Часть вторая: Возрождение из пепла Опции

[Народ]

2632 год, месяц Гребня.
Рунн. Монтристид.


          Серый цвет всегда шёл служителям всевозможных культов. Шёл он и последователям учения Каспиана. Серые капюшоны и балахоны только способствовали укрощению строптивости и гордости молодых монахов и святых отцов. Кротость и смирение, облачённые в серое одеяние, никогда не подвергались насмешке или пренебрежению со стороны обывателей. Наоборот, обыватели начинали уважать и других, носящих тот же цвет одежды. Например, мышей и крыс. А носители высокого церковного сана сильно укрепили любовь к попугаям и павлинам, из-за схожести в многообразии красок одеяния, которое миряне видели прекрасно в отличие от душевного богатства их носителей. И никто, принимая во внимание заслуги церковников, не видел вреда в том, что они украшали свои серые шкурки драгоценными булыжниками. Правда, не все избрали красоту, как основное оружие. Некоторые отдавали предпочтение проверенным временем клыкам. И тогда серые смиренные мышки становились грозными крысами-инквизиторами, которых никто не осмеливался упрекнуть в нечистоплотности и агрессивности.
          И вот один из живых представителей негласного символа ордена инквизиторов решил внести свою лепту в святое дело Матери Нашей Церкви. Крыс, азартно помахивая облезлым хвостом, со всем уважением и кротостью вцепился в босую ногу бывшего главы бывшего Ордена Клинка Господнего, ибо путь к спасению души, как всем известно, лежит через страдания грешной плоти. Несчастный еретик же, отблагодарил тварь божью сильным пинком ноги, оставаясь в своём греховном неведении. Резкое движение далось Монбару ещё тяжелее предыдущего, руки, закованные в кандалы, нещадно болели, да и раны, полученные в последнем безумном сражении, никто не собирался залечивать.
          Да, сражение они всё же проиграли. Проиграли и войну. Но Андре свято верил, что не всё ещё потеряно, и главное сражение мира ещё состоится. Состоится благодаря жертвам, которые принесли его братья там, на поле у ворот Монмиракля. Они все пали выполняя его приказ. Приказ, который мог стать величайшей ошибкой, а мог оказаться и той малой монеткой, что перевесит чашу весов в нужный момент. Андре де Монбар думал теперь об этом постоянно. Да и о чём ещё ему думать, целыми днями сидя в сырой камере прикованным к скользкой стене на грязной соломе. Два месяца первый и последний из «клинков» был предоставлен своим думам. Два месяца он, несмотря на проклятие глав всех орденов, молил Каспиана о спасении душ своих погибших братьев. Два месяца он, единственный из выживших в том побоище, ждал своей участи.
          И вот, наконец, они пришли к нему. Пара крепких инквизиторов, охрана или палачи, пока было не ясно. Секретарь, принёсший столик и кипу чистой бумаги. Пара инквизиторов постарше саном, Первосвященник Сильвиус XI, глава Службы Имперской Безопасности и он, император Александр XVIII. Правда, последний пробыл с Монбаром не долго, тюремный воздух явно нагонял на него тоску. Но Андре знал, император ещё вернётся его навестить.
          Первый допрос, даже скорее беседа. Ленивые вопросы следователя, ленивые ответы «клинка». Двухдневный перерыв. Вновь беседа. Вновь перерыв. Наконец, первая угроза и разминающиеся на глазах Монбара костоломы. Стена спокойствия и смирения перед богом. Смена обвинителя. Первые пытки. Новые вопросы.
          Его допрашивали и пытали, пытали и допрашивали. Ему угрожали и молили спасти душу. Ломали кости, жгли кожу и напоминали о грехе лжи и неповиновения. Монбар часами пересказывал операции, выполняемые по приказу конклава, и днями перечислял святыни и богатства, захваченные в этих походах. Инквизиторы часами предлагали сознаться в сговоре с Дьяволом, палачи днями практиковались на главе «клинков» в своём искусстве.
          Наконец устали все. Было объявлено о дне последнего допроса, на который были приглашены Первосвященник и император. Монбару посоветовали ночью подумать о своей душе. Он провёл её в воспоминаниях и молитве. Проснулся последний глава «клинков» как после ночной попойки с хорошими друзьями: бодрый, полный идей и готовый сравнять горы с землёй. Стража помогла ему умыться, привести свой внешний вид в относительный порядок и отнесла в зал для допроса, ибо своих сил и здоровья даже на небольшую прогулку палачи ему не оставили. Это действительно был зал, правда, очень малых размеров и под землёй, но света тут было несравненно больше, и исходил он не от пыточных очагов. За стоящими полукругом столами уже собрались все его сегодняшние судьи и дознатчики, что явилось для Монбара неожиданностью: он уже внутренне приготовился к нескольким часам ожидания величественного появления Первосвященника и императора. Но сегодня Александр и Сильвиус дожидались его, Монбара, появления.
          Если бы Монбар был в состоянии, он бы вошёл как обычно, с гордо поднятой головой, прямой спиной и горящими глазами. Сегодня же Андре пришлось ограничиться гордым взглядом несломленной души. Казалось, что окружавшие его рослые подпалачики-инквизиторы – личная гвардия главы «клинков». Андре де Монбара усадили на простой стул посреди комнаты прямо перед столом судей. Суд начался.
          - Арестованный, назовите своё имя, - серый, пустой голос одного из инквизиторов. Главные вопросы сегодня будет задавать явно не он.
          - Андре де Монбар, магистр Ордена Клинка Господнего, граф… - продолжить ему не позволили.
          - Специальными указами его преосвященства Первосвященника Сильвиуса XI и его величества императора Александра XVIII, вы, Андре из рода Монбар, лишены монашеского сана и дворянского титула, - инквизитор-церемониймейстер прямо таки сорвался толи на крик, толи на визг.
          - Как будет угодно верховным слугам Его…
          - Итак, начнём, пожалуй, - получив молчаливое согласие Первосвященника, император активно изображал полнейшую скуку, инквизитор-церемониймейстер продолжил, - Пункт первый. Слуга Божий Андре обвиняется в сговоре с дьяволом и совершении по приказу его поступков порочащих светлое имя Церкви Нашей и Империи. Есть ли у вас, обвиняемый, что сказать в своё оправдание?
          - Ложь. Всё вами сказанное ложь. В данной ситуации вам следует обвинить несколько поколений предыдущих императоров и кардиналов в сговоре с Лукавым, ибо на каждое действие Ордена у меня найдётся письменный приказ.
          - Вы поплатитесь за подобную дерзость, Монбар, - на этот раз вскипел Первосвященник. – Есть ли у вас прямые распоряжения, следуя которым вы и ваш еретический орден должны были уничтожать народы и красть у них принадлежащее им имущество?
          - Нет, таких приказов у меня нет. Но есть распоряжения, предписывающие любыми средствами привести некоторые народы и племена в лоно Церкви Нашей. А право на трофеи даровано ещё первому магистру Ордена…
          - Довольно, - ранимая натура императора не терпела пустых споров. – Переходите к следующему пункту.
          - Да, ваше величество. Но… Да, ваше величество, слушаюсь, - инквизитор суетливо перебирал свои записи.
          - Пункт второй. Вы, Андре из рода Монбар, обвиняетесь в греховных сношениях с некой Эскариной ле Фэй, еретичкой и главой еретического культа.
          - Я отказываюсь отвечать по этому обвинению, я всё-таки рыцарь!
          - Нет, вам придётся. Кстати, напомню, что вы лишены рыцарского звания. А связь с еретичкой Эскариной ле Фэй привёл к тому, что вы замыслили бунт против императора, с целью раскола нашей великой империи и захвата власти на некоторой её территории.
          - Никакого бунта я не замышлял. И мои братья пали невинными жертвами некоторых церковных сановников, жадных до чужого богатства.
          - За эту клевету вы также ответите, Монбар, - отец Сильвиус прямо таки трясся от переполняющей его ярости.
          - Я отвечу за все свои ошибке, но не перед вами, не здесь и не сейчас!
          - Довольно, - император окончательно заскучал в совсем не светском дворцовом обществе, - заканчивайте с этим, господа. Разве вы не видите, он ни в чём не  сознается: ни в помощи еретикам, ни в накоплении военных сил на Мэлите. Заканчивайте, прошу вас.
          - Брат-инквизитор, прошу, - не Первосвященник, а сама любезность.
          - Итак, суд, в лице его императорского величества Александра XVIII, Первосвященника Рунна Сильвиуса XI, постановил: признать Андре из рода Монбар еретиком и государственным преступником. Т.к. вышеназванный Андре не смог предоставить суду никаких опровергающих обвинения доказательств своей правоты и непогрешимости, суд постановил конфисковать всё имущество преступника в пользу императорской казны, а самого его предоставить очистительному пламени, дабы спасти его бессмертную душу от вечных мук…

Сообщение отредактировал Нортмер - 27.05.2008, 20:01

[Мишель де Морле]

28 день месяца Полотна.
Рунн. Королевский город.

    Рессуректа. Дни воскрешения Каспиана, когда экклесиаты и откровенцы равно праздновали, пусть и отлично друг от друга. Дни, когда принято прощать, зажигать свечи и ставить на окна букетики первых бледных подснежников. Дни, когда спаситель завещал забывать былые обиды к врагам своим…. Все это придавало предстоящему оттенок особой иронии.
    Молодой мужчина в светлом плаще улыбнулся своим мыслям, продолжая путь по пустым улицам Королевского Рунна. Жители этой части мира еще крепко спали, вернувшись в свои уютные дворцы после Крестного хода и увеселений, коими прошедшей ночью полнился город. Улицами всецело владела тишина. Ползущий от Вольтурны туман рвался на клочки в лучах утреннего света. День обещал быть прекрасным.
    Мишель остановился, в тени ограды Артурианского храма, традиционно закрытого в дни празднеств, олицетворявших торжество мира, и далеко не в первый раз за прошедшую неделю оглядел площадь. Ничто не изменилось.
    Ключи тихо щелкнули в замке неприметной калитки, и Морле окончательно скрыла густая тень растущих в ограде храма деревьев. Он отлично знал дорогу, но двигался медленно, прислушиваясь к звукам, вглядываясь в тени. Фабиус никогда не был человеком, которому Мишель мог бы доверять всецело. Сантэту Игнетиссов вполне могла прийти в голову мысль избавиться и от него по исполнении поручения. Они оба ведут эти игры слишком долго.
    Крутая лестница, ведущая на крышу храма, располагалась так, что ее можно было бы видеть разве что с противоположного берега Вольтурны, если бы он не был столь далеко. Даже божьим обителям нужны услуги печников и трубочистов.
    Черная черепица, широкий бордюр держащий на себе серые каменные изваяния ангелов, безмолвно застывших с мечами в руках. Все это было тщательно вычищено перед похоронами Императора, и с того дня забыто монахами обители до следующего значимого для Артурианцев события.
    Мишель опустился на каменный постамент позади одной из скульптур, вытащив принесенное сюда еще ночью оружие. Гладкое дерево, вороненая сталь. Рука осторожно опустила в ложе короткую стрелу, прорезанную четырьмя проточинами, сейчас наполненными густой коричневатой жидкостью.
    Оставалось ждать, неподвижно, безмолвно, как это умели, скрывавшие раннего гостя статуи, украшавшие крышу. Мишель закрыл глаза, слушая шум начавшего просыпаться города. Приказы командира обходящих площадь стражников, посыльный стучащий шумно стучащий в двери дома правительства, почти примыкавшего к храму, тихий плеск Вольтурны и совсем неуместный и полный надрыва собачий лай.
    Мишель бросил взгляд на площадь. По темной мостовой метался черный пес, испугано лаял, тыкался носом в двери, заглядывал редким прохожим в лицо, то увязываясь за кем-то, то снова возвращаясь на площадь, будто, наконец, нашел здесь что-то знакомое. Прошедшая ночь оставила на этих улицах слишком много чужих запахов, что бы потерянное животное смогло отыскать дорогу домой.
    Еще вчера тебя гладят, кормят отменной мясной вырезкой, какой в жизни не видели иные люди, живущие в Ремесленном городе, а день спустя самое милостивое, на что ты можешь надеяться, это пуля от стражника, которому надоест твой лай. Такова жизнь…. Для всех.
    Запряженная гнедой парой карета медленно въехала на площадь, и Мишель, мгновенно, выбросил брошенного пса из головы. Черный герцог, несмотря на праздники и недавнюю болезнь, как и ожидалось, прибыл на службу. Кучер натянул поводья, лошади нервно заржали, останавливаясь напротив управления СИБа, но все внимание Мишеля предназначалось крепкому седому человеку, ступившему на ступени управления. Арбалет лег на постамент, давая стрелку довольно узкий обзор между бордюром и нависшим над ним ангельским крылом. Вовсе не обязательно, что бы попадание было смертельным. Шаг, еще шаг вверх по ступеням, герцог обернулся отдать распоряжения слугам, и палец Мишеля лег на спусковой крючок. Хлопнула, освободившись, тетива. Морле позволил себе выдохнуть.
    Представление на площади развивалось стремительно. Кто-то кинулся к герцогу, кто-то в сторону стражи. Времени, следить за происходящим, решительно не было, но Мишель успел заметить, как медленно почти театрально оседает на ступени, прижав руку к груди человек ставший для Рунна олицетворением последовавшей за религиозной войной эпохи, эпохи начавшейся с поражения тех, кого еще помнили в этом городе под именем Морле.
    Губ коснулась улыбка. Все новое лишь позабытое прежнее. Этой стреле не хватало лишь нескольких слов выгравированных на отравленной стали.
    Отодвинув арбалет за постамент изваяния, Мишель без спешки, держась в тени, шагнул к лестнице. Внизу было все еще тихо и спокойно. Морле, на этот раз не рискуя выходить через калитку, перебрался с лестницы на забор и спрыгнул в проулок за домом правительства.
    Безлюдно, но шум площади слышался более, чем явно. У него есть время, пока стража не спохватится, откуда стреляли. Он прошел почти до конца квартала, когда в ногу ткнулось что-то мягкое. Мишель резко обернулся, и пес, рыкнув, попятился назад.
- Иди сюда, - он присвистнул, протягивая руку, и большая собака настороженно понюхала, потом лизнула протянутые ей пальцы. Потерянная или просто забытая игрушка своих хозяев, не менее родовитая, чем люди державшие ее рядом с собой, очень хотела есть.
- Пойдем, - распорядился Мишель, и пес, поколебавшись, вильнул хвостом и побрел следом.
    Площадь была полна народу, стража, оцепившая все, столпившиеся у тротуаров любопытные. Все прошло гладко, возможно даже слишком гладко. Проходя мимо, Мишель ловил случайно брошенные слова, стараясь понять, насколько точно была выполнена его работа. Болтали разное.

    Через шесть часов в пропыленный дом его предков явился все тот же молчаливый посланник Фабиуса, поклонился и оставил на столе письмо от своего господина. Мишелю никогда прежде не доставлял удовольствия звук рвущейся бумаги, тонкие полоски летели в огонь, для того, что бы превратиться в пепел.
- Твой укус все еще смертелен, - улыбнулся он.
  Взгляд невольно упал на выцветший гобелен с зеленым коронованным драконом. Дед все же склонен был к преувеличениям. На гербе Морле во все времена вполне хватило бы гадюки.
  Мишель допил оставшуюся в стакане темно-зеленую жидкость, и, поставив его на пол, поднялся из обветшавшего кресла и накинул плащ.
    Черный пес пару раз ударил по полу хвостом, но новоявленный хозяин движением руки приказал ему лежать на месте. Собака была хорошо воспитана, куда лучше многих людей, посему только проводила хозяина взглядом.
    За пределами пыльного жилища остро пахло ранней весной, яркие лучи солнца прошивали облака и, дробясь в молодой листве, пятнами падали на мостовую. Люди смеялись, говорили о чем-то, спешили по своим обычным праздничным делам. Случившееся утром было слишком малозначимым событием, что бы что-то в этом городе шло иначе, и загорелый светловолосый мужчина просто шел по городу, как сотни других, улыбаясь самому себе и взглядам встречных красавиц.
- И молвил Каспиан, что даровано будет любому из смертных забыть боль свою, - распевный голос и слишком знакомые интонации, - Коли забудут они злобу свою и обиды, и настанет на земле царствие мира.
    Мишель обернулся к священнику, улыбаясь, и поймал взгляд. Экклетики и откровенцы, зачастую, равны в сжигающем их фанатизме.
- Никогда не поздно принять свет веры истинной, - серьезно ответил проповедник на смеющийся взгляд, - Ибо Каспиан учил прощать своих врагов и сам прощал неправедных.
- Я тоже…. Отчасти простил.
    Мишель улыбнулся и пошел дальше.
    Рунн был тесным городом, где, казалось, все обо всем знали наперед, но о тайном предполагалось на людях молчать, передавая подобные новости шепотом. Что знают трое, знают и пятеро, что знают пятеро, знает вся столица. Этот мир был опутан сетями сотен пауков, готовых продать свои знания тем, кто способен заплатить.
    Мишель точно помнил названный ему за довольно скромную сумму адрес, и знал, где искать белокаменный дом, скрытый в зарослях садовых деревьев. Когда-то в этом доме жила Марго де Рош. Еще одна капля иронии к горько-сладкому привкусу этого дня. Судьбе должно быть давно стало привычным, если и вовсе не наскучило, каждый раз толкать подвластных ему людей по кругу.
    Впрочем, каждый сам властен над своей судьбой. Во всяком случае настолько, насколько готов изменять ее. Последний из Морле остановился у дверей и дернул ленту колокольчика. 
    Открыла сама хозяйка, удивленно глядя на нежданного гостя огромными желтыми глазами. Лианна была облачена в домашнее, расшитое кружевным плетением голубое платье, мягкая платина длинных светлых волос окружала хрупкую фигурку девушки сияющим в солнечных лучах ореолом.
    За этим белокурым чудом Эстерад Флавио ездил куда-то в провинцию сразу после смерти Александра и по приезду прятал у своей ромалской родни за стенами города. Впрочем, cпрятал более чем успешно, если бы Мишеля не привело в те края желание встречи с совсем другим человеком.
    Но красота, особенно столь необычная не может не привлекать внимания, а любопытство в этом городе всегда бывает удовлетворено.
- Доброго вам дня, Лианна.
- Мы знакомы? – в голосе слышится удивление, без малейшего оттенка страха.
    Мишель улыбнулся, вытаскивая из нагрудного кармана тонкую алую ленту.
- Прошлый раз, когда мы встречались, вы обронили это.