Рыцари Опции

[Всадник]

Прообразом рыцарей в определенной степени является сословие эквитов (всадников) в Древнем Риме; у франков, в вооруженных силах которых ещё в VII в преобладала пешее войско свободных, конницу составляли дружинники короля (антрустионы).

Рыцарство проявило себя в Священной Римской империи в первую очередь в конфликтах централизованной власти империи с федератами Северной Африки, Италии, Галии и Испании, во время нападения арабов, которые, вместе с перешедшими на их сторону христианскими комитатами Иберийского полуострова, проникли и в Галлию, где они столкнулись с франкским конным строем. В Галлии свободным крестьянам было не под силу нести конную службу в отдаленных походах, и Каролингам для создания конницы пришлось опираться на сеньорат (на господ).

Потребность во всадниках стала вызвала при Карле Мартелле и его сыновьях раздачу церковных земель на условиях прекария. Карл Мартелл раздавал церковные земли своим дружинникам (газиндам) и требовал от них конной службы. Затем на тех же условиях стали раздаваться и коронные земли, как бенефиции. С VIII в. для состояния газиндов появляется имя вассов, вассалов. Свободный, но, по недостатку собственности, неспособный к несению конной службы человек мог, как вассал, получить бенефиции или, как поселенец (Hintersasse) — участок оброчной земли. Наделение оброчной землей преследовало хозяйственные цели, раздача бенефиций — военные. В вассальные отношения становились отчасти свободные люди, отчасти несвободные. Свободный становился вассалом путём коммендации (manibus iunctis se tradit) и приносил своему сеньору присягу на верность (per sacramentum fidelitas promittitur).

В конце VIII в. присяга на верность требуется и от несвободных (servi), которые получали бенефиции или должности (ministeria) или становились вассалами. Карл Великий ещё применял в своих войнах пехоту; Людовик I и Карл II собирали в поход только конницу.

В 865 г. от владельца 12 гуф земли требовалась кольчуга или чешуйчатый панцирь, то есть принадлежности тяжёлой конницы; лёгкая конница должна была являться с копьем, щитом, мечом и луком. Везде ниже панцирных рыцарей свободного состояния (milites) стояли легковооружённые всадники, несвободные по происхождению (vavassores, caballarii). Из оброчного населения можно было подняться в министериалы, получив должность при дворе сеньора, нести службу легковооружённого всадника, а затем, заслужив соответствующий бенефиций, перейти в тяжёлую конницу и стать рыцарем. Таким путём из среды несвободных выделился привилегированный класс дворовых слуг (vassi, servi ministeriales, pueri) при богатых феодалах. С развитием ленной системы министериалы получали лены и привлекались к рыцарской службе.

В Германии министериалы с XI в. составляют особое сословие динстманнов (Dienstmannen), стоявшее выше горожан и свободного сельского населения, тотчас позади свободных рыцарей. Признаком их несвободного состояния являлась невозможность бросить службу по произволу. Преимущества сословия министериалов побуждали свободных, а с середины XII в. — даже знатных добровольно подчиняться сеньорам, на правах министериалов. Это повышало положение класса в общественном мнении. Первое место среди министериалов принадлежало динстманнам короля и духовных князей (Reichsdienstmannen); далее шли министериалы светских князей. Прелаты, не равные князьям, и свободные феодалы не князья держали если и не динстманнов, то все-таки несвободных рыцарей, стоявших ниже министериалов. В южной и западной Германии такие milites (eigene Ritter) встречались даже на службе у тех же динстманнов. В Австрии и Штирии герцогским динстманнам удалось во второй половине XIII в. сравняться с местной знатью (они стали Dienstherren); их место, как динстманны, заняли несвободные рыцари (Eigenmannen). В северной Германии, где князья раздавали лены преимущественно динстманнам, знать с половины XII в. стала массами переходить в министериалы. Право появляться в графском суде и быть шеффенами с середины XIII в. везде признано за динстманнами. В XIV веке совершенно забыто их несвободное происхождение, память о котором до XV в. сохранилась для eigene Ritter. В XII в. рыцари свободные и рыцари-министериалы различались как ordo equestris maior et minor. Переход новых слоев несвободных классов или свободного, но не военного населения в рыцарство был задержан в середине XII в.; с Гогенштауфенов немецкое рыцарство замыкается в наследственное сословие. Постановление Фридриха I от 1156 г. (Constitutio de расе tenenda) запрещало крестьянам носить копье и меч; даже купец не смеет опоясываться мечом, а должен привязывать его к седлу. Эта конституция вводит и понятие о рыцарском происхождении (Ritterbürtigkeit); miles (всадник) имеет право на поединок, если может доказать своё рыцарское происхождение (quod antiquitus cum parentibus suis natione legitimus miles existat). По Саксонскому зерцалу, у истинного рыцаря (von ridderes art) уже отец и дед должны были быть рыцарями. Другая конституция Фридриха I (Constitutio contra incendiarios, 1187—88 гг.) запрещала сыновьям священников, диаконов и крестьян, опоясываться мечом по-рыцарски.

Во Франции знатными людьми считались собственники знатных земель, то есть феодов (fief-terre); вторым признаком знатности сделалось допущение к посвящению в рыцари. Хотя простые люди и попадали иногда в рыцари, но преобладающим правилом было, что в рыцари посвящался владелец лена. Наделённые ленами министериалы, то есть люди несвободных состояний (sergent fieffé, serviens), приравнивались к вавассорам, то есть к низшей знати. Пока владение феодом было главным признаком знатности, горожане и даже крестьяне могли приобретать её простой покупкой ленов. В конце XIII века покупка феодов незнатными людьми была затруднена тяжёлым побором (droit de franc-fief), но в это время в знать можно было попадать и по пожалованию (lettre d’anoblissement) суверена; право пожалования в знать стало привилегией короля.

В Англии право посвящать в рыцари (knight) рано стало прерогативой короны. Генрих III и Эдуард I требовали обязательного посвящения в рыцари от любого ленника, владевшего ежегодным доходом с земли не ниже 20 фунтов. Факт владения цензом взял верх над происхождением лица.

Влияние церкви на военное сословие шло сначала через присягу на верность, затем через присягу земскому или Божьему миру, наконец — через обряд освящения оружия перед вручением его воину при достижении зрелости. «Верность» включает в себя исполнение христианского долга служить Богу, соблюдение государева мира по отношению к церквам, вдовам, сиротам, обязанность блюсти справедливость и т. п. Земский и Божий мир (treuga и pax), скрепляемый присягой, устанавливается государями и соборами. Pax охраняет от насилий все невоенное население — клериков, женщин, купцов, крестьян; treuga ограничивает распри между самими рыцарями.

Уже во времена Тацита вручение оружия молодому германцу в присутствии народного собрания означало признание его совершеннолетним; оружие вручал кто-либо из вождей племени, или отец, или родственник юноши. Карл Великий в 791 г. торжественно опоясал мечом своего 13-летнего сына Людовика, а Людовик, в 838 г. — своего 15-летнего сына Карла. Этот германский обычай лег в основание средневекового посвящения в рыцари, как в члены военного сословия, но был прикрыт римским термином; возведение в рыцари в средневековых латинских текстах обозначалось словами «надеть воинский пояс» (лат. cingulum militare).

Рыцарем долгое время мог быть сделан каждый. Сначала рыцарство давалось, по германской традиции, в 12, 15, 19 лет, но в XIII веке заметно стремление отодвинуть его к совершеннолетию, то есть к 21-му году. Посвящение чаще всего совершалось в праздники Рождества, Пасхи, Вознесения, Пятидесятницы; отсюда вытек обычай «ночной стражи» накануне посвящения (veillée des armes). Каждый рыцарь мог посвящать в рыцари, но чаще всего это делали родственники посвящаемого; сеньоры, короли и императоры стремились утвердить это право исключительно за собой.

В ХI— XII вв. к германскому обычаю вручения оружия прибавились сначала только обряд подвязывания золотых шпор, облачение кольчуги и каски, ванна перед облачением; colée, то есть удар ладонью по шее, вошёл в употребление позднее. К концу обряда рыцарь вспрыгивал, не касаясь стремени, на лошадь, скакал галопом и ударом копья поражал манекены (quintaine), утверждённые на столбах. Иногда сами рыцари обращались за освящением оружия к церкви; таким образом стало проникать в обряд христианское начало.

Под влиянием церкви германский военный обряд становится сначала религиозным, когда церковь только благословляла меч (bénir l’epée, в XII в.), а затем и прямо литургическим, когда церковь сама опоясывает рыцаря мечом (ceindre l’epée, в XIII в.). В древних епископских обрядниках различают Benedictio ensis et armorum (благословение оружия) от Benedictio novi militis (посвящение рыцаря). Древнейшие следы посвящения рыцаря церковью найдены в римской рукописи начала XI в., но затем до XIII в. нет следов Benedictio novi militis; можно думать, что этот обряд возник в Риме и распространился оттуда.

Удар при посвящении в рыцари впервые упоминается в начале XIII века у Ламберта Ардрского (Lambertus Ardensis), в истории графов де Гинь и д’Ардре. Алапа проникла и в церковный обряд Benedictio novi militis. По епископскому обряднику Гильома Дюран, епископ, после обедни, приступает к благословению меча, который обнаженным лежит на жертвеннике; затем епископ берет его и влагает в правую руку будущему рыцарю; наконец, вложив меч в ножны, опоясывает посвященного, со словами: «Accingere gladio tuo super femur etc.» (да будут препоясаны чресла твои мечом); братски целует нового рыцаря и даёт alapa, в виде лёгкого прикосновения рукой; старые рыцари привязывают новому шпоры; все оканчивается вручением знамени.

Рыцарский удар распространялся во Франции с севера. Современники видели в нём испытание смирения. Для несвободных всадников принятие в рыцари было равносильно освобождению, а потому, вероятно, именно при их посвящении и появляется впервые colée — удар, который надо в таком случае сопоставить с римской формой освобождения per vundictam, сохранявшейся до VIII в. (формула отпуска раба на волю в церкви составлена по формуле освобождения per vindictam; в англо-норманнском праве встречается освобождение в народном собрании графства, путём вручения оружия).

В Германии древний обряд при посвящении в рыцари знает только опоясывание мечом при совершеннолетии (Schwertleite); существование «удара» (Ritterschlag) до XIV в. не доказано. Граф Вильгельм Голландский не был ещё посвящен в рыцари, когда в 1247 г. его избрали римским королём.

У Иоганна Беки (около 1350 г.) сохранилось описание его посвящения в рыцари путём удара. Рыцарь должен быть «m. i. l. e. s.», то есть magnanimus (великодушный), ingenuus (свободорождeнный), largifluus (щедрый), egregius (доблестный), strenuus (воинственный). Рыцарской присягой (votum professionis) требуется, между прочим: ежедневно слушать обедню, подвергать жизнь опасности за католическую веру, охранять церкви и духовенство от грабителей, охранять вдов и сирот, избегать несправедливой среды и нечистого заработка, для спасения невинного идти на поединок, посещать турниры только ради воинских упражнений, почтительно служить императору в мирских делах, не отчуждать имперских ленов, жить безупречно перед Господом и людьми.

Распространение в Германии colée могло быть в связи с французским влиянием при Карле IV. Рыцарский удар теперь получал тот, кто уже раньше владел оружием, тогда как в старые времена вручение оружия при совершеннолетии и посвящение в рыцари всегда совпадали. Простое вручение оружия осталось обязательным для каждого воина; торжественное освящение меча, золотые шпоры и «удар» стали признаком принятия воина в рыцарский орден. Молодой человек, получивший оружие, становится оруженосцем (scutarius, Knappe, Knecht, armiger, écyyer). Но так как рыцарство в социальном отношении замкнулось в высший слой военной знати, то из «оруженосцев» попадают в рыцари только сыновья рыцарей (chevalier, Ritter, knight); несвободные, повышаясь и получая тяжёлое рыцарское вооружение, не называются теперь рыцарями, а попадают в среду знати как низший её слой, под тем же именем «оруженосцев», которое сыновья рыцарей (Edelknecht, armiger nobilis) носят временно, перед посвящением в члены ордена. Рыцарство становится не столько учреждением, сколько — по примеру Франции — идеалом для всего военного сословия средних веков. Поэтому не в анналах, а в поэзии ярче всего запечатлелись образы рыцарей.

[Всадник]

Средневековье — это прежде всего эпоха рыцарей. Рыцарство соединяло землю и небо. Землю — как вершина иерархии власти. Небо — как воплощение высших идеалов своего времени. Оно существовало между чёрной легендой о жестокости и невежестве Средних веков, что варится в «кипящих котлах прежних боен и смут», — и легендой золотой, в которой гремят славные битвы, возносятся к небу молитвы и шпили соборов, шествуют короли и королевы. Ведь какова бы ни была цель — опорочить прошлое или восславить — рыцарство всегда делают главным объектом проклятий или похвалы, скорее всего потому, что все интуитивно чувствуют его центральную роль в ткани минувших столетий.



Чем же было рыцарство, почему оно держалось так долго и оставило столь глубокий след? Никто не скажет точно.



Прежде всего, рыцарскую идею следует отделять от куртуазной культуры, которая несла в себе совершенно другой смысл и не распространялась на всё сословие. Мы прекрасно помним канцоны во славу Прекрасной Дамы, пышные церемонии и романтику обетов, но часто забываем, что наряду с утончёнными кавалерами и странствующими героями были и совершенно другие типы поведения: основную часть рыцарей составляли обычные служаки, больше занятые насущными проблемами, чем воздыханиями и турнирами, они же и формировали костяк армии. К чему стихи Кретьена де Труа какому-нибудь Шарлю, который за скудное королевское жалование сторожит богом забытый замок на границе Нормандии...



В качестве примера такого подхода к рыцарству, который забывает о его изначальной сути в пользу несущественных внешних форм, можно вспомнить, что говорил о значении рыцарской идеи Йохан Хёйзинга, великий учёный, чьи взгляды до сих пор являются для историков чем-то вроде догм. Обратимся к его специальной речи на эту тему, «Политическое и военное значение рыцарских идей в позднем Средневековье», в которой он справедливо критиковал приоритет социально-экономичесого подохода к рыцарству, но из одной крайности угодил в другую:



«Каким бы ни было рыцарство во времена крестовых походов, сегодня все уже согласны с тем, что в XIV или в XV веке оно представляло собой не более чем весьма наигранную попытку оживить то, что давно уже умерло, некий вид вполне сознательного и не слишком искреннего возрождения идей, утративших всякую реальную ценность».

Для Хёйзинги позднее рыцарство это лишь «воссоздание в реальной жизни идеального образа минувшей эпохи», «вечная ностальгия по не существующему более совершенству». Эта позиция вызывает вопрос: а существовало ли прежде такое совершенство? И где пролегает граница между прошлым и «наигранной попыткой его изменить»?



Хёйзинга долгое время исследовал философский смысл тяги человека к игре, и это видимо, наложило отпечаток на его восприятие истории. Слишком часто он говорит о том, что действия людей в тот период носили игровой характер. Игрой для него является и рыцарство, хотя Хёйзинга и признаёт, что «рыцарские идеи были способны оказывать реальное, и чаще всего губительное, воздействие на судьбу целых стран». То есть это игра опасная и неуместная, слепая погоня за фантазией, влекущая людей и страны на край бездны. Хёйзинга приводит массу примеров, как «рыцарственные» поступки приводили к поражению в битве, как в стремлении следовать законам чести монархи допускали явные глупости. Но это является выведением общей теории из частных поступков. Герои подобных историй вовсе не ежедневно совершали «благородные» действия, поражавшие летописцев, да и большинство рыцарей, как отмечалось выше, были далеки от подражания персонажам романов об Ожье Датчанине. Они не играли — а искали средства для жизни и выполняли долг в меру чувства ответственности. Естественно, что понимание рыцарства как игры рождает слишком много противоречий, разрешить которые никак не выходит:



«Очевидно, что политическая и военная история последних столетий Средневековья, так, как её запечатлело перо Фруассара, Монстреле, Шателлена и столь многих прочих, обнаруживает весьма мало рыцарственности и чрезвычайно много алчности, жестокости, холодной расчётливости, прекрасно осознаваемого себялюбия и дипломатической изворотливости».

А нежелание общества отказаться от рыцарства в пользу буржуазной структуры, даже когда, казалось бы, рыцарство себя изжило, Хёйзинга объясняет так:

«Все те категории, которые мы обычно применяем для понимания истории, тогда совершенно отсутствовали, и все же люди того времени, как и мы, ощущали необходимость обнаружить в ней некий порядок. Им требовалось придать форму своему политическому мышлению, и вот тут-то и явилась идея рыцарства. Стоило это придумать, и история превратилась для них во внушительное зрелище чести и добродетели, в благородную игру с назидательными и героическими правилами».



Итак, по мнению Хёйзинги, рыцарство - это, с одной стороны, игра (а в случае позднего Средневековья - обречённая на гибель ностальгия), а с другой - призма, сквозь которую люди смотрели на мир и делали его понятным для себя.

Но рыцарская идея никогда не была искусственной, и не с её помощью понимали мир, а сама она была принципом построения общества. Попытка рассматривать это явление только как игру чрезмерно удаляет от того, чем оно было для людей Средневековья, и помещает нас в лабиринт надуманных конструкций. Ведь разве игрой была, например, война Мальтийского ордена на Средиземном море? Не только в XIV-XV вв., но даже в XVI веке он посылал галеры и рыцарей против мусульман, и надо совершенно закрывать глаза на исторические факты, чтобы назвать это «наигранной и наивной попыткой оживить прошлое».



В истории слишком много таких эпизодов, в описании которых учёные грешат против истины, желая показать искусственный и бесполезный характер рыцарской идеи. Например, два государя, которых называют «рыцарями на троне» — Ричард Львиное Сердце и Карл Смелый — на самом деле вовсе не были глупы или наивны. Оба выделялись среди современников глубокой образованностью, оба были не только сильными бойцами, но и умелыми стратегами, оба широко использовали «нерыцарские» виды войск — первый арбалетчиков, второй наёмников и артиллерию.

Так что стремление определить, какие из поступков исторического персонажа совершены как игра, а какие — серьёзно, только углубляет противоречия, вместо того чтобы снять их.



Рыцарство возникло из феодальной системы вассалитета, и основной смысл его, как все прекрасно помнят, заключался в том, что получая земельный надел воин должен был за счёт доходов с него экипировать себя и слуг для несения службы по защите государства. Карл Мартелл и его предшественники комплектовали свою армию во многом за счёт общей мобилизации населения, но постепенно в Европе сложилась практика службы за землю как наиболее эффективный способ формирования тяжёлой конницы. Это была вынужденная мера, ведь в то время в обороте было слишком мало монет, и основное богатство заключалось в движимом и недвижимом имуществе.

Конечно, королям не очень нравилось отрезать куски от своих доменов, но выбора не было. Ленное владение позволяло полностью сложить с себя бремя снабжения вассала и облегчало сбор подготовленного, хорошо вооружённого войска.



Однако при этом крупные землевладельцы обнаруживали чересчур большую самостоятельность. Постепенно вассалы добивались отмены первоначальных ограничений на пользование и распоряжение своим поместьем, пожизненные бенефиции превращались в наследуемые феоды, короля стали воспринимать как «первого среди равных», а затем и вообще эта должность стала выборной, и юридически оставалась такой довольно долго, например, во Франции — до конца династии Капетингов, а в Хартии вольностей английского короля Генриха I, составленной в 1100 году говорилось: «Знайте, что я по божьему милосердию и с общего согласия баронов королевства Англии коронован в короли этого королевства».



Именно с распространением бенефициев родилось рыцарство, потому что только с этого момента рыцари осознали себя как особое сословие. Суть его не только в политическом, военном и экономическом доминировании, но в том, что это была основная корпорация средневекового общества. Ведь классическое Средневековье — это время, когда отсутствовало централизованное управление. Бюрократический аппарат ещё не был создан, и короли, вопреки сказкам «философов» Просвещения, вовсе не могли быть тиранами, поскольку их рука даже не касалась многих сфер жизни общества, которые жёстко регулируются в сегодняшнем демократическом мире — люди за всю жизнь могли ни разу не столкнуться с королевской властью и не узнать монарха в лицо (помните сказки с таким сюжетом?). Например, во Франции королевское право, общее для всей страны, охватывало очень узкую сферу: в каждой провинции действовало своё собственное право, отличавшееся и от права других провинций, и от королевского права.



В условиях подобной раздробленности человек мог выжить, только если принадлежал к какой-либо корпорации — общности на основе строгого членства. Церковники, ремесленники, студенты объединялись с коллегами для совместной защиты интересов — отсюда гильдии, цеховые правила, привязанность к альмаматер или монашескому ордену. Никто ещё не выделял индивидуального интереса и в первую очередь мыслил себя принадлежащим к какой-то социальной группе, боролся за её блага и привилегии. Без понимания этого трудно понять сознание и мотивы поведения средневекового человека.

Такой же корпорацией было и светское рыцарство. Посвящение в рыцари было торжественным и значимым моментом в жизни каждого юноши, заслужившего право на шпоры рождением или доблестью (правда, позже, с распадом феодальной системы сбора вассалов, многие землевладельцы старались не получать этот титул, чтобы не быть обязанными служить; иногда короли посвящали их в рыцари против воли).

Соблюдение внутренних норм было не игрой, а правилом, которое принимали, чтобы взамен пользоваться общими привилегиями. Эти правила в основе своей были довольно разумными и исходили из принципа взаимности. Захватив врага в плен, ты обращался с ним хорошо до получения выкупа, и потом, когда сам оказывался в сходных обстоятельствах, мог рассчитывать на аналогичное отношение. Нормы поведения на войне и при поединке были направлены не на уравнивание возможностей, как это ошибочно трактуют, а на исключение случайностей. Так, если противник случайно падал или ронял оружие, следовало дать ему подняться и подобрать меч, зато если ты намеренно его обезоружил, то имел право поступать как вздумается.



Интересно, как в насквозь религиозной средневековой Европе сформировалась эта мощная корпорация, внутренняя этика которой во многом противоречила христианству. Рыцари превыше всего ценили славу, их гордость доходила до гордыни, а воля к власти питала постоянное соперничество — но почти все считали себя верными сынами Церкви и её передним форпостом в битве со злом. Однако суть рыцарства вовсе не сводится к вышеописанным поведенческим нормам, как ошибочно считают многие историки. В конце концов, свои нормы были в каждой социальной корпорации — но кроме них, например, корпорация служителей культа выработала каноническое право, корпорация торговцев — общеевропейское торговое право. А рыцари внутри своей среды мало-помалу разработали государственное право, эффективную систему регулирования взаимоотношений субъектов власти. Главное отличие рыцарства от других корпораций состояло в том, что это была корпорация властвующая, и потому её внутренние нормы оказывали влияние на всё общество, строили его под себя, определяли порядок осуществления публичной власти. Особенно это выразилось позже, когда иерархические рамки сословий стали размываться — тогда рыцарское право постепенно распространилось и на остальную часть общества, растворилось в общей правовой системе. Так, например, Великая Хартия Вольностей, выбитая от короля Джона его мятежными баронами во благо только себе, стала в XVII веке считаться краеугольным камнем прав вообще каждого англичанина. Даже поведенческие нормы просачивались в низшие сословия: трепетное отношение бургундской знати к данному слову привело к тому, что даже бюргеры Нидерландов клялись «своей бургундской честью» при заключении договоров (это встречается даже в пьесах Шекспира).



Особенностью рыцарского права является то, что оно строилось, с одной стороны, на идеальных представлениях о том, как следует поступать, ставших неписаными законами, а, с другой стороны, на реальном соотношении сил. Поэтому в среде рыцарского сословия сформировалось особое уважительное отношение между вассалами и сюзеренами, основанное на сложной системе ограничения произвола и злоупотреблений. В этом была безусловная прогрессивность рыцарского права. Сохранившиеся свидетельства о спорах королей с их баронами показывают очень высокую степень понимания индивидуальных прав и обязанностей, отсутствие слепого повиновения, стремление решить вопросы не силой, а в соответствии с обычаями и нормами законодательства. Всё это сильно отличалось, например, от византийской политической идеи, где есть только басилевс и его холопы.



Другой особенностью рыцарства было то, что прочие сословия легко встраивались в созданную им структуру общества. Она устраивала все слои населения, и недовольство отдельных личностей в Средние века относилось к их месту в иерархии, а не к сути этой иерархии (исключением тут были лишь совсем обездоленные участники восстаний). Схема дворянство-церковники-третье сословие представлялась наиболее естественной, даже вечной. При этом в среде каждого класса существовали самые разные социальные группы со своими особыми интересами, и такое многообразие было гарантией отсутствия внутреннего напряжения средневекового общества, которое можно было бы предположить, если делить всех только на эксплуататоров и эксплуатируемых.

Крестьяне Франции никогда не видели короля, никогда не причащались его милостей, но когда собирали деньги на выкуп Иоанна II после битвы при Пуатье, простые люди старались что-то пожертвовать, потому что знали — в стране должен быть король, он их защитник, и они обязаны ему служить, таков уж порядок.



А Кромвель, став во главе государства, никогда не мог собрать налогов, потому что у него не было статуса короля, и никто не считал себя обязанным платить лорду-протектору.

Живучесть рыцарской идеи связана с тем, что она была выгодна даже неблагородным. Изначальная функция рыцаря состояла в защите людей, которые взамен пашут и сеют для него. Трансформируясь, этот принцип остался даже тогда, когда система вассальной бесплатной службы в обмен на землю рухнула (уже к 1300 году короли Европы не могли добиться сбора юридически обязанных подданных). Может быть, защита и забота о малых сих и не была стереотипом поведения каждого рыцаря, но, во всяком случае, это была провозглашаемая норма. Кроме того, феодал, проявляя заботу о зависимых людях, обеспечивал их лояльность, в то время как безучастие могло вызвать массовое бегство или неплатёж налогов — за что работать и платить, если барон не исполняет своей функции.



Поэтому, например, бургундские герцоги довольно последовательно следовали тому принципу, что государь обязан учитывать интересы своих подданных и следовать им несмотря на свои собственные цели. Нередко они откладывали свои мечтания о славе во имя насущных нужд своих подданных. С полной серьёзностью Карл Смелый подходил и к публичным аудиенциями, которые устраивал два раза в неделю, чтобы каждый мог подать государю жалобу на притеснение или просьбу о помощи.

А «Великий мартовский ордонанс» 1357 года отражает не только притязания Генеральных штатов на большее участие в управлении страной, но и заинтересованность представителей всех сословий в усилении центральной государственной власти.



В § 1043 «Кутюмов Бовези» Филиппа де Реми, сира Бомануара, написано: «Следует понимать, что король является сувереном над всеми и на основании своего права охраняет всё своё королевство, в силу чего он может создавать всякие учереждения, которые ему угодно для общей пользы».

Те исследователи, которые уже рыцарство XIV и XV веков считают отжившим, никогда не смогут определить точный момент смены одной эпохи на другую, потому что слишком спешат: в те столетия новый порядок общества и не мог возникнуть, он находился ещё в весьма зачаточном состоянии, а рыцарская идея была самой эффективной моделью построения общества. Смысл её следует видеть в том, что высшая знать обладала монополией на управление государством, она формировала истинную элиту, поскольку брала на себя ответственность за судьбу страны. Другой группы лиц, которая была бы способна на такое отношение к государству, ещё просто не было.



Рыцарство ушло не сразу, а постепенно, и никогда оно не было анахронизмом, потому что плавно изменялось, перерождаясь в аристократию. Один из главных признаков этого процесса — трансформация государственного права: когда сословная иерархия была взломана, вместо сложного переплетения прав появился простой критерий финансовых ресурсов. Благородство происхождения, степень понимания общих интересов и личные способности к управлению — всё это стремительно убавило в цене. Обычаи потеряли былое значение, а многочисленные письменные законы, пришедшие им на смену, соблюдались меньше. В конечном счёте, власть стала основываться на силе. Ведь, например, все казни особ королевской крови (Мария Стюарт, Карл I, Людовик XVI и Мария Антуанетта) с юридической точки зрения были простыми убийствами, поскольку их судьи не имели полномочий на такие приговоры — но действовали открыто, не так, как убийцы Эдуарда II. Это было самым ярким примером того, что прежняя система рухнула. Отныне прав тот, кто сильнее, и чтобы тебя не судили, надо стать победителем, безразлично какими средствами. Этого так и не понял Карл I, до самого конца не веривший, что его посмеют казнить, не имея на то никаких прав, кроме права сильного. А ведь ещё в Великой Хартии Вольностей говорилось, что хотя бароны и всё население Англии имеют право вооружённого выступления против короля в случае нарушения положений Хартии, но королю и его семье гарантируется неприкосновенность.



Власть, иерархия, право — это главное, но ещё не всё. После слов о месте рыцарства в социально-экономической структуре и политике, нельзя не вспомнить ещё одну черту, которую выделял в рыцарстве и Хёйзинга несмотря на концепцию игры: рыцарство воплощало могучее стремление к высокому идеалу, и чем более недостижимым он был, тем большего люди добивались, совершая невозможное.

Да, далеко не все рыцари жили без страха и упрёка, но не стоит за идеал и точку отсчёта брать героев книг об Амадисе Гальском, тем более, что современное представление о рыцарском романе сегодня сильно искажено и основано не на личном опыте прочтения, а на общепринятом стереотипе. На самом деле, большая часть героического эпоса отражала реальность вполне достоверно. Были там и предательство, и подлость, и смерть друзей, всё как в жизни: каждому свой Ронсеваль, у каждого свой Ганелон.

Особенность героического эпоса, в основном, заключается не в сюжете, а в общей связующей мысли, которой пронизано всё до последней строчки. Эта мысль была общепризнанной, что немало значит — общество развивается в таком направлении, какие ориентиры ставит перед собой.

Так что рыцарство заслуживает внимания и уважения хотя бы в качестве одного из тех немногих типов мировоззрения, которые превыше всего ставят не земные богатства, а нематериальные, духовные ценности, погоня за которыми поднимает человека над самим собой...

© Antoin