Часть вторая: Возрождение из пепла Опции

[Народ]

2632 год, месяц Гребня.
Рунн. Монтристид.


          Серый цвет всегда шёл служителям всевозможных культов. Шёл он и последователям учения Каспиана. Серые капюшоны и балахоны только способствовали укрощению строптивости и гордости молодых монахов и святых отцов. Кротость и смирение, облачённые в серое одеяние, никогда не подвергались насмешке или пренебрежению со стороны обывателей. Наоборот, обыватели начинали уважать и других, носящих тот же цвет одежды. Например, мышей и крыс. А носители высокого церковного сана сильно укрепили любовь к попугаям и павлинам, из-за схожести в многообразии красок одеяния, которое миряне видели прекрасно в отличие от душевного богатства их носителей. И никто, принимая во внимание заслуги церковников, не видел вреда в том, что они украшали свои серые шкурки драгоценными булыжниками. Правда, не все избрали красоту, как основное оружие. Некоторые отдавали предпочтение проверенным временем клыкам. И тогда серые смиренные мышки становились грозными крысами-инквизиторами, которых никто не осмеливался упрекнуть в нечистоплотности и агрессивности.
          И вот один из живых представителей негласного символа ордена инквизиторов решил внести свою лепту в святое дело Матери Нашей Церкви. Крыс, азартно помахивая облезлым хвостом, со всем уважением и кротостью вцепился в босую ногу бывшего главы бывшего Ордена Клинка Господнего, ибо путь к спасению души, как всем известно, лежит через страдания грешной плоти. Несчастный еретик же, отблагодарил тварь божью сильным пинком ноги, оставаясь в своём греховном неведении. Резкое движение далось Монбару ещё тяжелее предыдущего, руки, закованные в кандалы, нещадно болели, да и раны, полученные в последнем безумном сражении, никто не собирался залечивать.
          Да, сражение они всё же проиграли. Проиграли и войну. Но Андре свято верил, что не всё ещё потеряно, и главное сражение мира ещё состоится. Состоится благодаря жертвам, которые принесли его братья там, на поле у ворот Монмиракля. Они все пали выполняя его приказ. Приказ, который мог стать величайшей ошибкой, а мог оказаться и той малой монеткой, что перевесит чашу весов в нужный момент. Андре де Монбар думал теперь об этом постоянно. Да и о чём ещё ему думать, целыми днями сидя в сырой камере прикованным к скользкой стене на грязной соломе. Два месяца первый и последний из «клинков» был предоставлен своим думам. Два месяца он, несмотря на проклятие глав всех орденов, молил Каспиана о спасении душ своих погибших братьев. Два месяца он, единственный из выживших в том побоище, ждал своей участи.
          И вот, наконец, они пришли к нему. Пара крепких инквизиторов, охрана или палачи, пока было не ясно. Секретарь, принёсший столик и кипу чистой бумаги. Пара инквизиторов постарше саном, Первосвященник Сильвиус XI, глава Службы Имперской Безопасности и он, император Александр XVIII. Правда, последний пробыл с Монбаром не долго, тюремный воздух явно нагонял на него тоску. Но Андре знал, император ещё вернётся его навестить.
          Первый допрос, даже скорее беседа. Ленивые вопросы следователя, ленивые ответы «клинка». Двухдневный перерыв. Вновь беседа. Вновь перерыв. Наконец, первая угроза и разминающиеся на глазах Монбара костоломы. Стена спокойствия и смирения перед богом. Смена обвинителя. Первые пытки. Новые вопросы.
          Его допрашивали и пытали, пытали и допрашивали. Ему угрожали и молили спасти душу. Ломали кости, жгли кожу и напоминали о грехе лжи и неповиновения. Монбар часами пересказывал операции, выполняемые по приказу конклава, и днями перечислял святыни и богатства, захваченные в этих походах. Инквизиторы часами предлагали сознаться в сговоре с Дьяволом, палачи днями практиковались на главе «клинков» в своём искусстве.
          Наконец устали все. Было объявлено о дне последнего допроса, на который были приглашены Первосвященник и император. Монбару посоветовали ночью подумать о своей душе. Он провёл её в воспоминаниях и молитве. Проснулся последний глава «клинков» как после ночной попойки с хорошими друзьями: бодрый, полный идей и готовый сравнять горы с землёй. Стража помогла ему умыться, привести свой внешний вид в относительный порядок и отнесла в зал для допроса, ибо своих сил и здоровья даже на небольшую прогулку палачи ему не оставили. Это действительно был зал, правда, очень малых размеров и под землёй, но света тут было несравненно больше, и исходил он не от пыточных очагов. За стоящими полукругом столами уже собрались все его сегодняшние судьи и дознатчики, что явилось для Монбара неожиданностью: он уже внутренне приготовился к нескольким часам ожидания величественного появления Первосвященника и императора. Но сегодня Александр и Сильвиус дожидались его, Монбара, появления.
          Если бы Монбар был в состоянии, он бы вошёл как обычно, с гордо поднятой головой, прямой спиной и горящими глазами. Сегодня же Андре пришлось ограничиться гордым взглядом несломленной души. Казалось, что окружавшие его рослые подпалачики-инквизиторы – личная гвардия главы «клинков». Андре де Монбара усадили на простой стул посреди комнаты прямо перед столом судей. Суд начался.
          - Арестованный, назовите своё имя, - серый, пустой голос одного из инквизиторов. Главные вопросы сегодня будет задавать явно не он.
          - Андре де Монбар, магистр Ордена Клинка Господнего, граф… - продолжить ему не позволили.
          - Специальными указами его преосвященства Первосвященника Сильвиуса XI и его величества императора Александра XVIII, вы, Андре из рода Монбар, лишены монашеского сана и дворянского титула, - инквизитор-церемониймейстер прямо таки сорвался толи на крик, толи на визг.
          - Как будет угодно верховным слугам Его…
          - Итак, начнём, пожалуй, - получив молчаливое согласие Первосвященника, император активно изображал полнейшую скуку, инквизитор-церемониймейстер продолжил, - Пункт первый. Слуга Божий Андре обвиняется в сговоре с дьяволом и совершении по приказу его поступков порочащих светлое имя Церкви Нашей и Империи. Есть ли у вас, обвиняемый, что сказать в своё оправдание?
          - Ложь. Всё вами сказанное ложь. В данной ситуации вам следует обвинить несколько поколений предыдущих императоров и кардиналов в сговоре с Лукавым, ибо на каждое действие Ордена у меня найдётся письменный приказ.
          - Вы поплатитесь за подобную дерзость, Монбар, - на этот раз вскипел Первосвященник. – Есть ли у вас прямые распоряжения, следуя которым вы и ваш еретический орден должны были уничтожать народы и красть у них принадлежащее им имущество?
          - Нет, таких приказов у меня нет. Но есть распоряжения, предписывающие любыми средствами привести некоторые народы и племена в лоно Церкви Нашей. А право на трофеи даровано ещё первому магистру Ордена…
          - Довольно, - ранимая натура императора не терпела пустых споров. – Переходите к следующему пункту.
          - Да, ваше величество. Но… Да, ваше величество, слушаюсь, - инквизитор суетливо перебирал свои записи.
          - Пункт второй. Вы, Андре из рода Монбар, обвиняетесь в греховных сношениях с некой Эскариной ле Фэй, еретичкой и главой еретического культа.
          - Я отказываюсь отвечать по этому обвинению, я всё-таки рыцарь!
          - Нет, вам придётся. Кстати, напомню, что вы лишены рыцарского звания. А связь с еретичкой Эскариной ле Фэй привёл к тому, что вы замыслили бунт против императора, с целью раскола нашей великой империи и захвата власти на некоторой её территории.
          - Никакого бунта я не замышлял. И мои братья пали невинными жертвами некоторых церковных сановников, жадных до чужого богатства.
          - За эту клевету вы также ответите, Монбар, - отец Сильвиус прямо таки трясся от переполняющей его ярости.
          - Я отвечу за все свои ошибке, но не перед вами, не здесь и не сейчас!
          - Довольно, - император окончательно заскучал в совсем не светском дворцовом обществе, - заканчивайте с этим, господа. Разве вы не видите, он ни в чём не  сознается: ни в помощи еретикам, ни в накоплении военных сил на Мэлите. Заканчивайте, прошу вас.
          - Брат-инквизитор, прошу, - не Первосвященник, а сама любезность.
          - Итак, суд, в лице его императорского величества Александра XVIII, Первосвященника Рунна Сильвиуса XI, постановил: признать Андре из рода Монбар еретиком и государственным преступником. Т.к. вышеназванный Андре не смог предоставить суду никаких опровергающих обвинения доказательств своей правоты и непогрешимости, суд постановил конфисковать всё имущество преступника в пользу императорской казны, а самого его предоставить очистительному пламени, дабы спасти его бессмертную душу от вечных мук…

Сообщение отредактировал Нортмер - 27.05.2008, 20:01

[Венсан де Барна]

26 число месяца Полотна

Музыка: Blackmore’s Night, Under a Violet Moon

Где-то ко вчерашнему вечеру я наконец пришел в нормальное состояние. Ушли в прошлое сухость и головные боли – рождение заново можно считать состоявшимся. Еще немного сна – и я уже готов покинуть свою спальню… вернее, буду готов, если все-таки встану с постели, оденусь и выгляну за дверь.
Нет, позавчера было все-таки хорошо, слишком даже хорошо. Сперва мы просто вышли пестрой компанией из дому, стараясь не перекрывать голоса старших торопливой перекличкой; уже в саду возник спор, куда идти – после перебора нескольких вариантов сошлись на стоянке ромалэ, благо из младших с нами пошел один Филипп, а этому мальчику доверять можно.
Чуть ли не с песенками мы пошли к реке, к сплошному пятну огня, образованному многими кострами и факелами. Легкая взвесь водяных капель в небе ранней весны размывала огни в яркие ореолы, будто нимбы висевшие над землей. С зажженными фонарями улицы напоминали об алиерской песне «When the Saints go marching in…»; но вместо святых шли Барна.
Мы спустились к набережной, а там уже было совсем недалеко и до кибиток. Рома встретили нас громкими и радостными криками – и мы рассыпались, будто монеты с порванного мониста девушки-ромалэ. Виктуар был куда-то увлечен тремя черноглазыми красавицами, одна из которых что-то проникновенно шептала, глядя на его ладонь; Рауль подобно иберийскому галеону целеустремленно ушел в, похоже, хорошо известном ему направлении; Эстебан растворился, напротив, в направлении, совершенно никому не известном. Фредерик, найдя опытным взглядом игроков, принялся развязывать мешочек поменьше – тот, что побольше, как он выражался, «был на жизнь»; кузены же Гонтран и Филипп пока оставались около меня. Вместе со мной они все шли по табору, надолго останавливаясь то возле фокусника, заставившего увитую лентами веревку вертикально встать из корзины, указав вверх, в то время как любой желающий мог бы влезть по ней – в небо. Фил немедленно устремился к корзине и заплясал вокруг нее в ожидании разрешения; я кинул в шляпу старика золотой и украдкой показал ему предупреждающий жест. Тот кивнул – спокойно, мол, милсдарь. А Филипп тем временем полез по веревке – выше, выше, быстро, будто питомец сестричек Фьер – пока не остановился почти на самом верху, где и замер, на некоторое время прекратив всякое движение. Чуть погодя сверху еле долетел, заглушаемый шумом, жалобный крик, что, мол, «боюсь, слезть не могу, опускайте веревку». Факир дал нам с Гонтраном понять, что веревку можно не опустить, а только отпустить – ну что ж, выбора нет.
Сбросив камзол и оставшись в рубахе, я полез по Лукавый знает к чему подвешенной веревке. Подвешена она, однако, была на совесть, лезть было легко, и скоро Фил оказался прямо надо мной. Взяв его за пояс, я принялся уговаривать кузена отпустить канат – на это неожиданно потребовалось довольно мало времени, смелый он у нас – и полез вниз.
На земле Фил несколько побелел и стал жаловаться на жизнь. Долго я это выносить не собирался, так что в сопровождении нахохлившегося Гонтрана мальчик был отправлен домой; ничего, старший еще навеселится, младший еще придет в себя…
Я же решил продолжить вечер… Продвигаясь по табору, там и тут я видел как братьев, так и множество других богатых любителей развлечься. Кто-то любовался акробатами, кто-то, как и Фредерик, играл… Я взял вина, оказавшегося весьма и весьма, и далее шел, периодически прихлебывая из кувшина. Дар южных лоз все оседал и оседал где-то в сознании, и мир скоро уже играл красками более яркими, чем в действительности. Огонь казался каким-то геральдическим – только феникса недоставало; небо приобрело изысканный блеск бархата; у девушек появились нет-нет да проскакивающие золотистые искорки на коже…  Спаситель, что же я, собственно, пью? И сколько уже? Второй, третий кувшин? А, разница-то какая?…
Пройдя на быструю и какую-то горящую музыку, я оказался в полукруге людей у костра. На другой его стороне стояли музыканты – скрипки, что-то духовое, бубен и… не знаю что еще; а чуть в стороне, на утоптанном пятачке, танцевала девушка в алом и белом. Забавно – мои родовые цвета…
О, как же она танцевала! Глядя на нее – и на огонь – виделось что-то единое, вечное и неспокойное; бесконечное – и позволяющее смотрящему жить в этой нескончаемой яркости. Метались крыльями волосы, юбки, рукава; крохотные ступни – босые, а ведь на дворе совсем даже не лето - бились в землю; сверкали отблесками глаза…
Я любовался на нее еще долго, но – отошел, увлекаемый винными парами. Где-то уже далеко мое внимание привлек старик, сидящий у кибитки и громогласно объявляющий о своих услугах:
-Таааатуировки! Люююбые таааатуировки! Быстро, красиво! Люди добрые, за качество отвечаю! Самого Эстерада Флавио татуировал, ей-Каспиан!
Даже если старичок врал – мне это определенно нравилось. Кроме того, про младшего Флавио говорили, будто он знается с ромалэ… Так что все возможно…
-И что, почтенный,  - обратился я к искуснику, - любую картинку сделать можете?
-Так а то же! Любую. Какую пожелаешь – та на тебе и будет.
Повинуясь внезапному импульсу я отсыпал сколько требовалось золота и снял рубашку, бросив до того перекинутый через плечо камзол тут же рядом.
-Что колоть-то, барин? Чего твоей душеньке-то угодно?
Я немного подумал…
-Знаешь что, старче… Сделай мне черного орла – на все плечо. Как на гербе у Иберо.
-Видел, как не видать… Да ты заходи, заходи…
Процесс был долгим, но чувствовал я весьма мало что. На моем плече постепенно распускал крылья черный южный орел – символ человека, которого все мы хотели видеть своим императором…
Вдруг полог откинулся, и в кибитку прянула та самая танцовщица – совсем молодая, может, даже младше меня; с лицом даже не скульптуры Риди – как сейчас любят говорить – а чьей-то тонкой кисти.
-Дедушка, ты работаешь? О-о-о, знатного человека рисуешь…
Она присела рядом со мной.
-Что, Барин, понравилось, как я танцевала? Видела ведь глаза вот эти…
-Миледи, - проговорил я, борясь с вялостью языка, - вы танцуете чудесно. Более того, ваша красота сравнится лишь с вашим искусством.
-Но-но, экий на язык скорый! Только увидел – а уже словесами путаешь, - расхохоталась она.
-Увидел же… - чуть обиженно буркнул я, на что татуировщик хмыкнул.
-Мою Ивэнд да не увидеть… Исхитриться надо, мил человек.
-Ивэнд… странное имя…, - я вновь посмотрел на девушку.
-Значит – Весна, - тут же пояснила она, - когда родилась – так и назвали…
«Очень отражает…» - подумал я про себя, а старик уже закончил работу.
-Ну, оценивай, барич… - с этими словами мне было поднесено небольшое зеркальце, явно принадлежащее красавице-внучке мастера. На своем правом плече я с удовольствием увидел орла, будто слетевшего с иберийского герба – вот точно то, что надо; плечо правда болело, в голове развиднеется – будет хуже. Зато Ивэнд тут же нежно провела теплой ладонью выше рисунка…
-Отлично получилось, дедушка, верь мне, - тоном знатока произнесла она, но я уже сосредоточился только на ее прикосновении…
Дальше я натянул рубашку. Накинул камзол – как-то криво – и направился куда-то еще. То есть направился бы. Потому что Ивэнд обнаружилась рядом, что-то прошептала и куда-то вознамерилась меня увести… А я что – возражаю?
Путь окончился в чьей-то пустой кибитке. Ивэнд завесила вход, повернулась и присела рядом.
-Ну что, барин, думал, отпущу тебя? Нет, хорош уж больно, как раз по мне. Как звать-то?
-Венсан де…
-А род твой мне совсем даже ни к чему… Обойдемся, обойдемся…
С этими словами она поцеловала меня – разумеется, я не возразил…