ЛМ-архив-Пролог: Casus belli Опции

[Vox populi]

Казус белли [латин. casus belli] – повод для объявления войны;

25 день месяца Хартунг. 683 год.
Южная Вахенна.

          Ночь укутала эти равнины, словно оделяло, над овражками и ручейками плыл густой туман. Ни огонька, только впереди вечным маяком возвышалась исполинская гора. Кони летели по дороге, и копыта отбивали привычный марш. Его спутники словно бы дремали в седлах, но на самом деле просто у них не было слов.
          Этот путь он проделывает последний раз, понял Янош. Чтобы не случилось, в Мондрог он больше не вернется. Лишком сильна память и горька утрата. Человек может пройти через многое, но и соломинка ломает хребет верблюда. А он устал терять.
          Златогривый замер на пригорке, вдыхая морозный воздух. Все – они уже близко. Впереди белели стены монастыря. Король жестом приказа своим спутникам оставаться на месте. Разговор, ожидавший его, был слишком личным, чтобы кто-то мог услышать его.
          Мондрог был самым старым монастырем в этих краях. Говорят, его основали еще во времена старой Империи, когда Благая Весть только начала распространяться по земле. Как знать, может, в нем побывал и кто-то из Его учеников – предания молчали на этот счет.
          Молчаливый монах указал ему на дверь кельи. Янош толкнул дверь и вошел. Он вспомнил, как еще ребенком первый раз появился здесь, что чувствовал при этом и как каждый раз, возвращаясь, вспоминал слова настоятеля. Отныне, все будет иначе.
          - Отче, – король опустился на колени перед умирающим.
          Закрытые веки вздрогнули и раскрылись.
          - Сын мой. – Феоктист смотрел ясно, чуть улыбаясь. – Ты здесь…
          - По вашему зову. – Янош кивнул. – Как и всегда.
          - Многое надо сказать, но времени мало, – монах попытался приподняться, но затем вновь обессилено опустился на кровать. – Я помню, как первый раз увидел тебя и сразу понял, что ты достигнешь многого. Все сбылось, Янош, все сбылось.
          - Ваши молитвами, – король тоже улыбнулся.
          - Народ ждал такого, как ты, – продолжил старец. – И они любят тебя. И ты не можешь их подвести, Янош. Но я тебе больше не смогу помочь советом, так что выслушай напутствие.
          В свете свечей морщины на лице Феоктиста казались глубже, а в глубине небесно-синих глаз отражались огоньки.
          - Грядут тяжелые времена, – голос старого монаха как будто изменился, теперь он говорил ровно и трагично. – Валентополь пал, похоронив под рухнувшими стенами остатки старой Империи, и теперь умары грабят и разоряют земли Весперы. Из каких краев явилась эта напасть? Уж не знаю, близок ли час страшного суда, но племена земные собираются на брань. Церкви горят, а жен и детей уводят в полон, Янош. Ты их щит и меч, помни о своем долге.
          - Никогда о нем не забывал.
          - Да, поэтому ты и стал королем. Народ за тебя, но есть и те из близких тебе людей, кто замышляет недоброе…
          - Вы что-то знаете, отче? – внимательно спросил Янош.
          - Нет, только предполагаю. Собака лает, а ветер носит. Не верь сплетням, но помни, что и среди Его учеников нашелся один сомневавшийся, один отрекшийся и один предавший.
          - И об этом я помню. Но мои враги скорее предпочитают сталь, а не серебро – они попытаются вновь убить меня.
          - Я слышал, ты ведешь переговоры с Урби? Дело явное. Империя не нападет, пока Викарий не провозгласит новый Крестовый поход. Сколько же раз вы разбивали их, а им все мало? Верно, грешно воевать меж собою, когда настоящий враг у ворот.
          - Сунутся – снова получат – твердо сказал король. – Впрочем, Йоахимм не решится… а вот другие… у императора подрастает сын, говорят, совсем другой человек. Но и с ним мы справимся, если что.
          - Все же я, пред лицом смерти, надеюсь, что вы объединитесь. Твой главный враг не Империя, а умары.
          Старик закашлялся, Янош смотрел на горящие свечи. Ему будет недоставать Феоктиста. Он был соратником его отца, прежде чем понял, что его призвание не война, а келья. Но и здесь он был незаменимым советчиком и другом. Но время безжалостно и неумолимо. Каждому человеку отмерен свой срок.
          - Я недавно читал старые хроники, – после минуты молчания промолвил монах. - Все повторяется, Янош, все повторяется. Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои. Что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было… Ты, конечно, знаешь, что первым императором был Зигмунд. Но нет у него ни могилы, ни гробницы в земле Весперы. Летопись говорит, что когда император понял, что умирает, он решил отправиться на Ориент, прежде чем смерть настигнет его. Жаль, что я поздно прочитал об этом, иначе последовал бы его примеру. Может быть к концу всех дней император тоже вернется?
          Феоктист тихо рассмеялся.
          - Не слушай старческий бред. Нам никто не поможет, кроме Всемилостивого и нас самих.
          Свечи гасли, тающий воск капал на подсвечники, а король до утра держал руку старого монаха, пока тот не оставил этот мир.

[Беатриче]

683 год. Окрестности Талвиски.

Соколиная охота верховая. Без коня делать в поле нечего. Сокол бьет свою добычу высоко-высоко в поднебесье  и за целую версту от хозяина приземляется. Пока добежишь, от добытой птички пух да перья останутся, да и сокол напился крови и уже не охотник.
Сеньорита Беатриса Валентина Сен-Валь до самозабвения обожала именно соколиную охоту. И всегда, когда выдавалась свободная минутка, она садилась на коня и в сопровождении одного из пажей отправлялась в поля под Талвиской. Вот и сейчас, она вся отдалась радости быстрой скачки, простора и небесной синевы.
На ее кожаной перчатке сидела небольшая белая птица. Головка сокола была прикрыта колпачком-клобучком, чтобы он не бросился опрометчиво и преждевременно на недостойную добычу, вроде какой-нибудь несчастной вороны или сороки. Беатриче ехала, как это полагалось: прижимая локти к телу и сгибая руку под прямым углом. Все считали такую манеру держать птиц самой красивой.
Когда всадники очутились на широкой равнине, Беата вспомнила как один из сокольников ее отца, поседевший на этом деле, объяснял ей, как надо обращаться соколами. Старик  тогда подул птице в перья, потом пригладил их морщинистой рукой и сказал:
- Смотрите сеньорита, что я буду говорить... Из птиц самая красивая - сокол. Перо у него обычно белое. Как у этого. Но бывают и серые и крапчатые.  Белые, конечно, красивее...
- Чем ты кормишь сокола? – спросила тогда Беатриче, и глаза ее уже разгорелись от предвкушения будущей забавы.
- Лучше всего ее кормить мясом диких животных, когда оно еще теплое. Или подогревать его. Можно давать и сыр. Только не забудьте, что надо всегда держать ловчих птиц грудью против ветра. Вот смотрите, барышня!
И сокол срывался с перчатки сокольника и устремлялся, подобно стреле, ввысь и там, на огромной высоте, ударял какую-нибудь птицу, вроде цапли…

…Беатриче зажмурилась от предвкушения и подняла руку. Сокол, белоснежный и черноглазый, словно демон, зыркнул вокруг глазами, в которых  светился какой-то неземной разум и устремился в небо. Беатриче, следя за ним, обмерла от восторга.
Сокол, раскинув крылья, по спирали поднимался все выше и выше и почти совсем исчез из виду, превратившись в маленькую точку.
- Смотрите моя, госпожа!-  молоденький паж подскакивал от нетерпения в седле.- Совсем не видно… сейчас ставку делать будет! Вон, вон на того дикого гуся!
- Молчи…- прошептала Беатриче, словно громкий голос могли услышать птицы.
Сокол замер, прицеливаясь, и ринулся вниз, на ничего не подозревающую жертву.
Удар пришелся в спину. Гусь жалобно крикнул, закувыркался, а сокол уже снова настиг его, ударил грудью, вернее прижатыми к груди, острыми как ножи, когтями.
- Вперед! – раскрасневшаяся от удовольствия Беатриче стукнула коня стеком и помчалась туда, куда опускался ее любимец. Паж, замешкавшийся всего на секунду, ощутимо отстал от своей госпожи.
А девушка, пролетев отделяющее ее от места падения расстояние в мгновение ока, оказалась на берегу небольшого озерца, скрытого в зарослях ольхи. И там…
…Увидела своего сокола, что спокойно сидел на руке у незнакомого ей молодого человека, лет двадцати пяти, прекрасно сложенного, с правильными чертами лица, одетого в живописный дворянский костюм: коротковатую узкую куртку и двухцветные облегающие штаны. За спиной висела лютня.
- Это ваш сокол, госпожа? - Светлые глаза незнакомца с интересом рассматривали всадницу. Правильная речь выдавала в нем образованного человека. –  Я, понимаете ли, только-только расположился позавтракать и сложить сонет, когда буквально рядом плюхнулся подбитый гусь, а потом и этот красавец. Немного разбираясь в соколиной охоте, я прибрал сокола, что б он не накинулся на кровавый пир. Он ваш, прекрасная сеньорита? Конечно, ваш, вон и соколиная перчатка прикрывает вашу очаровательную ручку. Примите…
Незнакомец по-рыцарски опустился на одно колено и склонив голову протянул сокола хозяке.
А  Беатриче смутилась и прикрыла разрумянившееся лицо краем кружевной мантильи. Но если бы взор незнакомца смог проникнуть за эту невесомую завесу, он увидел бы огонек интереса, сверкавший в глазах девушки. В самом деле, она увидела перед собой человека, который казалось, был героем ее девичьих грез. Незнакомец был бы польщен, узнав о чувствах, вспыхнувших в груди Беатриче.
Но он не успел.
Пастораль нарушил паж, наконец догнавший свою госпожу и без раздумий направивший коня на незнакомца. Тот успел вскочить на ноги и отскочил в сторону. Сердитая молния полыхнула в его глазах, но тут же погасла, сменившись белоснежной улыбкой.
- Я вижу, вы под надежной защитой, сеньорита. Что ж бедный трубадур, исчезает, но таит в груди надежду на новую встречу. Прощайте, милостивая госпожа! Я напишу прекрасную балладу о нашей встрече…
С этими словами незнакомец повернулся и исчез в зарослях.
А Беатриче осталась на берегу озерка и долго не могла успокоить взволновавшееся сердечко.

Сообщение отредактировал Беатриче - 17.02.2008, 23:31