Тридцатилетняя война Опции

[Всадник]

А вот тоже интересная статья. Мы, правда, до этого не дошли, и надеюсь не дойдем... Это как альтернативный вариант...

Тотальная война 1618-1648: насилие и выжженная земля

Тридцатилетняя война (1618-1648) стала первой общеевропейской войной, в которую оказалось втянуто большинство народов и государств, расположенных от габсбургской Испании на западе до Московского государства на востоке. Несмотря на то, что война велась под религиозными лозунгами, ей, как и любой другой из войн, сопутствовали разбой, насилие, мародерство, бесчеловечность и жестокость по отношению к противнику, военнопленным и мирному населению. Все худшие черты человеческой натуры проявились и получили развитие в годы непрекращающейся войны.
За тридцать лет кровавого конфликта двух с ожесточением сражающихся коалиций на смену одному поколению людей пришло другое, воспитанное войною и не познавшее прелестей мирной жизни, чье существование было неразрывно связано с той мрачной окружающей средой, с той атмосферой смерти, которая его породила. Война ломала судьбы миллионов людей, не глядя на их происхождение, материальное состояние или верования, становясь для одних возможностью улучшить условия своего существования, а для большинства - чудовищной трагедией, похоронившей мечты о мире и надежды на счастливое будущее.
В отношении военной тактики и стратегии, численности армии, количества привлеченных к участию в боевых действиях мирных жителей Тридцатилетняя война не имела аналогов во всей предшествующей истории человечества. Поддержанный папой римским Габсбургский блок государств, включавший страны австрийских и испанских Габсбургов, католические германские княжества и Речь Посполитую, воевал против Антигабсбургской коалиции, куда вошли евангелические германские княжества, Швеция, Дания, а позже - и Франция; на стороне коалиции косвенно выступали также Англия, Нидерланды и Россия. Некоторые историки называют Тридцатилетнюю войну настоящей Первой мировой.
Не будем соглашаться с таким мнением или опровеграть его. Отметим только то, что Тридцатилетняя война была первой войной в европейской истории, имевшей тотальный характер. Это означает, что война затронула все слои населения, полностью изменила образ жизни мирных граждан. До Тридцатилетней войны европейские конфликты влияли на жизненный уклад только военной верхушки общества. На простонародье война отражалась лишь в том случае, если деревня или город находились непосредственно в местах ведения боевых действий. Армии не были регулярными, в них воевали по большей части профессиональные наемники. К тому же для локальных внутриевропейских столкновений вполне достаточно было небольших войсковых контингентов. Мирное население по большей части страдало от размещения или прохода войск по их территории, но эти прискорбные события ограничивались необходимостью кормить и размещать воинов на постой.
Средневековому феодалу, борящемуся за обладание очередными селом, городом илии провинцией, незачем было оставлять за собой выжженную землю: хорошее отношение к нему его будущих подданных должно было основываться на справедливом обращении сеньора с ними. Даже во времена Столетней войны одной из самых страшных бед, которые могли постичь пахаря, были вытоптанные поля и сожженные стога. Армия в 8000 человек (десант Черного Принца во Франции, к примеру) физически не могла причинить крестьянству одной провинции серьезного ущерба.
Тридцатилетняя война впервые показала европейцам, что такое широкомасштабные боевые действия, при которых жертвы многочисленны, в том числе и среди мирного населения. Некоторые германские княжества потеряли 80-90 процентов своего довоенного населения!
В этой статье вы не найдете точных цифр или описания того, как именно осуществлялись тактические перемещения крупных групп войск. Цель статьи - передать дух войны на уничтожение в средневековом окружении. В статье часто звучит тезис "война - это образ жизни", который относится не только к солдатам-ландскнехтам, но и к мирным жителям.
Поэтому и основным источником, использованным в статье, является не мемуар полководца, а художественное произведение. Это известнейший роман немецкого писателя Ганса Якоба Кристофа Гриммельсгаузена (ок.1621-1676) "Симплициссимус", который вышел в свет в 1668 г. Сюжетная канва произведения напоминает о традициях плутовского романа, например, повествование в нем ведется от первого лица; характерен в этом отношении и образ главного героя - Симплиция Симплициссимуса. Сопровождающиеся многочисленными приключениями похождения Симплиция происходят в эпоху разгара Тридцатилетней войны, в событиях и эпизодах которой он непосредственно участвует. Автор "Симплициссимуса" сам пережил Тридцатилетнюю войну, успев побывать беженцем, солдатом, военнопленным, писарем при коменданте города, воюя на стороне имперской армии, поэтому следует полагать, что роман написан Гриммельсгаузеном на автобиографическом материале, на собственных впечатлениях, оставшихся от военной поры. Этим и ценен "Симплициссимус" как исторический источник.
"Симплициссимус" был написан в период господства стиля барокко в различных видах искусства, в том числе в литературе. Поэтому в его тексте легко обнаружить свойственные этому стилю элементы: риторические приемы, патетичность, показная ученость, морализаторство с ссылками на примеры древних и т.п. Но и за этим антуражем прекрасно видно живое время XVII века.
Помимо этого романа, в статье есть ссылки и на другие произведения той поры.
Ландскнехты
Во время Тридцатилетней войны обе враждующие стороны, Протестантская уния и Католическая лига, в качестве своей основной силы использовали массы солдат-наемников, ландскнехтов. Ландскнехты представляли собой довольно разношерстную толпу: среди них можно было найти бывших крестьян, ремесленников, купцов, дворян и т.д., которые в результате разразившейся войны вынуждены были превратиться в бродяг и по разным причинам попасть в число вольнонаемных солдат. Одни шли в ландскнехты, чтобы хоть как-то прокормить себя и свою семью, другие жаждали путем мародерства нажить определенное состояние, третьи собирались сделать карьеру на военной службе. Вместе они составляли "свору отъявленных негодяев всех наций и всякий диковинный сброд, с женщинами и детьми, покинувший свои промыслы и все прочее, чтобы последовать за войной".
Ландскнехты получали жалование за военную службу. Война для них стала профессией. Часто бывало и так, что ландскнехты жили впроголодь, жалование не выплачивалось им долгими месяцами. Иногда нечестные офицеры сокращали паек, выдаваемый солдатам. Симплицию довелось служить в отряде, где командиром "был скряга и солдатский паек страх как мал". Это вынуждало солдат, особенно тех, чьи семьи жили вместе с ними и двигались в обозе армии, искать возможности дополнительного заработка. При этом ландскнехты не гнушались идти на различные преступления ради денег. Симплициссимус подробным образом описывает занятия ландскнехтов, различными путями пытающихся облегчить свое существование и получить денег: "Некоторые в такой беде брали себе жен (хотя бы то были отставные потаскухи) затем только, чтобы они могли их прокормить шитьем, стиркой, прядением либо мелочной торговлей, плутнями, а то и воровством. Там среди баб была одна фендрикша, которая получала жалование как гефрейтер; другая была повитуха и своим ремеслом доставляла себе и мужу изрядное угощение. А другие умели стирать и крахмалить... Иные продавали табак и набивали молдчикам трубки... А другие торговали водкой, и шла слава, что они разбавляют ее водой... А иные умели шить и выделывали всякие стежки... А были и такие, которые кормились на поле:зимой выкапывали улиток, весной сеяли салат, летом обирали птичьи гнезда, осенью же умели добывать всякие лакомые кусочки. Некоторые таскали на себе дрова на продажу, как вьючные ослы, а другие промышляли какой ни на есть торговлишкою... Иные молодчики промышляли игрой... А другие рыли шанцы и ломили, как лошади... А еще другие занимались всякими ремеслами...Некоторые несли караульную службу за других и день и ночь не отлучались с караулов... А иные перебивались тем, что участвовали в разъездах... Были такие, что умели подстерегать добычу лучше кошки".
Иногда все полученные ландскнехтом деньги уходили на еду, одежду, вооружение, ведь "солдат фортуны" экипировал и кормил себя сам"(2).
Часто ландскнехта представляют себе разгильдяем, не умеющим держать в руках оружие и все вреям проводящим в попойках и азартных играх. Однако строгая дисциплина - необходимое условие боеспособности армии. В романе "Симплициссимус" можно найти примеры, свидетельствующие о том, насколько жестки были дисциплинарные нормы во время Тридцатилетней войны. Военное руководство следило за поведением подчиненных. Симплициссимус отмечает, что "всякие дуэли были запрещены под страхом телесного наказания и даже смертной казни". Также карался не согласованный с начальством грабеж мирного населения. Симплиций упоминает, что было "запрещено чинить утеснение гаражанам". Попавшихся с поличным мародеров заковывали в цепи или вешали. Однако многие из мер, предпринимаемых командованием для поддержания дисциплины, оказывались совершенно не эффективными, что ясно доказывают многочисленные свидетельства злоупотреблений и игнорирования законов. К офицерам предъявлялись повышенные требования достойного поведения и соблюдения приказов начальства. Нельзя говорить о всеобщем падении дисциплины в армиях Тридцателетней войны, так как их боеспособность была достаточно велика. Как отмечает Б.Ф.Поршнев, "дисциплина действительна в среднем стояла на довольно высоком уровне"(3). Однако это не мешало, с одной стороны, проявляться мародерству, и, с другой стороны, проведению политики "выжженной земли".
Происхождение мародерства
Конечно, и до Тридцатилетней войны солдаты занимались обиранием павших воинов и грабежами мирного населения. Но только в эту войну в Европе мародерство достигло таких размеров, что превратилось в стиль жизни и профессию широких слоев населения. Само слово "мародер" появилось во время Тридцатилетней войны как шутливое прозвище тех солдат, кто всячески стремился избежать выполнения служебных обязанностей, однако исправно получал жалование и был не прочь поживиться добром мирного люда. Прозвище "брат-меродер" (нем. Merodebruder), постепенно перешедшее в нарицательное имя "мародер", происходит от фамилии одного командующего, чьи солдаты "были так слабы, что едва держались на ногах, так что не могли выдержать ни маршей, ни иных тягот... Отсюда и повелось, что под конец всех, будь кто болен или здоров, ранен или целехонек, ежели только отбился от походной колонны и не залег на бивуаке вместе со своим полком, стали звать братьями меродерами, каковых молодцов прежде прозывали кабанниками да медорезами". Согласно современным данным, происхождение термина "мародер" связывается с именем одного из двух известных командиров, носивших фамилию Мероде и принимавших участие в Тридцатилетней войне: это немец генерал граф Иоганн Мероде или швед полковник Вернер фон Мероде.
В "меродеров" превращались раненые мушкетеры, рейтары, лишившиеся коня (именно по этой причине пришлось примкнуть к "братству меродеров" Симплициссимусу), обремененные большим семейством солдаты и подобные им личности, причем зачастую мародерство становилось для них единственным средством к существованию. Но, несмотря на этот факт, отношение к мародерам в армии было резко отрицательное, т.к. "они не несли караулов, не рыли шанцев, не ходили на приступы и не становились ни в какие боевые порядки", при этом получая жалование наравне с остальными. В представлении Гриммельсгаузена мародеры есть "та самая сволочь, которую ни с чем лучше нельзя сравнить, как с цыганами, ибо они не только по своей воле шатаются всюду в армии и вокруг нее, но еще и схожи с ними своими нравами и повадками. Вот они целым выводком посиживают друг против друга (как рябчики зимою) где-нибудь под забором в холодке или по своему обыкновению на солнышке или разлеглись у костра, покуривают трубочки, лодырничают, когда заправский солдат где-либо в ином месте претерпевает жару, жажду, голод, мороз и всевозможные напасти" (4,13).
Мирные жители относились к "братьям-меродерам" еще хуже, чем ландскнехты, потому что они "рыщут повсюду, тащат все, что подвернется впереди, вокруг и позади войска, а чем не могут попользоваться, то портят", т.е. мародеры без зазрения совести обирали население тех земель, по которым проходило войско. Гриммельсгаузен также замечает, что никому не известно, "сколько деревень было ими спалено как от нерадения, так и с умыслом". Крестьяне, как могли, сопротивлялись частым нашествиям мародеров: "Кое-где им крепко дают по рукам мужики, по каковой причине армия редеет". Именно из-за мародеров народ начинал ненавидеть и всех ландскнехтов в целом.
В армии пытались бороться с мародерством. Начальники караулов ловили "чересчур разбушевавшихся" мародеров, "накладывали им на руки и на ноги железные оковы, а то и жаловали их пеньковым воротником, да приказывали вздернуть за разлюбезную шею". Если мародеру и удавалось избежать виселицы, его судьба все равно была,как правило, печальна: плетущихся в арьергарде армии пеших деморализованных солдат легко было взять в плен. Именно эта участь постигла многострадального Симплициссимуса: его захватили веймарцы.
Жестокость и насилие
Одно из худших качеств homo sapiens, жестокость, которое прячется в благополучные времена где-то глубоко в сознании человека, выплескивается наружу при возникновении какого-либо конфликта, и, чем определеннее и серьезнее его причины, тем труднее сдерживать жестокость внутри себя. Именно поэтому бесчеловечность и жестокость ярче всего проявляются в тяжелые военные времена, предоставляющие множество возможностей практически безнаказанно творить бесчинства, мучить и лишать жизни невинных людей. Особенно страшны моменты, когда ненависть, порождающая жестокость, теряет свою рациональную основу, и истязания и пытки применяются к подвернувшейся под руку жертве по не объяснимым трезвым умом причинам,когда не обоснованная моралью жестокость переходит в откровенный садизм, когда убийства совершаются не во имя высоких идей, а ради процесса лишения человека жизни, для ублажения развращенных душ убийц предсмертной агонией умирающего. Источники по истории Тридцатилетней войны содержат массу упоминаний о подобных зверствах солдат по отношению как к пленным, так (причем это встречается гораздо чаще) и к мирному населению.
Симплиций описывает ряд случаев столкновений ландскнехтов с мирными жителями, пытающимися защитить свое хозяйство от разорения. Исход такой борьбы для последних был, как правило, плачевен: "Когда я пришел туда (в деревню), то увидел, что она охвачена пламенем, ибо в самое то время ватага всадников разграбила ее и подожгла, крестьян же частью порубили, многих прогнали, а частью забрали в плен".
Вполне объяснимые попытки крестьян отстоять с оружием в руках свой кров только еще больше разъяряли солдат, начинавших беспощадно убивать всех, кто попадется под горячую руку: "[Когда] отряд пеших солдат пересек лес, они повстречали помянутых (убежавших из сожженной деревни) мужиков и пятерых захватили в плен, остальных же застрелили". Не пощадили солдаты и пленных крестьян, подвергнув их изуверской казни: "Они привязали их за руки и за ноги к повалившемуся дереву так ловко, что задницы как раз торчали кверху, после чего содрали с них штаны и, взяв несколько клафтеров твердого фитиля, насадили на него пуговицы и зачали пилить им задницы... Мужики, правда, вопили прежалостно, однако ж не было им милости, а солдатам одна потеха, ибо они не переставали пилить, пока кожа и мясо не сошли с костей".
В романе "Симплициссимус" одной из самых известных и часто приводимых в исторических сочинениях сцен, демонстрирующих безмерную жестокость солдат Тридцатилетней войны, является эпизод разорения кроатами (хорватскими войсками Габсбургов) родного дома Симплиция. Завидев приближающийся отряд кирасир, крестьяне начали разбегаться из деревни. Подъехав к дому приемных родителей Симплиция, солдаты стали заниматься своим привычным делом. "Первое, что учинили и предприняли те всадники в расписанных копотью покоях моего батьки, было то, что они поставили там лошадей, после чего всяк приступил к особливым трудам, кои все означали сущую погибель и разорение. Ибо в то время как некоторые из них принялись бить скотину, варить и жарить, так что казалось, будто готовится здесь веселая пирушка, другие свирепствовали во всем доме и перешарили его сверху донизу... Другие увязывали в большие узлы сукна, платья и всяческую рухлядь, как если бы они собирались открыть ветошный ряд, а что они не положили взять с собою, то разламывали и разоряли до основания. Иные кололи шпагами стога соломы и сена, как будто мало им было переколоть овец и свиней, иные вытряхивали пух из перин и совали туда сало, сушеное мясо, а также утварь, как будто оттого будет мягче спать. Другие сокрушали окна и печи, как если бы их приход возвещал нескончаемое лето, сминали медную и оловянную посуду, после чего укладывали ее погнутой и покореженной. Кровати, столы, стулья и скамьи они все пожгли, хотя на дворе лежало сухих дров довольно. Напоследок побили все горшки и миски...
Со служанкой нашей в хлеву поступили таким родом, что она не могла уже оттуда выйти, о чем, по правде, и объявлять зазорно. А работника они связали и положили на землю, всунули ему в рот деревянную пялю, да влили ему в рот полный подойник навозной жижи, кою называли они шведский напиток, что, однако ж, не пришло ему по вкусу и произвело на лице его удивительные кривляния, через то принудили они его свезти некоторых из них в иное место, где они взяли людей и скот и пригнали на наш двор, а были там посреди других мой батька, моя матка и наша Урселе (дочь приемных родителей Симплиция.
Тут стали они отвинчивать кремни от пистолетов и на их место ввертывать пальцы мужиков и так пытали бедняг, как если бы они хотели сжечь ведьму, понеже одного из тех пойманных мужиков уже засовали в печь и развели под ним огонь, хотя он им еще ни в чем не признался. Другому обвязали они голову веревкой и так зачали крутить палкой ту веревку, что у него изо рта, носа и ушей кровь захлестала. Одним словом, у каждого из них была своя хитрость, как мучить крестьян, и каждый мужик имел свою отличную от других муку".
На этом Симплиций не останавливается и продолжает рассказывать, как пытали ландскнехты его приемного отца, как насиловали женщин и т.д. При этом он не приводит никаких причин, почему кирасиры так обращались с крестьянами. Перед нами страшная картина ничем не объяснимой жестокости солдат по отношению к мирному населению, бессмысленного погрома, уничтожения и мучительства "без утилитарной цели". Приведенный выше эпизод романа относится, по-видимому, к 1635 г., а это значит, что "солдаты Тридцатилетней войны к этому времени прошли уже немалую школу "воспитания", вернее - развращения, поощрения в них самых кровожадных и бесчеловечных желаний,- хотя, разумеется, они могли при этом вовсе не отдавать себе отчета в социально-политическом смысле своих действий", поэтому "разрушение превосходит грабеж, утонченное мучительство превосходит пытку, которая служила бы целям вымогательства" (Поршнев).
Зачастую такие действия солдат оправдывались командованием, ибо официально они назывались "фуражировкой". Находясь в плену у кроатов, Симплициссимус часто отправлялся на фуражировку. Он честно признает, что "фуражировать же означало не что иное, как с великим трудом и заботами, а частенько с опасностью для жизни и здравия рыскать по деревням, молотить, молоть, печь, красть и брать все, что сыщешь, пытать и разорять мужиков, позорить их служанок, жен и дочерей". Если же высшие власти запрещали грабить население, то их легко было подкупить взяткой, как и делал одно время Симплиций со своим отрядом: "Принялся я грабить, как богемец, а когда подцеплю что-либо стоящее, то уделял своим офицерам на их долю столь жирный кусок, что мог заниматься оным ремеслом даже там, где это было запрещено строго-настрого, ибо мне везде была потачка".
Населению городов, которые оказались захваченными армией противника, приходилось не лучше, чем крестьянам. Разница была лишь в том, что в деревнях мародерствовали небольшие отряды ландскнехтов, а в городах - целые полки разъяренных тяжелой военной жизнью солдат вымещали свою злобу на мирных жителях, от этого и картина разрушений тут была еще страшнее и грандиозней. Придя в город Гельнгаузен, который является родиной автора романа, Симплициссимус "нашел врата его открытыми, частию погоревшими и... прошел их, но нигде не приметил ни единой живой души, напротив того, улочки всюду были усеяны мертвыми телами, причем некоторые были догола раздеты". Вскоре он узнал, что "имперские войска захватили врасплох веймарских и столь жестоко их отделали", причем, как мы видим, вместе с гарнизоном Гельнгаузена были уничтожены и все горожане.
Творя такие бесчинства, ландскнехты не испытывали душевных мучений. Они даже находили возможность хвастать своими зверствами перед друзьями: "Тьфу! Провал возьми! Как мы этих плутов мужиков помучали!", "Дьявола в печень! То-то была потеха с бабами да девками!", "Я его так пытал, что он кровью захаркал!"
Война всегда крайне неблагоприятно отражается на психике людей, затушевывая в их душах лучшие человеческие качества. Те переходящие границы объяснимого зверства, что творились с поражающей воображение жестокостью во время Тридцатилетней войны, отчасти могут быть объяснены ее длительностью, ведь эта страшная по своим масштабам война не только успела перевоспитать тех, кто родился еще в мирное время, но и взрастила новое поколение людей, для которых жестокость и насилие не были какими-либо незаурядными явлениями, которые с рождения видели смерть и учились искусству убивать изощренно.

Религиозность
Основной идеологической подоплекой Тридцатилетней войны была религиозная рознь между католиками и протестантами, однако "никакого религиозного фанатизма нет и следа в кровавых оргиях Тридцатилетней войны, современники в очень слабой степени чувствовали и сознавали ее как войну религиозную, да она таковой и не была уже с 30-х годов" (Поршнев). Не следует думать, что ландскнехты сражались друг с другом по религиозным убеждениям. Поскольку за военную службу они получали жалование, то вполне логично было воевать на стороне того, кто больше платит. Поэтому ландскнехты часто переходили на службу к противнику, что должно было бы привести их и к перемене вероисповедания. Плен часто приводил солдата к переходу на сторону вражеской армии, победители почти тотчас же включали пленных в свои войска. Возмем пример самого Симплици: его семью вырезали кроаты, сражавшиеся на стороне Габсбургов. Он долгое время был у них в плену, и в результате стал сам солдатом и офицером Габсбургской, имперской армии. Но ему пришлось, попав в плен, сражаться под командованием полковника Хаттштейна на стороне веймарцев, и не испуытвал особенных угрызений совети по этому поводу. Такова была мораль ландскнехта: ни национальная принадлежность, ни смерть семьи, ни боевое братство никак не влияли на то, чью сторону он примет в той или иной ситуации.
Однако у ландскнехтов все-таки "выработался своеобразный "кодекс чести", солдатского слова". Например, тот же Симплициссимус, в другой раз попав в плен, к шведам, отказался перейти на их сторону, мотивируя это тем, что он "учинил присягу августейшему императору", и ему "подобает ее хранить", с чем вражеский комендант согласился. Когда же на допросе у Симплиция попытались узнать об обстановке в городе Зусте, в гарнизоне которого он служил, он "отвечал на все скоро, коротко и внятно, а о Зусте и его гарнизоне ровно столько, чтобы за это не быть в ответе". Но о "кодексе" ландскнехт помнил ровно столько, сколько ему это было выгодно.
Несмотря на наличие такого "кодекса чести", у ландскнехтов все же не было "особых убеждений, религиозных или политических... да их и не требовали. Многие ландскнехты не знали азов вероучения, к которому они формально принадлежали" (Поршнев). На этой почве процветали различные суеверия, искренняя убежденность в существовании дьявола и вера в магию, дурной глаз и заговоры. В одном из эпизодов романа виновный в краже, произошедшей в армии, вполне официально (!) определяется посредством загадочных магических действий, проводимых полковым экзекутором, колдуном по совместительству, после коих "не только полковник, но и все совокупное общество уверилось, что никто иной, как юный Херцбрудер (друг Симплиция) и похитил кубок". Подобные суеверия доказывают поверхностное отношение ландскнехтов к религии.
Узнать, какое понятие солдаты имели о вероучении, к которому они принадлежали, можно из следующего эпизода. Солдат-католик одного пленного крестьянина "отвел... в сторону и сказал ему: "Ежели ты отречешься от [своего] бога и всех святых его, то я отпущу тебя, куда захочешь". На что мужик отвечал, что он всю свою жизнь не якшался со святыми, да и не водил особого знакомства с богом и поклялся в том soleniter, что знать не знает бога и не желает царствия небесного... Тут солдат выхватил палаш и сказал: "Ага, так вот ты какого разбору! Я обещал пустить тебя, куда ты захочешь, смотри, как я посылаю тебя в ад, когда ты не пожелал в рай", и с теми словами рассек ему голову до зубов". Ландскнехт в этом отрывке пытается мотивировать убийство тем, что он отправляет на тот свет протестанта, т.е. неверного, но из диалога убийцы и жертвы следует, что оба они весьма смутно представляют себе разницу их конфессий.
Не вызывали уважения у солдат служители церкви, с которыми они позволяли себе обращаться так же жестоко, как и с крестьянами: "Всадники как раз уезжали и уводили священника на веревке. Многие кричали: "Пристрелим плута!" Другие же хотели получить от него деньги. Он же простирал руки и молил о пощаде и христианском милосердии, заклиная Страшным судом, однако напрасно, ибо один из них, наскочив, поверг его наземь и вписал ему такой параграфум в голову, что из нее тотчас пошел красный сок, и он упал наземь и распростерся, вручая душу свою богу". Ни обращение к Страшному суду, ни сама личность священника не остановили солдат - перед жаждой денег и убийств религиозные убеждения отошли на второй план, как мешающие совершать преступления. Когда юный Симплиций "пускался по своему обыкновению увещевать священным писанием или чистосердечно отговаривать [солдат] от таких поступков", то окружающие почитали его "за сущего дурня и сумасброда".
Из вышесказанного можно сделать вывод, что о боге ландскнехты вспоминали, лишь когда им это было нужно, когда это могло хоть как-то оправдать их гнусные деяния. Поэтому в обычай у них вошло говорить: "Идем с богом в набег, грабить, разорять, убивать, повергать, нападать, поджигать, в полон брать!" При этом они верили в колдовство, ведьм и прочие предрассудки, что ясно говорит о низком уровне религиозной грамотности, о поверхностном отношении к исповедуемому вероучению. Все это в полной мере подтверждает общий низкий уровень нравственности солдат Тридцатилетней войны.
Мирное населенне
Даже война на способна целиком изменить привычный образ жизни крестьтянина или горожанина. Частые опустошительные набеги ландскнехтов на деревни вынудили крестьян принимать должные меры по отражению таких нашествий. Учитывая, какие бесчинства творили солдаты в деревнях, какой непоправимый ущерб наносили они крестьянскому хозяйству, угоняя скот, сжигая селения, портя инвентарь и физически уничтожая жителей целыми семьями, можно понять, почему сельское население стояло насмерть против армий ландскнехтов. В связи с этим Б.Ф.Поршнев даже нашел возможным заявить, что "объективно Тридцатилетнюю войну можно рассматривать в известной мере как карательную экспедицию против немецких крестьян".
Мужественное сопротивление отрядам мародеров не могло не вызвать гнева солдат, которые жестоко наказывали недовольных крестьян,поэтому, "когда бедные мужики показывали свое неудовольствие или же набирались такой дерзости, что тому или иному фуражиру, захватив посреди таких его трудов, возьмут, да и пообломают лапы, что в те времена в Гессене с такими гостями случалось нередко, то зарубали тех мужиков насмерть, как только они попадутся, или же по крайности пускали на дым их хижины".
Не имея возможности превратить свои села в неприступные крепости и получить в свое распоряжение огнестрельное оружие иначе, как отобрав у плененных или убитых солдат, крестьяне вооружались, кто чем мог. На выстрелы мушкетеров деревенские мужики "ответствовали им из пищалей". Худшее, чем у ландскнехтов, вооружение крестьян компенсировалось их смелостью и готовностью отдать жизнь за родной дом. Вот как описывает Симплициссимус столкновение конного отряда солдат с вооруженными сельскими жителями: "Когда же казалось, что всадники в своей тиранической свирепости вовсе лишились рассудка, поднялась из лесу такая туча ополчившихся крестьян, как если бы кто разорил осиное гнездо. Тут зачали они столь гнусно вопить, столь люто разить и палить, что все власы мои ощетинились, понеже на такой ярмарке я еще не бывал ни разу, ибо мужики из Шпессерта и Фогельсберга, подобно гессенцам, зауерландцам и шварвальдцам, мало охочи допускать кого глумиться над их навозом". Эта битва закончилась убедительной победой крестьян: "Оттого-то всадники и дали тягу, не только оставив захваченную скотину, но и побросав все мешки и узлы, пустив таким образом по ветру свою добычу, чтобы самим не стать добычею мужиков. Однако часть их попала к ним в лапы и с ними обошлись весьма худо". По всей видимости, в таких стычках победа крестьян не была особо редким явлением. В романе "Симплициссимус" губернатор рассказывает о другом конном отряде, который "был рассеян в Шпессерте крестьянами". Не случайно один из военачальников Тридцатилетней войны призывал солдат остерегаться не только "противника в поле", но и "мужиков в лесу" (Wallhausen).
Жестокость солдат по отношению к мирному населению не могла не вызвать ответную жестокость. Над попавшими в плен ландскнехтами крестьяне издевались не менее изощренно, чем солдаты над мирным населением. Вот характерный пример из романа: "[Мушкетер] поведал, что во вчерашний день, когда несколько солдат из его полка добывали фураж, мужики захватили в полон шестерых из них и не далее, как час тому назад, поставив их в затылок, пятерых застрелили, а так как он стоял шестым и последним, то пуля его не достигла, ибо раньше прошла пять туловищ, а посему они отрезали ему уши и нос... А когда он узрел себя в таком поношении от тех, забывших бога и честь плутов, то, хотя они и были в намерении оставить ему жизнь, осыпал он их самыми наинепотребными словами, какие только мог измыслить, в надежде, что хоть один из них в нетерпеливом гневе наградит его пулею. Но все напрасно, однако когда он их сильно ожесточил, то запихали они его в бочку и так похоронили заживо, приговаривая, что коли он столь усердно домогается смерти, то желают они, потехи ради, его в том не удовольствовать".
Таким образом война двух враждебных коалиций постепенно сводилась к войне этих коалиций против мирных жителей. Тридцатилетняя война приобрела "тот специфический стиль не только войны, но одновременно и чудовищной карательной экспедиции, жестокой расправы с мирным населением, физического и психического террора, который так ошеломил сознание современников" (Поршнев), в т.ч. и сознание Г.Гриммельсгаузена.
Применительно к людям, втянутым в Тридцатилетнюю войну и пережившим ее, можно говорить о коренном переломе в их психике. Эти люди перестали ужасаться суровым будням военного времени, насилие воспринималось ими как обыденное явление. Как отмечает Б.Ф.Поршнев, "если, с одной стороны, характерной чертой массовой психологии стала жестокость, то с другой, оборотной, стороны,- нерассуждающая покорность. Ужасы войны не столько своей суровостью, сколько своей полной неоправданностью, иррациональностью сокрушили все нормы прежнего морального и общественного мышления рядового немца. Теперь он научился бояться - не наказания за что либо, не загробного суда, а бояться вообще, бояться силы и унижаться перед ней... Это гигантская психологическая катастрофа".
Из приведенных примеров видно, что грань между солдатом и мирным жителем становилась в ходе затянувшейся войны все более призрачной. Население спаленных деревень и разрушенных городов превращалось в ландскнехтов в прямом и переносном смысле.
Тридцатилетняя война существенно изменила жизнь людей, вторгшись во все ее сферы. Война сделала невозможным их привычное существование. Для того, чтобы прокормить себя и свою семью, мужчинам приходилось становиться наемными солдатами - ландскнехтами, после чего война превращалась для них в привычную будничную работу, которую нельзя назвать легкой: ландскнехты жили и сражались в суровых условиях. У Гриммельсгаузена образ жизни солдата выражен в следующем четверостишье:
Холод и зной, бедность и труд,
Голод терпят, от жажды мрут,
Грабят, насилуют, жгут -
Вот как ландскнехты живут!
Ландскнехты были профессиональными воинами, и только война могла обеспечить их средствами к существованию, они уже успели забыть мирную жизнь и, видимо, разучились вести крестьянское (или городское) хозяйство, от которого их оторвал приход войны.
Тридцатилетняя война изменила привычную для мирной жизни систему ценностей. Потребности человека уменьшились, уровень нравственности значительно снизился. Не имея возможности прожить на одно жалование, солдаты были вынуждены идти на всевозможные преступления, от обмана до убийства. Военное командование делало попытки остановить волну насилия и грубости внутри армии, но в основном они были тщетны, а это развязывало руки ландскнехтам, которые осознавали свою силу и немилосердно грабили мирных жителей. Безнаказанность преступлений порождала чудовищную жестокость, которая воспитывалась с детства в людях, привыкших видеть чужую смерть. Такие люди не испытывали потребности в каком-либо вероучении. Религию подменяли суеверные страхи и вера в колдовство.
Мирное население в результате постоянных стокновений с мародерствующей армией само было вынужденно вооружаться, что стирало грань между мирным жителем и солдатом - и тот, и другой зачастую вели схожий образ жизни. Их образом жизни стала война, без которой они уже навряд ли могли помыслить свое существование.
Библиография
Гриммельсгаузен Г.Я.К. Симплициссимус. Л., 1967.
Гриммельсгаузен Г.Я.К. Симплициссимус. М., 1976.
Морозов А.А. "Симплициссимус" и его автор. Л., 1984.
Поршнев Б.Ф. Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства. М., 1976.
Пуришев П. Очерки немецкой литературы. М., 1955.
Adam Junghans von der Olnitz. Kriegsordnung.
Johan Jacob Wallhausen. Kriegskunst.
Николай Пегасов