ЛМ-архив-Пролог: Casus belli Опции

[Vox populi]

Казус белли [латин. casus belli] – повод для объявления войны;

25 день месяца Хартунг. 683 год.
Южная Вахенна.

          Ночь укутала эти равнины, словно оделяло, над овражками и ручейками плыл густой туман. Ни огонька, только впереди вечным маяком возвышалась исполинская гора. Кони летели по дороге, и копыта отбивали привычный марш. Его спутники словно бы дремали в седлах, но на самом деле просто у них не было слов.
          Этот путь он проделывает последний раз, понял Янош. Чтобы не случилось, в Мондрог он больше не вернется. Лишком сильна память и горька утрата. Человек может пройти через многое, но и соломинка ломает хребет верблюда. А он устал терять.
          Златогривый замер на пригорке, вдыхая морозный воздух. Все – они уже близко. Впереди белели стены монастыря. Король жестом приказа своим спутникам оставаться на месте. Разговор, ожидавший его, был слишком личным, чтобы кто-то мог услышать его.
          Мондрог был самым старым монастырем в этих краях. Говорят, его основали еще во времена старой Империи, когда Благая Весть только начала распространяться по земле. Как знать, может, в нем побывал и кто-то из Его учеников – предания молчали на этот счет.
          Молчаливый монах указал ему на дверь кельи. Янош толкнул дверь и вошел. Он вспомнил, как еще ребенком первый раз появился здесь, что чувствовал при этом и как каждый раз, возвращаясь, вспоминал слова настоятеля. Отныне, все будет иначе.
          - Отче, – король опустился на колени перед умирающим.
          Закрытые веки вздрогнули и раскрылись.
          - Сын мой. – Феоктист смотрел ясно, чуть улыбаясь. – Ты здесь…
          - По вашему зову. – Янош кивнул. – Как и всегда.
          - Многое надо сказать, но времени мало, – монах попытался приподняться, но затем вновь обессилено опустился на кровать. – Я помню, как первый раз увидел тебя и сразу понял, что ты достигнешь многого. Все сбылось, Янош, все сбылось.
          - Ваши молитвами, – король тоже улыбнулся.
          - Народ ждал такого, как ты, – продолжил старец. – И они любят тебя. И ты не можешь их подвести, Янош. Но я тебе больше не смогу помочь советом, так что выслушай напутствие.
          В свете свечей морщины на лице Феоктиста казались глубже, а в глубине небесно-синих глаз отражались огоньки.
          - Грядут тяжелые времена, – голос старого монаха как будто изменился, теперь он говорил ровно и трагично. – Валентополь пал, похоронив под рухнувшими стенами остатки старой Империи, и теперь умары грабят и разоряют земли Весперы. Из каких краев явилась эта напасть? Уж не знаю, близок ли час страшного суда, но племена земные собираются на брань. Церкви горят, а жен и детей уводят в полон, Янош. Ты их щит и меч, помни о своем долге.
          - Никогда о нем не забывал.
          - Да, поэтому ты и стал королем. Народ за тебя, но есть и те из близких тебе людей, кто замышляет недоброе…
          - Вы что-то знаете, отче? – внимательно спросил Янош.
          - Нет, только предполагаю. Собака лает, а ветер носит. Не верь сплетням, но помни, что и среди Его учеников нашелся один сомневавшийся, один отрекшийся и один предавший.
          - И об этом я помню. Но мои враги скорее предпочитают сталь, а не серебро – они попытаются вновь убить меня.
          - Я слышал, ты ведешь переговоры с Урби? Дело явное. Империя не нападет, пока Викарий не провозгласит новый Крестовый поход. Сколько же раз вы разбивали их, а им все мало? Верно, грешно воевать меж собою, когда настоящий враг у ворот.
          - Сунутся – снова получат – твердо сказал король. – Впрочем, Йоахимм не решится… а вот другие… у императора подрастает сын, говорят, совсем другой человек. Но и с ним мы справимся, если что.
          - Все же я, пред лицом смерти, надеюсь, что вы объединитесь. Твой главный враг не Империя, а умары.
          Старик закашлялся, Янош смотрел на горящие свечи. Ему будет недоставать Феоктиста. Он был соратником его отца, прежде чем понял, что его призвание не война, а келья. Но и здесь он был незаменимым советчиком и другом. Но время безжалостно и неумолимо. Каждому человеку отмерен свой срок.
          - Я недавно читал старые хроники, – после минуты молчания промолвил монах. - Все повторяется, Янош, все повторяется. Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои. Что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было… Ты, конечно, знаешь, что первым императором был Зигмунд. Но нет у него ни могилы, ни гробницы в земле Весперы. Летопись говорит, что когда император понял, что умирает, он решил отправиться на Ориент, прежде чем смерть настигнет его. Жаль, что я поздно прочитал об этом, иначе последовал бы его примеру. Может быть к концу всех дней император тоже вернется?
          Феоктист тихо рассмеялся.
          - Не слушай старческий бред. Нам никто не поможет, кроме Всемилостивого и нас самих.
          Свечи гасли, тающий воск капал на подсвечники, а король до утра держал руку старого монаха, пока тот не оставил этот мир.

[Рейнлинда фон Кроммхельд]

6 и 10 число месяца Ленцинг, 683 год.
Окрестности города Штрассхольм. Затем Дюрен - дворец архиепископа.

          В эту ночь в Штрассхольме было не спокойно. Тут и там мелькала стража, высматривая притаившихся разбойников, учинивших побоище в таверне. Кто-то спешно убегал из города, кто-то, наоборот, остался праздновать. Месяц, шедший на убыль, освещал окрестности, где-то завывал голодный волк, кое-где пробивалась вешняя травка. Речка-медлянка, текущая в город, тихо журчала, огибая многочисленные валуны.
          Рейнлинда фон Кроммхельд хрипела от усталости, словно конь готовый пасть, но из последних сил затащила своих спутников на пригорок. Сама, вся измазанная в глине, лишь улыбнулась устало и села рядом.
          Глупейшая ошибка чуть было не расстроила все планы. Она должна была узнать этого хмыря, герцогского холуя, сбежавшего из монастыря монаха по имени Карл, но почему-то его мерзкая харя ей запамятовалась. Его дружок, бугай Леон, ей тоже не припомнился – и, увы, вся западня пропала зазря.
          Рейнлинда, прозываемая Пуночкой*, быстренько скинула с себя всю грязную одежонку и нагишом зашла в воду, раздвигая камыши, несколько раз вздрогнув от холода весенней воды. Пару раз нырнула целиком, зажмурившись, затем, схватившись за посиневшие бока, потрусила к берегу, там обтерлась и, отряхнув, выстирала свою испачканную одежду.
          Осталось только набрать хвороста и развести костер. В такую весеннюю ночь, когда еще не ушли морозы, немудрено окоченеть до полусмерти. Вскоре огонь взвился кверху, затрещал, шабала**, повершенная на палках, задымилась, просыхая. Девица быстро оделась, взяла фляжку, чтобы набрать воды, и пошла расталкивать своих спутников.
          Первым очнулся Вьюрок, схватился за голову и застонал.
          – Крепко приложил? – заботливо спросила Пуночка.
          – Чуть башку не расшиб. – Вьюрок сплюнул кровью. – Ох, попадется мне эта мразь, буду живьем резать.
          – Это был человек Эльмсвига. Я его узнала, – призналась Рейнлинда. – Только поздновато.
          Вьюрок, который в обычной своей жизни носил имя Клаус, что-то злобно прошептал, видимо, припоминая недобрым словом, и герцогских мерзавцев, и память Пуночки.
          На Клёста пришлось вылить холодной воды из фляжки, прежде чем он очухался.
          – Дерьмо, – только и смог вымолвить тот и жестом попросил попить. – Проклятые ублюдки, – сказал он после пары глотков. – Смерть их легкой не будет, – пообещал он.
          – Такие вояки, как вы только брехать способны, – спокойно ответила Рейнлинда. – Вашим обещаниям ломаный грош цена. Давайте, собирайтесь. Придется без коней добираться до ближайшего села. Здесь нам более не рады.
          Клёст и Вьюрок, переругиваясь и постанывая, встали.
          – Что случилось-то? – прохрипел горбун. – Сбежал малец?
          – Только его и видали, – насмешливо ответила Пуночка. – Как вам дали по кочанам, так сразу народа набежало – монахи эти, гельвийцы, затем и стража. Насилу от них отвязалась – но из города пришлось драпать. Пришлось вас еще волочь, а вы тяжелые, как мешки с навозом. Хоть бы жрали меньше, что ли?
          – Не твое сучье дело, – огрызнулся злой, как черт, Клёст, у которого жутко болела голова. – Ты ведь нас в это ввязла. Не было ведь такого уговора. Мы должны вназерку за герцогом сачить, а не малых захичать.
          – Ну и ну, – покачала головой Рейнлинда. – Тебе видать последние мозги отшибло. Здесь я решаю, что нам делать и за кем следить. Надо было вас, как обузу, бросить там, сейчас бы, сидели уж в городской тюрьме. Будто я не знаю, что тебя ищут по всей Империи, и рожа твоя кривая всем уже приметна.
          – Не обращай внимания, Пуня, – захихикал Вьюрок. – Он всегда такой злой, когда битый.
          Вьюрок-Клаус и Клёст-Ратбод были самыми отъявленными негодяями и душегубами, каких только свет видывал. Архиепископу Дюренскому удалось их вытащить буквально из петли, разумеется, в своих целях – но потом этим двоим ничего не оставалось делать, как пойти ему на службу. Ратбод когда-то работал мастеровым на стройке, но сорвавшееся со стропил бревно навек обезобразило его. Теодор его, поэтому и назвал Клёстом, потому что у него челюсть на челюсть заходит. Его согнуло, сломало – но сила никуда не делась, только возросла со временем, вот он и пошел в разбойнички. Клаус, наоборот, был симпатичен по-своему, чем и пользовался – был изрядным мошенником и плутом, кроме того, шулером. Мог человека в секунду веревкой задушить, знал про яды всякие. И главное – как-то он был неприметен, никто не мог внешность описать – ну смазливый, да и только. Роста среднего, вроде и не высокий и не низкий, ищи такого – не отыщешь. Везло ему до поры, но и на него веревка нашлась.
          Теодор же, архиепископ Дюренский, ничем не брезговал, любой ему человек в дело годился, особенно же такой, которого бы можно было чем-то зацепить. А если уж Клостерштерн цеплял, так навсегда, это Рейнлинда поняла уже давно. Как собак нерезаных было у него тех «птичек», что попались в силок, и они трое были лишь одними из многих.
          К утру, они вышли к деревеньке. Несмотря на жалкий и подозрительный вид, удалось приобрести лошадей за скромную цену, затем перекусить и уже к полудню отправиться в Дюрен.
          Это был древний город, построенный еще во времена старой Империи. Возведенный как сторожевой лагерь, своего рода меч, направленный в самое сердце тенторенских лесов, он стал и тем местом, откуда отправился в свое путешествие святой Штефан, несший свет святой веры язычникам. Он погиб за свою веру, но победоносный марш санктории уже было не остановить. На месте языческих капищ встали храмы, вожди варваров, крестившись, крестили и свои народы, став помазанными королями, а в Дюрене была основана архиепископская кафедра, а ее глава в силу уважения воздаваемого к его месту, стал примасом всего Тенторена. Город вырос, окреп, и вскоре взбунтовался против своего господина. Дело дошло до крови, но затем все решили миром – Дюрен стал имперским городом, независимым от власти архиепископа, а тому оставили красивейший дворец и ряд привилегий. Было это, как помнила Пуночка из рассказов Теодора, за полтора века до нынешнего времени.
          Два дня понадобилось им, чтобы вернутся в Дюрен. Клёст и Вьюрок первое время едва держались в седлах, и их приходилось поить лечебным отваром, который Пуночка же и готовила, чему была обучена в монастыре. В монастыре прошло и почти вся ее юность – не самые плохие годы жизни.
          Прошлое постепенно забывалось, исстиралось из памяти. Но то, что она не помнила наяву, давало о себе знать в ее ночных кошмарах. Один и тот же сон – огонь, крики, плачь. Она хотела забыть, но это было превыше ее сил. И она шептала в подушку «Хольгер».
          Теодор уже ждал их. Худощавый старик, он был полон энергии и жаждал действий.
          – Его Преосвященство примет Вас, – сообщил слуга архиепископа, которого все называли просто Бран. – Проходите.
          Красиво разукрашенные двери открылись, проскрипев вместо приветствия.
          – Так-так-так. – Теодор насмешливо оглядел вошедших. – Я слышал, моим птичкам ощипали перышки.
          Клёст и Вьюрок мрачно молчали, потупив взор. Рейнлинда тоже смутилась.
          – Сложно что-то сделать, когда у тебя  в подчинении идиоты, – пожаловался архиепископ. – И чего вы добились этим, хотел бы я знать?
          – Это было моей затеей, – призналась Пуночка. – Согласна, не очень удачной. Но лучше ничего не придумала, пока Хольгер сидит за стенами, я не могу его достать.
          – Достать? – Теодор улыбнулся краем губ. – Но, дитя мое, нам вовсе не нужно его «доставать». Нам не нужна его смерть, по крайней мере, сейчас – когда вот-вот начнется новая война. Я понимаю, ты жаждешь мести, но подумай – так ли хороша скорая месть. А я обещал тебе – рано или поздно Хольгер горько пожалеет о причиненной тебе обиде.
          – Он убил моего отца и мать! – прошипела Рейнлинда. – Закон Севера прост – око за око, зуб за зуб. Мои братья тоже убиты, значит, этот долг на мне.
          – Я обещал тебе, – прервал ее архиепископ. – И я сдержу обещание. Настанет день, когда ты сможешь подойти к нему, разбитому, обесчещенному, потерявшему все – и скажешь ему «похули Господа и сдохни, Хольгер фон Олльнборг». Этот день настанет. Но терпение, важнейшая добродетель. А сейчас я хочу, чтобы Вы отправились в Айзенфурт и ждали там герцога Эльмсвига, дабы следить за каждым его шагом.

* Пуночка – птица, иначе называемая снежный подорожник. Похожа на воробья, обитает на севере. Клёст и Вьюрок – тоже птицы.

** Шабала – потертая дорожная одежда.