Часть первая: Ветер перемен Опции

[Агг Убивающий Солнце]

14 число месяца Полотна Рунн

«Вот и закончилось моё путешествие. Почти закончилось. Осталось самое сложное, но и самое приятное – убийство Белого Шакала. Знай, недостойный сын своей матери, я прибыл сюда убивать. И я убью тебя, убью в твоей собственной постели, под твоей собственной крышей. Убью как безумного прокажённого, влезшего в шатёр к мирным охотникам. Убью, и мир станет чище и светлее. О да, ты будешь сопротивляться, будут сопротивляться и твои псы, ради сладкой кости служащие тебе безумцу. Они тоже умрут, но сначала ты. Ты, Шакал, первым ответишь мне за все несправедливости последних лет. За гибель моего рода, за войну, которую твои псы принесли на наши земли, воспользовавшись гостеприимством моего народа, за смерть Монбара…»
Агг неспешно шагал по узким улочкам столицы империи. Он специально держался подальше от центральных широких улиц Рунна, но и здесь хватало любопытных, постоянно бросающих на него косые взгляды. Дети толпами следовали за ним, провожая до границ своих кварталов, где их тут же сменяла другая толпа. Девушки и впечатлительные молодые женщины спешили побыстрее спрятаться за дверями и ставнями, откуда тем не менее затаив дыхание продолжали следить за краснокожим незнакомцем. люди постарше да понабожней вдохновенно чертили перед собой знак Каспиана, защищая себя и свои дома от красного дьявола.
«Смешно. Чего они то боятся? Мне не нужны ни их жизни, ни их имущество. Пока не нужны их жизни…»
Агг почтительно поклонился старому сапожнику, чинящему чей-то башмак перед своей лавкой в тени улицы. Паре монахов ответил знаком Каспиана, как учил его Михно. Монахи явно растерялись и поспешили удалиться.
***
Сегодняшний, так хорошо начавшийся день, закончился довольно скверно. Хозяин постоялого двора, в котором Агг снял комнату, сообщил молодому «клинку» очень важную новость. Оказывается, император, этот Белый Шакал, мёртв. Никто не знает, отчего он умер, но Агга это мало волновало. Судьба сделала работу за него. Теперь нужно полностью сконцентрироваться на второй части задания Михно, претендентах на престол. Скоро новость о смерти Александра Белого Шакала достигнет берегов новой Иберии, и учитель Никодим поднимет Лигу на борьбу за независимость прерий. Его же, Агга, задача как можно дольше мешать империи обрести нового главу и он намерен преступить к её осуществлению немедленно. жаль, конечно, что такой козырь придётся выкладывать так рано, но…
- Послушай, любезный. не подскажешь ли ты мне где находиться дом уважаемого Флавио. Мой отец желает вести с ним торговые дела, и послал меня на переговоры. но ваш город столь велик, что который день не могу найти шатра уважаемого.
- Особняк Флавио? Как же, конечно знаю. Слушай сюда… - хозяин двора, поигрывая только что полученной золотой монетой, стал объяснять дорогу.

[Бертран Фонтоне]

14 число месяца Полотна.
Рунн, Королевский город.

    Этот дом хорошо знаком Бертрану, он бывал в нём многократно. Но, всякий раз как он приходил сюда, атмосфера особняка, только ему присущая, заставляла его задумываться над загадкой семьи Нортми – этого древнего и могущественного рода. А загадка, несомненно, существовала…
    Слуга проводил бургомистра от входа к залу с камином и, остановившись в дверях, представил:
    - Бургомистр Бертран Фонтоне к Вашей Светлости!
    - Да-да, пусть зайдёт.
    Слуга пропустил градоначальника вперед и притаился у дверей. Бертран вышел в центр комнаты и увидел рядом с камином полулежащего в кресле герцога. Его ноги покоились на пуфике и были прикрыты пледом. На стоящем у кресла столике дымилась чаша с напитком, распространявшим по комнате запах корицы.
    - День добрый, Ваша Светлость
    - О, господин Фонтоне, проходите-проходите, устраивайтесь вот, например, в этом кресле…
    - Как Ваше драгоценное здоровье, герцог? Я слышал Вас беспокоит сердце? Могу порекомендовать Вам замечательного лекаря, - предложил Фонтоне, с обеспокоенным видом изучая Этьена. Он подошел и сел в кресло напротив хворающего Нортми.
    - Спасибо Вам, но у меня есть свой замечательный… - Этьен вздохнул, - что будете пить?
    - Выпил бы чего-нибудь горячего.
    - Чай, чёрный, без сахара… - сказал герцог склонившемуся слуге, и вопросительно взглянул на Бернара.
    - Именно так, Ваша память меня всегда поражала, Ваша Светлость.
    - Теперь мы вдвоём, Бертран, – продолжил Этьен, когда дверь за слугой закрылась, – давайте оставим на время титулы.
    Градоначальник одобрительно кивнул.
    - Так вот, я вызвал Вас, Бертран, в том числе для того, - при слове «вызвал» Фонтоне поднял было бровь, но потом решил списать это на рабочую привычку герцога, - чтобы обратить Ваше внимание на приезд в город неслыханного количества знатных и влиятельных людей со всей Империи.
    Фонтоне внимательно смотрел на герцога, в то время как тот неотрывно изучал огонь в камине. Этьен не выглядел больным, однако казался бледнее обычного.
    - Мне не надо объяснять Вам, что до заседания Высшего Совета обстановка в городе должна быть … идиллической, - акцентировал Этьен, как бы пробуя слово на вкус, - Необходимо избежать любых инцидентов. Это относится, как к горожанам, так и к приезжим, - герцог выразительно взглянул на бургомистра, – Ко всем. Без исключений.
    - Я понимаю Вашу озабоченность, Ва…  Этьен, - закивал Фонтоне, всем своим видом демонстрируя, как глубоко он проникся этой озабоченностью, - Необходимые указания уже даны Сэмьюэлю Гарди-Праду. Все имеющиеся в нашем распоряжении войска и часть резервистов приведены в боевую готовность. Усилена работа с агентурой в городе, надеемся узнавать о возможных правонарушения до их совершения. Смеем ли мы рассчитывать на помощь СИБа для решения этих нелегких задач. Информация от Вас может стать решающей.
    - Разумеется, коллега, – глава СИБа слегка улыбнулся, – мы будем иметь Вас в виду.
    - С таким количеством высокопоставленных и благородных гостей со всех концов Империи мелких инцидентов не миновать, - продолжал Бертран, - Вы же понимаете меня Этьен? Это можно назвать своего рода политическим и культурным шоком для города.
    - Абсолютно, главное чтобы эти мелкие инциденты не вызвали серьезных последствий.
    - Приложим все усилия.

    В комнату вошел слуга с подносом и нарушил стройность беседы. Этьен взял со столика свою чашу, повертел в руках,  и чуть морщась, отпил.
    - Ваш чай, Ваше превосходительство, - отчеканил слуга, ставя чашку перед Бертраном, что-нибудь ещё господа?
    - Нет, свободен, - не глядя бросил герцог.
    Пару минут каждый из них был занять собственным напитком.

    - Вы знаете, Этьен, - прервал молчание бургомистр, - я не любитель всяческих загадок и мистики, но не могу не поговорить с Вами вот о чем. Вам не кажется что с момента смерти нашего Императора город наполнили слухи и вымыслы, которые в купе с активными расследованиями как Вашим, так и Церковным, не скрою, заставляют и меня призадуматься…
    - Что сказать Вам, Бертран… Люди издавна пытались мистикой объяснить вещи, которые не могли понять, в том время как ответ был простым. Разумному человеку не следует впадать в суеверия, но в тоже время иногда излишний скептицизм бывает вреден. Я видел многое, что выходит за рамки естественного, и для чего у меня до сих пор нет объяснения, - герцог замолчал на мгновение, давая собеседнику осмыслить сказанное и, затем, добавил, - Следует молиться Господу, чтобы наши дни не стали последними, а к тому все похоже и ведет.
    - Последними? – Бертран откинулся в кресле, – Пророчества? Боги?
    Этьен задумчиво смотрел на него.
    - Неужели Вы, Этьен, всерьез верите в существование каких-то древних сил, устроивших наш мир по своему усмотрению? До меня, конечно, доходили слухи, но всё же…
    - Древние знали больше, чем мы, - перебил герцог, - но эти сведения в большинстве своем потеряны, а остались лишь обрывки. Если Вас это так интересует, то я могу Вам предоставить доступ к своей личной библиотеке. Возможно, Вы сможете увидеть больше, чем увидел я сам.
    - Ну что Вы, Этьен, Вы же знаете, что я в этом ничего не смыслю, – рассмеялся Фонтоне.
    - Но интересуетесь же? – герцог поставил чашу на столик и ухмыльнулся, - Тут один из наших сотрудников несколько дней назад имел честь отобедать в придорожной таверне с неким Ветерком? Слыхали о таком?
    Бертран смутился.
    - Не волнуйтесь, мы не стали чинить ему препятствия в выполнении его миссии. Только хочу заметить на счет Ваших, несомненно, могущественных друзей из Ауралона – на сколько Вы им доверяете, Бертран, ища у них поддержки? Я, конечно, понимаю Ваше стремление к обеспечению безопасности, но тут Вы явно перестраховываетесь. В любом случае держите меня в курсе…
    - Непременно.
    - Да, и не забывайте что я всегда рад помочь Вам, особенно когда Вы действуете в наших общих целях. Право же, не обязательно было устраивать этот шпионский балаган с находкой профессора Ворнерса.
    - У меня и в мыслях не было мешать господину Дресслеру. Мне кажется, он получил всё что хотел.
    - Разумеется. Рейнхард, как ведущий расследование, должен иметь доступ ко всем документам, его заинтересовавшим. Но я не думаю, что он станет мешать Вам, если Вы сами захотите чем-то помочь.
    Несколько секунд герцог и бургомистр сверлили друг друга глазами. Затем Этьен расслабился и вернулся к созерцанию огня. Бертран вновь вплотную занялся своим чаем…
    …Нить их беседы возвратилась к родному городу и гостям, наводнившим его. Герцога позабавили рассказы Фонтоне о нравах некоторых чудных приезжих, и он позволил себе несколько раз рассмеяться, забывая о болезни.
    В голове же Бертрана прочно засели слова герцога о вещах выходящих за рамки естественного. И спустя время, сидя в своей карете по дороге домой он продолжал размышлять. Как в страшном сне его догадки подтверждались. Нет, мир совершенно не желал укладываться в отведенные для него рамки.

[Катажина Риди]

14 день месяца Полотна,
Рунн, особняк Клиша

Катажине часто снились сны. Самые разные - сны-пророчества и сны-гадания, сны о будущем и сны о прошлом, сны-фантазии и сны-страхи. Каждое утро молодая ведьма начинала с того, что тщательно вспоминала все подробности пережитого во сне. Некоторые она помнила до мельчайшей детали, от некоторых оставались лишь яркие впечатления, пережитые эмоции, кусочки сцен и обрывки разговоров. Если бы она могла, она бы тщательно записывала каждое из видений, чтобы с абсолютной точностью запомнить каждую мелочь, каждую деталь, но, увы, даже это малое послабление было ей совершенно недоступно.

В комнату вошла горничная, это тупое, всегда послушное создание, не способное связать и двух слов без того, чтобы запнуться, и молодая номени встала с кровати, позволяя себя одеть. Несмотря на то, что утренний туалет не подразумевал особых изысков и состоял из длинной черной юбки и белой кофточки, отделанной ауралонским кружевом, Катажина не удержалась и несколько раз обернула тонкую талию широким поясом, украшенным черным жемчугом, выловленным полунищими ловцами у берегов Росаледы, и невероятно дорогим стеклянным бисером, доставляемым на потеху первейшим модницам столицы с караванами восточных купцов.
Две жемчужинки в маленькие ушки, капельки духов на запястья и лебединую шею - всё это Катажина делала почти не задумываясь, полностью погруженная в то, что приснилось ей этой ночью. Девушка cмотрела перед собой пустыми глазами, позволяя страшно нервничающей горничной заплетать её блестящие черные волосы в гладкие косы, никак не комментируя все промахи неумехи. Мысленно она записывала всё то, что ей привидилось сегодня, гадая, чем был этот сон - миражом или кусочком реальности, шальной стрелой залетевшей в сети спящей колдуньи.

Красивый, даже немного чересчур красивый молодой человек через широкое окно напряженно вглядывается в темноту. На улице нет ничего, только пустота, черная пустота, гибкая и вязкая, жаждущая заполнения, жаждущая обладания хоть чем-то. Кем-то. Кровью и душами людей.
Взрыв. Невыносимо яркая вспышка. Чудовищный грохот. Кажется, сейчас лопнут барабанные перепонки. Кровь? Я умираю?..
Четыре фигуры, бегущие по узкому переулку. Запах угрозы, вонь страха, топот погони. У них одинаковые лица - четыре куклы, ведомые неизвестным кукловодом. Неживые убийцы сделали своё дело и теперь пытаются совершить что-то неестественное - они хотят сами выжить.
Тоненькая, невероятно красивая девушка (приятно посмотреть на себя со стороны ), открывающая ворота своего дома, дающая приют и спасение пятерым убийцам.
"- Зачем ты?..
- Какая разница... Я просто так хочу..."
И конец сна - странный, нечеткий, но очень приятный. Катажине мало что удалось запомнить - шорохи, мерцания, тихие звуки и шелковистые прикосновения.

Девушка довольно улыбнулась: "Странный, но хороший, чудесный сон..."
На улице, где-то совсем близко прогремел взрыв, сотрясая весь дом до основания, вызвав испуганный писк молоденькой горничной.
Это был сон о будущем. И оно уже наступило.

[Милан Трвай]

14 число месяца Полотна.
Рунн. Золотой город.


Волшебник, сделай горный ручей рекой
Я видел города за дюнами, клянусь и днём
Достань болотный пыли ему, только ты
Знаешь где растут цветы, где растут цветы…


Большой глоток фортийского вина…духота. Воздух был раскалён до такой степени, что казалось с минуты на минуту город запылает. Жар шёл от огромной толпы, которая длинной шеренгой двигалась к одной из площадей Рунна воспевая последнего императора.
Милан наблюдал за всем этим с окна третьего этажа одного из многочисленных особняков Золотого города. Дом Трвая не выходил окнами на одну из длиннейших улиц города по которой двигалась процессия. Потому пришлось навестить старого друга Фабьена Отье. Когда-то он помогал скифийцу распространять свои картины и укреплять своё имя в плеяде лучших художников империи. Фабьен был рад видеть Трвая и с радостью принял его. После продолжительного общения Отье пришлось оставить Милана, так как дела не жадли, но он попросил остаться пока у него, так как обстановка на улице была неблагоприятной. Милан с удовольствием принял предложение друга.
Трвай внимательно вглядывался в толпу людей, которая была разбавлена небольшими кучками гвардейцев. Но не они были нужны скифийцу, свою цель он нашёл быстро. Карета здесь бы не проехала никак. Но небольшой ареал в чёрной массе людей выдал совсем небольшую свиту Алексея Озерова – одного из противников идеи сепаратистов о свободе Скифии.
Милан прикусил губу, привычка с детства. Взором он стал искать своих, здесь уже пришлось хорошенько присмотреться. Четыре невзрачные фигурки двигались в сторону «мишени». Мирослав, у которого и была бомба выдвинулся немного вперёд остальных. Он передвигался наиболее осторожно.
Мирослав родился в Полонии, в небольшом, но одном из богатейших городов страны Ференцвароше. Город славился хорошими, но дорогими  врачами и вся знать Полонии ездила сюда лечиться. Отец Мирослава скифиец. Он уехал из Скифии, так как не мог терпеть власти флавийцев. Сыну передалась ненависть в полной мере.
Когда до Озерова оставалось около двадцати шагов Мирослав, опять же стараясь сразу не привлечь внимания, одел маску с лицом Алексея Озерова. Ускорив шаг он вплотную приблизился к людям охранявшим важного гостя из Скифии, который неудачно попал в Рунн во время траура. Одним прыжком миновал не ждавших подвоха телохранителей и оказавшись лицом к лицу с Озеровым вложил тому в руки смертоносный свёрток, механизм которого уже работал.
- Свободная Скифия! – выкрикнул сепаратист и оттолкнув псевдоскифийца на землю бросился бежать.
Люди Алексея не сразу поняли, что случилось. Один из них правда сообразил быстро в чём дело и перегородил дорогу Мирославу, но сепаратист не мешкался и в следующее мгновение его кулак поцеловал телохранителя в челюсть, оставив того на месте, но уже лёжа.
Толпа казалось и не обратила внимания на то, что произошло и медленно продолжала своё шествие. Мирослав пробирался к назначенному месту, где все должны были встретиться, разбрасывая и распихивая в сторону людей.
Милан заметил, как столичные гвардейцы начали стягиваться к месту происшествия. В следующее минуту раздался взрыв! Не очень большого радиуса, но в такой куче народа он унёс около десяти жизней, включая «цель». С этого момента началась паника…
Люди куда-то бежали, образовалась давка. Преступника потеряли, но около пятнадцати гвардейцев направились в сторону в ту сторону, где скрылся сепаратист. Семеро из них двигались в верном направлении. Но тут в дело вступили другие актёры, Розин и Ко. Они играя роль паникёров тычками и подножками остановили несколько преследователей. Всё шло хорошо, так как и должно было, если бы не прекрасная работа руннских хранителей порядка. Улицу начали оцеплять с какой-то бешенной скоростью.
Трвай начинал нервничать. Мирослав успел выскочить из сдуревшей толпы и сломя голову бросился по Ласкутной улице, одной из самых маленьких и невзрачных в Золотом городе. Через мгновение за ним выбежали трое гвардейцев. Но долго преследовать его им не пришлось. Розин и Ко опять вступили в дело. Они налетели на гвардейцев сзади, избавив их от тягот преследования. Трое сепаратистов уже тоже были в масках, если бы Милан не знал, что это маски он бы решил, что это трое Озеровых стоят перед ним. Они направились вслед за Мирославом и пропали из виду.
Милан понимал, что планы резко меняются. Трвай знал где в домке чёрный выход и вскоре уже бежал к месту, где они обусловились встретиться после взрыва. Пробегая по переулкам он слышал, как отдавались команды капитанов где искать преступников. Скифиец бежал так, что казалось ещё немного и он взлетит. Светлые волосы, которым позавидовала бы любая девушка стали мокрыми и липли к глазам. Около десяти минут Трвай бежал не останавливаясь. К фонтану во дворе какого-то брошенного дома он пришёл первый, так как изначально находился ближе к нему. Друзей долго ждать не пришлось. Также замученные долгим бегом они едва стояли на ногах.
- Попытаемся скрыться в переулках, что между Красной и Речной улицами. Скоро здесь всё будет в гвардейцах…
Милан не успел закончить, как из-за угла выскочили четыре всадника со сталью в руке. Трвая вытащил из-за спины маску и быстро надев её поднял пистоль, который ему протянул Мирослав. Выстрелы прозвучали одновременно. Лучше других преуспел Дмиртрий Розин, но это и не удивительно, когда-то он был гордостью скифского офицерства. Но сейчас это было не столь важно, так как все четверо были мертвы. Мешкаться было нельзя и Трвай повёл остальных дальше в лабиринт города.
Чуть дальше дома стали крупнее. Пробегая мимо одного из особняков, отличавшимся от остальных большим двором, они заметили девушку, что стояла у ворот.
- Тише едешь–дальше будешь. – как-будто пропела она.
Мужчины были шагах в двадцати от неё, когда она это сказала, причём сказала совсем негромко, но услышал абсолютно все. В другой раз Милан и  не задумывался бы о том, чтобы остановиться, тем более в такой ситуации. Но сейчас было что-то особенное, скифиец остановился, его примеру последовали остальные.
- Улица - не лучшее место для того, чтобы смотреть на девушку такими глазами. Для таких людей, как вы, улица  -вообще не лучшее место сейчас . она улыбнулась, такой красивой и в тоже время пугающей улыбки Милан не видел. - Быть может пройдём в дом и поговорим? Она вопросительно посмотрела на Милана.
Скифиец посмотрел в конец улицы…пусто. Потом взгляд перешёл на друзей. Даже через маску мужчина чувствовал, что они растеряны. После он опустил глаза на землю.
- Я думаю нам есть о чём поговорить. С такой красивой номени всегда есть о чём поговорить – чуть охрипшем голосом после бега ответил Милан.
Девушка утвердительно кивнула и закончила:
- В моём доме вы в безопасности.
Голос…её голос, такого Трвай никогда не слышал, он был словно песня волн, словно шёпот листвы. Голос волшебницы.

[Катажина Риди]

14 день месяца Полотна,
Рунн, особняк Клиша

Катажина провела пятерых мужчин в дом через черный ход. Девушка не боялась, что кто-то из слуг начнет болтать о необычных посетителях особняка Максимилиана Клиша. Еще сам замминистра вылечил прислугу от излишней болтливости, несомненно мешающей ему в его работе, так что Касе оставалось только добиться, чтоб её боялись не меньше (а вообще-то и больше) хозяина дома, чтобы быть уверенной в том, что её секреты и её посетители остаются тайной только этого дома.
Девушка провела своих "гостей" в малую гостиную, велев угостить мужчин чаем и домашним печеньем. Пока два лакея заставляли маленький столик подносами с разнообразной снедью, Катажина внимательно рассматривала свалившихся на её голову нарушителей общественного спокойствия - а в том, что эта компания была виновна в произошедшем взрыве, девушка не сомневалась. Четверо мужчин, застывших словно истуканы под взглядами слуг - явно исполнители. Они не представляют никакого интереса. А вот пятый - явно высокого происхождения, красивый блондин, голубые глаза, внимательно изучающие обстановку комнаты, беспокойно останавливающие взгляд на незашторенных окнах, через которые можно было бы увидеть его или его друзей. С первого взгляда такого в толпе не выделишь - обычный избалованный деньгами и семьей красавчик, ничего особенного. Но обычный человек вряд ли бы приснился Катажине, да и вряд ли бы он оказался в такой компании во время взрыва.

Дверь за последним слугой закрылась, и мужчины очнулись, стряхнули с себя напряжение от погони и теперь прислушивались к происходящему, пытаясь понять что происходит, куда они попали, ища подвох в широком жесте молодой незнакомки. Многочисленные вопросы яркими огоньками горели в их широко открытых глазах, и только Катажина спокойно пила чай, даже не пытаясь вовлечь "гостей" в беседу. Блондин, видимо, решил, что будет верным, если инициативу, тем более при своих людях, возьмёт он:
- Могу ли я узнать ваше имя, номени?
- Интересно, вы тоже собираетесь представиться своей спасительнице? А не боитесь, что я вас выдам? - девушка всем своим видом демонстрировала абсолютное спокойствие и уверенность. - Меня зовут Катажина. Графиня Катажина Риди.
- Выдать я вас смог бы и без имени, если бы это мне было нужно, ведь девушек такой красоты не так много в столице.- Он прикусил губу. -  Но зачем же рубить сук, на котором сидишь? Милан Трвай, - легкий поклон - вы, быть может, слышали обо мне. А это мои хорошие друзья. - Он слегка улыбнулся и поочереди назвал имя каждого.
- Я... слышала о людях, взрывающих скифских вельмож и носящих при этом маски. Талантливо сделанные маски, смею заметить. Увидев вас, я поступила так, как считала правильным. - улыбка и укор. Катажина добавила во взгляд побольше безграничного доверия и легкого налёта напускной таинственности, дымчатой вуалькой окутавшей ресницы.
- Наверное мне следовало бы узнать, зачем вы это сделали, графиня... Но сейчас не имеет смысла. Я хочу лишь спросить одно - поможете ли вы нам и дальше? А там уж разберёмся, кому от этого какая выгода...
- Действительно. Главное, чтобы у вас было это потом. - Девушка замолчала, изящные пальчики с розовыи ноготками задумчиво поглаживали бока фарфоровой чашки. - Я помогу. Вам нужно выбраться из города? Всем?
- Вы очень умны и красивы, графиня. Немногие в наше время умеют сочетать два этих несомненно важных качества. - Глаза Трвая на мгновение как-будто сверкнули. - Именно выбраться и как можно быстрей. Но не мне...а моим друзьям.
- У вас был план?
- У нас есть план, но сейчас... Я думаю нельзя предпринимать что-то в спешке. - Милан явно намекал на то, что им надо отдохнуть. И не сводил глаз с обворожительно прекрасной Катажины. Девушка поняла прозрачный намек и легко улыбнулась:
- Ваши люди могут остаться на ночь в этом доме. Их расположат в комнатах слуг, дядя не посмеет ничего возразить. А завтра... Завтра я вывезу их из города.
- Но как?
Кати легко рассмеялась. Этот юноша, Милан, кажется, решил использовать её неожиданную помощь на полную катушку, не задумываясь ни о последствиях, ни о плате, которую она может потом потребовать. Он настолько наивен или не считает её способной представить счет за свои услуги? И то, и другое можно было бы использовать.
- Милан, вы догадываетесь, как трудно в наше время перевозить женские платья? Они занимают очень много места и любое повреждение наносит непоправимый ущерб этим шедеврам портновского искусства. Но я готова пожертвовать парочкой, чтобы вывезти ваших друзей из города. - Услышав эти слова молодые люди встрепенулись, но Катажина, как и за все время предыдущего разговора не обратила на них ни малейшего внимания, не сводя сверкающих глаз с их предводителя. Милан, хоть и казался достаточно околдованным, все-таки продолжал проявлять здоровый скептицизм:
- Вывозить людей в сундуках с женским платьем? Это как-то.. Отдает модными романами, не сочтите за оскорбление, конечно.
- Разумеется. - Кася согласно кивнула. - На дворе 27 век! Кто поверит в то, что опасные террористы могут выбраться из города вместе с женскими чулками?
- Никто. В том числе и городская стража... - Милан, кажется, все-таки вдохновился этой идеей. - Что-то в этом есть. Я согласен.
Катажина торжествующе улыбнулась и дважды хлопнула в ладоши, вызывая слуг, которые должны были провернуть основную часть операции.

[Алиса Иберо]

Как жизнь без весны,
                                                                                              Весна без листвы,
                                                                                              Листва без грозы,
                                                                                              И гроза без молнии,
                                                                                              Так годы скучны,
                                                                                              Без права любви…*


14 - 15 день месяца Полотна. Окрестности Рунна.

   Время резало пальцы осколками битого стекла. Его было мало. Слишком мало. Она торопилась, а время все равно было быстрей и острей, чем хотелось. Как хищник, уже почувствовавший кровь своей жертвы, вкусивший ее железный вкус и ставший на след, так время неслось за ними огромными прыжками, настигая и опережая, разрезая острыми гранями.
   Сознание, растянутое на дыбе страха, страха перед временем, которого нет. Его никогда нет.
   - Мама?... – Женщина резко повернула голову и увидела глаза своей дочери, следившие за ней. Вспомнив, что должна улыбаться, Алиса улыбнулась.
   - Да, милая. – Рука герцогини Иберо легла на темную головку Беа, поправила выбившийся локон, скользнула по плечам девушки и прижала к материнскому телу.
   - О чем ты думаешь, мамочка?
   Алиса подняла голову и посмотрела в окно, там мелькали голые стволы деревьев, корявые ветки, как иголки ежа тянулись в разные стороны, как будто хотели проткнуть далекое небо. Или это были человеческие руки выгнутые и вывернутые в немыслимых позах, тянущиеся к ним, молящие о помощи. Что они - Великие Иберо - могут сделать для этих полуживых, еще не проснувшихся после зимнего сна существ, если себе-то помочь не могут. У этих исполинов хотя бы есть время - целые десятилетия, а у них его нет.
   - Я думаю, что я самая счастливая женщина на свете. – Алиса снова посмотрела на дочь.
   - Почему?
   Герцогиня Иберо рассмеялась и обняла дочь.
   - Потому что у меня замечательные дети, которые сейчас со мной. И больше мне не о чем беспокоиться. Что еще нужно матери для счастья?
   - Не знаю, мама… У меня еще нет детей. – Беатрис подняла на мать глаза.
   - Будут, Беа. Обязательно будут, тогда ты поймешь. – Алиса опустила подбородок на голову дочери, мерное покачивание кареты заставляло женщину и девушку прижиматься еще ближе друг к другу, от этого становилось тепло и уютно, даже несмотря на холод, который жил снаружи. Она успела отвыкнуть от этого холода. Солнце Иберии выгнало все воспоминания о сердце Руннской Империи и льде, сковавшем его – холодные глаза, холодные улыбки, холодные люди… Самые суровые зимы Фроста, наверное, не могли так заморозить людей, как придворная жизнь. Каждый новый шаг – как будто ты ступаешь по тонкому весеннему льду, готовому треснуть под тобой в любую минуту, каждое новое слово – как поземка, проникающая под одежду, каждый новый взгляд, как острые осколки снежного крошева. И в этот холодный мир она добровольно везла своих детей – самое дорогое, что было у нее. «Я плохая мать», – подумала Алиса. Еще крепче прижав к себе дочь, она закрыла глаза, чтобы не видеть хмурые серые пейзажи, мелькавшие за окном.
   Тони, уже должно быть все приготовил к их приезду, завтра нужно будет устроить представление для всех желающих. Иберо въезжают в Рунн… Короли юга… А может семья будущего Императора? Они всегда умели себя преподнести – богатство, блистательность, смех, высоко поднятые головы и презрительные взгляды – такими считали Иберо в свете. Завтра они подтвердят свою репутацию.
   Успокоенная этими мыслями и теплом родного тела, прижавшегося к ней, женщина уснула. Ее разбудил тихий звук открываемой дверцы.
   - До Рунна осталась пара часов пути, думаю, мы выедем, когда встанет солнце, и днем будем там. А сейчас люди отдохнут и приготовятся. Я решил проверить – как вы?
   В свете сереющего к рассвету неба силуэт ее старшего сына четким черным провалом выделялся на фоне дверного проема. Диего не подозревал, что внешне очень похож на отца и каждый раз, глядя на своего первенца, она видит Энрике, но любовь к сыну от этого становилась еще сильнее и крепче, еще исступленней, как будто так она искупала свою ненависть к мужу. Зато характер герцог Иберо явно унаследовал от обоих родителей, а скорее от многих и многих поколений своих родовитых предков. Аристократизм и врожденная гордость смешались с природным очарованием южных мужчин, прорывающимися сквозь броню дворянского лоска бесшабашностью и веселостью, но за всем этим она видела еще кое-что, чего не было у отца Диего – Алиса видела человека, с живым, сильным и способным на любовь сердцем.
   - Ты, как всегда, сделал все правильно, Диего. – Женщина осторожно высвободила одну руку, чтобы не разбудить дочь, и коснулась щеки юноши. – Утром прикажи людям надеть парадную форму, а я прикажу служанкам достать лучшие платья. Иберо – были, есть и будут королями Юга и нужно напомнить об этом Рунну.
   Диего молча кивнул и они на время замолчали. Герцогиня не выдержала первая:
   - Прости меня. Ты должен бы ненавидеть свою мать, а не беспокоиться о ее самочувствии.
   Сын удивленно вскинул на женщину глаза.
   - О чем ты говоришь, мама?
   - О том, что я делаю с тобой то, что когда-то сделали со мной. Тогда я поклялась, что моим детям не придется проходить через такие же испытания, а теперь я решаю твою судьбу за тебя, и ты мило улыбаешься мне в ответ – вместо того, чтобы ненавидеть.
   Диего вдруг и правда широко улыбнулся и сжал ладонь женщины своей рукой.
   - Я сделаю то, что должен сделать. Ради Иберии, ради тебя, Беатрис, Эрмини, Фера и дяди Антонио, ради Великого Дома Иберо и всех тех, кто верит в меня. Ты не должна осуждать себя, мама, ты приняла правильное и нужное решение.
   Алиса до боли в глазах вглядывалась в сына, сумерки нежно обнимали его и не позволяли рассмотреть выражение лица, она могла лишь чувствовать, как чувствует только мать своего ребенка. Так бывает, что женщины вздрагивают, чувствуя боль, и не понимают, что сейчас что-то случилось с их детьми. Это связь, которая соединяет два сердца, две жизни от рождения и до смерти – по праву рождения.

   Знойное солнце полдня плавило воздух, и даже в тени нельзя было найти прохлады. Молодая герцогиня Иберо со своими дамами, девушками, нянюшками и тетушками сидела под просторным тентом на веранде замка и занималась самым подобающим для ее положения делом – вышивала. В тесном платье было очень жарко, корсет мешал дышать, а плотный атлас совсем не пропускал воздух. Пот тонкой струйкой тек между лопаток, делая спину липкой. Локоны, выпущенные из высокой прически, ниспадали на плечи и прилипали к коже, и от этого пытка становилась совсем невыносимой. Остальные страдали не меньше, но все продолжали геройски портить лучший саджисский шелк и лучшие кирийские нитки. Иберо - лучшие, Иберо самые быстрые, самые ловкие, самые умные, самые-самые и для этого нужно работать – много и усердно. Иногда она начинала ненавидеть фамилию, которую и сама носила уже шесть лет, но каждый раз, когда ее называли «Ваша Светлость, герцогиня Иберо», она милостиво наклоняла голову и принимала почет и уважение, как должное. Время от времени Алиса кидала украдкой взгляды на просторный загон и открытые ворота конюшни, там возился с лошадьми ее пятилетний сын. Много раз она просила мужа, чтобы он не позволял Диегито проводить столько на жаре, на занятиях, на тренировках, на уроках, но Энрике был глух. Грумы и конюхи, лучший учитель верховой езды во всей Иберии – все они, конечно, не спускали глаз с мальчика, но разве может мать быть спокойна за своего ребенка, когда она не рядом с ним?
   Подняв в очередной раз глаза, девушка вздрогнула и замерла. Иголка выпала из ее пальцев и тихонько звякнула, когда стукнулась о каменные плиты. В раскаленном мареве этот звук показался чересчур громким. Но Алиса не слышала ничего, кроме биения собственного сердца, в мельчайших подробностях она видела, как сбываются ее самые страшные кошмары. Взбесившийся конь рвался с привязи и трое слуг никак не могли с ним совладать, а на спине животного, она увидела своего сына, вцепившегося в седло. Нервное ржание… крики…бегущие куда-то люди… и маленький мальчик на спине обезумевшего чудовища с налитыми кровью глазами и огромными копытами, бьющими воздух… Звуки кнута… чей-то испуганный вскрик… запах нюхательных солей, которые открыли, успокаивая одну из девушек… и маленький мальчик, отважно борющийся за свою жизнь… Жестокое солнце, немое и беспощадное к любой слабости… пыль, поднимающаяся столбом из-под копыт несущегося по арене коня… воздух, затхлый, застывший, гнилой, заполненный удушливым ароматом апельсина… и маленький мальчик, сделавший то, что не под силу многим взрослым мужчинам… Чья-то крепкая рука, сжавшая ее запястье и удерживающая на месте… далекий пустой голос «Не смейте устраивать представления, сядьте и продолжайте работать» - кажется это Асенсьон – кормилица мужа, его оруженосец в юбке… проглоченные слезы и рыдания… и маленький мальчик лежащий на земле, совсем тихо, не шевелясь. И ей кажется, что она перестала дышать вместе с ним, почти физически чувствуя, как весь воздух вместе с жизнью уходит из нее, испаряется, утекает… Когда плевать на себя, и весь мир сужается до маленького клочка арены для выезда лошадей, где в буро-серой пыли лежит твой ребенок – смысл всей твоей жизни, сама твоя жизнь. И никому нет до этого дела.
   Она не заплакала тогда, не закричала, не вскочила с места, просто сидела и продолжала вышивать на белоснежном полотне персики - алые, как будто вымытые кровью - уже не поднимая глаз, и не смея даже думать о сыне. Она увидела Диего только ночью, когда муж, исполнивший свой супружеский долг, наконец, отпустил Алису, она, почти теряя сознание от страха, дошла до комнаты сына, держась за стену, и долго стояла у двери, не решаясь ее открыть. Ди терялся в своей огромной кровати, предназначенной для будущего герцога, лицо его было белее простыней, на которых он лежал, маленький ротик приоткрыт и из него вырывалось тихое, но ровное дыхание. Ее сын был жив. Упав на колени, девушка просидела рядом с кроватью всю ночь, держа мальчика за руку, с рассветом она вернулась к привычным делам. Так продолжалось три дня – без сна, почти без еды и без слез. Днем она была примерной женой и достойной герцогиней, ночью превращалась в бледную тень и призрака, держащего маленькую белоснежную ручку, как будто только ее тепло могло удержать ребенка на этом свете. Нет, она не думала так, просто иначе она не могла. На четвертый день Энрике уехал по делам в Фортаду, и Алиса, презрев все увещевания Асенсьон, провела остаток дня у постели сына. Рядом с ней, сложив руки на коленях, сидела темноволосая девочка. Алиса знала, что Эрмини молится. Они всегда были дружны с Диего, как брат и сестра, хотя девочка и являлась для мальчика тетей. Не выдержав, Алиса позвала маленькую сестру мужа:
   - Иди сюда, не бойся. Все будет хорошо.
   - Диего, ведь, поправится? – Большие искристые глаза смотрели на молодую женщину с надеждой.
   Что могла она сказать? Правду? Но разве она знала, какая она – эта правда. Сладкая и радостная или горькая и печальная? С привкусом лжи или вкусом недомолвок? Что могла она сказать?
   - Все будет хорошо. – Повторила герцогиня.
   - Я не хочу, чтобы он ушел вслед за папой и мамой, - серьезно сказала девочка и Алиса вздрогнула. Ребенок, конечно же, все еще помнил своих покойных родителей. Что же это за мир – где дети так спокойно говорят о смерти?
   - Нет, мы его не отпустим, - также серьезно ответила она.
   Эрмина подошла к Алисе и обняла ее за шею маленькими ручками.
   - Я верю тебе, мама.
   Два женских сердца и правда верили в это, потому что они любили, а для любви нет преград, даже за последним порогом.
   - Дядя Антонио приехал… - Девушка резко обернулась на этот тихий голос, почти шепот, сорвавшийся с губ сына, но главное на нее смотрели его умные карие глаза. Диего пришел в себя. Она не сразу осознала смысл сказанных им слов и только спустя какое-то время посмотрела на дверь, там стоял высокий темноволосый мужчина – тот единственный, которого она любила. Эрмина кинулась к брату с радостным криком:
   - Тони, - и тут же была заключена в крепкие объятия, поднята в воздух и уже рассказывала о своей довольно насыщенной событиями жизни – новое платье, новая кукла, найденное дупло, выигранный у Диего империал… Счастливы дети, для которых мир окрашен в простые, но яркие цвета. Алиса слышала тихий разговор брата и сестры, но все ее внимание было заключено в черноволосом мальчике, лежащем на кровати и улыбавшемся ей.
   Когда дети уснули безмятежным сном, а слуги, наконец, разошлись, герцогиня Иберо и герцог Саджисский остались вдвоем. На улице к ночи начался дождь, и его тихий шелест скрадывал остальные звуки, отгораживая двух людей от всего мира. Алиса смотрела, как за окном умирают капли, сливаясь в ручейки и лужицы, как ровная стена воды опускается на них, смывая всю боль.
   - Он пришел в себя и теперь обязательно поправится. – Антонио стоял у камина – в другом конце комнаты, и они оба не решались посмотреть друг на друга.
   - Я знаю, - кивнула женщина, не оборачиваясь.
   - Жаль, что я разминулся с Энрике, но мне нужно его увидеть. – Помолчав, как будто что-то прикидывая, он добавил. – Придется остаться до его возвращения.
   - Ты можешь оставаться здесь столько, сколько угодно – это твой дом.
   - Нет, Алистинья – это теперь твой дом.
   Ее дом? Как насмешка или злая шутка. Она не хозяйка здесь, а пленница. Красивое украшение герцогской коллекции атрибутов власти. Жена. Мать. Герцогиня… Всего лишь слова и за ними совсем стерлось еще одно, о котором она никогда не забывала – женщина. Живая женщина, которой хотелось вырваться из этой золотой клетки, ей хотелось любви и свободы, но она промолчала, как всегда, и только одинокая слеза скатилась по щеке, оставляя за собой дорожку, выдававшую ее слабость. Она опустила голову так, что распущенные волосы упали ей на лицо, скрывая его.
   - Ты не знаешь, когда брат вернется?
   Алиса вздрогнула, услышав этот голос у себя за спиной и почти физически ощущая вставшего рядом мужчину, слыша его дыхание, утопая в его запахе – аромате моря и свободы.
   - Нет, Энрике не дает мне отчета о своих планах. – Она и сама не заметила, что ее слова прозвучали горько и обиженно.
   - Алистинья, я… - Антонио хотел что-то сказать, но остановил себя.
   И тут она расплакалась – впервые за четыре дня и последние шесть лет. Весь страх, отчаяние, ужас и боль пережитого вырвались наружу, сметая ледяное, непробиваемое спокойствие, которым всегда славилась молодая герцогиня Иберо, обнажая ее чувства и душу, лишая привычной защиты безразличия. Она уткнулась в пропитанную свежим ветром рубашку Тони и оплакивала свою разбитую жизнь, несчастливый брак и несостоявшуюся любовь, а предмет этой любви нежно обнимал ее, прижимая к себе, и шептал какие-то слова. Наверное, что-то успокаивающее и нежное, но с таким же рвением он мог бы рассказывать ей об устройстве корабля или жизни моряков, потому что ей было не важно – что он говорит, нужно было просто слышать его голос, ощущать его руки у себя на плечах и чувствовать теплое дыхание в волосах. Хотя бы на одно мгновение ей нужно было знать, что она не одна в этом мире.
   А потом он любил ее под шум дождя. И все, что было, вода унесла к рассвету. Когда сквозь темно-синие и фиолетовые тучи пробился первый желтоватый луч солнца, разгоняя непогоду, Тони ушел, сказав на прощание «Мы не можем жить под одной крышей, Алистинья, и ты это знаешь не хуже меня». Она ответила, что им будет мало и целого мира, на что он рассмеялся и исчез. Он всегда приходил и уходил внезапно, проносился по ее жизни, подобно морскому ветру, утреннему бризу или сильному шторму и пропадал на недели, месяцы или годы, но всегда возвращался, как моряк, проложивший курсы под всеми звездами, всегда возвращается в свою родную гавань. Она была его гаванью и жила только ожиданием этих встреч и заботой о своих детях.
С тех пор Алиса Иберо никогда не опускала ни глаз, ни головы. Ни перед кем. И чему-то всегда улыбалась в дождь.

   Как дорожка из прошлого одинокая слезинка скользнула из глаз вдовствующей герцогини Иберо. Ее старший сын, коснулся щеки матери и вытер соленую каплю. В этот момент Алиса поняла, что выдержит все, уготованное ей небом и пойдет на что угодно, чтобы ее дети были счастливы. Абсолютно на все – разве это такая уж высокая цена для матери?
   - Не надо плакать, мама. Я сделаю все, чтобы ни тебе, ни кому-то еще из нашей семьи не пришлось больше плакать.
   - Я верю тебе, Диего. – Женщина улыбнулась. Потом она провела рукой по голове все еще спящей дочери и осторожно опустила девушку на сидение. Сама она выбралась из кареты, опираясь на руку сына, и вдохнула свежий рассветный воздух. На юго-западе, за их спиной, собирались серые облака, грозя излиться на землю своим праведным гневом и холодной водой, а в воздухе висела неприятная морось, из-за которой вся одежда тут же пропитывалась влагой и становилась тяжелой. – Кажется, будет дождь.
   Диего посмотрел на небо и отрицательно покачал головой.
   - Нет, дождь не соберется, но нам это на руку. Ничто не помешает сиять поярче, когда мы доберемся до столицы. Не стоит бросать золото в грязь**.
   Алиса улыбнулась тому, что ее сын думает о том же, о чем и она.
   - Да, сегодня он нам не нужен. – Согласно кивнула женщина.
   Пройдет какая-то пара часов, и вся семья Иберо будет вместе – полным составом. Такого не случалось уже очень давно, возможно, с похорон Энрике. И снова их собирают похороны. Не радостная закономерность – встречаться на поминках, но, несмотря на это, сейчас Алиса могла поверить, что счастье в этом мире все-таки возможно.
   Разбив плотную стену туч, солнце все-таки показалось над верхушками деревьев ближайшего леса. Алиса протянула руку, и Диего крепко ее сжал. Лучи восходящего солнца коснулись матери и сына, освещая их и убегающую в туман дорогу, на которой они стояли.

* «Песня о любви» из к/ф «Гардемарины» Слова Ю. Ряшенцева

** Иберийская пословица, показывающая ироничное отношение к себе.

[Лианна]

15 число месяца Полотна.
Окрестности Рунна. Цыганский табор.

    Ночи казались жаркими, а дни – еще были слишком холодны. Утром, когда она проснулась после очередного ночного безумия, где танцы и песни сливались в невероятное веселье. Дикое, первобытное, как сама окружающая их толпа, в которой пробуждается желание не подчиняться законам людей, а просто – жить и любить эту жизнь. Лианна потянулась и зябко передернула плечами. Руки быстро схватили блузу с широкими рукавами, которая завязывалась на тонкой талии плотно обхватывая ее. Девушке понравилась эта свободная, яркая одежда: удобная, красивая, показывающая все прелести той, что носила их. Кариэ заглянула в отдельную для нее сторону кибитки:
- Ай-яй-е, уже поднялась? Иди пить кава, девочка.
    Лианна улыбнулась и кивнула головой. Нет, эта цыганка не стала напоминать ей мать или кого-то родного, просто с ней было так спокойно и удобно. Она говорила и слушать ее было интересно. Как интересно было слушать сестру Эстерада, когда та рассказывала о городе и своих танцах. Лианна неожиданно поняла, что сравнивает себя и эту яркую, искрометную и необычайно красивую девушку. Кариэ называла Радэ – красавицей. Лианна нахмурилась, находя взглядом зеркальце и начиная разглядывать саму себя: белая, почти прозрачная кожа, длинные, черные ресницы и изящный изгиб бровей, пожалуй, слишком крупный рот с пухлыми губками. Вот разве что – глаза. Даже она понимала, что глаза у нее – необычные, звериные, а может – колдовские. Лианна улыбнулась, отступая от зеркала и неожиданно сама себе махая рукой: «А все остальное – хрупкое и маленькое, как у девчонки! А он зовет – ангел. Красавица….» Она снова улыбнулась, одевая пятую по счету юбку. Первые две были простыми, пышными, белыми; третья – шелковистой, прохладной на ощупь; четвертая и пятая расписаны прихотливыми, яркими узорами. Девушка вышла к цыганке, уже наливавшей кава, но покачала головой в ответ на еще одно приглашение:
- Спасибо. Я не хочу.
- Э-ей, а чего хочешь, девочка?
- Прогуляться. К реке и обратно, - Лианна улыбнулась, поднимая полог одной рукой и подхватывая широкий, цветастый платок, который накинула себе на плечи, выходя из кибитки.
    Кариэ вышла следом, наклоняя голову и окидывая хрупкую фигурку гостьи:
- Что там будешь делать?
    Лианна оглянулась:
- Волосы расчесывать.
- На-нэ, на-нэ…. Расческу возьми, девочка, - усмехнулась цыганка, протягивая большой гребень.
    Ли засмеялась, забирая гребень и убегая прочь. За три неполных дня она уже научилась ходить среди этого живого города на колесах. И поняла, что бегать в нем так же естественно, как и танцевать. Остановилась она только на обрыве, ведущем к реке. Ветер требовательно обхватил ее, желая пригласить на свой танец, но Лианна не согласилась, разглядывая раскинувшийся перед ней город широко распахнутыми глазами. Ей не были видны дворцы, улицы, лишь перепутанная громада домов, словно теснящихся друг за другом. Так однажды в большой праздник люди ходили в монастырь, принося подарки для святой Сивиллы. Они подходили к алтарю и клали свои скромные подношения, как вдруг из лика святой на стене засочилась кровь. Монашки кинулись на колени, возносить мольбы о прощении к небесам, простой люд затолпился, напирая друг на друга и пытаясь разглядеть диво. А Лианна стояла и смотрела на образ святой, пытаясь понять, почему ее не трогает это чудо. Вот и сейчас, она смотрела на город и понимала, что в сердце лишь спокойствие и тишина. Ничто пока его не тревожило. А то, что тревожит – имеет имя. И она сама еще не знает, что значит это имя для нее. Сладкое ли звучание, чудесное ли явление или просто. Лианна тихо прошептала это слово вслух:
- Любовь? – и мотнула головой. Сердце странно дрогнуло, испугавшись и надо было успокоить его.
    Осторожно заткнув гребень за пояс юбки, Ли распустила свои серебристые волосы. Мягкой волной они окутали ее до самых колен, словно драгоценная, бледно-серебристая фата. Тонкие пальцы, взяв гребень, мягко повели его вдоль волос, расчесывая. Раз за разом. Девушка закрыла глаза, наслаждаясь. Ей казалось, что в этот миг она не принадлежит этому миру, растворяясь среди серебристых локонов и этих плавных движений, успокаивающих и завораживающих. Сколько прошло времени – она не смогла бы сказать, просто в какой-то миг вся пушистая, шелковистая волна была заплетена в две толстые косы, распушившиеся на концах. Лианна откинула их за спину, выгибаясь всем телом и вздрагивая от неожиданного голоса:
- Тебя зовут.
    Девушка обернулась, встречаясь глазами с серой мглой утреннего тумана в невозмутимом взгляде наемника.
- Ты подкрадываешься как зверь, - негромко сказала она.
- Я тебя потревожил. Прошу прощения.
- Нет. Совсем не потревожил, просто я испугалась.
    Лицо его не изменилось, глаза по-прежнему внимательно смотрели на нее, а выражение их было едва ли не равнодушным. И почему-то девушка почувствовала возмущение:
- Ты подглядывал, Дис? А если бы я молилась?
- Говорят, что ложного бога легко распознать.. Например, дать ему одно из испытаний, что пришлось пройти Сыну, - он говорил спокойно, ровно, но отчего-то она отступила на шаг:
- Я тебя не понимаю.
- А ты подумай, Лианна, - одним плавным движением он подошел вплотную к ней и осторожно взял за руку: - Подумай хорошенько.. Стоит ли становится богом по лукавому мановению своей прихоти? И не будет ли за это кары? Небесной... или земной.
    Неожиданный шорох и глаза их расстались, но Дис, увидев, кто идет, опять посмотрел в зардевшееся лицо девушки:
- Приятного дня, Лианна, - губы его холодно прикоснулись к ее руке, и он отступил, разворачиваясь и приветствуя появившегося:
- Дня, Эстерад. И до встречи.
- Удачи, Дис, - ответил маркиз, подходя к дрожащей с головы до ног девушке.
- Что с тобой, Лианна?
    Желтые глаза метнулись к его лицу и впились в него, словно это могло помочь прогнать странный морок. Почувствовав неладное, молодой человек протянул было руки, но она отшатнулась.
- Лианна, - бархатистый голос достиг ее слуха. – Что с тобой? Если он обидел тебя...
- Нет! Просто.. это словно загадка, - она усилием воли перестала дрожать и подняла на него глаза, уже зная, что за силу для него они таят. – Только разгадать ее страшно.
- Ли, на земле нет ничего страшного.. впрочем, как и под землей.
- А смерть? А страшный холод, в котором должны вечно трепетать души грешников?
- Кто тебе сказал, что есть холод более страшный, чем пустота в сердце?
- А ты говоришь - ничего страшного нет..
- Правильно. Потому что никто не видел этой пустоты.. но все ее боятся. Велики твои глаза, о Лукавый, - смешливо молвил он, решительно заключая ее в объятья и прижимаясь губами к волосам. – Успокойся, моя маленькая королева.
    И спокойствие: теплые руки, обнимающие ее и прижимающие к груди, где бьется сердце. Лианна вздохнула, закрывая глаза и тихо шепча:
- С тобой мне спокойно, Эстерад.
    Она услышала, как сердце его застучало сильнее, но лишь мягко потерлась щекой о ткань его камзола, безмолвно улыбаясь самой себе. Любовь….

[Фернандо Иберо]

15 день месяца Полотна.
Рунн.

Эй! Остановись! Попробуй на вкус ветер
Вдохни, немного опустив веки
Красным, красным снегом замело
И мгла окутала меня, где солнце?!


Чёрное с золотым…повсюду роскошь и красота. Даже самый далёкий от политических дел человек мог бы определить, что это наместники юга внесли в мрачный, на время траура, город свет. Казалось, в город льётся золотой ручей, так самый богатый род империи вошёл в Рунн…
  Фернандо был поражён. Да, в столице он был давно, но Рунн слишком сильно изменился. Дело было не в самом городе, а в людях и атмосфере, что царила здесь.
То, во что превратил Рунн покойный император не подвергалось описанию. Слухи о разврате и подлости не могли придушить даже СИБ или хотя бы Никола де Нортми, пускай это и не их дело, но церковь то давно спасовала.
Иберия была совсем другой. Да их здесь также встречали, но не как у себя на родине восторженные люди, которые были рады своим герцогам и графам благодаря их за всё.
Фернандо казалось, что им любуются, но при этом и сравнивают с какими-нибудь столичными франтами. С их красотой, одеждами и украшениями. Создавалось впечатление, что Александр и не умирал.
Он смотрел на всех этих людишек с презрением, ему не было их жалко, сильные люди могут противостоять всему.
Мать и сестра ехали впереди в экипаже, а дальше них, как и полагает герцогу, возглавлял колонну Диего. Юноша же решил въехать в Рунн вместе с гвардейцами, что ехали позади. Фернандо было неприятно оттого, что юные девицы и женщины сверлят его своими взглядами подмигивая и ехидно улыбаясь, иногда что-то выкрикивая.
Иберо не заметил, как от толпы отделилась фигурка девушки, которая каким-то чудом сумела пройти незамеченной мимо гвардейцев. Она вцепилась в Фернандо и начала тащить на себя. Юноша резко одёрнул руку за которую был схвачен, а иберийская стража в мгновение оттащила девушку.
Она едва не сорвала с запястья Фернандо золотой браслет от которого отходила небольшая цепочка с солнцем на конце. Подарок Беатрис на десятилетие брата. Где она достала это украшение прекрасной работы никто не знал. Но младшему Иберо тогда было всё равно и радости его не было границ, а сестре в свою очередь было приятно, что Фернандо был доволен.
Иберо сделал вид, что ничего не произошло.
- С вами всё хорошо маркиз? – один из гвардейцев решил проявить хоть какие-то правила этикета.
- Поверь, если мне вдруг будет плохо, то ты узнаешь об этом последним и скорее всего в тюрьме – Фернандо выдавил из себя издевательскую улыбку.
Всю дорогу до особняка, где родственников уже ждал Антонио Иберо, их провожали пышно разодетые ценители красоты и обычные зеваки.
Юноша взглянул на столичное небо. Главное не потерять дороги к дому… 

[Альбер Тардэ]

15 число месяца Полотна.
Улицы Королевского Рунна.


  Птицам, рыбам, зверям и детям был неведом траур. Нет, последним разумеется много раз пытались пояснить, что в империи объявлена великая скорбь по умершему, мудрому, великому и прекрасному правителю, но насколько хватало памяти детям? Они желали не плакать, утирая притворные или настоящие слезы, а прыгать, скакать и везде совать свои любопытные носы. Вот и сейчас в первых рядах любующихся на въезд пышного двора дома Иберо находились простые ребятишки: пацанята лихо свистящие при виде все новых сверкающих золотом всадников и девчушки, замирающие от восторга и разглядывающие конников, кареты. Альбер огляделся вокруг, примечая, что в окружившей весь путь от ворот Рунна до дворца Иберо столице толпе – мало что разглядишь, а ему не хотелось подобно запоздавшим зевакам пытаться перепрыгнуть впереди стоящего. Неожиданно он заметил забравшихся на забор мальчишек, улюлюкающих вслед затрубившим в горны передовым всадникам. В мгновение ока юноша оказался возле забора и, подпрыгнув, ловко подтянулся на руках и удобно устроился в веселой компании, которая кажется еще больше развеселилась после его присоединения к ним:
- Эй, парень, осторожнее! – окликнул он особо раскачивающегося на заборе пацана. – Навернешься ведь.
- Я самый ловкий, - откликнулся самодовольно мальчишка.
  Альбер хмыкнул и, подмигнув своему случайному собеседнику, принялся разглядывать едущих мимо всадников. Все они двигались в строго определенном, но лишь им самим понятном порядке. Молодой человек ни разу не видел наследников дома Иберо, но безошибочно определил их: братья были неуловимо похожи внешне и явно разительно отличались друг от друга по характеру. Это было заметно даже стороннему наблюдателю. Старший из братьев хоть и смотрел на ничтоже сумнящихся вокруг людей свысока – отлично владел собой, сохраняя на лице маску вежливой невозмутимости и даже изредка улыбался кому-то в толпе. Видимо местным красавицам, которые впервые могли лицезреть его в подобной близости. «Первый и последний раз, скорей всего. Вряд ли наследник Иберо будет шататься по улицам, желая перезнакомится с красотками столицы.. а вот второй…» - Альбер не сдержал смешка, увидев, как лицо младшего брата – Фернандо Иберо исказилось от явного самоосознания величия его персоны. Кто-то из девушек хотел кинуть юноше цветок, но увидев его лицо, на котором даже вежливости не было места – передумали. Альбер запустил руку в карман куртки и выудил оттуда небольшой кусок железа, оглянулся на сидящих вкруг него пацанят:
- А ну, посвистим этому петушку? Явно считает, что красивее его оперенья нет никого и ничего в мире, а?
- Ага! Он еще не видел наших красавцев, - откликнулся один из ребят.
- Больно ты их видел, Пьетро.
- Больно или не больно, но они не строят из себя и рожи нашим девчонкам не корчат, да и не шарахаются, как демоны от черты роковой….
  Альбер, улыбаясь прислушивался к болтовне, чувствуя азартное желание, которое свойственно лишь 11-14 летним босякам: вредить не по поводу, а просто так. Как только мальчишки засвистели, оглушая всех вокруг, он прицельно выстрелил металлическим снарядом по крупу коня, на котором ехал напыжившийся Фернандо Иберо. Скотина взбрыкнула и вздернула головой, осаживаемая твердой рукой наездника, чье настроение ухудшилось от происшедшего. Но Альбер уже соскочил с забора, пробираясь сквозь толпу к центральному собору столицы. Туда он и направлялся, когда увидел, что кроме него в городе происходит еще ряд важных событий. К одному из них относился въезд иберийцев. А другое заключалось в том, что его старший брат с нарочитой поспешностью летел куда-то не замечая никого вокруг. Жиль настолько редко ходил пешком по мостовым Рунна, что происшедшее не могло не удивить Альбера. Он сделал себе пометку на память и двинулся к собору. На пути к нему Альбер и встретился с маршем иберийцев. Теперь он просто продолжил прерванный путь, ожидая увидеть в соборе все тех же лиц, среди которых его лично интересовало лишь одно.

15 число месяца Полотна.
Центральный храм Рунна.

  В храме всегда царит величественно-напыщенный полумрак. Тени, что двигаются между столбами, подерживающими крышу этого здания, едва шуршат и только этим напоминают, что они еще – люди. Альбер огляделся. Возле алтаря возвышающегося в центре стояли несколько человек, дожидающиеся, пока священнослужитель отпустит им грехи их. Лицо этого верного слуги Каспиана «светилось» откровенной скукой, но лишь до той поры, как из-за потайной двери слева в храм не вошел еще один священник – кардинал Рунна. Парень прищурился, разглядывая то, как сразу встрепенулся и отпускающий грехи мирские служка, и сами грешники, подползающие на коленях к благословляющей их руке, и лицо кардинала не избежало пристального разглядывания. Не часто встретишь священников, которые настолько иронично смотрят на тех, кто склоняется перед ними. Альбер считал, что кардиналу Рунна свойственно и лицемерие, и гордость, и еще целый ряд пороков,  за которые его стоило бы лишить мантии. Но решать это было не ему: «Хотя, кто знает. Все подсудны, даже те, кто считают себя выше суда людского». Размышляя, он подошел к быстро уменьшающейся очереди:
- Как мало нужно, чтобы отпустить грехи души! – он и сам не ожидал от себя подобного вызова в никуда, но не сводил глаз с кардинала.
  Его Преосвященство повернулся, вглядываясь в лицо крикуна. Белоснежные волосы и темный, властный взгляд – это приковывало внимание, Альбер усмехнулся в эти глаза.
- Улыбка – это, как я полагаю, тоже вызов общепринятому обычаю, сын мой? Или я сегодня плохо причесан? – негромкий голос, без малейшего укора.
  Альбер сделал шаг вперед, отходя от перепуганных сограждан:
- Улыбка – то немногое, что отличает человека от животного, ваше преосвященство.
- Весьма ценное наблюдение. Вы сами это отмечаете в суете повседневности или почерпнули знания из мудрости книг?
  Нет, он не ожидал такой дискуссии, но с удовольствием подхватил:
- Книги дали – основу, Ваше Преосвященство, а жизнь – утвердила ее. Мне всегда казалось, что теория эта нуждается в проверке. Вот я и проверял.
- Пытались заставить улыбнутся кошку? – глаза священника сверкнули.
- О нет. Я просто видел улыбающуюся тварь. И зовут ее всегда одним именем.
- Человек? – перебил его кардинал. – Что ж, раз вы ни раз утверждались в подобном, то вывели для себя определенную закономерность – почему. И причислили свою персону к одному из видов: человек ли вы…. А может – животное? То, которое подчиняется лишь инстинктам своим и живет отмеренную ему жизнь, не задумываясь о прошлом или будущем. Сию секундное мгновение. И инстинкты. Тоже животные….
  Кардинал прервал сам себя, оглянувшись на ошарашенных их разговором людей:
- Если вы желаете продолжить обсуждение, то прошу – ко мне, - он вздохнул и благословил всех одним жестом: - Да прибудет с вами слово Его.
  Его Высокопреосвященство неспеша прошел к выходу, продолжая благословлять всех на своем пути. Альбер молча смотрел ему вслед, ощущая что голова стала удивительно пустой: ни мыслей, ни чувств. Юноша хмыкнул себе под нос:
- А я и не просил об отпущении моих грехов, да вы похоже их заочно отпустили.
- Что вы говорите, сын мой? – окликнул его служка, который появился на месте кардинала.
  Молодой человек глянул сверху вниз на говорившего и чуть наклонившись, резко сказал:
- Если бы я узнал, что вы мой отец – дни ваши были бы сочтены, - ухмылка исказила его черты, он развернулся, кидая через плечо: - Всего вам доброго!

[Вероника Фьер]

15 число месяца Полотна.
Лесной домик.

    Ветер шумел за окном и, возможно, впервые за всю свою жизнь черноглазая смугляночка пыталась услышать что-то в этом шуме ветра. Вероника сидела на кровати, обхватив колени руками, и смотрела в окно, не видя ничего перед собой. И не слыша, как переговариваются подруги за спиной, пытаясь найти способ уйти от возможного, справедливого наказания родных.
- Ронни!!! - последний крик сестры сопровождался весомым аргументом, заставляющим младшую обратить внимание на происходящее вокруг.
- А? - только и смогла сказать Вероника Фьер, поворачивая разлохмаченную прилетевшей в нее подушкой голову. - Что случилось?
    Каэтана и Марина переглянулись, прежде чем бросится к девочке:
- Вероничка, ты в порядке? Не заболела? - хором.
- Тебя не слышно с самого утра? - озабоченно проговорила Каэтана.
- Нет, со вчерашнего вечера, - откликнулась Марина.
    Вероника несколько раз открыла и закрыла глаза, вглядываясь в лица подруг, а потом решительно начала: "Лучшая защита - всегда нападение, так Рауль учил общаться с Крисом".
- Каэтана, что у тебя на голове? Я вчера, кажется, только две ленточки заплела и два цветочка... или три. Не помню.
    Каэтана скорчила гримаску:
- И столько же вплела Марина. А теперь постарайтесь выплести это все из  головы.
    В густых, волнистых локонах старшей из сестер Фьер переплелись причудливым венком яркие ленточки, искусственные цветочки и колокольчики. Как сестра могла с этим спать целую ночь, Вероника не представляла, но надо было выручать, и она придвинулась к Каэ, избегая смотреть прямо в глаза и выпутывая из длинных волос одну из ленточек. Это был очень умный ход: Каэтана не могла слишком сильно вертеться, потому что в таком случае могла лишится нескольких прядей. Но Вероника не могла защититься от вопросов:
- Рон, что за секреты? Что случилось сегодня?
- Это случилось вчера, - выдохнула грустно девушка.
- Ой, Ронни, папа не будет сердиться, - откликнулась Марина, улыбаясь и тоже распутывая густые волосы Каэтаны. - Он с виду - грозный, а на самом деле очень добрый. А вот Эдвар - нехороший и злой.
    Вероника покачала головой:
- Может быть, он просто за тебя переволновался, Марина? Крис и даже Рауль, когда волнуются за нас с Каэтаной, еще и не такими словами говорят, - она осеклась, понимая, что утешение вышло корявым. Никто из ее братьев не позволит себе так расстраивать сестру.
- Но главное мы узнали о том, что с Николой все в порядке - раз! Второе: с голосом Криса тоже все в порядке, - Рон уже открыла было рот, чтобы продолжить перечисление и замолчала.
    Потом она решительно соскочила с постели и прошла к столу, где позвонила в колокольчик. Как только вошла горничная, Вероника важно кивнула и, мило улыбнувшись, попросила:
- Перо и бумагу, пожалуйста.
    Два девичьих вздоха сзади не поколебали решимости девушки и она, дождавшись исполнения приказа, села за стол и начала писать.
- Рооонни, ты не могла посвятить своих подруг в то, что намерена делать? Нам полагается знать как защищать свои и твою голову от возможных неприятностей, - протянула Каэтана, подозрительно глядя на склонившуюся над столом сестричку. - И я не замечала за тобой раньше склонности к написанию писем в свободное от шалостей время. Кому ты пишешь?
- Папе.
- Зачем?
    Вероника развернулась к сестре, вдохновенно махнув рукой:
- Каэтана, а вдруг нашему брату грозит страшное наказание? Может быть, он уже стоит в углу и думает о том, как мы бросили его на произвол судьбы. И.. И...
- Что?! - хором снова откликнулись подружки.
- И я хочу домой, - неожиданно тихо закончила Рон.
    Ветки застучали в окно, растревоженные ветром. Ничего больше не беспокоило тишину комнату, и только три пары глаз смотрели друг на друга. Марина и Каэ - удивленно, а Вероника - грустно. Безмолвие нарушил стук в дверь, которая приоткрылась следом:
- Я зашла попрощаться.
    На пороге стояла Анриетта, натягивающая перчатки и даже не поднявшая головы, чтобы посмотреть на девушек. Вероника оглянулась быстро на Каэ, которая вздохнула с видимым облегчением, сказав:
- Хорошей дороги, Анриетт.
- До встречи, - прозвенел голосок Мариши. - Что-то вы быстро и без предупреждения.
    Вероника удивленно хлопнула ресницами на подружку: "Не замечала раньше, чтобы Марина как-то особенно беспокоилась о том, что делает эта мрачная девочка". Анриетта мягко опустила руки, поднимая глаза:
- Я предупреждаю. Мы еще встретимся, - она еле улыбнулась и кивнула головой, выходя и закрывая за собой дверь.
    Вероника вздрогнула:
- Странная она...
- А, по-моему, одинокая очень, - негромко откликнулась Марина, но тут же встряхнулась. - Каэтана, зато у нее очень красивые братья, правда ведь?
- О да! И такие знающие, - Каэ чуть подняла голову, потом опустила ее, кидая на подруг эдакий всевидящий взгляд исподлобья и протянула: - Это те самые Фьер? С легендарным прадедушкой?
    Марина покраснела, но тут же рассмеялась вслед за Вероникой, которая уже беззаботно хохотала.
- Сестричка, в тебе пропадает великая актриса!
- Нет, она во мне не пропадает. Я еще покажу всему миру, как нужно произносить это имя - Фьер! - весело откликнулась Каэтана. - Но давай дописывать письмо папе.
    Вероника снова развернулась к столу и, как только глаза ее увидели строки письма, мысли тут же опять перенеслись во вчерашний день. Темный, веселый взгляд, в котором и внимание, и чуткая нежность, и трогательная забота. Рон вздохнула и решительно, но быстро закончила: "..папочка, я просто уже не могу находится в этом доме. Нам с Каэтаной всегда не хватает вас, а тут, в этой глуши - кажется, что мы оказались за чертой, где никто нас не любит и не заботится. И поэтому так или иначе - мы вернемся домой! Даже если для этого нам придется придумать невероятное.
Милый папа, пока я писала тебе это письмо, от нас уехала Анриетта де Барна. Не скажу, что я огорчилась ее уходу, скорее наоборот, но как видишь пришло время возвращаться домой. Если до завтрешнего вечера не будет ответа, то мы выезжаем рано утром через день и будем дома 17 числа этого месяца.
Люблю и целую тебя, папочка, очень скучаю.
Твоя дочка Вероника при полной поддержки своей обожаемой сестры - Каэтаны
Постскриптум: уверена, что Понси уже очень соскучился по нам тоже".
    Девушка повернулась и подала подругам письмо для прочтения. Темная и белокурая головки склонились, вчитываясь в торопливые строчки. Каэтана подняла головку:
- Это похоже на приказ, сестренка.
    Вероника фыркнула и забрала письмо обратно, сворачивая и запечатывая его:
- Возможно. Но папа знает: как мы сказали - так и будет.
    Она поднялась и вышла за дверь, чтобы отдать приказ о немедленной доставке важного письма для главы дома Фьер...

***
    ... Под вечер ветер снова стонал, напевая свою странную колыбельную деревьям, а Рон опять сидела на постели, глядя в никуда темными, влажными как у маленького олененка глазами. Возле нее присела сестра:
- Ронни, объясни, что случилось?
    Их глаза встретились, младшая сестра вздохнула тяжело:
- Я влюбилась. На всю жизнь. На-все-гда, - она протянула это таким тоном, что Каэтана подавила в себе желание усмехнуться и только разумно заметила:
- В прошлый раз ты влюблялась навсегда месяца два назад.
- Это совсем-совсем другое, - тихо проговорила Вероника, сжимая коленки ладошками. Ткань длинного платья натянулась, а пальчики несколько раз сжались и разжались: - Совсем-совсем. Потому что и человек совсем-совсем другой..
- Кто он? - негромко спросила Каэ, проникаясь настроением сестры. - Один из кузенов Барна? Никола?
    На губах Вероники мелькнула улыбка, словно она предугадывая вопросы - смеялась. Но смех не обрадовал стены комнаты, застыв где-то в глазах и в уголках губ:
- Нет, что ты, сестра. Это.. это..
- Вероника, не мучай себя и меня - скажи, - мягкая рука коснулась волос, гладя и успокаивая.
- Адмирал Иберо, - выдохнула совсем тихо Рон, замирая.
    Каэтана тоже замерла, пораженно глядя на опущенную, черноволосую головку:
- Он же старый, Рон.
    Вероника подняла глаза, улыбнувшись:
- Зато он - лучше всех.
    И такое счастье сияло в самой глубине черных, ласковых глаз, что Каэтана впервые не нашлась что ответить, просто обняв и прижав к себе сестричку.

[Диего Альберто Иберо]

15 день месяца Полотна.
Рунн. Королевский город.

    Кареты, обитые черным и алым бархатом, золото, фамильные рубины, вороные, как сама ночь, саджисские скакуны, гвардейцы при полной парадной форме…. Пугающе длинная торжественная кавалькада Дома Иберо прибыла в объятую трауром и весенним ненастьем столицу со всем возможным блеском, сопровождаемая восхищенными взглядами, окриками, сплетнями и бранью.
    Рунн был таким, как всегда. Четыре года не изменили город Императоров. Все те же люди, дома напоминающие дворцы, камни, площади и серо-голубое небо, дрожащее в лужах под копытами лошадей.
    Столица империи и столица мира. Этот город порой казался Диего каким-то диковинным, пусть и обладающим притягательной красотой, чудовищем, затягивающим в свои сети, навсегда менявшим любого, увязшего в них, и совершенно безразличным к судьбам собственных жертв. Не снующая повсюду рвань Черного города, не вечно толкущееся на рынках богобоязненное мещанство или погрязшее в интригах дворянство не могли нарушить покой пленившего их каменного зверя, век от века не то оберегающего, не то стерегущего сердце империи, остров Сакрэ, за своими древними стенами.
  Герцогский конь, вышколенный для парадов и официальных выездов, почти не нуждался в управлении, Диего, небрежно придерживая поводья одной рукой, наблюдал за толпящимися по сторонам от дороги людьми, позволяя себе улыбаться в ответ на чей-то взмах руки или девичью улыбку. Один из претендентов на трон великой империи и те, кто всегда и обо всем имеют сотни на разные взгляды верных мнений.
  Как быстро этот город раздавал маски, и как скоро участники маскарада, желая того или нет, принимали их.
    Высокие кованые ворота столичного особняка бесшумно открылись навстречу приезжающим, лишь для того, чтобы так же молча сомкнуться за последними облаченными в черно-алое всадниками иберийской гвардии. Герцог натянул поводья и спешился, оставляя заботы о своем скакуне слугам.
- Хосе.
- Да, господин.
  Он давно не удивлялся способности этого человека быть незаметным и оказываться рядом всегда, когда это могло потребоваться, по первому слову. Простая формула незаменимости.
  Хосе вырос рядом с отцом Диего, был его правой рукой и после смерти Энрике, будто по наследству, перешел на службу к молодому герцогу, как и прежде по умолчанию выполняя самые доверенные поручения. В этот день он приехал в Королевский город двумя часами раньше своих господ и уже знал последние новости.
- Антонио здесь?
- Он и герцог Динштайн, прибывший в столицу утром, ждут вас в малой гостиной.
  Диего кивнул, давая понять, что оставляет распоряжения слугам на усмотрение Хосе, и быстрым шагом направился к крыльцу.
  Возница, наконец, остановил первую из карет напротив ступеней, и герцог поспешил подать руку сначала матери, затем Беатрис и ее подруге. Алиса Иберо ступила на гладкий темный мрамор крыльца, с присущим только ей мягким, но отчетливо видимым, достоинством окинув взглядом двор, и, казалось бы, небрежным, но точным жестом расправила складки черно-алого с золотом платья. Диего всегда восхищался способностью своей матери, оставаясь собой, быть безупречной, во всем.
    Беа тоже огляделась. Тонкие брови девушки чуть приподнялись, выражая холодноватый интерес.
- Как моя сестра находит Рунн после первого знакомства с ним?
- Большой город, но через окна кареты много не увидишь - Беатрис, наконец, улыбнулась, столь же прохладно, но в глубине темных, почти черных глаз была теплота.
- Обещаю в ближайшее время исправить это досадное недоразумение, el Corazon Mio, - Диего осторожно взял тонкую ручку сестры в свою, - Но сейчас полагаю не стоит заставлять наших гостей ждать.
    Беа снова улыбнулась и кивнула.
    Старинный особняк принял вернувшихся после многолетнего отсутствия хозяев блеском оконных стекол и начищенного паркета, суетой слуг и едва уловимым предчувствием перемен.

15 день месяца Полотна. Вечер.
Рунн. Особняк Дома Иберо в Королевском городе.

Хочешь мира, готовься к войне… (с)

- Алиса, о чем ты думала? – этот вопрос герцог Остаррики задавал уже далеко не первый раз за вечер. Первый шок, возмущение и гнев успели поутихнуть, но в голосе дяди все еще слышался грозовой рокот.
- О Доме Иберо, в первую очередь, - предельно вежливо и спокойно, как и час назад, - Ты отлично осведомлен о реальном положении наших дел…
    Диего рассеяно смотрел куда-то в непроглядную темноту сада за окном, продолжая глоток за глотком опустошать свой кубок. Реальное положение дел…. Кто бы мог подумать, что оно может с такой легкостью меняться в зависимости от жизни или смерти одного единственного человека, пусть даже носившего корону Руннской Империи.
  Александриты сидели на троне больше двух тысяч лет, род некогда сделавший страну единой, и не позволивший ей впоследствии развалиться на части в смутные времена. Плохи или хороши, однако они устраивали и, в какой-то мере, уравнивали всех. Но династия прервалась. И, независимо от того, кто придет к власти теперь, найдутся и те, кто будет этим недоволен.
    Война ожидаема, хоть и не неизбежна, и Иберо, прежде самому сильному Дому Юга, чтобы остаться таковым, нужен трон, трон и настолько сильные союзники, что бы у  Нортми, Флавио, Конарэ, Глинских не хватило смелости бросить вызов даже сообща. Идти наверх, чтобы не потерять свое.
    Сейчас Диего нужна была стабильность. Он приказал собирать силы еще до отъезда из Кастеллара, хоть и ставил на то, что они не понадобятся. Пусть говорят, что у Иберо огромная армия на юге, пусть говорят, что Южный дом несказанно богат и пусть знают насколько высоко его влияние. Слухи часто делают то, что не под силу фактам, из этого грязного, но сладкого источника черпают  все, от крестьянина до герцога, и сейчас глава Дома Иберо надеялся на то, что они сработают в его пользу.
- Диего, я наконец услышу твое мнение? – голос Динштайна заставил герцога оставить на потом размышления и недопитое вино.
- Союз с Севером необходим нам. Тем более теперь.
- И это я слышу от правителя величайшего дома юга? –  Альбрехт нахмурился, - Вы совершаете ошибку, и когда поймете это, будет поздно. Фрост безбожник, и всем известно каким образом этот человек стал Наместником.
- Вы слышали, что я сказал, дядя, - две пары глаз встретились, серый камень и непроглядная сине-черная темнота, Альбрехт вздохнул и отвел взгляд.
- Победа даруется Господом, Диего, а не помощью Роя Фроста и его псов.
- Северянам этот союз выгоден не менее чем нам, - Антонио заговорил едва ли не первый раз за вечер, - Они язычники, но…
- Еретики, - мрачно добавил Альбрехт, - Еретики должны гореть на костре, и вы должны понимать, что теряете душу, сотрудничая с ними. С Флавио мы справимся и сами.
- С Евгением уже тридцать лет справляемся, - не без иронии произнес адмирал.
    Альбрехт поднялся с места, смерил комнату шагами, и остановился рядом с Диего, долго вглядываясь в его лицо.
- От тебя ждут веры, повсеместного восстановления экклесии, ждут, что у тебя хватит воли и сил сделать все по старому. Заключая этот брак, ты поступаешься интересами каждого из тех, кто верит и идет за тобой, ты поступаешься своей верой, Диего. 
- Это решение принято, - герцог Иберо усмехнулся несмотря на то, что вовсе не чувствовал веселья - Виктория Фрост может принять экклесию… если захочет этого. Не бывает веры по принуждению, дядя, - снова долгий взгляд. Одна и та же правда? Или две разных? - Что касается Торнхеймов, я помню о них.
- Готфрид ждал, что ты, по приезду в столицу, сделаешь предложение Кларе.
- Я поговорю с Фернандо, ему самое время начать думать о Доме. Надеюсь, Князь в любом случае почтет за честь породниться с нами, настолько же насколько честь для нас принять в семью его дочь.
- Диего....
- Я сказал свое слово, Альбрехт.
- Видит Бог, вы пожалеете о нем.

[Антонио Иберо]

15-16 полотна. Рунн.


        Альбрехт Динштайн удалился, кипя негодованием. Не знаю, как можно кипеть просто ледяным негодованием, но у него это получалось. Союзничек. Он да Торнхейм. На совете с Фростами придется следить, чтобы вовремя наступить на ногу милейшему Альбрехту, пока он не разразился речью о язычниках. Наступать на ногу Торнхейму пусть попросят кого-нибудь еще.
        - Он останется с нами. Диего – единственный, кого он может поддержать. – словно в ответ на мои размышления голос Алисы. Я плохо помнил Фридриха Динштайна, что теперь гадать, каким бы он стал. Может, и к лучшему, что на этом семейном совете присутствовал всего лишь один Динштайн.
        - Фрост – опасный союзник, но того, что может устроить твой брат, я боюсь сильнее.
        - Не ворчи, Тони. – ее рука замерла на моем плече, я прижался к ней щекой. – Конечно, будет сложно объяснить Торнхейму, почему мы отказались от брака с его дочерью, но им придется смириться с этим. Я слишком давно не видела Альбрехта, но если не родственные отношения, то общие интересы нас удержат вместе. Спасибо, что поддержал сегодня.
        - Ты же знаешь, не могу оставить женщину без помощи. Но ты сегодня на диво откровенна, Алистина. – она не подхватила шутливый тон.
        - Не хочу что-то скрывать от тебя. – вторая рука легко опустилась на другое плечо. – Сегодня – не хочу.
        Самые слабые оковы вокруг шеи, которые труднее всего разомкнуть. Особенно если не хочешь. Самое любимое лицо, такое же, как и двадцать лет назад. Лицо женщины, уверенной, что она имеет право поступать именно так. Сначала мы обманывали Энрике, потом клубок становился все больше. Почему мы должны обманывать всех сегодня?
        - Алиса, - я с трудом оторвался от ее губ. – Пять лет назад я по всем правилам сделал тебе предложение. Я не вспоминаю сейчас о всех предложениях не по правилам…
        - И я ответила, что не могу бросить Иберию, пока Диего не вернется, а дети не вырастут. – Душистая ладонь осторожно легла мне на губы. – Я все знаю, Тони, но сейчас мне нечего добавить – еще не время.
        Единственная женщина, способная вывести меня из себя за невозможно короткий срок.
        - Ты  собралась жить вечно? У меня осталось гораздо меньше времени! – очень хотелось хлопнуть дверью так, чтобы петли не выдержали. Но я всегда уходил очень тихо, чтобы ни один слуга, никто из племянников…
        Она не позвала, но когда я обернулся (я всегда оборачивался), она стояла – настолько гордо, что от такой гордости до отчаяния всего ничего: одно слово, одна закрытая дверь… Я также осторожно прикрыл дверь и подошел к ней. Я всегда возвращался. Алиса уткнулась головой мне в грудь, и я не видел ее лица. Только не надо плакать. Ты ведь никогда не плачешь, Алистина, я уже не знаю, обрадует меня или напугает, если это все-таки случится.
        - Все хорошо, mi amor. Я понимаю. И я буду рядом.
        Ты очень сильная. Как Эрмина, или вернее, кузина стала такой же, как ты. Мы сами позволили и помогли вам стать такими, и поэтому я никогда тебе не откажу.

        К себе в особняк я вернулся не в самом лучшем настроении. Прислуга, идеально вышколенная Салибом, еще до того как я шагнул на порог, поняла, что на глаза герцогу показываться не стоит. В другое время такая предусмотрительность восхитила бы. Увы.
        Ужин не подгорел, блюда – только любимые, кава – ровно необходимой крепости. Я понял, что здесь отвести душу не получится.
        - Эмин, - Салиб неслышно появился на пороге, - там снова пришел тот человек. Он уже четыре часа сидит и не желает уходить, пока не поговорит. Эмин желает, чтобы его прогнали?
        Я собирался приказать то же самое, но именно то, что мое желание предугадали, заставило меня изменить решение.
        - Веди его сюда.
        Оборванец какой-то. Глаза бегают, словно он по дороге подсчитывал стоимость обстановки в доме. Я его даже пожалел – от таких чисел и свихнуться недолго. Он уставился на меня, я – на него.
        - Чем порадуете? – с любопытством спросил я.
        - Это долгая история, Ваша Светлость, но, клянусь страданиями Господа нашего, вы не пожалеете, если выслушаете. – Глядя на его суетливость, я заподозрил что являюсь не первым, кому пытаются рассказать историю, способную затмить страдания Каспиана. Предыдущие слушатели, видимо, так и не смогли досидеть до конца. Я приглашающе махнул рукой.
        Слушал вполуха. История напоминала саджисские сказки. Там, если несколько человек, зверей или демонов встречаются, они обязательно рассказывают друг другу историю всей своей жизни. И так же трудно понять, причем здесь все эти подробности. От собственных мытарств мой рассказчик перешел на рассказ о жизни какой-то старухи, потом замелькала фамилия «Фьер». Фьеры – семейство, с которым с некоторых пор приходится серьезно считаться. Даже у меня в Саджиссе открыта их контора. А глава семьи вроде бы министр да еще и Гильдмейстер в Рунне. Уже лучше. Узнавать что-нибудь новое про вероятных противников (или союзников) полезно.
        - Так, а теперь отсюда заново и поподробнее. – перебил я.

        Я вышел из особняка в ночь. Настроение не то чтобы еще ухудшилось, но стало весьма… интересным. Жизнь понятнее не стала, зато в ней оказалось есть над чем подумать. Хотя бы попытаться вспомнить. Вот где сейчас очень пригодился бы Рик Арида – он способен допытаться до чего угодно. Заодно я помянул добрым словом своего каперанга*, которого угораздило застрять в Новой Иберии на полтора года. Не по своей вине, но это сейчас не важно.
        Когда я поднял глаза, то стоял перед ярко освещенным особняком. Правильно, ноги уже сами знают, что нам – предположительно – необходимо, и самостоятельно подыскивают что-нибудь подходящее. Здесь я еще не бывал. Значит, буду, с мрачным весельем решил я и шагнул к зазывно открытым дверям.
        «Особняк Элен де Эсте». Много слышал, но как-то все не доводилось заглядывать. Рунн такой маленький город – добрая половина здешних знакомых прохаживалась по комнатам особняка. Хозяйки видно не было.
        - Адмирал! – случайный знакомый, сейчас счастливый оттого, что может громко при таком скоплении людей «по-приятельски» со мной беседовать. Очевидно, здешние порядки как-то всех уравнивают. – Присоединяйтесь!
        Кости. Это хорошо. На карты моего терпения не хватило бы. Я сел и кивнул новообретенным партнерам.
        - Какие ставки, номены?
        - Пока по два империала, - отозвался плотный брюнет.
        - Маловато. Ставлю пять!
        Сначала я проиграл, потом выиграл. Потом еще выиграл. И еще. Ставки увеличивались, лица игроков вытягивались, а за моей спиной взволнованно перешептывалось изрядное количество зрителей. Ставки делались уже на то, сколько продлится такое везение. Мне самому было интересно.
        - Даже если бы я был Первым Адмиралом и Иберо в придачу, то поостерегся бы мошенничать. – громкий голос. Один из тех зевак, которым главное – сказать и восхищаться реакцией. А может, кто-то, имеющий отношение к Нортми. У меня по лицу поползла довольная улыбка. Да, именно этого мне очень не хватало.
        - А сами не поостережетесь, сударь?
        - Чего? – действительно, чего, в переполненном доме?
        - Ну например, я решу создать еще одну легенду о нравах Иберо и вышвырну вас вон. – я поднялся и шагнул в толпу, чутьем угадав говорившего. Тот посмотрел мне в глаза, постепенно осознавая, что у этих Иберо на самом деле с головой что-то не так…
        Моего запястья мягко коснулся веер из черных перьев.
        - У меня давно не было столь… энергичных гостей. – насмешливая улыбка и изучающий взгляд огромных черных глаз. Глаза, которые позволят увидеть в них только то, что они сами пожелают. – Не уделите мне время для беседы?
        - С удовольствием. – Я поклонился сидящим, - Номены, благодарю за игру. Всем вина за мой выигрыш!
        Зал радостно загудел. Я отвернулся и протянул руку Элен де Эсте.
        В небольшом зале она присела на кушетку, указав мне на кресло рядом.
        - Я не смела и надеяться, что моим гостем будет адмирал Иберо… - искреннее восхищение или насмешка? Я поддержал игру.
        - Разве странно, если в конце концов даже старый усталый моряк пришел на свет ваших окон, номени Элен?
        - Просто – Элен. Вы ищете здесь – отдыха? Ваша душа, измученная бурями, нашла тихую гавань?
        - Доменико Умбра? – высказал я предположение. В ответ раздался тихий смех.
        - Как вы угадали?
        - Из всех моих капитанов он один изъясняется фразами из не очень хороших романов. Я на самом деле не знаю, почему я здесь, Элен. Но я думаю, что каким бы странным вам не показался этот ответ, вы меня не выгоните.
        - По крайней мере, пока не пойму – почему. И если вы не будете, как ваш Умбра, говорить банальности о моих глазах.
        - На его месте я бы вообще не говорил, - честно ответил я, - Я бы дарил вам цветы.
        - В надежде на что? – яркие пухлые губы сложились в странную усмешку
        - Просто так. Женщинам нужно дарить цветы. – Веер закрылся, и ее глаза чуть потеплели. Какое-то испытание я прошел, в чем бы оно не заключалось.
        - Я всегда буду вам рада, адмирал.
        - Просто – Антонио.

        Все нормальные люди крепко спали. Уже проснулись честные труженики и еще не ложились всякие гуляки. Вроде меня. По улице медленно ехали к рынкам и особнякам телеги с провизией.
        - Эй, а ну, стой! – я загородил дорогу огромной телеге, полной корзин с цветами, - Сколько просишь за колымагу со всем содержимым?
        - Ну, дыть… - возница почесал в затылке и назвал вполне себе приличную сумму. С другой стороны, зачем мне телега?
        - Значит так. Держи кошелек. Телегу и кляч оставляешь себе, а цветы отвозишь в особняк де Эсте и просишь передать их госпоже Элен. Передашь только: «Просто так». Запомнил?
        - Дыть! – весело ответил тот и начал разворачиваться.
        «Показушник ты, Антонио!» – буркнул внутренний голос. «А то!» – отозвался я, и мы на пару бодро зашагали по утренним улицам. Навстречу восходящему солнцу, как какая-нибудь дурацкая аллегория надежды.
     
*каперанг - капитан первого ранга

[Катажина Риди]

Ночь с 15 на 16 число месяца Полотна,
Рунн

Сумерки опустились на улицы Золотого города, изменяя его очертания, даря новый смысл казалось бы привычным вещам. На небе зажглись первые звёзды, бледными точками обозначили небосвод и замерли недвижно, как неживые. В детстве ей часто повторяли, что звезды - это ангелы, они следят за людьми с Небес, оберегая их от напастей и направляя на путь истинный. Но Кася никогда не верила. Ночь - не время для ангелов.

Пышные сады, гордость спесивых дворян, были захвачены полчищами теней. Туманными пятнами сновали они под раскидистыми деревьями, над декоративными фонтанчиками, вокруг аккуратных скамеек, по заботливо подметенным тропинкам. Яркие прорези окон, полные огня и света, которыми люди пытались отгородиться от мрачных гостей из потустороннего мира, лишь привлекали внимание - множества их скапливались вокруг окон и фонарей, желая заглянуть внутрь, узнать все об обитателях красивых домов и захватить власть над ними.

Ночь - не время для тех, кто боится этих теней. Ночь - время людей смелых, даже отчаянных. Тех, кто идет своей дорогой, уверенно не замечая преград на своем пути. Тех, кто верит в свою избранность в этой жизни, ведь, если ты избран - что могут сделать тебе какие-то тени? И они чувствуют это, со всех сторон стекаясь к редким смельчакам, следуя за ними на каждом шагу, сделанном во тьме, окружая и проникая в их душу, надеясь узнать тайну этой уверенности. Эта тайна - ключ к тому главному, что есть у каждого из нас. Ведь это тайна самой жизни.

А тени тоже хотят, как когда-то, быть живыми.

Катажина подъехала к небольшому, но богато обставленному особняку, расположеному в центре города. Велев кучеру ждать себя, сколько бы ни пришлось, девушка уверенно направилась к дому, прикрытому от любопытных глаз кустами какой-то буйнорастущей зелени. Легко взбежав по лестнице, ведущей на крыльцо, она вошла без стука и уверенно направилась вглубь дома, уверенная, что скоро попадет туда, куда нужно. Но беспрепятственно исследовать дом ей не дали - не успев найти увешанную картинами комнату, видимо, использовавшуюся как гостинная, Кася наткнулась на опешившего от ее неожиданного появления дворецкого. Проигнорировав довольно вялые попытки узнать, кто она такая и что, в конце концов, ей здесь нужно, она выбрала обитое шелковой тканью кресло, грациозно опустилась в него, царственно выпрямив спину и положив руки на широкие подлокотники, и принялась ждать.

Не прошло и минуты, как, привлеченный шумом, поднятым пришедшим в себя дворецким, в комнату вошел хозяин особняка, граф Милан Трвай собственной персоной:
- Не могу сказать, что удивлен появлением номени. Признаться, я вас ждал. Давайте пройдем в мой кабинет, нам там никто не помешает.
Кабинетом оказалась просторная комната, также вся увешанная картинами в массивным рамах. У одной стены был расположен облицованный эмальными плитками камин, противоположную занимал казавшийся бескрайным стол из красного дерева. Пол от стены до стены был покрыт темным ворсистым ковром, явно привезенным откуда-то с востока.

- Вы сказали, что ждали меня, Милан... - тихий женский голос казался немного чужим в этой комнате, обставленной так, чтобы соответствовать человеку деловому и много работающему. Женщины редко появлялись в этой комнате, и, казалось, сами стены противились нарушению этой маленькой традиции. Но Катажина не замечала аромата легкой неуверенности, висевшего в воздухе. Рассеянно помахивая перчатками, она переходила от картины к картине, внимательно изучая каждую и почти не обращая внимания на собеседника. - Были уверены, что я приду? А если бы я появилась?
- Я бы поехал к вам.
- Ночью? - Не отрывая изучающего взгляда от портрета немолодого мужчины, Кася приподняла тонкую бровь. - Неужели вы.. волновались?
- Разумеется. Но, честно скажу, больше за своих друзей. Вам сложившаяся ситуация ничем не грозит. Они - другое дело.
- Я понимаю - вы волнуетесь, поэтому прощаю вам бестактность. С ними все в порядке, не беспокойтесь. Со мной тоже. Но до того, чтобы они оказались в полной безопасности, должно пройти ещё некоторое время. Пара дней, быть может, - ещё одна улыбка, а потом неожиданная смена темы. - Этот человек на портрете... Кто он? Тоже революционер?
- Мой отец. Но он предпочитал лишь болтать о благе Скифии, прикрываясь тем, что не мог ничего изменить.
- Вы не похожи на него, мне кажется, - внимательный взгляд темных глаз теперь изучал лицо Милана, совершенно позабыв о картине. - Вы ведь храбрый, верно? И решительный...
Ласковый голос опустился до полушепота. Ноги сами сделали несколько шагов поближе. Взгяды пересеклись. Глубокие черные глаза манили и околдовывали, не позволяя оторваться от себя. Протянула к нему руку, провела пальцами по груди, еле-еле задевая ноготками мягкую ткань рубашки. Придвинулась ещё ближе, обвила руками шею, прижалась грудью к его груди, повела плечами. Так близко.
- Только ты тоже не похож на революционера.
Чуть заметное движение губ перешло в поцелуй. В губы, потом в мочку уха, чуть ниже, дальше по шее, туда, где так легко прощупывается пульс. Ловкие пальцы расстегивают пуговицы рубашки. Приоткрытым ртом Катажина приникла к ключице, провела языком по коже.
- Ну, как - решишься? - и ответный поцелуй, захватывающий дух, ослабляющий контроль. Крепкие руки обхватили Касю, прижали ещё крепче.
- Дай мне снять с тебя рубашку, - почти беззвучно, одним дыханием попросила она. Ткань в сторону и теперь уже ласковые пальчики смело скользят по животу, потом по груди, и губы повторяют этот маршрут. Он целовал её грудь, шею, губы, сначала слегка касаясь своими губами, проводя языком, сдерживая дыхание, и, наконец, очень нежно - в полуприкрытые глаза. Она напоминала маленькую кошку, прогибалась под его сильными руками, едва не мурлыча от удовольствия.

Развернув девушку спиной к себе, Милан принялся одной рукой распутывать завязки на её платье, а второй - ласкать выскочившую из ослабленного корсета грудь. Зажмурившись, Катажина откинула голову назад, прижалась к его плечу. Она часто дышала, а пересохшие губы бессвязно шептали. "Ещё...". Справившись с лентами, Милан начал стаскивать с девушки одежду. Упрямая ткань поддавалась с трудом, тогда Кася положила ручку поверх его большой руки и начала медленно двигать её по своему разгоряченному телу, лаская и поглаживая грудь, плоский живот, сдвигая ткань всё ниже и ниже.
Наконец, платье упало к ногам девушки. Прохладный воздух кабинета окутал её кожу, заставляя пламя, бившееся у неё внутри, разгореться ещё жарче. По спине пробежали мелкие мурашки. Милан с трудом оторвался от Каси и сделал шаг назад, не сводя голодных глаз с её тела.
- Зачем ты?..
- Какая разница...
Катажина не смутившись неприкрытого восхищения, пропитывающего эти голубые глаза, наоборот - явно наслаждаясь своим видом и его реакцией. Перешагнув через груду одежды, она приблизилась к нему, провела рукой по слегка небритой щеке:
- Я просто так хочу... - её губы впились в него жадным поцелуем, пьянящим, одурманивающим, лишающим сознания и воли.
Милан притянул её к себе, опустился на пол, Катажина легла сверху, крепко обхватила его бедрами. Облокотившись на прямые руки, девушка провела распустившимися косами, пахнувшими корицей и специями, по его лицу. Выгнула спину, чуть подалась вперед, наклонившись, провела соском по его лбу, векам, щеке, губам. Его руки нежно поползли вверх по её бедрам, поглаживая узкую спину и вызывая тихие стоны. Не останавливая его, она легкими, но уверенными движениями бедер добилась ответа.
Он ответил. Комната наполнилась страстными криками, хриплыми мольбами, тяжелыми вздохами... Прошептав его имя, Катажина наклонилась над его лицом, и он увидел её глаза, темные и вязкие, словно два бездонных омута, горевшие совершенно незаемным, колдовским огнём.

- Милан, - повторила ведьма, и он утонул в пряном море, а оно взбурлило и зашумело, потеряв покой.

[Диего Альберто Иберо]

16 день месяца Полотна.
Рунн. Шенбруннский дворец.

    Разбитое на осколки отражение неба, голубая сталь воды и речные ласточки, скользящие совсем низко над этой гладью. К дождю.
    Диего ступил на землю острова Сакрэ и протянул Беатрис руку. Сестра с подчеркнутой величественностью сделала шаг с качавшейся под ногами палубы парома, и ее тонкие пальчики, как можно скорее, сомкнулись на руке брата.   
- Это и есть Шенбрунн.
- Значит, скоро ты останешься здесь навсегда? - было сложно определись, что звучало в голосе сестры, взгляд темных глаз скользил по изящным белокаменным строениям и стволам деревьев растущих вдоль аллеи.
- Навсегда? - Диего улыбнулся, - Слишком громкое слово, Беатриче. Я не знаю, что будет и завтра.
  Девушка выгнула бровь и очень серьезно посмотрела брата.
- Ты согласишься на общество этого Теодоруса?
- Быстро меняешь тему….
- Он не нравится мне, - честно ответила сестра, нахмурившись совсем по-детски, и Диего снова улыбнулся ей.
- Не думаю, что бы он часто бывал у нас.
- Значит, все-таки согласился….
- От слова Господа не бывает вреда, - полушутливая строгость голоса, и осознание того, что «бывает», если кто-то вдруг возомнит его единственным верным не только для себя, но и для всего мира.
  Совершенно ясно, что Теодорус, «глубоко верующий, исполненный мудрости и доброты слуга Церкви», с легкой руки Альбрехта сделает все, чтобы  Диего проникся не столько благостью веры, сколько осознанием того, что свет ее необходим каждому человеку, из ныне живущих, независимо от того желает он принять его или предпочитает остаться во тьме.
  Иначе, зачем бы герцог Остаррики просил за кардинала? Что ж, Диего был готов к предстоящим «душеспасительным» беседам. Слушать, не значит слышать.
- Мы пришли, - неприятные мысли прервал чистый голос сестры. Беатрис почти со скукой окинула взглядом громадное, словно нависшее над ними здание Большого дворца. В Кастелларе никогда не было ничего подобного, но все же Беа была слишком собой и слишком Иберо, что бы открыто выказывать чувства, если это мог заметить кто-то вне круга семьи.
- Я представлю тебя малому двору.

    Траур во дворце проявлялся величественным, почти торжественным, покоем и тишиной. Пустые залы, приглушенные голоса облаченных в черное придворных, неподвижные фигуры гвардейцев у дверей, и неизменный шлейф шепотков за спиной. Короткая передышка в ожидании большой игры, когда каждый уже получил свою роль или просто предпочел занять место поудобнее в зрительных рядах перед сценой…. Только сценарий у каждого свой.
  Герцог сам толкнул тяжелые дубовые створки, пропуская сестру вперед, вошел в теплый, пахнущий жасмином, зал малой приемной. Он остановился лишь на мгновение, приветствуя оставшихся яркими, несмотря на траурные одежды, фрейлин Ее Величества, и, не спеша, прошел через зал к вдовствующей Императрице и своей блистательной родственнице. Эрмина улыбалась. Диего остановился в шаге от нее, склоняясь, что бы поцеловать изящную руку:
- Я приехал и готов служить вам, моя дорогая.
  Приехал. Слишком поздно. Когда это стало не столь уж и нужным. Так или иначе, с Александром все кончено, и никто из Иберо не лил по нему слез. Герцог так и не смог заставить себя принести соболезнования, заведомо лживые слова не желали складываться в фразы… но уголки губ Эрмины улыбались, Диего принял эту игру, и его лицо послушно улыбнулось в ответ. Придворный этикет прост….
- Рада встрече, Диего. Как добрались? - наполненный мягким спокойствием голос и золотисто-карий взгляд. Четыре года и то немалое бремя политики и власти, которые с достоинством несла все это время молодая Императрица, почти не изменили Эрмину, но вместе с тем сделали неуловимо другой…. В чем? Герцог Иберо не решился бы себе ответить.
- Отлично, - Диего улыбался.
    Только слова. Слова сродни тем, что они раз за разом писали последние годы в письмах, порой неискренние заверения, что все в порядке. Белая бумага исписанная ровными строками, память, и простое доказательство того, что отправители еще живы, тонкая нитка, протянутая через море и сушу, теперь смотанная до взгляда глаза в глаза…. Не дальше, но и не ближе чем прежде.
    Заученные, надлежащие двору фразы. Диего представил Беатрис собравшимся девушкам. С Эрминой сестра виделась последний раз, когда была еще ребенком, но герцог надеялся, что теперь у них будет и время и возможность узнать друг друга ближе. Он выразил надежду на скорую встречу с Эрминой при менее официальной обстановке, откланялся и покинул зал….

    Каменный лабиринт дворцовых коридоров сегодня больше ничем не держал, но Диего шел не спеша, слушая шепот почти безлюдных залов и звук собственных шагов, пока не встретился с хранящим ленивую усмешку пронзительно-синим взглядом.
    С оправленного в черное, написанного пару лет назад полотна, на герцога Иберо взирал Император Александр XVIII. Диего видел этого человека всего несколько раз в жизни, впрочем были и такие, кто не видел Александра никогда, но это не помешало правителю случайно или намеренно, сломать их жизни. Жизнь герцога, ровно, как и все к ней с рождения прилагающееся, была до сих пор при нем… все и даже чуть больше.
«Собираешься наслаждаться представлением?» – Диего усмехнулся.
    Портрет не ответил. Синие глаза молча снисходительно улыбались. Даже собственной смертью Александр последний раз посмеялся в лицо всему, бросив напоследок свою империю на грань войны. И если там, куда этот человек отправился, закончив свой земной путь, можно видеть творящееся на земле, то последний из Александритов несомненно найдет, чем развеять свою вечную скуку.
    Большие дома с ног собьются ради того, что бы завладеть золоченым креслом, столь неудачно сломанным в течение одной из последних императорских оргий. Это было бы даже смешно, если б Диего сам не был одним из первых претендентов….
    Синие глаза продолжали лениво улыбаться, как когда-то по выпуску из ИКК, на свадьбе Эрмины и, когда герцог Иберо впервые обратился с прошением об отъезде в Новую Иберию. О мертвых не говорят дурного, или хорошо, или никак. Император Александр умер. Хорошо.

[Андрей "Волчонок" Глинский]

16 число месяца Полотна.

Музыка: Korpiclaani, With Trees.

Утро я встретил в Рунне. Большой город – но странный. Не в пример северным, что похожи на облюбованные морскими птицами скалы, напоминал он суетливый муравейник под корнями вывороченной осенним ветром сосны. И жители его – яркие и суетливые – как рыжие лесные муравьи…
Слишком. Вот слово Рунна. Слишком много людей, слишком тяжелый воздух, слишком тусклые звезды ночами, слишком тепло для зимы… И слишком необходимо для тех, кому я служу, быть здесь... Не люблю, не люблю этот город.
Танец снежинок в северном небе куда красивее бессмысленных нагромождений камня, что здесь полагают дворцами. Леса – сколько хватает взгляда – куда уютнее узких, вывернутых, будто сломанные ноги, улочек. Северные женщины – сильные телом и духом, с белой кожей и холодными глазами – чаруют взоры куда успешнее здешних напудренных кокеток…
А более всего раздражали меня вознесшиеся в вымокшее небо храмы лжебога. Кресты с языками пламени, будто иззубренные кинжалы, грозили прорвать наполненное небо, дабы низринулись с него потоки свинцовой дождевой воды и мир встретил конец свой: не сгорев, но утонув.
Ледяными шипами становились взгляды моих спутников, едва лишь видели они мягкотелых, неловких, ни к чему не приспособленных южан, полагавших себя владыками мира. В теплом коконе своей бессмысленной жизни проводили они дни и ночи, не ведая о жизни ничего.
Однако же хочу я того или нет – я здесь, и мне придется провести здесь еще очень много времени – до самого избрания Императора, к которому мой тан имеет самое прямое отношение. Кого изберут – неведомо, но любому претенденту придется искать дружбы сильного Севера.
Сегодня я совершенно свободен ото всех обязанностей и, видимо, пойду в город, поищу, чем успокоить душу. Вино, музыка… Там увидим.
ТЬма ночи только что уступила место зыбкому зимнему рассвету, а я уже вышел во двор дома Фростов в Королевском городе. Было тихо… Лишь где-то далеко ровная поступь стражника контрапунктом падала на тишину. Дороги были чисты – можно было идти.
Но сначала – что-то высокое. Все ходим под богами, все обязаны почтить их, встретив каждый новый день.
Есть у меня для них особое подношение – не курица, не кролик… Оттянув ворот, я открыл исполосованное шрамами левое плечо; нашел глазами последнюю утреннюю звезду; достал кинжал и сделал крохотный надрез… Теплая кровь побежала по руке…
…Не сочтешь прошлые горести, однако горести нынешние горше. В мире, где боги забыты до Сумерек своих, вы почувствуете их. Все вместе…
…А племя в рже живет и оковы родят туман в умах его. Мужи говорят слова щадящие, не имея сил вершить судьбы свои. Родина моя без радости. Ржа ест основу ее, как недобрый клинок…
…Ведомо каждому: где пролита кровь наша – там и земля наша… Говорили мы эти слова наизусть, и ни одно слово из тех слов не было утрачено…
…И говорим мы, что имеем прекрасный венец нашей веры и не должны мы принимать чужую…
…Сокровенное чарует очи. Никуда от него не денешься, не излечишься. Не единожды будет, услышим мы, вы чьи будете? Что для вас почести, в кудрях шлемы, разговоры о вас? Не есть еще, будем мы, в этом мире Детей Богов…
ТЬма окончательно сдалась подошедшим силам зари… Я унял кровь, надел поверх рубахи куртку черной кожи и ушел в город. Топча булыжники, я уходил вон из Королевского города – туда, где люди больше похожи на людей…
Иногда я останавливался, тщась почувствовать на своем лице ветер, свежий ветер из-за стен. Но нет… Тих, будто болото, был городской воздух.
Было тихо, но сквозь тишину прорывалось все больше семенящих шагов. Город просыпался… Купцы золотого города еще почивали, но их приказчики были уже на ногах, тщась заработать хоть что-нибудь на сонных и от этого не торгующихся прохожих.
Одинокие горожане шли мимо меня, испуганно косясь на меч, что я носил вместо шпаги, на северную куртку, что я надевал вместо камзола, и на то, что было у меня на лице вместо улыбки.
ЛЬщу себя надеждой, что раньше они такого не видели…

***
Вечер того же дня. Где-то в Служилом городе я нашел небольшой погребок, куда и забился, будто в нору. Сидя с кружкой пива, я вслушивался в зал…Тихо журчали голоса, почти повторяя перебор гитары сидящего за одним из столиков барда. Выбрал я себе самый темный угол, да так там и сел… Я никого не собирался трогать – но и меня пускай не беспокоят. Нечего.
Тихое, темное место. Ни песен, ни развязных официанток. За стойкой, неподалеку от меня, сидели самые затрапезные личности и под нос жаловались трактирщику на свои ничтожные жизни.
-…А потом она сказала: «Мне стыдно жить с человеком, который не может меня прокормить!». И ладно бы только это…
-…Так он еще и говорит: «Папа, война окончена! Окончена, понимаешь?!». Я пытаюсь ответить…
-…А она смеется и смеется: «Целоваться не умеешь, а туда же!»… И тогда…
-…Он мне нос сломал и пригрозил убить, если еще раз появлюсь… но я ее люблю, понимаете?… Тогда…
-…Меня и выгнали, а хозяйский сынок потом эту чертову выручку на травку спустил, я видел. Он давно…
-…Мне сказал – мол, стар ты, уже и горшки лепить не можешь… И теперь честно скажу…
-…Да, я его убил. Допью сейчас, и пойду сдаваться… И – в Горынь… Не жалею, еще раз бы…
-…Пришлось прожить – тоже бы врезал гаду по морде! Я – человек, и никому меня оскорблять не позволено! Разве ж…
-…Так можно? Я ему говорю – мол, дочка-то затяжелела, милостивый государь… А он усмехается и говорит: «Гордитесь! От номена, не от проезжего кровельщика!»…
Я ощущал кожей чужую бессильную злость… Чем я отличаюсь от них? Тем, что родился княжичем? Нет, дворян так же возят лицом по мостовой... Тем, что пытаюсь что-то изменить – вот правильный ответ. Тем, что на слово отвечаю ударом – вот правильный ответ. Тем, что не сломался, хоть и пытались согнуть – вот правильный ответ.
По крайней мере, мне хотелось бы так думать…
Я тихо поднялся и вышел, оставив на столике несколько монет. Так же тихо трое в зале поднялись и пошли за мной… Что ж, это ожидаемо. Собственно, за тем и пришли…
Тихо по брусчатке звенят подкованные подошвы; на улицах – ни лица, за мной трое тянутся тенями, руки под плащами. Что ж…
Я резко сорвался на бег. Бегал я не особо быстро – но у нас не этому учат: если потребуется, я могу бежать так многие часы. Безвестные уголовники так же резко бросились меня догонять, и несколько минут мы в полном молчании бежали по пустым улочкам Рунна.
Все.
Мгновенно остановившись, я выхватил меч и на острие принял переднего; его дружки, не успев затормозить, пробежали несколько шагов дальше. Тут же вытянув клинок из тела, я рубанул ближайшего наискось по спине. Третий выхватил из-под плаща армейский артиллерийский тесак (и откуда достали, лишенцы?) и нанес удар.
Я тоже. Тесак ударился о мостовую, а грабитель заорал, рассыпая карминовые брызги из культи. Удар в шею прервал вопль.
Я как-то сразу почувствовал себя лучше. Очистив клинок об одного из неудачников, я неторопливо пошел по направлению к Королевскому городу…

[Жорес Фьер]

16 день месяца Полотна. Рунн, особняк Фьеров.

        - Вам мат, Жорес. – фигурка из черного дерева передвинулась на две клетки вперед. Жорес Фьер с некоторой торжественностью положил своего короля посреди доски. Они всегда тщательно соблюдали церемонии игры – еще один способ показать уважение к сопернику.
        - Если бы я не знал, что в шахматы вы играете честно, то решил, что здесь дело нечисто.
        - Шахматы – единственная честная игра, которую я признаю. – Евгений тонко улыбнулся. Жорес легко рассмеялся. Скажи кому, что ему действительно нравятся беседы с герцогом Флавио – не поверят. Однако, нравятся. Хотя и о собственных интересах он тоже не забывает.
        - Я слышал, ваша новая контора в Кирии уже приносит неплохие деньги?
        - Надеюсь, вы мне скажете, какие именно, Ваша Светлость? До меня эти новости еще не дошли.
        - Все-то вы шутите, Жорес, - герцог отпил вина и довольно улыбнулся. – Хороший букет. Виноградники Нортми?
        - Да. Черный Герцог великодушно поделился со мной.
        - Милый Этьен, - Евгений озабоченно покачал головой. – Он плохо выглядит в последнее время. Вот увидите, это все от неправильного питания.
        Жорес сделал пометку в уме: проверить все дела, которые он ведет с Нортми и постараться поскорее получить долг у Эдвара де Нортми.
        - Кстати, Евгений, от вашей дочери в последнее время не было никаких известий?
        - Электра вполне самостоятельная девочка. Вы полагаете, там что-то не так?
        - Моя младшая прислала мне сегодня письмо – они собираются уезжать.
        - Что же, ваши дочери тоже вполне самостоятельные. Очаровательные девушки.
        - Большие дети – большие заботы. – пословицей отозвался Жорес, - Как представлю, что на мне устройство четырех свадеб…
        - Думаю, проблема будет только в том, чтобы выбрать из огромного количества претендентов. – любезно отозвался герцог Флавио. – Вашим сыновьям сейчас уже двадцать два года?
        - Двадцать три. Крис мой наследник, хотя ни Рауля, ни девочек я не обделю. Но у старшего больше вкуса к придворной жизни.
        - В устройстве одной из свадеб я бы вам с удовольствием помог. – Евгений соединил кончики пальцев и посмотрел поверх них. – Мне кажется, моя дочь и ваш старший сын составят хорошую пару.
        На такое предложение нельзя выказывать излишнюю суетливость. Жорес выждал положенное время и улыбнулся.
        - Я не могу представить лучшей пары, Ваша Светлость. Это большая честь для моей семьи.
        - Для моей также. Мы оба отлично знаем, чего стоим, Жорес. – герцог поднялся. – После похорон императора я устраиваю небольшой обед для хороших друзей. Буду рад видеть вас и вашу семью. Тогда можно будет и  объявить о помолвке.

        Проводив Евгения, Жорес вернулся в кабинет и радостно прищелкнул пальцами. Будь он экклесиатом, сейчас бы распорядился поставить в церкви перед святым покровителем самую большую свечу. Конечно, у герцога свои поводы для согласия: вряд ли бы он пошел на этот брак ради того, чтобы порадовать друга. Но все равно приятно.
        В кабинет вошел Крис.
        - Отец, ты за мной посылал?
        - Посылал, посылал. Хотел с тобой посоветоваться. У меня хорошие отношения с герцогом Флавио, ты – друг Эстерада… Я полагаю, что еще укрепить эти связи нам просто необходимо.
        - Электра мне всегда очень нравилась, - Крис уловил мысль сразу. Вот что значит правильное воспитание.
        - Вот и славно. Можешь идти, привыкать к мысли, что ты теперь – жених. Пока, правда, молча. Помолвку огласим после двадцать первого Полотна, а свадьбу… - Жорес задумался. – Там неделя Поста… Ну да мы с герцогом еще это обсудим. Иди, сын, иди. Да, еще! – его взгляд упал на письмо на столе. – Твои сестры изъявили, в очень категоричной форме, желание вернуться. Что думаешь?
        - Думаю, что лучше им быть здесь, под нашим присмотром. Для их же и нашей безопасности, я бы их запер, пока похороны не закончатся. – хмуро отозвался Крис.
        - Что-то, о чем я не знаю? Или прогулки по Шенбрунну в мужской одежде не должны меня тревожить? - рассеянно спросил Жорес. - Если вы с Раулем решите когда-либо ввязаться в любой заговор, сынок, мой вам совет - научитесь сначала разговаривать шепотом. Ваши «тайны» с улицы слышно.
        - Отец, я…
        - Я с ними сам, поговорю, когда приедут. А вы их привезете. Завтра. Можешь идти, Крис.
        Сын осторожно прикрыл за собой дверь. Полезно время от времени устраивать домашним легкие встряски, чтобы не думали, что отец сдал. И не домашним тоже. А не навестить ли сейчас Гильдию Ювелиров? А почему бы и нет, раз его там не ждут?

[Филипп де Барна]

16 день месяца Полотна
Рунн, Золотой город.

It's not easy love, but you've got friends you can trust,
Friends will be friends,
When you"re in need of love they give you care and attention,
Friends will be friends,
When you're through with life and all hope is lost,
Hold out your hand cos friends will be friends right till the end

- Стой, мелюзга! Я же говорил тебе, что мы его найдем! Я говорил! - громкий мужской голос громом среди ясного неба прозвучал посреди Высокой улицы, мощной стрелой разорвал мутную плёнку раннего утра и эхом прокатился по малолюдным мостовым. - Теперь ему от нас никуда не уйти! Быстрее! Вор! Держи вора!
Подобные крики, нередкий случай в Ремесленном или Черном, были всё же чем-то неординарным в Золотом городе. И поэтому двое мужчин, ставших источником столь необычного шума, привлекали внимание достопочтенных горожан, привыкших к степенному и неторопливому течению времени. Люди оборачивались, бросали недоуменные взгляды поверх золоченных пенсне и холёных носов и снова возвращались к полному спокойствия и внутреннего достоинства созерцанию собственного бытия. Чужие неприятности мало кого волнуют в большом городе. По правде говоря, иногда они даже не привлекают внимания тех, за кем идут ровно попятам.

Этим ранним утром Филипп де Барна сонно спускался вниз по Высокой улице, витая где-то между пятым и седьмым небом - попеременно погружаясь то в призрачные сны о грядущих подвигах и обворожительных улыбках неких Принцесс, то загораясь новыми проектами спасения несметного количества народу (то есть всех, кто под руку подвернется) от кошмарных огнедышащих драконов. Проблема, влезет ли средней откормленности дракон в ров, испокон веков окружавший Шенбрунн, или же всё-таки придётся выкопать яму поглубже занимала буйную голову юного эксперементатора как раз в тот момент, когда пронзительные крики добрались (минуя уши, очевидно) и до его затуманенного грядущей славой сознания.
Это было за кратчайшее мгновение до того, как чья-то недружелюбная рука схватила пажа за ворот свежевыглаженного костюмчика и начала безжалостно трясти, приговаривая:
- Нашёл тебя!!
Что настоящие герои делают в таких ситуациях? Вы правильно подумали. Со знанием дела, чётко продуманным планом, с точным расчетом напряжения связок и выверенной интонацией голосом:
- ААААААААААААаааа!

Филипп бился и вырывался, пинал твердым носками ботинок голени нападающего, целясь в колени, молотил кулаками по всем доступным частям вражеского тела, грозно хмурил брови и демонстрировал презрительный профиль, не упуская ни малейшего шанса вцепиться острыми зубами в неприятельские руки. Несмотря на казалось бы выигрышную тактику, выбранную мальчиком, все эти действия не приносили желаемого успеха, так как захватчиков было двое.
- Теперь, пацан, ты мне всё расскажешь! Я тебя так уделаю, никакие родственнички не узнают! Мне уже всё равно!
Под конец этой сверх-эмоциональной тирады, сопровождавшейся резкими жестами и яростным вращением сверкающих жаждой справедливого возмездия очей, Филипп всё же смог разглядеть одного из нападавших. Не того, что сверкал, а второго - торопливыми движениями подталкивающего друга с жертвой в ближайший проулок, подальше от любопытных глаз. Обеспокоенно вертящий головой мужчина был никто иной, как давешний филиппов знакомый, в нужное время проявивший предусмотрительность и благоразумие, попытавшись откупиться от слишком много слышавшего пажа Императрицы.
- Спокойнее, друг, спокойнее... Не надо создавать излишнего ажиотажа. Он никуда от нас не уйдет.

Странноватая троица остановилась под сенью чьего-то забора. Филиппа поставили на ноги, ловко увернувшись от очередного коварного тычка, выполненного с достоинством профессионала, но сильных рук с плеч не опускали, справедливо полагая, что при малейшей возможности шустрый паренёк предпочтет сбежать от столь тёплой компании. Теперь у Филиппа была возможность получше рассмотреть своих похитителей. Надо сказать, что оба они преобразились и выглядели, в общем, неважно. Грегуар, несдержанный любитель покричать на детей, теперь стал нахмуренным обладателем шикарного темно-фиолетового синяка под глазом. Это окончательно портило его и ранее чересчур самодовольную физиономию, сбивая спесь с образа "модного парня". Лицо его осторожного товарища, так и оставшегося для Филиппа безымянным, было украшено парочкой царапин, да и сам он выглядел не в меру потасканным и помятым. Предшествующую сей долгожданной встрече, вереницу хмурых бессонных ночи выдавали мешки под глазами и толстые гусеницы красноватых прожилок в глазах.
- Он мне за всё ответит! За то, что нас били! Унижали! Лишили жалования... - голос молодого слуги сорвался на жалобный всхлип.
- Грегуар, держи себя в руках, - второй участник дискуссии опустился на колено, приблизившись к Филиппу. - Мальчик, ты нас не бойся. Мы тебя не обидим. Нам нужна та шкатулка, что мы тебе отдали. По ошибке отдали, помнишь? Мы с тобой охотно поменяемся, веришь? Главное - скажи, где она лежит.

Филипп, разумеется, помнил, о какой шкатулке шла речь. Маленькая серебряная коробочка с декоративным замком, что была завернута в грубое полотно, стала своеобразной "платой" за молчание мальчика о том, что именно Грегуар и его товарищ говорили об Императрице Эрмине. Эта коробочка стала камнем преткновения в представлениях Филиппа о рыцарской морали, темой для рассуждений на пару весьма грустных ночей, когда паж безостановочно думал, может ли человек, принявший на себя роль Луки по незнанию и вследствие замешательства, продолжать считать себя достойным звания благородного номена и рыцаря прекрасной дамы. Дело закончилось тем, что Филипп, подавленный невозможностью решить стоящую перед ним задачку, временно отложил цепочку умозаключений, задавленный ворохом новых событий, сыплющихся на голову подобно облаку конфетти из рождественского мешка с подарками, а также старых обязанностей, отнимающих неуёмное количество времени в связи с беспрерывно продолжающимся трауром. А шкатулку он запихнул в ящик комода у себя в комнате, подальше от беспокойных глаз и любопытных рук. И благополучно забыл о ней.
"Видимо, этот свёрток заколдован так, чтобы приносить мне несчастья, - хмуро подумал Филипп, отводя от мужчин взгляд. - Я его должен отдать. Я его хочу отдать даже. Это окончательно очистит моё имя. Но, в то же время - настоящий воин не идёт на переговоры с врагами и похитителями. Даже если похитители - двое таких болванов, как эти. Нет, ну не могли они вежливо попросить?!"
- Мальчик, ты помнишь, куда девал эту шкатулку? - обеспокоенным голосом спросил старший, истолковав молчание пленника как-то по-своему. - Она нам очень нужна. Очень. Мы готовы заплатить по-честному. Понимаешь, эта вещь нам не принадлежит. Эта шкатулка нашего хозяина. Он очень рассердился, когда узнал, что мы её...эээ... потеряли.
- Очень. - Глубокомысленно поддакнул Грегуар, привычно следя за тем, как его друг проводит переговоры.
"Идиоты, - про себя добавил Филипп. Негодование и утомление людской тупостью так и рвались наружу полными презрения эпитетами. - Эти... Лохматые... Крысоеды."

[Рикардо Арида]

16 число месяца Полотна,
Рунн.

"Никогда не знаешь, где тебе не повезет." Этот девиз следовало начертать на небосводе еще 26 лет назад, когда Рикардо Кристобаль Фе Арида, своим первым криком, абсолютно точно выражающим его мнение о несправедливом устройстве этой Вселенной, известил всех живущих о своём появлении в этом бренном мире. Дескать, я уже есть. Мужайтесь.
С тех пор некий рок постоянно преследовал его, превращая жизнь в цепочку мелких неудач, изводя и выматывая, даря славу самого неодназначного счастливчика Руннской империи. По-крупному Рику везло всегда - плантации приносили баснословные прибыли, высокие покровители помогали делать головокружительную карьеру, хорошенькие девушки, как им и положено, становились пленницами блейстящих глаз и широкой улыбки. Но во всех его начинаниях присутствовала ложка дёгтя, да такая, что самому Рикардо иногда казалось, что Небеса одаривают его прямо-таки излишним, чересчур назойливым вниманием.
Назначение в Новую Иберию, сулящее океан новых возможностей, обернулось безумно скучной и изматывающей осадой, когда чрезвычайно злобные и туповатые Уари в течение полугода пытались захватить единственный более или менее приличный форт на границе. Вместо сказочных чудес современного Сан-Анаксио или хотя бы Лео-Верде, бескрайних просторов неведомых океанов и невиданных богатств, Рикардо получил море крови, горы трупов, небольшую медаль от маркиза Риверте, малярию и отвращение к кукурузной водке.
Перечислять подобные жизненные ситуации можно долго. Достаточно было вспомнить любовь графа Арида к тоненьким изящным девушкам со склочным характером, да и тот факт, что в Кадетском Корпусе его угораздило стать хорошим другом Дирока де Ла Прада, к которому эти девушки питали прямо-таки нездоровую склонность.

Рикардо сердито тряхнул головой, отгоняя непрошенный сон и ворчливые мысли. Яркое утреннее солнышко служило приветливым свидетельством того, что 16 Полотна уже наступило, а граф Арида со спутниками всё ещё топтались в предместьях Рунна, утомленно прокладывая себе дорогу сквозь людской поток, с самого рассвета заполонивший улицы столицы. Граф сонно прищурился и опять вздохнул - несмотря на бешенную скачку и тяжелую ночь, проведенную в седле, он приехал в город на целый день позже Диего и его семьи. Вместе вернувшись из Новой Иберии, они разделились - герцог Иберо хотел поскорее увидеть отчий дом, Рикардо - разобраться с накопившимися в его отсутсие делами, подписать ворох малоинтересных бумаг и во всеуслышание заявить: он вернулся из очередной дикой эскапады в загадочные земли Новой Иберии и никто из числа мелких родственников и завистников теперь не может претендовать на земли Арида.

Это занятие задержало его надолго, но Рикардо хотел успеть въехать в столицу одновременно с сюзереном. Весь путь они следовали за кортежем Иберо, то тут, то там замечая следы их присутствия, но всё же опоздали. Было обидно.

Где-то через час черепашьего хода граф наконец-то добрался до своего столичного особняка, расположенного в самом начале Высокой улицы и бывшего причиной крайней гордости со стороны всех Арида. Унылым взглядом оглядев фамильные стены, мужчина состоил скорбное выражение лица и с решимостью великомученника уже совсем было собрался слезть с коня и ступить на принадлежащую ему по праву землю, как заметил странное шевелние в соседнем переулке. Приблизившись, он стал свидетелем странной картины: двое мужчин со следами недавней драки на полных недобрых измышлений лицах силой удерживали маленького мальчика в пажеской одежде. В другой раз он, может быть, и прошел бы мимо подобной сценки. Мало ли что мог натворить этот мальчик, неизвестно кто были эти люди, но тут дело обстояло иначе.
Особняк, под уютной сенью ограды которого расположилась компания, принадлежал ему, Рикардо Арида. И ограда принадлежала ему. Иберийский граф справедливо считал, что все безобразия, творящиеся под его забором, следует рассматривать как личное оскорбление. И они должны были быть решены непосредственно им самим. А двое взрослых мужчин силой удерживающих мальчика и явно от него чего-то требующие - это было, несомненно, безобразие. С которым Рик разобрался просто и незатейливо, выпустив на свободу накопившееся внутри недовольство и усталось.

- Вы кто такие?! - грозный голос раскатисто пронёсся по переулку, с налёту сея смуту и неуверенность в рядах врага. - И что здесь происходит?
- Н-номен, - Молоденький хлыщ поспешно убрал руки от мальчика, беспрепятственно позволяя ему занять место возле своего освободителя. - Мы не делаем никому зла...
- Мы просто требовали вернуть свою собственность. - Его старший товарищ не растерялся и предпринял попытку всё объяснить. - Которую у нас украли. - пауза - Вот он украл.
- Этот малыш украл что-то у вас? У вас?? Думаете, я поверю таким бандитским рожам? - В широком жесте справедливого возмущения и презрения любого благородного господина к слугам Рикардо повёл мощными плечами. Маленький паж отчаянно замотал головой в такт его словам. - Знаете, что я думаю - я думаю, вы вымогали у него деньги. И это в лучшем случае.
- Господин, шли бы вы по добру поздорову. Мы вам ничего не сделали, этот мальчик вам никто...
- Что?? - Рик натянул поводья, и его конь встал на дыбы, угрожающе хрипя и перебирая копытами прямо перед носом говорливого слуги. - Да как ты смеешь, тварь?! Говорить такое мне? Проваливайте. И не приближайтесь к нему больше. Я сказал.
Ответом ему был нестройный топот до смерти перепуганных сапог.

- Как твоё имя, малыш?
- Филипп де Барна, милорд. - Явно задетый снисходительным обращением, мальчик с достоинством поклонился. Но, к чести его будет сказано, тут же смягчил тон, вспомнив, чем обязан своему спасителю. - Благодарю за столь своевременную помощь. Если бы не вы, я бы действительно оказался в крайне неприятной ситуации.
- Рунн - страшный город, и с каждым приездом сюда я заново убеждаюсь в этом. От всякого отребья прохода нет. Ты и правда у них что-то украл?
- Ни в коей мере! - оскробленный паж вспыхнул до корней волос. - У меня действительно есть вещь, которая раньше принадлежала им, но...
Рикардо уже не слушал, не отрывая грустного и задумчивого взгляда от крепких стен покинутого особняка.
- Ладно, прости. Считай эту вещь своим военным трофеем. А что это хоть?
- Безделица, милорд. Какая-то шкатулка. Пустая.
- Замечательно.
Рикардо развернулся, собираясь войти, наконец, в собственный дом, и вдруг неожиданно для себя добавил:
- Обращайся, если что, малыш.
Неизвестно, что заставило его предложить свою помощь. Может полные искренной благодарности и чистой детской веры в чудеса зеленоватые глаза мальчика. Может близость дома, в котором когда-то он припеваюче жила дружная семья Арида. А может другой мальчик, темные глаза которого также когда-то были полны искренней веры в счастливое спасение, что всегда приходит вовремя.

[Анриетта]

16 число месяца Полотна.
Особняк Красного Герцога.

      Душащая тишина самого тяжелого часа перед рассветом. Час демонов. Маленькая фигурка мечется, как в бреду, пытаясь проснутся, но это выше ее сил. Во сне она не могла справиться с собственной слабостью. Единственным кошмаром – было бессилие. Тонкие руки беспокойно ищут что-то и не найдя падают без сил. Густые, темно-каштановые пряди волос взмокли от пота, девочку било страшным ознобом, пока она невероятным усилием воли не открыла глаза, быстро поднимая руку ко рту и прикусывая костяшки пальцев. Стон был подавлен. Осталось справиться с тяжелым, хриплым дыханием. Ребенок сел в постели, обхватывая себя руками и сжимая худые плечи, голова опустилась на грудь. Воздух с видимым трудом вырывался из легких, но постепенно дыхание успокоилось. Девочка осторожно провела ладонью по взмокшему лбу и, еще чуть сомневаясь в собственных силах, медленно опустила ноги на пол, вставая. Впереди был длинный день, чтобы сделать все, что нужно было – приходилось торопиться. Анриетта вздохнула несколько раз и прошла к зеркалу, где стоял кувшин для умывания.
Через час она была готова. Она не любила спать.

      Ребенок молча и быстро пересек кабинет, на миг положив довольно тяжелую книгу на стол и тут же достав еще одну из-под стола. Глаза внимательно осмотрели эти две книги и брови нахмурились. Руки действовали очень быстро и через несколько минут, она уже была около двери, собираясь ее открыть и тут же отступая, так как снаружи уже кто-то открывал дверь.
- Анриетта? Что ты тут делаешь? – низкий голос дяди Жоффруа был, как всегда чересчур озабочен. В нем чувствовалась едва ли ни тысячелетняя усталость.
      Девочка осторожно сделала два шага назад, приседая перед ним и вошедшей следом женщиной в реверансе:
- Добрый день, дядя Жоффруа. Добрый день, тетя Гертруда.
- Племянница! – удивительно красивое лицо женщины заиграло ослепительной улыбкой.
      Но ребенок остался серьезен, пристально смотря на своих родных:
- Разрешите? – она уже хотела пройти мимо, когда мягкая ладонь дядюшки коснулась ее плеча.
- Так что ты здесь делала, Анриетт?
- Читала, дядя.
- В моем кабинете? – в голосе слышалось что-то странное.
      Девочка подняла глаза и посмотрела прямо в глаза вице-канцлеру:
- У вас самые точные часы во всем доме, ваша милость. А мне нужно идти на важную встречу. Я уже опаздываю, - веско добавил ребенок, выскальзывая из-под руки родственника.
      Гертруда рассмеялась мелодично и холодно:
- Что же ты читала, милое дитя?
      Ребенок, не говоря ни слова, протянул этой невероятно красивой женщине одну из прижимаемых к груди книг. Гертруда Нортми изогнула бровь, листая холеными пальцами страницу за страницей:
- Жизнеописания и деяния тех, кто открыл Книгу Откровений? Дитя, ты утомилась, читая это. А что за другая книжка у тебя в руках? – женщина протянула руку, но тут же отдернула ее.
      Светлые глаза в обрамлении длинных, загибающихся ресниц столкнулись с холодным взглядом почти черных сейчас глаз:
- Это мои записи, - ребенок был предельно честен и прям. – И они не для чужих рук.
      Жоффруа тяжело вздохнул и покачал головой, услышав еще один отрывистый смешок своей сестры.
- Мы заботимся о вас, дитя.
      Анриетта осторожно взяла книгу у Гертруды, поудобнее ухватила ее, чтобы та не упала. И столь же осторожно открыла свою тетрадь, негромко зачитывая:

«Сегодня необходимо сходить в главный собор Рунна, в королевскую часовню. Лучше пройти в часовню минуя зверинец, там слишком плохо пахнет. Тишина молитв – вот и все что звучит в этих храмах. Сама не знаю сможет ли Спаситель услышать эти слова, чтобы помочь тем, кто ушел в его дворцы. Слишком робки слова молитв. Стихи звучат лучше. Например, эти:

Ну что же, король, это наша награда! Жестокий конец, но мы все это знали. Уходим во тьму, провожать нас не надо Все, как и хотели, все так, как мечтали.

Осталось найти определение желанию и хотению. Возможно они – суть одинаковы, а значит….»

      Жоффруа поспешно коснулся ее головы, пытаясь остановить все это:
- О, дитя, ты же опоздаешь. Куда ты там шла? Гера, что ж мы так мучаем ребенка? Ступай, ступай, Анриетта.
      Девочка аккуратно закрыла дневник, сложила книги и даже ни кивнув, ни сказав больше и слова – ушла. Дверь за ней была закрыта заботливой рукой.

16 число месяца Полотна.
Рунн. Шенбрунн.

      Обычный день. С редко проглядывающим сквозь лениво плывущие облака солнцем. Если не считать необычным то, что в королевском парке, как и во дворце – было слишком много народу. И вряд ли кто-то особо обращал внимание на хрупкую, девичью фигурку в черном платье, степенно идущую к королевской часовне. Анриетта де Барна тоже не смотрела по сторонам, прижимая к себе книгу и размышляя над тем, что она узнала за последние дни. Темно-коричневые глаза не отражали ни облаков, ни едва покрывшихся зеленью деревьев. Они лишь вбирали в себя все это и прятали куда-то глубоко. Перед входом в часовню ребенок чуть вздохнул, осмотрев это изящное здание, и в глазах ее блеснуло что-то похожее на торжество. Ступив на порог, девочка быстро прошла к алтарю, привычно коснулась лба, словно убирая что-то и села на одну из скамеек ждать. Появившийся священнослужитель сразу обратил на нее внимание и похоже почти обрадовался. Но ребенок смотрел прямо перед собой и чуть шевелил губами. Со стороны казалось, что девочка молится. Отец Пикарус едва-едва покивал головой, проходя через часовенку и благостно, печально улыбаясь. Анриетт подождала, пока из здания не выйдут еще двое молящихся и только тогда поднялась и шагнула навстречу направляющемуся к ней священнику. Девочка вновь молча смотрела на него, пока тот не заговорил первым:
- Как твое самочувствие, дитя мое.
- Спасибо.
      И снова гнетущее молчание. Святой отец неуютно повел плечами:
- В проходе сквозит. Прошу вас – в исповедальную комнату.
      Анриетта кивнула головой и молча прошла. В тихой комнатке было слишком пусто. Не чувствовалось ни холода, ни тепла. Девочка внутренне усмехнулась и резко обернулась к мужчине, который возвысился прямо за ее спиной. Темные, страшные глаза в единый, безжалостный миг вонзились в глаза священнослужителя, а с губ сорвался холодный вопрос:
- Сколько?
      Пикарус удивленно опустил поднятые было руки, но потом решительно мотнул головой и снова их поднял, намереваясь то ли обнять, то ли схватить. Ребенок сжал губы и странным, отрешенным взглядом уставился прямо на грудь святого отца. В памяти возникла картинка из любимой книги: разрез… глубже… кровь и кости.. глубже.
- Нет!!!! – вопль был заглушен странным, булькающим звуком.
      Ребенок продолжал смотреть, негромко повторив:
- Сколько?
      Мужчина согнулся, хватаясь за грудь и пытаясь спрятаться от взгляда. Ребенок стоял и смотрел уже на склонившуюся перед ней голову.
- Прекрати!!!!
      Темные ресницы с трудом, медленно, через силу закрыли странный взор. Девочка стояла глубоко дыша и прежде чем сделать шаг или вновь заговорить – она сильнее прижала книгу к груди. Но ее вопрос был предупрежден, мужчина поднял руку, заслоняясь и прося молчать, и быстро заговорил сам:
- Дитя, это нельзя посчитать. Это…. Ты не понимаешь, это, как нашло, так и уходит. То есть я – не помню.. ну у меня просто….
- А хочешь помнить? – она заговорила очень тихо, сберегая силы. – Что ты еще хочешь? Или желаешь? Есть в этом разница?
      Почти шепот, но она была уверена, что он слышит каждое слово. Ловит его, пытаясь удержать перед собой, как будто это возможно. Девочка все еще стояла с закрытыми глазами, дожидаясь пока пройдет всякое воспоминание о том, что она сделала и зная, что мужчина рядом с ней пытается сделать тоже самое. Ребенок задался вопросом: а получится ли у него? Вряд ли. Пока – нет.
- Кто же не хочет? Человек – слаб. И я всего лишь слуга его…. Господина нашего, - в его голосе появились странные нотки. Ни дрожь, ни слабость.
      Анриетта подняла ресницы и отступила от выпрямляющегося перед ней священника, присаживаясь на небольшую скамеечку:
- Кто твой господин? – она почти физически ощущала едва ли не удовлетворение и еще кое-что. И так как ответа не было, потому что она его знала, девочка продолжила, размышляя: - Несколько невинных жертв. И все – сопротивляются, отталкивают тебя. Да и это место….
      Ребенок чуть поднял голову, бросая быстрый взгляд вокруг:
- Что же ты желаешь и хочешь? Может быть это что-то разное?
- Исполнения любого желания, как всякий человек, - заговорил Пикарус, тоже понижая голос и заглядывая в темный взор своей собеседницы. – Власти над тем, что получаю. И – признания.
- Славы? – холодно переспросил ребенок.
      Священник качнул головой, отрицательно:
- Собственного признания теми, кто попадет ко мне. Для этого нужны деньги, связи, - губы его скривились.
      Девочка кивнула, задумчиво и поднялась:
- Проводите меня. До дверей.
      Не дожидаясь ответа, она пошла к выходу из часовни, продолжая размышлять над услышанным. У порога она оглянулась, кивнув головой Пикарусу, и затем продолжила свой путь. Ребенок довольно быстро пересек небольшой сад, отделяющий часовенку от огромного, придворцового парка. Едва она завернула за угол, как еще один ребенок едва не сбил девочку с ног.
- Прошу прощения, прекрас… ой, кузина, - веселые, задорные глаза мальчика странно моргнули, когда он увидел с кем столкнулся.
- Вы так торопитесь, Филипп, что уже не видите ничего перед собой? – девочка подняла руку, касаясь сильно забившейся жилки виска.
- Я очень торопился, кузина, - мальчик виновато опустил глаза и тут же опять поднял их, улыбаясь. – Мне совсем не хотелось вас сбивать….
- Надеюсь…
- Простите, я очень спешу к одной прекрасной даме. Позвольте откланяться.
      Анриетта холодно посмотрела на младшего кузена, прежде чем спросить:
- Так вы уже нашли ту, которая соответствует вашему представлению о ….. прекрасной даме?
- Да, разумеется. В мире огромное количество дам – прекрасных и удивительных. Вы поражаете нас своей красотой, любовью, добротой. Заставляете раскрыть перед вами душу...
- Так кто она? – опять перебила мальчика кузина.
      Филипп недовольно нахмурился, но потом махнул рукой, видимо привыкший к подобному обращению со стороны этой своей родственницы:
- Номени Катажина Риди!! – торжествующе выпалил он. – Я как раз торопился к ней, столь быстро. Она должна быть во дворце и ей будет интересно то, что я нашел. Вот смотрите.
      Мальчик протянул вперед руку, разжимая кулачок и показывая крошечные семена:
- Это удивительные семена, кузина Анриетт. Они очень быстро всходят и обвивают забор, балкон и балюстрады сплошным ковром из тонких, зеленых листиков. А среди всего этого – маленькие цветы. Дикий лимонник.
- И, торопясь к королеве своих грез, вы считаете разрешаемым и возможным сбить меня с ног? То есть: появись перед вами богиня или королева – все остальные станут невидимками, которых вы будете расталкивать, Филипп, пытаясь добраться до вашей грезы? Не много ли жертв вы хотите принести, исполняя призрачную мечту? – ледяной тон голоса бил безжалостно и беспощадно. Но едва мальчик хотел отшатнуться от нее, как тонкая рука удержала его ладонь, поднося ее поближе к глазам и всматриваясь в семена. – Это не дикий лимонник, кузен. Кирийский лимонник. Вот что вы несете.
- Я не мог ошибиться! – голос его дрогнул в этом вскрике.
      Анриетта отпустила двоюродного брата и осторожно натянула перчатки, задумчиво глядя в его расстроенное лицо:
- Могли, Филипп. Слишком слепо увлекаетесь внешним лоском, не замечая больше ничего вокруг.. До свиданья.
    Девочка, не дожидаясь ответа, обогнула застывшего и вновь сжавшего руку в кулак кузена. У нее осталось еще одно дело. Она это понимала и чувствовала. И не желала откладывать.

[Катажина Риди]

16 день месяца Полотна
Рунн, Шенбруннский сад

Девушка сидела на одной из скамеек, расположенных вдоль тенистой аллеи, и была, казалось, полностью поглощена чтением ветхого, но, несомненно, древнего и мудрого трактата. Даже с расстояния в десять шагов было видно, что страницы старого талмуда буквально испещрены тёмными пятнами - свидетельством того, что сие творение рукописной мысли уже длительное время пользовалось популярностью среди любознательных читателей. Перетянутая кожей обложка сильно обветшала и в одном месте была порвана, из переплёта то и дело сыпалась труха - видимо, благословления трудолюбивых монахов, создавших этот труд оказались бессильны против твердолобой упорности жуков-древоточцев и книжных червей.
Мельком бросив взгляд темных глаз на замершую над книгой Анриетту де Барна, Катажина неспешно прошествовала мимо неё по аллее и свернула на симпатичную лужайку неподалёку. Выбрав могучий раскидистый дуб, дававший много тени, она велела покорно следовавшей за ней служанке выложить на траву содержимое большой плетеной корзины, которую она взяла с собой - квадратный плед, всяческую снедь, обычную для маленького пикника. На дне корзины ждала своего часа книга, по толщине не уступающая той, что читала Анриетта.
Идея этой вылазки на природу, так неожиданно для окружающих пришедшая в голову Катажине, и еда, и книга, и место, где она остановилась, - всё это было не случайным. В планы юной ведьмы входило близкое знакомство с Анриеттой, и она старалась подготовиться к этому как можно тщательней.

Расправив легкое весеннее платье, Катажина медленно опустилась на плед, протянула руку и вытащила из корзины толстую рукопись, на поиск которой было затрачено немало драгоценного времени, а также несколько ушат отборной грязи, вылитой на недостаточно расторопного библиотекаря - в доме Клиша служил на редкость тупой кичливый дятел, не бельмеса не смыслящий в своём деле.
Но её страдания окупились - в руках Кася держала "Логику" Ристолеуса - богато оформленный трактат древнего философа, изданный и одобренный Церковью как, по словам некоторых богослужителей "наименее еретический по существующему вопросу". Почти все остальные книги, посвященные логическим теориям, были либо просто запрещены к изданию на территории Рунна, либо внесены в Алый реестр и сожжены. Вместе с авторами.
Небрежно проведя ладошкой по шероховатой поверхности переплёта, девушка решительно открыла книгу и уставилась на первую её страницу. Принадлежащее дяде Клишу издание славилось замысловатыми гравюрами, нечитаемым шрифтом и богатством отделки. Мерой поступью текли томительные часы и минуты ожидания. Внутренне Кася вся кипела и бушевала от жажды действия, но сторонний наблюдатель мог увидеть лишь красивую девушку, глубоко погрузившуюся в чтение. Изредка она отрывала свои прекрасные глаза от древних страниц, чтобы взять булочку или поправить выбившейся из плетеной из кос "корзинки" локон. Несколько парочек мирно прошествовали мимо неё раза два или три. Птицы трепетно щебетали. Солнце палило. Анриетта читала. Кася злилась.

Через несколько часов подобного ожидания проявление несвойственного колдунье долготерпения было вознаграждено - Анриетта изволила наконец оторваться от пожелтевших страниц, поднялась на ноги, огляделась вокруг себя и, как и рассчитывала Кася, медленно направилась в сторону в её сторону. Ведьма вся внутренне напряглась, будто ей предстояло совершить резкий прыжок, и, когда Анриетта проходила мимо неё, громко окликнула девушку:
- Номени Анриетта! - наградой ей послужил поворот головы - её заметили. - Не ожидала встретить вас здесь. Вы помните меня? Я Катажина Риди, мы недавно виделись в доме вашего батюшки.
Поколебавшись, гордая представительница древней фамилии всё же подошла к Катажине, успевшей подняться с земли. Анриетта также поздоровалась, но предложение присоединиться к трапезе отклонила и было уже собралась идти себе дальше, как Кася предприняла еще одну попытку:
- Что вы читаете?
- "Золотое зеркало", - пораженная бесцеремонностью провинциальной выскочки, Анриетта ответила почти сразу. Всё было в этом ответе - и очевидное превосходство девушки, и уверенность в том, что она, Анриетта, во много раз умнее и образованнее юной графини, и её презрение к тому, что она читает - наверняка, это какой-то модный любовный роман и ничего более.
- Серьезное произведение, - уважительно протянула Катажина, прекрасно понимая, какое впечатление производит, и, не без злорадства, готовясь его разрушить. - Я читала его недавно. А вот сейчас пытаюсь осилить "Логику" Растолеуса... Вернее, пытаюсь найти хоть крупицы логики в том, что оставили церковники в этом, некогда интересном труде. Нет, право слово, "Логические законы" Протора кажутся мне достойными большего внимания, чем эта книга. Жаль только, автор решил проводить свои изыскания на теологическом поле. Такое у нас карается сурово.
- Вы читали Протора? - в голосе надменной Анриетты впервые появился оттенок интереса. - Но она же был еретиком, а его законы официально запрещены! В нашей библиотеке нет его работ...
- Что значат людские запреты перед бессмертным знанием, дарованным нам гением, погибшим во славу его? Эта книга признанна бессмысленной и ложной, но вот вы, номени Анриетта, хотели бы ознакомиться с этой книгой? - лукаво склонив головку на бок, Катажина почти томно взглянула на, казалось, опешившую девушку. Та замерла на секунду и вдруг покачнулась, тихо вздохнула:
- Что тебе от меня надо?
- Что?
- Я спрашиваю - что тебе нужно? Ты же не просто так пришла в этот сад?
- С чего... ты взяла? Что ты можешь мне дать?
- Отвечай, - в голосе был еще более сильный холод. И Кася мысленно улыбнулась: рассердила ли она эту девчонку или заставила задуматься - уже было не так важно, хотя и имело смысл.
- Я не подумаю отвечать какой-то спятившей девице! Что происходит?!
- Не знаю, - пик прошел, глаза Анриетты чуть затуманились, голос ослаб. - Не знаю, я просто... чувствую. ТЫ здесь неспроста. Мы встретились не по воле случая.
"Чувствует? Читает меня!! Чувства, мысли? Ах, гадина..." - Кася изо всех сил старалась обуздать взбесившиеся эмоции.
- Думаю, я понимаю, о чем ты...
- Вряд ли. - Анриетта тоже сумела собраться и теперь заспешила прочь.
- Ты уж поверь, - бросила ей в спину Катажина. - Я знаю, о чем говорю, и, похоже, гораздо лучше, чем знаешь это ты.