убегающего за своей хозяйкой.

.. Придя в особняк Нортми даже эти две егозы притихли, но лишь на время, понадобившееся им, чтобы рассмотреть очередные доспехи. В прошлый раз они дошли только до портрета какого-то предка ныне живущих владельцев дома.
- Интересно, кто носит эти доспехи? Или они стоят тут для красоты? - задумчиво рассматривая железные нагрудники, промурчала Вероника.
- Ни разу не видела капитана Нортми в них. Значит - сам великий герцог, - откликнулась Каэтана, проводя пальчиком по шлему.
- Сестренка, да ну тебя! С чего бы ему-то таскать этот хлам? Наверное это принадлежит маршалу.
- Да нет! Зачем маршалу таскать такое на себе? Давай спросим у Анжи. Она должна знать...
В этот миг в огромной прихожей появилась их подруга. Красивое, нежное лицо девушки было поддернуто какой-то странной грустью, но двум сестричкам Фьер была несвоейственна грусть и они кинулись к Анжи, обнимая и целуя ее, а также игноря возмущенные одергивания строгой номени - Клары Бон, которая присматривала за хрупкой дочерью герцога Нортми.
- Анжелика, Анжелика.. Скажи, чьи это доспехи? - наперебой закидали вопросами сестренки.
Девушка посмотрела на железные штуковины и тихо вздохнула:
- Кажется в них брат позировал для картины в домашнюю галерею..
- Вот! Я же говорила, что это для капитана! - воскликнула Рон.
- Ну и душно ему в них! - засмеялась Каэтана. - Пусть позирует дальше, пойдем за Филиппом де Барна. Он нам кое-что задолжал..
- Рон, Каэтана, неужели вы до сих пор не можете это забыть? - негромко попыталась одернуть их Анжелика Нортми.
Девушки дружно покачали головой: не в правилах их семьи было забывать должников. Особенно, когда дело касалось веселых проказ. И тут даже Анжи не удержала улыбку:
- Тогда - пошли!
Девушки дружно вышли на улицу и помчались в особняк Барна, где не взирая на протесты Филиппа, который пытался отбится от них словами о долге перед королевой, двором, братьями и сестрами, а также великом имени - Барна в целом, они вытащили его на прогулку и вручили в руки небольшую корзинку.
Весь длинный день прошел в бесконечных походах от одной торговой лавки к другой. Наткнувшись на одну забавную вещичку, сестрицы уже собирались было купить ее, но тут Анжелика негромко, но обосновано говорила, что эта вещь хоть и занятная, но совершенно никчемная и сестрицы согласившись, шли к другой витрине, на которой их внимание тоже привлекал какой-нибудь платок, но тут вступал в разговор Филипп:
- О нет! Разве этот платок подойдет для столь изысканных, юных номени?! Он больше подходит для цыганки, которая будет на нем раскладывать пасьянс двенадцати козырей..
- Филипп! - в ужасе замирала Каэтана. - Откуда вам известен этот древний, языческий обряд - гадание?
Мальчик поперхнувшись, задумчиво уставился на странно и грустно посмотревшую на него Анжелику:
- Оо.. то есть.. ну.. я видел.. Пару раз. Наверное это было оно, как вы думаете?
- Понятия не имею, - увлеченно вытягивая новую ленту из большого вороха ткани, откликнулась Вероника, даже не обратившая внимание на заминку.
Филипп быстро ухватился за ее реплику, востороженно заметив:
- Да! Именно этот платок подойдет номени Анжелике и как раз к платью, которое на ней!
- Вы подлиза, Филипп, - вынесла приговор Каэтана, но поразмыслив добавила: - Но подлиза со вкусом.
Молодой паж раскланялся..
Под вечер все они были утомлены обилием красок, покупок и споров. Филипп вместо небольшой корзинки тащил целый ворох коробочек и коробок, но надо отдать должное одну коробку гордо нес Понси, сидя на голове мальчика..

25 - 26 день месяца Фибулы. Фрост. Осколок и окрестности.

    Котенок дрожала.
    К ночи мороз усилился, и натопленные ранее комнаты казались стылыми и холодными. Даже под толстыми звериными шкурами девушка никак не могла согреться. Она была дочерью севера, родилась и выросла здесь, но так и не смогла привыкнуть к холоду. Она могла простить родине все за ее красоту и самобытность, за изломы неприступных скал и серое море, разбивающееся об эти скалы, за стрелы голубоватых елей, пронзающих низкое небо и за прямоту корабельных сосен, посыпающих землю ровным ковром хвои, за ломкие стебли цветов, расцветающих летом, несмотря ни на что, за окна, изукрашенные морозным рисунком, за ветер, бьющий в лицо, и крики чаек вдалеке, за легенды и сказки прошлого, за мечты, подаренные всем этим великолепием. Она могла простить даже холод, но привыкнуть к нему так и не смогла. Днем Тория Фрост была слишком занята, чтобы вспоминать об этом, но ночью щупальца мороза проникали во все щели и обнимали девичье тело, а согреть ее было некому. С самого детства ее учили, что она должна быть сильной, поэтому она не могла спать в комнате матери и прижиматься к теплому телу родного человека. Принцесса севера должна была быть самостоятельной. А Виктория Фрост была маленьким котенком, которому хотелось только одного - человеческой ласки. Ее любили. И в семье, и среди слуг, и в народе. Но при этом у нее никогда не было близких друзей, ей некому было поверять свои простые девичьи мечты и нашептывать страшные детские тайны. Она ждала своего принца. Чтобы он спас ее. Или чтобы она могла спасти его? В ушах отдавался мерный стук чего-то, бьющегося в груди. Шум был пугающим и завораживающим. Так девушка уснула.
    Однажды давным-давно жила была принцесса. Это была очень грустная принцесса, потому что все ее родные умерли, все слуги покинули замок, и она осталась совсем-совсем одна в пустых и холодных каменных стенах. Ночами в длинных темных коридорах завывал ветер, где-то рычали страшные клыкастые чудовища, а из тьмы смотрели горящие глаза голодных монстров. Принцесса забивалась под рваное одеяло и дрожала. И некому было ее спасти, согреть и полюбить. Она плакала, иногда забывалась беспокойным сном, почти ничего не ела и ждала смерти. Но костлявая старуха не приходила. Пришел принц. Даже прискакал. Его белоснежный конь разбил оковы тишины, пленившие замок, стуком копыт, на которых сверкали золотые подковы. Длинная золотистая грива коня могла поспорить блеском и шелковистостью с кудрями самого принца, который естественно был красив, неповторим, умен, богат. Да он вообще был единственным принцем в этом мире, что тут еще скажешь. Красавец выхватил свой верный меч, чтобы помочь несчастной принцессе, но тут откуда-то выбежало одно из чудовищ, пугавших девушку – огромные клыки сверкнули на солнце, длинный тонкий хвост стукнулся о камни двора, разбивая их в крошево, налитые кровью глаза с ненавистью смотрели на принца. Тот взвизгнул и свалился с коня при виде жирной крысы. Тогда принцесса взяла меч и спасла принца, прогнав чудовище…
    Утром огромные голубые глаза распахнулись на встречу новому дню, и в них отразился солнечный луч. Нежных губ коснулась едва заметная мечтательная улыбка, щечки покрылись легким румянцем. Девушка села, подтянув колени к груди, и обхватила их тонкими руками. Голова опустилась на колени, а очень длинные волосы скрыли ее словно плащом. Лучи восходящего светила позолотили волнистые локоны и превратили их в расплавленное золото. Девушка закрыла глаза и тихо вздохнула. Ей опять снился ее любимый сон. Она опять видела его - своего принца. Тонкие пальчики перебирали длинные пряди, накручивая их и отпуская, она могла бы сидеть так бесконечно. Мечтая, пребывая в мире грез, живя в мире иллюзий, но все это было жестоко разрушено, когда в дверь громко постучали.
    - Котенок, ты проснулась? Пора мыться и завтракать. Твой брат уже уехал по делам, а тебя ждет мать. - Голос кормилицы казался сердитым, но девушка знала, что та не злится.
    - Сейчас, няня, я уже встаю. - Виктория Фрост потянулась, действительно став похожей на маленького котенка, потом спрыгнула с постели, подбежала к окну, шлёпая по холодным половицам босыми ступнями, и распахнула крепкие дубовые ставни. Свет ворвался в комнату, изгоняя сумрак и тьму, освещая юное создание в простой белой сорочке и даря так нужное северу тепло. Девушка рассмеялась своим мыслям, закружилась по комнате, мурлыча себе под нос какую-то песенку, а потом упала на кровать, раскинув руки. Сердце ее громко билось, глаза были зажмурены.
    - Я люблю тебя, жизнь. И тебя, мой принц… Когда-нибудь мы обязательно встретимся…
    Едва прикоснувшись к завтраку, девушка смиренно присела перед матерью, ожидая благословения, а потом помчалась на птичник, чтобы проверить Пушистика. Держать совенка в комнате ей, конечно же, не разрешили, зато она могла навещать его так часто, как хотелось. Хотелось часто. Убедившись, что у маленького чуда все отлично и не жизнь, а просто сказка, девушка погладила мягкие перья, посмотрела в огромные желтые глаза и спросила:
    - За что?
    Совенок ухнул, но не ответил. Девушка рассмеялась, отпустила его и отправилась гулять по своим любимым местам. На Сигнальной скале ветра всегда свирепствовали сильнее, чем где бы то ни было. Выдававшаяся далеко в море, изуродованная беспощадными волнами, она походила на искрошившийся каменный цветок, который сорвали не во время, позволяя лепесткам облетать по осени. Море неустанно брало скалу приступом, но она держалась, и в центре ее возвышался сигнальный маяк, не раз спасавший моряков в непогоду. Как пламя свечи для мотылька, как сыр в мышеловке – огонек надежды в тумане. Куда он выведет? Виктория миновала маяк и остановилась на самом краю обрыва. Соленые холодные брызги коснулись лица девушки, она закрыла глаза, раскинула руки, не обратив внимания, что теплый плащ упал с плеч, и засмеялась. Смех утонул в грохоте стихии. Ветер развевал длинные светлые косы, проказливыми пальцами взметнул юбку льдисто голубого платья, но девушка не замечала, сейчас она была одним целым с этой стихией, казалось, что можно сделать шаг и полететь. Тория прекратила смеяться, широко распахнула глаза и посмотрела в пропасть, на краю которой стояла. Всего один шаг. Принцы никогда не приходят, их надо искать, делать шаг им на встречу. Девушка замерла, как часто она заходила слишком далеко в своих грезах, когда маленькие камешки сыпались из-под носков ее сапожек, которые уже не имели под собой опоры. Когда-нибудь мечты погубят ее.
    Тория вздохнула и отступила назад. Подобрав плащ, она бросила последний взгляд на море, прежде чем возвращаться домой, но сердце девушки радостно вздрогнуло, она прижала руку к груди, получше вглядываясь в горизонт, губы  растянулись в радостной улыбке, и она бросилась бежать прочь. Плащ развевался сзади, с маяка ей кто-то крикнул про осторожность, но Котенок не слышала ничего и никого, она должна успеть добежать до пристани прежде, чем Тан Буревестник сойдет с корабля. У девушки с Таном есть давний и страшный секрет – Тори приносит удачу «Буревестнику».
    - Дядя, - Тория повисла на шее Наместника Ирра, не обращая внимания на глазеющих на них матросов, и спрятала лицо на груди у капитана. От него пахло свежим ветром и морем, от дяди пахло мужчиной, но для девушки это был просто родной и уютный запах. Подняв глаза, она посмотрела на Буревестника.
    - Здравствуй, Котенок. – Мужских губ коснулась легкая улыбка, в глубине глаз зажглись и исчезли искорки смеха. Он подхватил племянницу в объятия и закружил ее, вызывая восторженный визг и смех. – Скучала?
    - Как всегда, - отсмеявшись, выдохнула девушка, не выпуская капитана из объятий. – А ты, как всегда, без предупреждения. Рой не ждет тебя раньше, чем через месяц.
    - Мне здесь не рады? – Строго изогнул бровь Буревестник.
    - Всегда рады и ты об этом знаешь. – Тория смотрела на дядю, не находя в себе сил перестать улыбаться. Хотя зачем, если хочется радоваться, а сейчас она любила весь мир, а мир этот крутился вокруг нее. – Идем же! Брат, наверное, уже вернулся. Он тоже будет рад тебя видеть.
    Девушка потянула капитана за руку, он усмехнулся и последовал за ней.
    - Как думаешь, значит, Рой тоже повиснет у меня на шее и мне придется его покружить по Осколку? – Тан, казалось, говорит совершенно серьезно. Тория подозрительно посмотрела на него, но вновь звонко рассмеялась. Взрывы смеха сопровождали их на протяжении всего пути к замку.
    Уже вечером, засыпая и чувствуя тепло разливающееся по всему телу, Виктория загадала, чтобы ей опять приснился принц. Особенно сейчас, когда рядом были все, кого она любила, ей так сильно хотелось дарить окружающим свет и радость, ей хотелось подарить свою любовь принцу. Но ей приснилось море, шептавшее что-то то голосами то Роя, то Буревестника.

[glow=red,2,300]11 день месяца Фибулы. Окресности Эннисбурга. Каэлернис.[/glow]

- Идут? – молодой человек, произнёсший это, спокойно сидел на траве, подогнув под себя ноги. Свет костра чуть освещал его лицо, на котором не было ни малейшего признака тревоги или испуга.
- Да, ты прав. – а этот голос, со странным для этих мест акцентом, принадлежал уже зрелому мужчине невысокого роста, который сидел чуть поодаль, в точно такое же позе. По раскосым глазам было видно, что он не принадлежит к коренным обитателям этих мест.
- Интересно, что им нужно. Золото? Драгоценности? Я боюсь их разочаровывать, так как уже давно не вожу с собой ничего ценного, по крайней мере, по их меркам.
- Они ведь уже давно следуют за нами. Ты чувствовал?  - парень мотнул головой – Вот и я тоже…
Казалось, ничего не может нарушить гармонии, присутствовавшей сейчас на этой небольшой, свободной от снега, поляне. Немногочисленный отряд барона ан-Инвар из Дома Аэда расположился здесь на ночлег около шести часов назад. Люди, уставшие от дневного перехода, мирно спали вокруг костров.
Единственными, ниспавшими в это время, были Дэвид Аэда и его друг Ким, из-за которого и был затеян весь этот поход. Ким был одним из самых дорогих людей барона. Он стал ему другом и научил многому, после того как в одном из плаваний, один из людей барона увидел и вытащил его из воды. Как потом оказалось, Ким был одним из команды корабля, потерпевшего крушение в шторм, и шедшего в Осколок. Их штурман неправильно рассчитал курс, из-за чего корабль отклонился довольно далеко к западу. Спустя некоторое время Ким и Дэйв подружились. Он стал учить барона некоему боевому искусству, приводящему, как он говорил, дух и тело в порядок. Именно это было необходимо тогда ещё восемнадцатилетнему Дэвиду, жаждущему приключений, желающему разгадать все тайны мира и другим, присущим молодым людям в данный период жизни, вещам.
- Ааггрррххх – раздался чей-то вопль в небольшом леске, позади того места, где сидели молодой парень, и его друг.
Ким, казалось, вот только сидевший у костра, уже нырнул в темноту. Хруст ломавшихся веток, звуки падающих тел, предсмертные крики – все эти звуки были слышны очень чётко в тишине ночи. Лагерь сразу всполошился. Люди вскакивали, хватались за шпаги и пистоли, но лишь Дэвид сидел не шелохнувшись. Он знал, что уже все кончено. В этот вечер оружием Кима были небольшие стальные звездочки, которые он метал в близлежащий лесок с огромной скоростью. Кто его этому (и многому другому) учил? На этот вопрос молодой барон так и не получил ответа, хотя это было и не важно.
Люди, служившие Аэда, тоже не зря ели свой хлеб – почти мгновенно несколько человек обступили непринуждённо сидящего Дэвида, а остальные кинулись в чащу, освещая путь большим количеством факелов. Не зря он взял почти всех лучших, проверенных в боях, и безгранично преданных ему людей.
Как оказалось, нападавших было не так уж и много – всего пятеро человек. Они все были одеты в одинаковые балахоны какой-то серой материи, из оружия имелись короткие луки – сейчас их можно было встретить только в самых отдалённых уголках Империи. По всей видимости, те за кем они пришли, нужен был им живым, так как Ким мигом определил, что стрелы были пропитаны редким ядом, который поначалу почти мгновенно усыплял человека, а лишь спусти неделю – убивал. Дэвид вспомнил, что курьер, недавно приезжавший из Фроста, говорил, что у них было несколько покушений на знатных людей. Несколько из них даже были похищены, и не найдены до сих пор…
«Кому и зачем понадобилось похищать людей «голубой» крови? Надо обязательно разобраться с этим, и, скорее всего, съездить во Фрост – наладить отношения и начать вместе искать решение этой проблемы.» - эти мысли занимали голову барона, пока в Ким наконец не выбрался из чащи и не подошёл к нему.
- Мне давно не приходилось убивать, Дэйв. Я уже начал забывать, что это такое. Не люблю пустых жертв, ты же знаешь. Но здесь этого было не избежать – один из них уже натягивал лук. А тебе ещё рано уходить туда… - Ким любил говорить загадками, но сейчас все всё прекрасно поняли.
- Я полагаю, друг, что ничего не изменилось с тех времён, когда ты прекращал жизнь десятков людей каждый день, ведь так? Впрочем, можешь не отвечать – я знаю, что это так. – барон открыл глаза, приподнялся и встал, окинув взглядом окружавших его людей.
- Дэйв, - Аэда не любил титулов и всякой прочей ерунды, когда находился в кругу «своих» людей - я не понимаю, почему ты заставил нас всех спать, когда тут такое творится, - сказал высокий черноволосый мужчина, явно из числа командиров. – больше, надеюсь, я так не ошибусь.
Несколько человек уже выносили трупы пяти мужчин из леса, и складывали в только что выкопанную яму, которая будет для них могилой. Никаких опознавательных знаков, или примечательных вещей, при нападавших обнаружено не было – это были самые обычные люди. Закопали их почти так же быстро, как и убили.
Все было закончено как раз на рассвете. Лагерь тронулся с места – люди старались не вспоминать о ночном инциденте, да и барон запретил им рассказывать кому бы то ни было об этом. Колонна из тридцати  рослых воинов двигалась на восток; большинство людей уже предвкушали, как они будут спать в «нормальной» постели, есть «нормальную» еду и просто отдыхать, хотя на службе у Марты и Роберта Аэда отдыхом это назвать было нельзя. Особых волнений в стране сейчас не было, большинство людей, живших на территории Каэлерниса, были довольны своим существованием. Налоги были невысоки, и никто не жаловался – Роберту удалось навести порядок в стране, пусть и большим трудом. Торговые связи стали развиваться всё активней и выросли в несколько раз, по сравнению с десятилетием назад. Каэлернис превратился в быстро и успешно развивающееся государство, которое в будущем должно будет перейти в руки молодого и энергичного барона ан-Инвар.  До замка оставалось около десяти часов пути. Все были рады, что остались живы и успешно выполнили возложенную миссию – встретили друга барона – странноватого, но надёжного человека с раскосыми глазами и непривычным именем – Ким.
- Ким, я так и не понял, зачем тебе было уезжать куда-то. И где ты был, друг? И почему тебя надо было встретить именно на том пустынном плато? – Дэйв осыпал вопросами своего друга, с которым не виделся примерно полгода.
- Всему своё время, Дэвид… Всему своё время… И, кстати, тебе необходимо будет выбрать время и съездить к моему другу в Рунн, он обещал мне сделать кое-что тебе в подарок…

26 число месяца Фибулы. Дом князей Торнхейм.

Я смотрела в темноту. Спать совсем не хотелось. Уже 4 дня подряд меня мучила бессонница, и я ничего не могла поделать с этим. Мне приносили какие-то отвары, настойки, но ничего не помогало. Я по прежнему не могла заснуть. Ничего меня не тревожило, не волновало, но спать не могла. Сама не понимаю что со мной произошло, обычно глаза к вечеру закрывались сами собой и я еле доползала до кровати от усталости.
Я встала с кровати, и подошла к своему столу. Наверное было уже около 3 часов ночи. Лунные лучи пронизывали всю комнату, и мне казалось будто мягкий сумрак обволакивает мое тело. Зажгла пару свечей и посмотрела в большое зеркало над столом. Глаза казались очень уставшими, длинные локоны волос беспорядочно покрывали мое тело.
Я опустила глаза, не хотелось больше туда смотреть. Оглядела стол, и заметила небольшую книжку. Ах да, я совсем и забыла про нее. Сегодня утром взяла ее у Риты, моей служанки. Рита хорошая девушка, беспрекословно выполняет все требования и просьбы, старается угодить и быть полезной. Не знаю, либо она очень преданна своему делу, либо просто боится получить наказание от своей хозяйки. Хотя… наверное все-таки она меня просто боится. Но я никогда не позволю зря обидеть это создание. Рита младше меня на 4 года, тихая и скромная девушка, всегда приветливая, чем-то напоминает полевой цветок – простая, но необычная. Мечтает о балах, красивых платьях, украшениях и принцах. Наверное по этому мы с ней никогда не станем подругами. Все это мне не интересно. И она это прекрасно знает.
Я вздохнула, взяла книгу и отправилась в кровать, спать по прежнему не хотелось. Надо было себя утомить, например чтением какой-нибудь очень скучной книги, вот поэтому Рита принесла мне роман. Я наугад открыла книгу и принялась читать, сюжет был предсказуем и как всегда мне не интересен. Опять любовь, интриги, драки доблестных рыцарей. Сама не понимаю почему я так далека от этого. Когда смотрю на Риту, не вольно меня посещают мысли, что я должна быть такой как она. Любить сказки, мечтать о любви, хвастаться новым платьем, строить глазки и быть милой. Наверное такими должны быть все девушки, но я не такая. От матери всегда была далека, никогда не делилась с ней секретами, переживаниями. Да и какие у меня были секреты? Похороненный на заднем дворе голубь? Очередной синяк на коленке? Нет, я шла по стопам отца, училась быть самостоятельной, ни в ком не нуждающейся и сильной.
Книга оказалась еще более скучной, чем я ожидала, но спать все равно не хотелось. Я отложила книгу подальше. Больше не было сил читать этот бред про слезы и сопли. Мне порой кажется что многие женщины сами себе усложняю жизнь вот этими глупостями. Придумывают себе чувства, а потом мучаются. Влюбляются, а потом только плачут. Нет, со мной такие штучки не пойдут. У меня есть занятия по важнее, чем падать в обмороки и томно вздыхать.
Тут я поняла что наконец меня заставит заснуть. Заплела тугую косу и начала одеваться. Костюм для верховой езды всегда лежал в моей комнате.
За окном было еще темно, хотя ночь тихонько отступала.
Я вышла на улицу и легко вдохнула морозный воздух. Голова будто протрезвела, и я уже не думала ни о каком сне. 
Я вошла в конюшню. Моя единственная любовь в жизни- это лошади. Еще в детстве я решила что стану самой лучшей наездницей. Не знаю как насчет самой, но вот хорошей наездницей стала. Я сама объезжала новых лошадей. Для меня это было и развлечение и работа, то ради чего я сейчас жила.
Лошади спокойно стояли в стойлах. Они знали что это я, и были спокойны. Кроме одного.
Дня четыре назад к нам привезли заграничного скакуна. Я не стала себя утруждать выяснением родословной. Но то что это очень дорогой конь, было видно сразу. Высокий, черный жеребец, сильные ноги, блестящая грива, и такой же необузданный нрав как у меня. Это был самый лучший подарок, какой я когда –либо получала на свой день рождения. Отец всегда принимал только верные решения.
Конь был дикий. Он не пускал на свою спину людей, вставал на дыбы лягался, желал быть свободным. Желание свободы текло по его жилам до сих пор, спустя столько дней. И мне это нравилось. Если мне удастся, а мне обязательно удастся, оседлать его, то он будет мой и только мой. Я не задумываясь дала ему Вентус.
Каждое утро начиналось одинокого. Рита помогала мне привести себя в порядок, потом я завтракала и летела в конюшню. Мне хотелось скорее оказаться верхом на Вентусе. Но это оказалось на много сложнее, чем я ожидала. Еще никогда мне не приходилось сталкиваться с подобным. Я не могла удержаться и минуты на его могучей спине. Я падала и падала. Снова и снова.
Я подошла к стойлу своего коня.
-Здравствуй Вентус.
Он отворачивался от меня, фыркал и бил копытом.
Я нежно погладила его по шее. Конь отворачивался. 
-Ты хочешь быть свободным? Я тоже.

Рунн. Служилый город.
18 число месяца Фибулы

-Рауль, друг мой, ты сегодня неотразим. Это не из-за той ли девицы. Неужели вы всю ночь предавались нескончаемым тренировками фехтовального мастерства? Или смерть Старого Быка вас так вдохновила?
-Сдавайся, Клод, сдавайся. Иначе я из тебя решето сделаю.
С раннего утра любой проходящий мимо фехтовальной площадки в человек услышал бы звон клинков. Так продолжается вот уже третий день, с тех пор как кавалерийский полк расквартировали в Служилом городе. Разогнать скуку помогают только занятия фехтованием, да посещение «Золотой канарейки».  Высокий офицер с русыми волосами не кто иной, как граф Рауль де Барна. Второй- один из немногих его друзей- Клод де Триста, лейтенант кавалерии. Он наоборот был небольшого роста брюнет с карими глазами.
-Не пройдет и пяти минут, как ты окажешься без шпаги.- сказал виконт де Триста, и громко рассмеялся. Он вообще по натуре жизнерадостен и ко всему относится с оптимизмом и иронией и сполна наслаждается каждой минутой своего бренного существования. Клод всего на год младше де Барна, но выглядит много моложе своего сюзерена и друга.
Виконт перешел в атаку и попытался уколоть в левый бок, но Рауль с такой силой парировал укол снизу вверх, что виконт не удержал шпагу и она со звоном упала на землю, а лейтенант взвыл от боли.
-Кисть отбило, сейчас пройдет. -сквозь зубы проговорил виконт, потирая ушибленную руку.
-Сдаешься? – Рауль направил конец шпаги в лицо противнику. В серых глазах читалось полное спокойствие и даже безразличие.
-Сдаюсь.- Клод с улыбкой развел  в стороны руки.
-На сегодня с тебя хватит. Тем более солнце уже в зените, на тебя итак смотреть страшно. Пойдем в тень. Может позвать лекаря?- холодно поинтересовался рауль
И правда, де Триста весь покрылся испариной, белую рубашку  можно было выжимать.
-Да само пройдет. Я бы выпил сейчас студеной воды. А лучше вина.
Друзья уселись за столик под навесом. Клод сначала с жадностью опорожнил кувшин с холодной водой, затем налил себе вина и с наслаждением испил из кубка. Рауль также налил себе красного иберийского. Виконт де Триста удобно расположился на кресле. Внезапно налетевший легкий ветерок растрепал его черные кудри.
-Послушай Рауль, еще один подобный день и я начну звереть от безделья. Какого черта нас тут держат?- Клод прищурившись подглядел на солнце, отпил из кубка и уже почти шепотом повторил - Какого черта?
-Да ты не хуже меня знаешь какого черта. Угораздило же Старого Быка уйти к праотцам в такую жару. Даже ищейки из СИБа заинтересовались, а это значит, что еще как минимум пару дней мы тут проторчим.- задумчиво ответил Рауль.
Старый Бык- Жамон Вернер. Полковник кирасир. Вояка старой формации, строптивого нрава, ершистый и массивный, как ствол дуба, за что и получил свое прозвище.  Кавалеристы обожали и боготворили седовласого командира с седыми же усами. Как выразился один из солдат Рауля «Без старого Быка кавалерия осиротела».
-До сих пор не могу понять, как это старика Жамона Вернера угораздило свалиться с лошади. Он ведь всю свою жизнь провел верхом. Глупая смерть для старого полковника кавалерии. Брехня все это.- лейтенант махнул рукой и снова отпил вина.- Ясное дело, помогли ему упасть. Только кому мешал Старый Бык? Итак уже одной ногой в могиле был.
-Старый то старый, да по девкам шастал не хуже тебя. Он бы нас с тобой вместе взятых пережил. А СИБовцы естественно заинтересовались. Еще бы, полковник кирасиров погиб при таких обстоятельствах. Cui bone est?*
-И кого же интересно назначат на его места. Неужели этого пройдоху Ювера де Кламора?  Меня от одного его вида тошнит.- Клод попытался изобразить потешное отвращение, но не сдержался и громко рассмеялся. - Рауль, может быть Алонсо тебя назначит? И, как ни странно, он вроде бы сейчас в Фортаде. Неужели он откажется почтить столицу своим присутствием
Мало кто относился с симпатией к Юверу де Кламору, командиру второй роты полка кирасир. Беспринципный циник. Да к тому же его нездоровый карьеризм стал притчей во языцах. Скользкий тип. 
-Не думаю. С чего бы он это сделал? Да к тому же мне всего 24, есть более опытные кандидаты. Совершенно точно, что из добра и справедливости он меня не назначит.
Culpa est immiscere se rei, ad se non pertinenti **- все также безразлично ответил майор.
-Ну и что. Коррес сам в твои годы был полковником. Не так ли?
Рауль повернулся лицом к виконту и уже собирался ответить, как на площадку вбежал посыльный.
-Милорд, вам послание.- Посыльный вытянулся в струнку и передал письмо. Рауль осмотрел его. На точеном лице графа не дрогнул ни один нерв.
-Смотри.- Барна передал депешу Триста.
- Личная печать  генерала кавалерии Алонсо Корреса! – с неподдельным трепетом проговорил де Триста.
-Милейший Клод, у тебя лицо, как будто ты самого Сеятеля во плоти узрел.- ухмыльнулся Рауль и сорвал восковую печать. Серые глаза забегали по пергаменту. Прочитав письмо, граф почти минуту просидел без движения. Клод все это время с нетерпением глазел на командира.
-Завтра мы с тобой отбываем в Фортаду, Клод.- наконец Рауль  заговорил с другом.- Я сейчас еду в к себе, а ты будь готов, и пожалуйста, Клод, не трепись об этом направо и налево. Я тебя знаю.
-Что ты, что ты,- замахал руками Клод.- Я могила. Фортада – это великолепно. Наконец то пришел конец этой ужасной скуке. Там море играет лазурной волной…
-И смерть к нам приходит с огромной косой.- Рауль бесцеремонно прервал очередную декламацию стихов своего друга. –Коррес не просто так желает моего приезда.
-Ну конечно не просто так, он ведь назначит тебя полковником. Для чего же еще приглашать Рауля де Барна после смерти Старого Быка.

Рунн. Королевский город. Кабинет канцлера Империи.
18 число месяца Фибулы

В кабинете и слышно как тикают старые часы.
Тик-так, тик-так.  За большим дубовым столом в кресле восседает сам Альфред де Барна, канцлер Империи и внимательно читает некий документ.
Тик-так, тик-так.  Напротив него в кожаном кресле сидит, скрестив руки на груди, его сын- Рауль де Барна.
-Так, так, так.- Канцлер отложил в сторону прочитанное письмо. –Довольно странно все это. Для чего понадобилось Алонсо вызывать тебя в Фортаду. Неужели только для назначения? Странно.
-Ничего странного не вижу, отец.- невозмутимо ответил сын.
-Я бы на твоем месте не поехал. Зачем? Рано или поздно он все равно сам прибудет в столицу. Неужели это такое срочное дело? Лучше перестраховаться.
-Я уже решил, и решения своего не изменю.
-Да. Ты всегда был упрямцем. Ну что же, на всякий случай сегодня отбери верных людей. 
-Я отбываю сегодня, сию минуту. Со мной будет только Клод. Мое почтение, отец.
Рауль встал и стремительно покинул здание.
«Да, сегодня, Лукавый тебя подери. Через десять дней я буду уже в Ресталье.»
Только сейчас Рауль понял, что ему как можно быстрей хочется покинуть этот город. Граф вдруг осознал, что он находится в паутине. Именно в паутине- липкой, вязкой, приторной…
-Caelum, non animum mutant, qui trams mare currunt***.- еле слышно, одними губами пробормотал сам себе Рауль де Барна.

*Cui bone est?- Кому это выгодно?
**Culpa est immiscere se rei, ad se non pertinenti - Виновен кто вмешивается в дела, которые его не касаются
***Caelum, non animum mutant, qui trams mare currunt - Небеса, а не душу меняет тот, кто бежит за моря.

Фортада, где-то недалеко от Рестальи.
29 число месяца Фибулы, понедельник.

Фортада действительно прекрасна. Солнце, женщины, вино, море. Это ли не все, что нужно настоящему мужчине. Нет, только не мне. Это не мое, это чужое.  Клод наверняка бы захотел остаться тут навсегда. Но он – не Барна.

-Рауль, ты что уснул? Нам пора снова в путь. Пора делать решающий рывок. Ресталья близко.
Клод де Триста склонился над Раулем де Барна. Они уже почти две недели в пути до столицы Фуртады Рестальи. Поэтому чтобы не выглядеть чересчур  уставшими, друзья решили немного отдохнуть и свернули с тракта к небольшой рощице.
-Сам не заметил, как уснул. Сморило на солнце. Ты прав, осталось совсем немного.-  ответил, протирая глаза, Рауль.- Седлай коней.
-Ну это мы мигом.
Клод, насвистывая какую-то замысловатую мелодию, направился к лошадям. Рауль накинул на плечи дорожный камзол и тут же почувствовал, что кто-то стоит сзади него. Барна резко обернулся и тут же получил удар в челюсть, да такой силы, что его отбросило на пару шагов. Перед ним стоял огромный человек в грязной робе с длинными сальными волосами, в левой руке он держал немалого размера дубину.
-Я Кровавый Хосе. Это моя земля. Платите или умрете. – пробасило чудовище. Ростом он был не выше Рауля, но телосложением напоминал Хайнца Тронхейма.
-Ты отдаешь себе отчет, с кем говоришь, добрый крестьянин? Я Рауль, граф де Барна..- совершенно спокойно поинтересовался Рауль, потирая ушибленный подбородок.- Неужели ты думаешь, что я заплачу тебе?
-Да будь ты хоть самим святым Каспианом. – из-за спины громилы вышел еще один бандит. Этот был наоборот небольшого роста и абсолютно лысый с топором на плече. – Выворачивай карманы, да поживей. Малыш, проверь сумки.
«А вот и третий. И вправду, малыш.»-усмехнувшись подумал Рауль.
Малышу было от силы лет пятнадцать. Высокий, щуплый он сжимал в руках самодельный арбалет, скорее даже самострел.
- И сабельку свою в сторону брось. Ну давай, давай. – лысый для острастки поднял топор.-Заруб…
-Рауль, а что здесь происхо.. -внезапно появился Клод. Рауль воспользовался секундным замешательством в рядах грабителей и выхватил палаш, висящий на поясе. В мгновении ока он оказался рядом с громилой и что есть силы рубанул клинком по лицу. Кровавый Хосе заорал так, что похоже и в Ресталье слышали его громовой бас и с булькающим звуком повалился на землю. Лысый сначала дернулся к Клоду, но увидел что произошло с главарем ринулся с топором наперевес навстречу обидчику Хосе. Но тут раздался выстрел. Громила рухнул в траву, не издав и звука. В руке Клода дымился пистолет.
-Вот и все. Остался лишь молокосос.- с улыбкой констатировал де Триста.
Малыш вообще не понимал что происходит, но все еще крепко сжимал в дрожащих руках арбалет.
-Отдай-ка мне это, парень. Зачем он тебе.- Клод сделал шаг к Малышу. Парень вздрогнул и разрядил арбалет. Стрела попала Клоду в плечо и он взвыл от резкой боли. Малышу оставалось только бежать, что он и сделал.
Рауль не медля подбежал к вещам, которые обыскивал Малыш, достал пару своих пистолетов.
-Рауль, он же еще молокосос, пускай бежит.- искаженным от боли голосом проговорил Клод.- Не надо.
Но Барна его не слушал. Спокойно прицелился. Замер. Выстрелил.

11 день месяца Фибулы.
Новая Иберия. Близ форта Сент-Фабиан.

  Все закончилось столь же быстро, как и началось. Несколько минут назад разбуженные грохотом выстрелов, криками и бранью джунгли снова затихли, погрузившись в вязкую ночную тишину. Факелы, костры, выверенные движения оцепивших стоянку солдат…, но уже понятно, что нападавшие не вернутся. Герцог Иберо еще с минуту слушал тишину, потом опустил перезаряженный пистолет, жестом приказывая своим людям собраться.
- Один часовой убит, двое ранены легко, вирго, - негромкий всегда очень спокойный голос. Хосе – немолодой и на вид очень серый человек, слуга, первый помощник, всегда, когда это может быть нужным, как тень пребывающий где-то за правым плечом герцога.
- Вижу, - кивок головой.
- Как они посмели? Напасть НА НАС? ЗДЕСЬ? – слова оруженосца Хесуса Катена нервно и слишком громко разорвали вновь наступившее безмолвие. Нарочитая презрительность, сквозившая в голосе, не могла скрыть тревожной дрожи.
- Это уари. Дерзко и глупо, - лениво констатировал Венсенте Коррес, разглядывая одно из застывших на земле мертвых тел.
  Дерзко? Да. Глупо? Зависит от того, каких целей эти люди хотели добиться. В том, что цели, и вполне определенные, были, Диего Иберо не сомневался. Лучшего времени и места для нападения и придумать нельзя. За пару часов до рассвета, в сердце давно захваченных Императорскими войсками земель. В такое время даже часовые уже слишком хотят спать, в таком месте они считают себя почти в безопасности. Идеальный расклад на то, что бы застать врасплох.
  Неучтено лишь то, что люди порой склонны учиться даже на чужих ошибках.
  Диего нахмурился и провел по лицу рукой, стараясь снять напряжение.
- Оказать помощь раненым и выдвигаемся. Четверть часа на все. Хесус, позаботьтесь о наших лошадях, - за тем, что все будет выполнено в точности, можно было не следить, Диего знал это наверняка.
- Все могло закончиться хуже, вирго.
- Нет. В этот раз мы были готовы. Но, я уверен, они придут снова. Остается вопрос зачем?
- Они, - Хосе с усмешкой кивнул на оставшиеся на земле тела дикарей, - увы этого нам уже не расскажут.   

12 день месяца Фибулы.
Новая Иберия. Сент-Фабиан.

  Золото, яркое слепящее, жестокое в своей щедрости, равное для всех и единственное настоящее в этом мире. Оно заливало все - небо, траву, легкую террасу и разбросанные на столе письма, слепило бликами на спокойной очень голубой воде. Диего закрыл глаза, но солнечный свет чувствовался и сквозь веки. Голоса людей, плеск воды, лошадиное ржание, голос Сент-Фабиана, прибрежного форта, последние годы выраставшего в город у него на глазах.
  Как часто герцог ловил себя на мысли, что почти любит все это. Думал об этом или же пытался сам себя в этом убедить? Семь лет на краю света, в богом забытых землях, семь лет постоянных споров с самим собой. Ссылка по собственному желанию, как нередко и невесело замечала в письмах мать. Зачем? Диего знал ответ, всегда один.... Гордыня.
  Она продолжала вести его вперед, становясь одновременно оружием и щитом, когда-то она заставила его покинуть Рунн и не позволила вернуться туда четыре года назад. Она всегда стояла рядом. Тенью. Чужими словами. Собственной волей. Каждым шагом вперед.

- Диего! – Эрмина выронила из рук стебель с темно-бордовым розовым бутоном, который мгновение назад пыталась вплести в почти готовый букет, карие глаза сияли радостным удивлением, - Когда ты успел вернуться?
- Не рада? – смех, читающийся и в голосе, и в глазах.
- Глупости, - напускная сердитость, не способная скрыть улыбки.
  Ослепительно красивая молодая женщина поднялась из-за стола на встречу герцогу для того, что бы Диего через мгновение заключил Императрицу, нет, в первую очередь свою сестру, в объятиях.
  Смех, слова, снова смех…. Это ложь, что радости бывает слишком много или она бывает не к месту, счастье не то чувство, которое стоит прятать. Их встречи всегда проходили, словно со времени с расставания не прошло и часу, но…
  Три года только на первый взгляд не изменили их обоих…. Всего три четверти часа рядом, короткое время, которого хватило понять, что после первой радости слова разбиваются как стекло о сталь, что знакомая улыбка прежняя, но уже не та.
  До Диего доходили слухи, слухи и непременное «все хорошо» в ее письмах… Конечно, он всегда предпочитал верить второму… не странно, ведь это проще. Проще не читать между строк, проще верить в то, что легче принять…. Но не видеть теперь Диего не мог, в конечном итоге они слишком хорошо друг друга знали.
- Эрмина, - его голос заставил императрицу прервать свой рассказ об одном из ее недавних приемов, для столичных художников. Карие с золотыми искрами глаза встретились с очень темным взглядом Диего, на губах угасала улыбка, - Неужели все и правда так, как говорят?
  Молчание продлилось не больше нескольких мгновений. Эрмина всегда отлично умела владеть собой, улыбка.
- Я не сочла нужным тревожить тебя.
  Как удар. Недоверие? Нет, только лишь признание собственного одиночества и воли.
- Я встречусь с Александром и...
- Ты не сможешь ничего сделать.
- Эрмина…
  Она снова улыбнулась, на этот раз тепло, и словно просяще коснулась рукой его груди.
- Мое место здесь, Диего, - очень тихо, глядя в глаза, - Оставайся в столице или возвращайся в Кастеллар. Здесь ты не сможешь ничего изменить.

  Город за воротами Шенбрунна встретил герцога Иберо проливным дождем. Тяжелые капли, лужи на мостовой, ручьи, стекающие с крыш, вода, словно стиравшая и те немногие краски, что могла себе позволить ранняя весна в этих землях. Диего никогда не любил Рунн, но сегодня город казался каким-то особенно серым и чуждым. Гнев, гнев на себя и заодно на весь мир - спрятанный, тщательно убранный под камзол с герцогской цепью, но упорно ищущий выход.
  Вечер. Дом графа Триста. Очередной званый ужин. Диего никто не ждет, но на фамилию Иберо в столичный особняк всегда формально приходит три приглашения. Мало кто в столице, за исключением Нортми и их вассальных домов может себе позволить не оказать сильнейшему дому юга подобную дань уважения.
  Сплетни, разговоры, танцы и матримониальные планы великих пап на своих многочисленных отпрысков, ничего интересного, но Диего, вероятно, просто искал повод отвлечься. Смешно, как быстро забывается, что значит быть герцогом и быть Иберо – преданные взгляды в глаза, заискивание и шепотки за спиной.
  Точно рассчитанная доля высокомерия, кивок хозяину дома, дающий понять, что гость ни в чем не нуждается, предпочитая развлекаться самостоятельно. Зал, свечи, золоченые портьеры, танцующие пары, наряды, сшитые лишь для того, что бы перекричать прочие – вся знать, деньги и грязь империи в изящной праздничной упаковке. Десятки знакомых лиц, среди которых Диего выбрал одно.
- Даже не надеялся увидеть тебя здесь.
  Почти шепот.  Высокая девушка в подчеркивающем стройную фигуру черном траурном платье, словно отгородившаяся от всех даже в этом зале, медленно обернулась на уже забытый голос, длинные белокурые волосы соскользнули за спину, обнажая полуоткрытые плечи. Диего поклонился, целуя тонкую белую руку, прежде чем встретился взглядом с хранящими невысказанный вопрос небесно-голубыми глазами.
- Я безмерно скорблю о моем кузене, - медленно произнес он, - Но еще больше я скорблю о твоей потере, дорогая.
  Агнесса Анфра, дочь графа и невеста ныне погибшего Фридриха Динштайна, чуть улыбается, но на ресницах слезы. Диего знал, они не высыхают уже два месяца, с тех пор как Агни впервые прочитала принесенное гонцом письмо о смерти ее жениха. Она всегда любила Фридриха, сильно, возможно даже гораздо сильнее, чем он заслуживал.
- Не понимаю почему, - вздох, платок поднесенный к лицу и почти сразу снова расправленные плечи.
- Все в воле господа, - пустые слова, когда нечего ответить, и ярость бездонно-голубых глаз в ответ.
- Нет, это было в воле Эстерада Флавио, - слишком громко, что бы это осталось незамеченным.
- Так приятно знать, что ко мне испытывают столь сильные чувства…
    Третий участник представления для первых особ Рунна не заставил себя ждать. Страд. Единственный сын герцога Флавийского, первый дуэлянт столицы, один из лучших фехтовальщиков Золотого выпуска, а так же самый самодовольный и кичливый слизняк, из той породы, что всегда поджимают хвост перед превосходящим его противником.
  Впрочем, сам Диего никогда не испытывал к флавийскому наследнику ненависти, только смешанное с брезгливостью презрение. Но гнев проснулся, и герцог внезапно понял, что спустит его с цепи почти с удовольствием. Рука потянулась к другой, медленно стягивая перчатку.
- Да, я ненавижу вас, - Агнесса почти выкрикнула это Страду в лицо.
- Как скучно, - флавиец усмехнулся, - Даже дуэль с вашим дражайшим Фридрихом и та была интереснее….
  Перчатка брошенная в лицо заставила Страда замолчать. Кто-то из хозяев ахает. Притворно. Им это только на руку, их дом и этот вечер будут вспоминать еще пару месяцев на всех дворцовых приемах. Пусть им.
- Завтра утром. На площади за корпусом, - медленно произнес Диего, усмехаясь в глаза, своему заигравшемуся противнику. Не ожидая его ответа, - Агнесса, вы позволите сопроводить вас домой?

  Дождь кончился под утро, и розовые лучи рассвета полосами пробивались в залы Артурианского храма сквозь стрельчатые окна. Диего медленно опустился на одно колено перед ликом Каспиана, шепча почти про себя:
- Прошу прощения у тебя, ибо грешен…
  Далекий звон колокола и чьи-то шаги.
  Молодая женщина, собранные под сеточку пепельные волосы, лицо, напоминающее своей правильностью и смирением один из когда-то виденных герцогом ликов святой Актавии. Она медленно опустилась на колени у алтаря в нескольких шагах, шепча свое. Странное чувство тревоги. Диего слышал, что она шептала, раз за разом повторяя «защити», потом поднялась и, осенив себя знаком, пошла прочь.
- В этом храме не просят защиты, дитя мое*, - спокойный голос священника где-то у выхода из зала.
- Это единственное, что у меня остается, когда нельзя защитить и что-то изменить самой...
  Шаги. Тишина.

  Хороший бой всегда похож на танец, за исключением того, что чувствам и эмоциям в нем места нет. Страд всегда неплохо держал шпагу в руках, и всегда был достойным противником, возможно, если бы он не был Страдом Флавио, этот поединок был бы даже приятен. Но это был треклятый флавиец, и Диего знал, что  победит. Потому что побеждал однажды, потому что сам Эстерад не уверен в том, что выстоит против герцога Иберо в этом поединке…. Неуверенность подтачивает мастерство.
  Ложный выпад. Страд не клюнул, но отступил чуть назад, проиграв герцогу пару секунд, которые и сам Диего потратил не менее глупо. Взгляд неожиданно привлекла невысокая девушка с пепельными волосами, застывшая сжав руки на груди чуть в стороне от площадки.
  Еще два удара, и Страд допустил ошибку. Шпага Диего коснулась его груди и замерла, оставляя наследнику Флавии жизнь и порез на камзоле.
- Я удовлетворен, - улыбнулся Диего, глядя в фиолетовые глаза своего врага.
- Значит так?
- Сегодня просто кто-то решил о вашей жизни за нас.

  Двое всадников покинули Рунн в тот же день на закате.
- Я решил возвращаться.
- Это верно, вирго, вы нужны Кастеллару.
- В Сент-Фабиан, Хосе.

  Здесь в Новом мире, за недели пути от старой Империи, за сотни миль от всех кто был когда-то дорог или ненавистен, Диего мог позволить себе раз за разом бесконечно доказывать на что способен.
  За последние пять лет Иберо здесь достигли большего, чем за полвека до этого. Золото, то самое что всегда холодно, зато его тяжесть можно почувствовать в своем кошельке, а не только видеть в солнечных бликах, отправлялось в Иберию галеонами, на побережье росли города, и пальцы Императорских (нет Иберийских!) войск все глубже зарывались в непроходимые джунгли этих земель. Шаг за шагом вперед.
  Был ли он горд этим? Да. Но достигнутого всегда бывает мало. Мало кому? Честь и слава дома Иберо… Диего усмехнулся… над собой.
  Если ничего не можешь изменить всегда проще уйти. Уйти, а после само собой найдется тысяча причин успокоить чем-то свою совесть… Проще всего сказать, что все это временно. Но время кончилось….
  Шаги. Диего открыл глаза, и обернулся к одному из своих офицеров и прежде всего другу, даже не кивком, взглядом предлагая сесть в свободное кресло.
- Так значит, герцог Иберо окончательно решил с отъездом? – Венсенте Коррес, казалось, был глубоко расстроен, - Здесь остается слишком много незаконченных дел.
- А там слишком много не начатых, - засмеялся Диего, - Я буду ждать от тебя писем каждую неделю и будет лучше, если в них не будет плохих новостей.
    Диего, чуть потянулся, сложил стопкой письма на столе, что бы они занимали как можно меньше места…. Коннлант, Иберия, Рунн – дурные новости о том, чего можно было избежать.
- Выпьешь со мною?
- За отъезд.
    Молчание. Темно-алое вино на дне тонкого стеклянного стакана. Жара и неподвижная ярко-голубая даль, где-то за горизонтом уже рождающая бурю.

*Артурианские храмы – храмы апостола Артура, воина-защитника, поскольку воину не пристало просить для себя защиты, принято, что в храмах Артура просят сил или каются перед походами или сражениями.

Ночь с 30 числа месяца Фибулы на 1 число месяца Полотна. Рунн. Дворец.

    Нет более жестоких созданий в этом мире, чем дети.
    Александр - ребенок. Большой, избалованный, ни разу не поротый родителями ребенок, который не знает слова «нет» и всегда берет то, что ему хочется, просто потому, что так его научили. Дети требуют заботы и внимания, но их нужно еще и воспитывать, а воспитывать Александра было некому. Некому было вызволить его из клетки беззаботного детства и раскрыть глаза на взрослый мир. Поэтому красивый золотоволосый мальчик продолжал свои жестокие игры – сначала были деревянные солдатики и куклы, потом в ход пошли настоящие армии, красавицы и красавцы, которых можно было наряжать в самые роскошные туалеты и обвешивать украшениями, но игры остались теми же, только вместо сломанных игрушек за Императором Руннской империи тянулся шлейф сломанных людей. Игры были теми же – совсем детскими и поэтому самыми жестокими.
    Никола Нортми был для Александра очередной игрушкой, но сам капитан Императорских гвардейцев так не считал. Однако, мнение маркиза Нортми всегда оставалось при нем. Ни к чему рассказывать всем то, что прячется в твоей душе. Во-первых, люди все равно предпочитают видеть и знать только то, что хотят, во-вторых, прячущееся в душе капитана могло испугать самых отчаянных смельчаков, ну и, в-третьих, Николе просто не было дела до того, что думают о нем люди. Усмешка медленно коснулась четко очерченных мужских губ, и маркиз Нортми поднялся из удобного кресла, рука его тронула черную ленту в волосах, на плечи упал золотой водопад, серые глаза раскрылись в темноту подыхающей ночи. Капитан поставил пустой бокал на стол и погасил одинокий светильник. Он редко бывал в покоях, отведенных ему во дворце. Спать он предпочитал в объятиях своей любовницы графини Эсте или аскетичной обстановке спальни в родовом доме Нортми, во дворце у него были другие занятия. В Шенбрунне некогда было думать о сне и отдыхе. Мужчина решительно стряхнул наступающую усталость и взял со спинки стула камзол. Черный шелк с неприметной белой вышивкой, как влитой обтянул сильное тело, пальцы быстро пробежались по серебряным пуговицам, пряча внутренний мир Николы в панцирь формы капитана императорских гвардейцев. Быстрым движением он снова стянул волосы в хвост и взял перевязь со шпагой, из дверей, изукрашенных резьбой с забавными мишками – родовым гербом Нортми, вышел уже совсем другой человек. Человек не из плоти и крови - из стали.
    Эхо решительных шагов разносилось по бесконечным коридорам и комнатам дворца, распугивая всякую прелестную живность, вроде пауков, тараканов и крыс, обитающих в цитадели правителя. Особенно двуногую. У дверей Императорских покоев Никола остановился. Двое гвардейцев вытянулись перед своим капитаном в струнку. Стальные глаза провели беглый осмотр подчиненных, вызывая у тех нервную дрожь, но ребятам сегодня повезло, Никола промолчал, без стука или предупреждения толкнул дверь и вошел в спальню Императора. Комната тонула во тьме и пустоте. Там никого не было.
    Должно быть ему стоило испугаться, начать рвать волосы на голове и с дикими воплями метаться по Шенбрунну, ища подопечного. Никола поступил так, как ему подсказала логика - спокойно вышел из покоев и направился к Малому Тронному залу. Сцена с гвардейцами повторилась. Ощущение дежавю царапнулось в сознание, и было отброшено решительным жестом капитана, указавшего одному из подчиненных на грязные сапоги.
    - Наряд вне очереди.
    - Виноват, но…
    - Два наряда. – И даже не глянув на гвардейца, абсолютно уверенный, что любое приказание будет исполнено беспрекословно, он распахнул высокие двери, ведущие в зал.
    Судьба – испытание слабых, сильные не верят в предопределенность. Они сами творят свою судьбу. Никола был самокритичен, но причислял себя ко вторым. Судьба, похоже, придерживалась другого мнения, как мог понять маркиз из ее выходок. Впрочем, старая карга могла свихнуться, общаясь с людьми и развлекала свой больной разум, как могла. Капитан Императорских гвардейцев совершенно спокойно прикрыл за собой двери и ровной поступью направился вперед. Шаг его не сбился ни разу, пока он шел по сумрачному залу к телу, лежащему поперек ступенек, ведущих к трону. Зал, освещенный всего несколько часов назад светом причудливых светильников и сверкавший во всем великолепии, сейчас стал темным и неуютным. Крадущиеся тени бежали за маркизом Нортми, плетя на полу затейливый рисунок, скалились черной пастью ночи и, казалось, даже смеялись в тишине, не нарушаемой ничем, кроме гулкого эха шагов. У подножия разломанного трона Никола остановился. Стальные глаза пробежались по осколкам, засыпавшим весь пол и по совершенному лицу, которое не смогла обезобразить даже смерть. В том, что Император всея Руннской Империи мертв, маркиз Нортми почему-то уже не сомневался. Для порядка он наклонился, и изящные пальцы поднесли к приоткрытым губам монарха маленькое зеркальце, взявшееся неизвестно откуда. Гладь зеркала осталась девственно чистой. Рука капитана непроизвольно потянулась к лицу своего бывшего властелина, и он почувствовал, что тело еще теплое. Значит, смерть пришла совсем недавно. Никола выпрямился, какой-то миг он просто стоял и смотрел в наступающие за окном серые рассветные сумерки, а подыхающая ночь смотрела в его стальные глаза. Потом он расхохотался.
    Утром первого числа месяца Полотна маркиз Никола де Нортми, капитан императорских гвардейцев стоял над телом мертвого ребенка и смеялся. Искренне, без злобы или торжества. Искренне, как может смеяться другой ребенок, одержавший первую в своей жизни победу. Когда он успокоился, на лицо вернулась привычная маска невозмутимости, только в уголках губ все еще играла усмешка. За окном раздался перезвон - это на Часовой Башне. Шесть часов… Сейчас должен смениться караул, очень кстати. Никола повернулся и быстро пошел к дверям, распахнув их, он столкнулся нос к носу со своим адъютантом – Эстебаном Барной и шестью другими гвардейцами. Двое из них сегодня сторожили покой Малого Зала. Никола посмотрел на них и спросил:
    - Кто последний выходил из Зала сегодня?
    - Вы, Ваша Светлость. – Последовал тихий, но четкий ответ. Гвардейцы чувствовали, что что-то не так.
    - Кто-нибудь был тут после меня?
    - Никак нет, Ваша Светлость! – Ответил другой караульный.
    - Хорошо. – Маркиз кивнул, как будто другого ответа и не ждал. - Арестуйте их. – Это он бросил уже четырем новоприбывшим. Приказ был исполнен. Никто даже не попытался возразить – люди Николы привыкли доверять своему командиру, они верили в него, как, быть может, не верили в самого Каспиана. – Ты, - маркиз кивнул одному из гвардейцев. – Найди Андрэ и Базиля Кламора, пусть немедленно вытащат себя из кровати и идут сюда.
Гвардейцы отправились исполнять поручения, арестованных увели. У дверей Малого Тронного Зала остался лишь Никола и Эстебан Барна. Он с интересом и легкой усмешкой наблюдал за происходящим.
    - Тебе смешно? – Спросил капитан, бросив взгляд на юношу.
    - Да, это забавно. – Не стал отрицать Барна.
    - Смешно… - Протянул Никэ, пробуя это слово на вкус. – Сегодня ночью умер Александр, Эст. Это смешно? – Снова спросил он.
    Виконт Эрсе все-таки вздрогнул. Но очень быстро справился с собой, усмешка слетела с его губ, однако, заговорил он уже абсолютно безразличным голосом:
    - Плакать я не буду. – Никола усмехнулся про себя таким словам.
    - Я тоже, поверь мне. – Воцарилось молчание. Потом капитан заговорил опять. – Сейчас здесь начнется представление, которому позавидует любая труппа уличных актеров. Как же противно…
    - Придется играть, милорд. – Не поймешь, что прячется в голосе Эста – насмешка или он абсолютно серьезен.
    - Придется. – Кивнул Никола. – Утром, часов после десяти отправишься к Сандре Де Ла Прад, сообщишь ей «трагическую» новость и будешь при ней. Головой за девушку отвечаешь! Меня, скорее всего, арестуют, так что сам я не смогу. – То, как спокойно он говорил о своем аресте, должно было трогать, но вокруг никого не было, кроме Эстебана. - До этого найдешь кузена и пошлешь к Элен… Она тоже должна знать. – Глаза маркиза на миг закрылись. В коридоре послышались шаги, а вскоре появились Гвардейцы, кроме Кламоров к залу приближалось еще с десяток человек.
    - Никола, что случилось? – Такое пренебрежение субординацией могло бы дорого стоить наглецу, но не в гвардии Николы Нортми, ни в такой ситуации и для кого-то другого, но не для одного из приятелей.
    - Император мертв. – Веско и прямо. Всего два слова, без лишних «как бы тебе сказать, чтобы не соврать» и «видишь ли, так легли звезды, что именно сегодня просто не день Императора».
    - Как? – Гвардейцы тоже не стали впадать в панику.
    - Пока не знаю. Это не нам решать… - Никола задумался на минуту. – Базиль, ты отправишься к моему отцу. Сообщи, что случилось. Андрэ, ты найди канцлера. Жиль, ты к кардиналу Рунна. Церковники тоже не упустят своего, кроме того, Руиз производит впечатление умного человек. Остальным пока незачем знать. Ты, ты и ты – охраняете Зал. Чтобы ни одна ползучая тварь туда не попала. Всем все понятно?  - Раздался гул положительных ответов. – Тогда исполняйте.
    Люди разошлись. Остались только трое караульных и Эстебан, который по-прежнему стоял в стороне.
    - Ты тоже пока свободен. Не забудь о моих словах.
    - На память пока не жалуюсь, - бросил виконт Эрсе и ушел.
    Никола против воли усмехнулся. Выпороть бы парня за наглость, но маркиза-то самого никогда не пороли… А вон жив пока и даже не наткнулся на чью-нибудь шпагу. Впрочем, это другим стоило опасаться его шпаги. Надо будет дать своим юным подопечным пару уроков фехтования, чтобы потом на него не повесили еще и смерть какого-нибудь юного «поросенка». Капитан вновь направился в зал, прошел к трону, опустился на ступеньки и стал ждать.
Воспоминания прошлой ночи обрывками старых любовных писем кружились вокруг. Переплетенные в самом древнем танце жизни тела, перепутанные руки, ноги и глаза, смотрящие в глаза вовсе не тех, кто тебя ласкает, потому что слишком много глаз, слишком много тел… Слишком много ласки и страсти и все это не настоящее. Он знал это, но уже ничего не мог поделать, это было частью его жизни. Настоящую страсть он искал за стенами дворца, здесь была игра, опасная, будоражащая кровь игра с очень высокими ставками. Впрочем, как и всегда были исключения, но о них он старался не думать – потому что даже мысли, облеченные в конкретные слова, здесь могли стать оружием против него – такой роскоши он себе не позволял. Вчерашняя ночь ничем не отличалась от сотен предыдущих, что же могло сбиться в хорошо настроенном механизме игр Александра? Кто посмел бросить вызов помазаннику Божьему на земле? Кто это был?... Никола, пожалуй, отдал бы сейчас очень многое только за то, чтобы узнать имя. Если оно было. Быть может на небесах или в преисподней проснулся сам Каспиан, а может, снова сыграла шутку с людьми Судьба?
    Александр – ребенок. Но взрослые иногда в порыве гнева могут убить свое чадо слишком сильным, не рассчитанным ударом, если оно особо жестоко мучает пойманную птицу или котенка. Император больше не будет мучить никого. Александр – всего лишь ребенок. Александр был ребенком, поправил себя Никола и снова рассмеялся.
    Утро он встретил рядом с телом мертвого Императора.

Фрост. Осколок.
26 день месяца Фибулы.
   
    Холодный и очень светлый кабинет, серебристые с белым кантом шторы, чуть более темная обивка стен, книги, и тяжелый полукруглый стол у окна. Отсюда Первый тан управлял своими землями, здесь принимались важнейшие для Фроста решения, выстраивались планы и писались письма. И именно в этом кабинете Рой принимал людей, с которыми желал говорить с глазу на глаз.
- Ты прибыл очень вовремя, Бранд. – Рой поднялся из-за стола, пожимая вошедшему Тану Ирра руку, - Нам есть, о чем поговорить. Хотя уверен, что и ты приехал не только для того, что бы поздравить нас с Новым годом.
- Да, это так.
  Рой молча кивнул. Две пары глаз, холодность стали, спокойствие и сила. Так смотрят друг на друга два волка одной стаи, охотящиеся вместе, но не забывшие что каждый в итоге отвечает за себя сам, почти чужие, и вместе с тем состоящие в родстве большем, чем может дать даже кровь.
- Мне нужно официальное разрешение на использование Фростийских войск для подавления мятежников в Ирре, - Буревестник опустился в кресло напротив Роя.
  Первый Тан какое-то время молчал. Он не знал, что подвигнуло Тангбранда Айса пересмотреть свои взгляды по поводу «Черных ласточек», прежде Буревестник просто предпочитал не обращать на нее особого внимания, но такое решение всецело устраивало Роя. Заставить весь этот сброд, усердно играющий в борцов за свободу, принять волю и власть Фроста можно только силой. Простым людям, в конечном итоге, наплевать, кто стоит у власти, если их дома в безопасности и налоги не слишком обременительны. Поэтому волнения в Ирре будут продолжаться ровно до тех пор, пока не будут повешены их высокопоставленные зачинщики. А уж в том, что Буревестник точно знает, кого вешать Рой не сомневался.
  «Ласточек», вероятно, подкармливают флавийцы. Куда уж им так шуметь, не заручившись денежной поддержкой дражайшего Евгения. Фрост не может позволить кому-то создать Северу проблему подобную той, что сейчас старательно раздувается для Иберо в Коннланте.
- Я подпишу соответствующие указы, - наконец произнес Рой, - Необходимо, что бы к следующей зиме эта проблема была забыта. И я не слишком расстроюсь, если род Норн постигнет череда трагических случайностей, - губ Первого Тана коснулась улыбка и тут же растаяла, не отразившись в глазах, - Но все это летом. Сейчас ты нужен мне в Осколке, Бранд.
- Вижу, не я один привез сюда новости, - Буревестник улыбнулся, - И чем мое присутствие так важно Тану Фроста?
- Ряд причин. Я хочу, что бы ты прочел кое-что.
  Рой вытащил из ящика стола листок очень белой, исписанной ровным подчерком бумаги и протянул его Буревестнику, - Это от Алисы Иберо.
  Буревестник читал молча. Он, конечно, не менее самого Роя сознает, что предложение изложенное в коротком и подчеркнуто дружелюбном послании может создать сильнейший в империи альянс, а может и напротив раз и навсегда лишить север позиций в слишком многих сферах. Тут важно правильно разыграть партию. И, кроме того… Тори. Как бы выгодно не было предложение Иберо, стоит не раз взвесить все, прежде чем принимать его.
  В руку ткнулось что-то влажное. Собачий нос, очередная безымянная псина из тех, что появились в Осколке вместе с Верденией. Первый тан уже давно не удивлялся тому, как эти странные снежные звери незамеченными проскальзывают в любое помещение, уж сколько раз их гоняли и из спален и кабинетов. Но раздражения не было, пальцы Первого тана зарылись в длинную белую шерсть большого снежного зверя. Чувствуя эту немудреную ласку и видимую благожелательность хозяина, пес сел рядом, уложив узкую голову на его колени.
- Очень смело с их стороны, Алиса не может быть в нас уверена, - наконец произнес Тангбранд, возвращая письмо, - Но в случае твоего согласия, у Иберо решится сразу несколько проблем, и они смогут улучшить свои позиции, пошатнувшиеся после смерти Энрике, впрочем, как и Фрост укрепить свои.
  Рой медленно кивнул. Он знал это все. Знал, что в случае заключения этого союза, вернуть северу Коннлант будет более чем непросто, знал, что слишком многие в Империи захотят не дать сбыться задуманному, знал все… и вместе с тем ни мог не видеть, сколько возможностей дал бы этот шаг.
- К тому же Нортми всегда были нашими союзниками. Не думаю, чтобы им понравилась эта идея, - Буревестник усмехнулся, вызвав ответную улыбку Первого тана.
  Где были эти честные «союзники» Нортми, когда Колды не без помощи Флавио рвали север на части шесть лет назад?
- А в целом?
- В целом, я бы принял это предложение, - снова глаза в глаза, сталь о сталь, - Но думаю тебе не нужно было мое мнение, что бы принять решение.
- Я желал убедиться в его правильности еще раз.

  Комната Виктории почти не отличалась от иных покоев в замке, разве что Катерина всегда заботилась привнести в северный быт своей дочери, хоть каплю тепла и сказки. Возможно, поэтому гобелены на стенах отличались чуть большей яркостью, летом на столике у кровати всегда стояли цветы, и тяжелые шкуры, давно ставшие одеялами и обшитые изнутри атласом, все еще напоминали распластавшихся в прыжке диких зверей.
  Рой вошел незамеченным и ненадолго остановился в дверях, наблюдая за сестрой. Виктория вышивала, увлеченно рассказывая о чем-то сдержано улыбающейся матери, пожалуй, слишком увлеченно, что бы при этом замечать что-то в двух шагах от себя. Катерина опомнилась первой.
- Тан, - опущенные глаза. Последняя и самая тихая из жен отца порой напоминала оживший памятник смирению. Рою иногда казалось, что эта женщина опасается его едва ли не больше, чем некогда своего мужа.
- Доброе утро, Рой, - широко раскрытые в мир голубые глаза Виктории, напротив, всегда были ему рады.
  Первый тан чуть кивнул и улыбнулся сестре:   
- Тори, ты уделишь мне четверть часа твоего времени?
- Конечно, брат, - в голосе читается смешанное с удивлением любопытство.
- Катерина, - Рой выжидающе посмотрел на женщину, и она поспешила оставить их одних.
  Рычание в дверях. Собаки появились в Осколке куда позже Катерины, но она до сих пор оставалась одной из немногих людей, которых эти звери не желали принимать. Женщина испугано прижала руку к губам, медленно прикрывая за собой дверь, но белое животное даже не подняло головы.
- Белая не любит маму, - немного грустно произнесла Виктория.
- Они чувствуют страх. Страх и не более, - спокойно произнес Рой, - Тори, я хочу что бы ты внимательно послушала меня.
  Виктория и не вздрогнула, только улыбка сошла с лица, светлые глаза не отрываясь смотрели на брата. Маленькая принцесса Севера, как называл ее Дирок Прад, Котёнок, всеми любимая сестренка Первого Тана, проводящая свои дни в одной ей ведомых мечтах – она не менее Фрост, чем решившая остаться в Лисьем после войны Хельга, или Буревестник, или он сам, даже если это пока скрыто от большинства глаз.
- Диего Иберо, герцог Иберии и наместник Юга просит твоей руки, Тори.
- Моей? Но…, - девушка недоговорила, все то же удивление быть может тронутое легким непониманием.
- Это позволит заключить очень важный для Фроста союз с южным домом, Тори. Мы до сих пор ослаблены после войны. Северу нужен этот альянс. Точно так же как он нужен и югу.
- Рой…
  Первый тан осторожно взял руки сестры в свои.
- Мне нужно написать письмо с ответом, Виктория. Я бы очень хотел, что бы он был положительным, Котёнок. Но сказать это окончательно можешь только ты, и никто больше.
- Иберия, - медленно произнесла Тори, словно пробуя это слово на вкус, - Это очень далеко.
- Да, далеко, - не стал спорить Рой, - И там все иначе. Поэтому я хочу, что бы ты подумала и решила. Сейчас. 
  Голубые глаза в тени темных ресниц, лишь только на мгновение отразившие неуверенность смешанную с легким испугом, и тонкие девичьи пальцы на столь же краткое время сжавшиеся в кулачки в руках старшего брата. Потом на побледневшем лице Виктории вновь появилась немного робкая улыбка.
- Если это нужно тебе и Фросту, я соглашусь, - медленно произнесла она, глядя брату в глаза.
- Хорошо, - Рой кивнул и обнял сестру.
  Долг перед домом, он у каждого свой.
- Я хочу, что бы вы с Катериной позаботились о твоих нарядах, Тори. Мы скоро поедем в столицу, и моя сестра не должна там ни в чем нуждаться.
  Виктория кивнула и постаралась, как можно увереннее улыбнуться. Рой осторожно поправил выпавший из ее простой прически светло-русый локон.
- Ты у меня умница, я горжусь тобой.
  Первый тан улыбнулся и покинул покои сестры, оставив Котенка наедине с ее мыслями и пушистой белой псиной уже успевшей примоститься у ее ног.

30 день месяца Фибулы.
Фрост. Осколок.

    Белая вспышка молнии разрезала небо пополам, на мгновение, выхватив из ночной темноты линию прибрежных скал, беспокойную воду и клубящиеся седой сталью небеса. Гроза… столь редкая во Фросте в это время года, когда зима еще и не думает уступать свои права.
  Высокий широкоплечий мужчина неподвижный настолько, насколько бывает лишь камень или хищник, замерший в ожидании добычи, молча вглядывался в бушующую за тонким оконным стеклом стихию.
  Вердения вошла бесшумно, и Рой скорее просто почувствовал, чем услышал ее появление. Про эту немолодую, но сохранившую исконно северную красоту женщину и ее собак ходило едва не больше сплетен, чем про самого Тана. Ведьма, знахарка. Пустое. В первую очередь Рою порой просто нравилось ее слушать.
- Боги гневаются, - негромкий и мягкий голос Вердении всегда казался почти ласковым.
    Еще одна вспышка, и в этот раз реальность содрогнулась от раскатов грома. Дождь хлынул сильнее, словно стараясь пробить стекло и бросить бурю в наполненный покоем кабинет.
- Это гнев бессилия, - губ Владыки севера коснулась тут же растаявшая усмешка, - Ибо боги не могут противопоставить людям больше ничего кроме этой ярости.
    Вердения кивнула, усаживаясь в глубокое кресло. И кабинет надолго поглотила столь привычное для залов Осколка безмолвие, разрываемое лишь плачем грозы за окном.
- Люди более не слушают своих богов…, - наконец с печальной полуулыбкой продолжила Вердения, - И совершают ошибки….
- Зато теперь мы вольны сами делать выбор.
  За окном в который раз сверкнула молния. Где-то завыли собаки.

30 день месяца Фибулы. Иберия. Кастеллар. Замок семьи Иберо.

    Утро разбилось об окно вдовствующей герцогини Иберо брызгами солнечного света и стукнулось почтовым голубем. Женщина проснулась мгновенно, выскользнула из огромной кровати, совершенно не стесняясь своей наготы, подошла к окну, распахнула ставни, впуская теплые пальцы солнца в комнату, и поймала птицу. Быть самой собой, такой, какая есть – этому Алису научили иберийки. Смеяться, когда хочется веселиться и плакать, когда хочется грустить, но самое главное – оставаться самой собой. Усадив птицу в специальную клетку и насыпав в кормушку горсть зерна, герцогиня Иберо накинула халат, расшитый цветками апельсина, опустилась в удобное кресло у небольшого стола и развернула маленький свиток. Когда она прочитала написанное там, алых губ коснулась мимолетная улыбка. Женщина вздохнула, свернула свиток и прижала ладонь ко лбу.
    - Играем, номены и номени… Играем! – Вести с Севера подоспели вовремя. Пока Тони здесь… Но стоит ли посвящать его в то, что задумала вдовствующая герцогиня Иберо, не окажется ли так, что он окончательно разочаруется в своей «Алистинье». С другой стороны, мнение дяди наверняка может оказать сильное влияние на Диего, а если Антонио будет на ее стороне…
    Алиса опустила голову на спинку кресла и закрыла глаза. Как пусто и одиноко. Все идет так, как задумано. Рядом дорогие и любимые люди, а хочется выть волком… И так каждый раз, когда возвращается Тони.

    Дверь спальни Ее Императорского Величества распахнулась, и в комнату ворвался смерч в темно-синем платье. Смерч был упрятан в девичье тело. Пролетев от двери до любимого кресла Императрицы, этот ураган замер на мгновение перед Екатериной – женой императора Константина, в огромных глазах сверкали слезы, ресницы дрожали, ротик был приоткрыт. Алисия-Августина Динштайн, любимая фрейлина Ее Величества смотрела на свою госпожу и лучшую подругу и дрожала всем телом. То ли это был гнев, то ли страх, то ли просто бессилие, а, скорее всего, все вместе взятое.
    - Като, они выдают меня замуж! – Черноволосая девушка, так бесцеремонно ворвавшаяся в покои правительницы Руннской Империи, упала на мягкий ковер у ног золотоволосой девушки и заплакала, уткнувшись в колени той.
    Тонкая рука легла на ее голову, гладя темные волосы.
    - Алисия, не плачь. Расскажи мне все по порядку. – На лице Императрицы мелькнула чуть грустная и в то же время обнадеживающая улыбка.
      Алиса подняла глаза на подругу и посмотрела на нее, как щенки смотрят на своих хозяев…
    - Я не хочу, не хочу. Я хочу быть свободной!
    Императрица помогла Алисе подняться и сесть в соседнее кресло.
    - Замужество не отнимет у тебя свободы, если она спрятана у тебя в душе.
    Алиса вдруг устыдилась своей слабости – ведь сама Като была выдана замуж в пятнадцать лет и принесла себя в жертву благополучию и процветанию семьи. Она не плакала и не жаловалась на свою участь, а стала настоящей Императрицей, достойной поклонения и восхищения. Что и получила в избытке при дворе. Любимая фрейлина императрицы хорошо помнила - как увидела Екатерину в первый раз. Стройная светловолосая девушка в ужасно тесном, как догадывалась Алиса, платье цветов правящей фамилии, с величественным и непроницаемым выражением лица шествовала под руку с мужем через строй придворных, приседавших перед ними, как травяное море под порывами ветра. На нее хотелось смотреть, ее хотелось любить, ей хотелось служить и быть преданной, чтобы хоть немного снять тяжесть слова «Императрица», произносимого в адрес этого небесного создания с придыханием, благоговением, злобой или ненавистью. Так Алиса стала фрейлиной Екатерины.
    - А как же любовь, Като? – Тихо спросила девушка, поднимая свои заплаканные глаза на старшую подругу.
    - Любовь?... Она придет, Алисия, главное верить в нее.
    Алиса Динштайн верила в свою госпожу, и этого было достаточно. Поэтому через месяц она оказалась на юге Империи в качестве невесты наследника герцога Иберо. И встретила свою любовь.

    Кто мог подумать, что нежеланный брак принесет желанную любовь, вот только избранником девичьего сердца станет совсем не муж. Но зачем вспоминать о прошедшем. Прошлогодние цветы не будут цвести вновь. Алиса поднялась и подошла к вазе, наполненной нежными бутонами – на ночь цветки закрылись, спрятались от тьмы и холода, которого, впрочем, в Иберии почти не бывало. Проведя пальцами по нежно-лиловым лепесткам, Алиса вспомнила вечер возвращения Адмирала. Тихий семейный вечер…
    Антонио рассказывает историю их с Диего приключений, Беатрис, быстро уставшая от подробных описаний, спит, положив голову на колени матери. Сама Алиса, откинувшись в кресле, внимает словам Адмирала, ловя каждое слово о сыне. Фернандо, как всегда, где угодно, но только не со всеми. Мир и покой. Недостижимое счастье. Настоящая семья.
    Ложь, все ложь.
    «Герцог Иберо… Герцог Иберо вернулся!...»
    Как часто она слышала эти слова за годы своего замужества. Герцог Иберо – центр ее жизни, ее существования. Алиса с удивлением посмотрела на изорванный в клочья бутон в своих руках. Какое преступление. А как еще можно назвать с ее стороны проявление слабости – только преступлением. Впрочем, в своей спальне можно, здесь нет лишних глаз, которые смогут выдать ее страшную тайну. Дворянка, принадлежащая к одному из Великих Домов Рунна, должна быть олицетворением силы воли, чести, скромности, благости, заботливости, покорности, верности и еще длинного списка добродетелей, но первым пунктом в этом списке стояла сила воли – непоколебимая, твердокаменная, непробиваемая. Ты можешь хоть выть в голос, если хочется, но только наедине с собой. Реви, ори, топай ногами и юродствуй, сходи с ума и умирай, но за закрытой дверью. На людях ты образец, пример, эталон – все что угодно, только не живая женщина из плоти и крови. Ты жена и мать, ты советница и опора, ты тень и отражение. Ты все и ты никто.
    «Герцог Иберо… Герцог Иберо вернулся!...»
    Не слова из прошлого, а крик за окном. Сердце матери, наконец, вернуло женщине разум, и она поняла, что это не ее муж вылез из своей могилы, чтобы призвать ее к ответу за недостойное поведение, а вернулся ее сын. Алиса подбежала к окну и почти наполовину высунулась на улицу. Огромные ворота в стене, окружавшей замок герцогов Иберо, медленно и натужно раскрывались, в них рвались лучи взошедшего над горизонтом солнца, а следом за ними во двор влетел всадник на золотистой лошади.
    - Диего… - Задушила свой крик Алиса, прижав руку к губам и сжав зубы на нежной коже – до крови. Эталон, образец, пример… Быстро отпрянув от окна, пока ее кто-нибудь не заметил, герцогиня Иберо замерла посреди своей спальни. Десять вдохов. Десять выдохов. Сердце все равно билось слишком быстро. Она подавила в себе желание, наплевав на всё, броситься вниз и заключить сына в объятия. Нет, не такой была Алиса-Августина Иберо. Она, не спеша, подошла к шнуру, позвонила и стала ждать служанку. Виолета появилась почти мгновенно, глаза ее возбужденно горели, щечки разрумянились. Она уже знала о возвращении хозяина, как будто это ее возлюбленный вернулся после долгого отсутствия – подумала про себя Алиса, но тут же одернула себя. Не зачем становиться стервой – девочка ни в чем не виновата. Виолета, наткнувшись на непроницаемый взгляд герцогини, убрала глупую улыбку с лица.
    - Вы звонили, миледи?
    - Да. Я хочу принять ванну, а ты пока приготовь мое платье.
    - Какое платье Вы желаете сегодня одеть, Ваша Светлость? – Пересилив себя, служанка добавила. – Повседневное?
    В глазах Алисы заиграли лукавые бесенята.
    - Нет. Достань мое любимое.
    На лице Виолеты снова заиграла улыбка, она понимающе посмотрела на свою госпожу и побежала выполнять задания.
    Прошел не один час, прежде чем Алиса собралась и привела себя в порядок. За это время все эмоции уже давно были спрятаны глубоко внутри, глаза снова стали спокойными, а в груди стало тихо. Иногда очень удобно быть герцогиней - это позволяет вам потратить пару часов на одевание. Но вот последний локон лег на свое место, последняя складка на платье была разглажена, а на лице появилось знакомое всем выражение умиротворенности. Тронув дверь, вдовствующая герцогиня Иберо прокляла свои предательски дрожащие руки, но с высоко поднятой головой прошла к лестнице и стала спускаться вниз. В большом зале, служившем в замке холлом, царил хаос. Слуги и какие-то незнакомые люди носились туда, как будто с минуту на минуту наступит как минимум конец света. Слышались ругательства и смех. Замерев на верхней площадке, женщина одним взглядом окинула всю живописную картину, в которую вверг родовой замок ее сын. Всего лишь своим возвращением. Вдруг глаза ее выхватили из толпы знакомую фигуру, и все остальное исчезло. Остались только две пары глаз. Мать и сын.
    Диего точно также, казалось, не мог насмотреться на Алису. Герцогиня Иберо совсем забыла - какую прекрасную картину сейчас представляла она сама, ведь колдовала над ней несколько часов. Время пощадило черноволосую красавицу, оставив ей гладкую кожу, такие же темные и густые, как в молодости, волосы и такие же живые глаза. Стройная фигура была затянута в алое платье, расшитое золотой нитью. Живое изваяние. Каменная роза. Наконец, Диего сорвался с места, взлетел по лестнице и оказался в объятиях матери, или это она в его… Какая разница, если теперь и она, и он были дома.

29 число месяца Фибулы.
Брамер. Дом князей Торнхейм.

Сегодня судьба не была благосклонной. Она шла мимо. Фон Хирш склонил голову. Ему хотелось ни столько поприветствовать дочь своего сюзера, сколько скрыть чувства обуревающее его. Ногти впивались в ладони, но на лице не дрогнул ни один мускул, поклон скрыл лихорадочный блеск глаз. Окружающие были бы в шоке, если б смогли заглянуть в душу барона. Четыре года. Четыре года одной и той же «болезни». Он умело скрывал симптомы. Каменный барон. Какая насмешка. Фридрих Карл никогда не придавал значения чувствам. Он не испытывал страстей. Любовь для него была химерой. Но четыре года назад столкнувшись с семнадцатилетней Кларисией Торнхейм, увидев за её хрупкостью огонь, волю, ум, он потерял покой. Пламя, разгоревшееся в сердце, грозило сжечь его без остатка, но он справился с собой. Только железная воля и характер помогли там, где не спасали ни умерщвления плоти, ни посты, ни многочасовые молитвы. Сначала было тяжелее всего: хотелось её видеть, говорить с ней. Но он был не свободен, верен своим принципам, своей жене и сюзерену. Он проклинал небо за это непрошенное чувство, которое рвало на куски сердце. Потом смирился. Бог посылает нам ровно столько испытаний, сколько мы сможем выдержать. Теперь он избегал её, но нечаянных встреч было не избежать. И тогда на лицо ложилась маска, и он боялся даже проводить стройную фигуру Клары глазами.
Она ушла. Не взглянув на него и не ответив на поклон даже кивком головы. Фридрих Карл знал, что будет с ним дальше. Сначала он вернется домой. Потом на заднем дворе ни один час будет петь сталь до тех пор, пока младший сын и Гийом не станут падать от усталости и его собственная одежда не станет мокрой от пота. Потом до поздней ночи он будет изнурять свой ум, как изнурял тело. Пока мозг не откажется воспринимать бесконечное количество отчетов, писем, прощений. А потом он будет сидеть с бокалом вина у камина, и только тогда всплывет эта встреча. И он будет вспоминать каждый миг, каждую складку на её платье, сколько шагов ей понадобилось, чтоб скрыться за дверью, что она держала в руках… Он будет это вспоминать до умопомрачения, а потом на бумагу лягут строки такие же непрошенные и незваные…

Я вас люблю так, как любить вас должно:
Наперекор судьбы и сплетней городских,
Наперекор, быть может, вас самих,
Томящих жизнь мою жестоко и безбожно…

А после бумага будет корчиться в огне, унося свидетельство его слабости, его «болезни», его любви. Он размешает остатки. Увидит, как обернутся пеплом последние строки:

…Я мог бы вас любить глухим, лишенным зренья.
Я вас люблю затем, что это - вы!

Но это будет потом, вечером. А сейчас ему предстояла встреча с князем.