Часть вторая: Возрождение из пепла Опции

[Народ]

2632 год, месяц Гребня.
Рунн. Монтристид.


          Серый цвет всегда шёл служителям всевозможных культов. Шёл он и последователям учения Каспиана. Серые капюшоны и балахоны только способствовали укрощению строптивости и гордости молодых монахов и святых отцов. Кротость и смирение, облачённые в серое одеяние, никогда не подвергались насмешке или пренебрежению со стороны обывателей. Наоборот, обыватели начинали уважать и других, носящих тот же цвет одежды. Например, мышей и крыс. А носители высокого церковного сана сильно укрепили любовь к попугаям и павлинам, из-за схожести в многообразии красок одеяния, которое миряне видели прекрасно в отличие от душевного богатства их носителей. И никто, принимая во внимание заслуги церковников, не видел вреда в том, что они украшали свои серые шкурки драгоценными булыжниками. Правда, не все избрали красоту, как основное оружие. Некоторые отдавали предпочтение проверенным временем клыкам. И тогда серые смиренные мышки становились грозными крысами-инквизиторами, которых никто не осмеливался упрекнуть в нечистоплотности и агрессивности.
          И вот один из живых представителей негласного символа ордена инквизиторов решил внести свою лепту в святое дело Матери Нашей Церкви. Крыс, азартно помахивая облезлым хвостом, со всем уважением и кротостью вцепился в босую ногу бывшего главы бывшего Ордена Клинка Господнего, ибо путь к спасению души, как всем известно, лежит через страдания грешной плоти. Несчастный еретик же, отблагодарил тварь божью сильным пинком ноги, оставаясь в своём греховном неведении. Резкое движение далось Монбару ещё тяжелее предыдущего, руки, закованные в кандалы, нещадно болели, да и раны, полученные в последнем безумном сражении, никто не собирался залечивать.
          Да, сражение они всё же проиграли. Проиграли и войну. Но Андре свято верил, что не всё ещё потеряно, и главное сражение мира ещё состоится. Состоится благодаря жертвам, которые принесли его братья там, на поле у ворот Монмиракля. Они все пали выполняя его приказ. Приказ, который мог стать величайшей ошибкой, а мог оказаться и той малой монеткой, что перевесит чашу весов в нужный момент. Андре де Монбар думал теперь об этом постоянно. Да и о чём ещё ему думать, целыми днями сидя в сырой камере прикованным к скользкой стене на грязной соломе. Два месяца первый и последний из «клинков» был предоставлен своим думам. Два месяца он, несмотря на проклятие глав всех орденов, молил Каспиана о спасении душ своих погибших братьев. Два месяца он, единственный из выживших в том побоище, ждал своей участи.
          И вот, наконец, они пришли к нему. Пара крепких инквизиторов, охрана или палачи, пока было не ясно. Секретарь, принёсший столик и кипу чистой бумаги. Пара инквизиторов постарше саном, Первосвященник Сильвиус XI, глава Службы Имперской Безопасности и он, император Александр XVIII. Правда, последний пробыл с Монбаром не долго, тюремный воздух явно нагонял на него тоску. Но Андре знал, император ещё вернётся его навестить.
          Первый допрос, даже скорее беседа. Ленивые вопросы следователя, ленивые ответы «клинка». Двухдневный перерыв. Вновь беседа. Вновь перерыв. Наконец, первая угроза и разминающиеся на глазах Монбара костоломы. Стена спокойствия и смирения перед богом. Смена обвинителя. Первые пытки. Новые вопросы.
          Его допрашивали и пытали, пытали и допрашивали. Ему угрожали и молили спасти душу. Ломали кости, жгли кожу и напоминали о грехе лжи и неповиновения. Монбар часами пересказывал операции, выполняемые по приказу конклава, и днями перечислял святыни и богатства, захваченные в этих походах. Инквизиторы часами предлагали сознаться в сговоре с Дьяволом, палачи днями практиковались на главе «клинков» в своём искусстве.
          Наконец устали все. Было объявлено о дне последнего допроса, на который были приглашены Первосвященник и император. Монбару посоветовали ночью подумать о своей душе. Он провёл её в воспоминаниях и молитве. Проснулся последний глава «клинков» как после ночной попойки с хорошими друзьями: бодрый, полный идей и готовый сравнять горы с землёй. Стража помогла ему умыться, привести свой внешний вид в относительный порядок и отнесла в зал для допроса, ибо своих сил и здоровья даже на небольшую прогулку палачи ему не оставили. Это действительно был зал, правда, очень малых размеров и под землёй, но света тут было несравненно больше, и исходил он не от пыточных очагов. За стоящими полукругом столами уже собрались все его сегодняшние судьи и дознатчики, что явилось для Монбара неожиданностью: он уже внутренне приготовился к нескольким часам ожидания величественного появления Первосвященника и императора. Но сегодня Александр и Сильвиус дожидались его, Монбара, появления.
          Если бы Монбар был в состоянии, он бы вошёл как обычно, с гордо поднятой головой, прямой спиной и горящими глазами. Сегодня же Андре пришлось ограничиться гордым взглядом несломленной души. Казалось, что окружавшие его рослые подпалачики-инквизиторы – личная гвардия главы «клинков». Андре де Монбара усадили на простой стул посреди комнаты прямо перед столом судей. Суд начался.
          - Арестованный, назовите своё имя, - серый, пустой голос одного из инквизиторов. Главные вопросы сегодня будет задавать явно не он.
          - Андре де Монбар, магистр Ордена Клинка Господнего, граф… - продолжить ему не позволили.
          - Специальными указами его преосвященства Первосвященника Сильвиуса XI и его величества императора Александра XVIII, вы, Андре из рода Монбар, лишены монашеского сана и дворянского титула, - инквизитор-церемониймейстер прямо таки сорвался толи на крик, толи на визг.
          - Как будет угодно верховным слугам Его…
          - Итак, начнём, пожалуй, - получив молчаливое согласие Первосвященника, император активно изображал полнейшую скуку, инквизитор-церемониймейстер продолжил, - Пункт первый. Слуга Божий Андре обвиняется в сговоре с дьяволом и совершении по приказу его поступков порочащих светлое имя Церкви Нашей и Империи. Есть ли у вас, обвиняемый, что сказать в своё оправдание?
          - Ложь. Всё вами сказанное ложь. В данной ситуации вам следует обвинить несколько поколений предыдущих императоров и кардиналов в сговоре с Лукавым, ибо на каждое действие Ордена у меня найдётся письменный приказ.
          - Вы поплатитесь за подобную дерзость, Монбар, - на этот раз вскипел Первосвященник. – Есть ли у вас прямые распоряжения, следуя которым вы и ваш еретический орден должны были уничтожать народы и красть у них принадлежащее им имущество?
          - Нет, таких приказов у меня нет. Но есть распоряжения, предписывающие любыми средствами привести некоторые народы и племена в лоно Церкви Нашей. А право на трофеи даровано ещё первому магистру Ордена…
          - Довольно, - ранимая натура императора не терпела пустых споров. – Переходите к следующему пункту.
          - Да, ваше величество. Но… Да, ваше величество, слушаюсь, - инквизитор суетливо перебирал свои записи.
          - Пункт второй. Вы, Андре из рода Монбар, обвиняетесь в греховных сношениях с некой Эскариной ле Фэй, еретичкой и главой еретического культа.
          - Я отказываюсь отвечать по этому обвинению, я всё-таки рыцарь!
          - Нет, вам придётся. Кстати, напомню, что вы лишены рыцарского звания. А связь с еретичкой Эскариной ле Фэй привёл к тому, что вы замыслили бунт против императора, с целью раскола нашей великой империи и захвата власти на некоторой её территории.
          - Никакого бунта я не замышлял. И мои братья пали невинными жертвами некоторых церковных сановников, жадных до чужого богатства.
          - За эту клевету вы также ответите, Монбар, - отец Сильвиус прямо таки трясся от переполняющей его ярости.
          - Я отвечу за все свои ошибке, но не перед вами, не здесь и не сейчас!
          - Довольно, - император окончательно заскучал в совсем не светском дворцовом обществе, - заканчивайте с этим, господа. Разве вы не видите, он ни в чём не  сознается: ни в помощи еретикам, ни в накоплении военных сил на Мэлите. Заканчивайте, прошу вас.
          - Брат-инквизитор, прошу, - не Первосвященник, а сама любезность.
          - Итак, суд, в лице его императорского величества Александра XVIII, Первосвященника Рунна Сильвиуса XI, постановил: признать Андре из рода Монбар еретиком и государственным преступником. Т.к. вышеназванный Андре не смог предоставить суду никаких опровергающих обвинения доказательств своей правоты и непогрешимости, суд постановил конфисковать всё имущество преступника в пользу императорской казны, а самого его предоставить очистительному пламени, дабы спасти его бессмертную душу от вечных мук…

Сообщение отредактировал Нортмер - 27.05.2008, 20:01

[Народ]

26 день месяца Полотна.
Рунн. Ремесленный город.

Улицы, переулки, тупики, похожие один на другой, как страницы одной книги - порой скучной, порой захватывающей. Что-то можно пропустить не читая, потому что сюжет от этого не изменится, продолжив неумолимое движение к завершению книги, эпилогу, в котором все подведется к одной черте. Люди считающие себя королями и владыками всего или безызвестные нищие, рыщущие в канавах в поисках куска еды - все они будут стоять на одной черте. Кто-то останется в памяти, а кто-то исчезнет бесследно. Но книга всех уравняет, переплетет и перепутает...

- Гляди куда брыщишь! - резкий, писклявый вскрик. - Прю! Он на краюху наступил лапой! Теперь она воняет его лапой..
Та, к которой обратились, повернула голову и резко огляделась, прежде чем шикнула на сопровождающих ее троих детей - едва ли старше ее самой:
- Не подавишься, когда жрать будешь. Что с сытости приперлась сюда? А ты, канюк*, зри куда прешься. На тебя жратвы больше чем на всю банду надо..
Дети улицы продолжили свой путь, вздрагивая порой от странных шорохов и шумов, доносящихся до них. Похожие на маленьких животных, они и вели себя как животные, выдирая у жизни малейшие куски для того, чтобы дышать. Возглавляющая их девчонка довольно твердо переставляла тонкие ноги, перебираясь из одной канавы в другую и ворча едва слышно на то, как "вонючие класры вылизывают улицы", лишая честного куска хлеба таких, как она.
- Прю, пойдем в чистый город, - заканючила маленькая девчонка - более аккуратно одетая, чем остальные дети, хотя такая же чумазая. На грязной мордашке казалось жили одни глаза, но и они хотели жить. - Там можно промыслить вкуснятины.. за престарноминацией*... или.. рестрара.. вообщем, где пинты с фирлами жрут. Или на твоем месте...
- Сдурела, да? Шваль все еще рыщет по улицам, как голодная псина. Хочет поиметь таких дур, как ты. Дылданет тебя по макушке и что будет? Ты свои копыта и киданешь. Заткнись, Клоди.
Клоди громко шмыгнула носом, но неожиданно ее поддержал долговязый мальчишка с вытекшим правым глазом, отчего его лицо казалось перекошенным:
- Тебя не вбили... давеча.. когда облавили.. швали тогда было на улица - как грязи..
Прю скривилась в усмешке, чуть погладив рукоятку блестящего кинжала, заботливо спрятанного на поясе. Черный город в те дни наводнила не только шваль. То тут, то там проносились всадники, которые были страшнее любой швали, потому что убивали все, что шевелилось. Прю знала, что это "развлекаются" пинтяки, у них свои игры, потому что для них не важна жизнь, которая лишь одна у каждой твари. Девчонка уже собиралась ответить что-то, как вдруг взгляд ее наткнулся на странно скукожившееся в переулке тело:
- Что это тут у нас? - озадаченность легко сменилась любопытством. - Вбили кого-нибудь ночью..
Девчонка подковыляла, сделав знак своим сопровождающим. Все трое - и молчавший до сих пор мальчишка - быстро присоединились к своей предводительнице, изнывая от любопытства. Но Прю предпочитала осторожность и поэтому очень медленно вытащила кинжал, осторожно ткнув им лежащего, на что послышался тихий возглас:
- Нет!
Прю присела рядом, пытаясь повнимательнее разглядеть неожиданный "подарок" улицы:
- Ты кто?
Сопение стоящих рядом детей затихло, они тоже прислушались к ответу:
- Филипп де Барна, сын вице-канцлера Жоффруа де Барна. С кем имею честь?
Клоди хрипло закашлялась, давясь смехом:
- Прю, да это пинтяк!
Предводительница хмуро кивнула, беспокойно поежившись и поднимаясь:
- Пойдем, пока не сцапали. Этому ничего не будет, а нам - достанется.
Их остановил голос найденыша:
- Кто вы? И где я?
- В городе, - тихо бухнула Прю.
Послышался вздох:
- И на том - спасибо.
Где-то в стороне послышались голос:
- Эти твари поползли сюда.. Осмотри ту сторону, а я - эту.
Прю резко дернулась, схватила неожиданного знакомца за руку и зашипела:
- Заткнись и ползем отсюда, понял?
Дети всех времен и народов порой чувствуют одинаково, понимая на уровне недоступному взрослым, которые начинают спрашивать, поступать по своему. Мальчик послушался, пригнувшись и побежав за шмыгнувшими в еще одну подворотню нищими. Сколько они так ползали среди тесно стоявших домов ремесленного города - никто бы не сказал. Но возле одного из домов, Прю резко остановилась и дернула нового знакомца к себе:
- Ты как сюда встрял?
- За тобой! - резко ответил мальчик и всмотрелся в говорившую, но видимо зря. От увиденного ему стало не по себе. - Чего ты меня потащила?
Прю плюхнулась на обочину дороги, вытянула ноги и махнула щедрой рукой:
- Отдыхай..
- Не буду.. я.. я домой хочу.. - в достаточно робком голосе уже чувствовалась уверенность. Мальчик действительно знал чего хотел.
- Ага, к мамочке? А чего ты, пинтяк, делал тут? Как попал? Жрать хочешь?
- Хочу, - хмуро ответил Филипп, не садясь на обочину, а продолжая стоять, хотя ноги его очень видимо дрожали от усталости или слабости. А может и от того и другого. - И спать хочу, но у себя дома.
Прю кивнула головой остальным, которые тут же расположились рядом и достали свои припасы. Она проследила, как дети разделили всю еду и осторожно, едва высунув язык достала из-за пазухи краюху душистого хлеба, от которого все также аккуратно отрезала кусок, протягивая мальчишке:
- Жри.
Мальчик поморщился, но взял хлеб и понюхал его, но голос желудка требовал своего законного и ребенок быстро расправился с предложенным угощением, огорченно поняв, что совсем этим не насытился. Зато теперь он огляделся внимательнее и даже с удивлением приметил, что сидевшая ближе всех к нему большеглазая девчушка - не сводит с него глаз.
- А ты хравсивый.. фолько хрязный..
- Клоди, заткнись! Пинтяки не "храсивые" и не "хрязные", они - пинтяки... и среди них нет стоящих... почти.
- Что вижу - то и говорю, - прожевав свой хлеб, огрызнулась девчонка и тут же отсела чуть дальше, сверкая темными глазами в тишину рассветной улицы.
- Ща схвааем все и покажем тебе дорогу к твоей мамочке, фирле, - пробурчала Прю.
- Ты груба с ней. Так нельзя, - вдруг сказал Филипп, опускаясь на обочину и пиная небольшой камешек ногой.
Прю сверкнула на него глазами и хрипло рассмеялась. Заговорил мальчишка с вытекшим глазом:
- Нельзя доверять.. тебя вот нельзя было забирать с собой.. А Прю права, потому что защищает. У Клоди брата обманули, - он кивнул на отсевшую от них девчонку, которая уже расковыривала дырку на юбке: - заманили его, да и порезали. Верить нельзя..
- За что порезали? - поразился мальчик.
- Ни за что, а зачем, - заворчала Прю, поднимаясь. - На мясо. Похлебку надо из чего-то варить, понял? Пошли. Тебе тут не место. А Бо прав - верить нельзя. Даже когда хочется..
Они действительно вывели мальчика с запутанных улиц ремесленного города, оберегаясь от столкновения с кем бы то ни было. Нищие и мальчик из сверкающего всеми огнями, блесками, завораживающего города шли почти рядом по улицам, разделенные слишком широкой чертой. Потому что он будет продолжать верить.. а дети улиц - будут стараться выживать. Когда перед ними сверкнула в отдаленнии холодная гладь реки, Прю остановилась, казалось защищая тех, кто шел следом и повернулась к мальчику:
- Там, - кивок головой. - твоя мамка. Иди. Не вляпайся больше. Головень то одна.
Над Рунном забрежило утром, солнечные лучи принялись разгонять утренний туман, в котором навсегда скрылись тени детей улиц, продолжая следить за побежавшим по знакомым улицам мальчиком. Казалось, что он уже счастлив, потому что самое страшное в очередной раз оказалось где-то далеко позади. И сказка для него продолжалась.

[Антонио Иберо]

26 месяца Полотна. Рунн, Ремесленный Город.


        Порт Рунна находился в Ремесленном Городе. Хотя какой порт может быть на реке, так, лягушатник. Сейчас тут вовсю шла разгрузка «Голубки» – самого большого корабля Фьеров. На этот раз он пришел из Мисра. Фьеры, такое ощущение, успевали везде. И держали руку Флавио. О главе семьи отзывались как о милейшем человеке, о сыновьях – по-всякому. О дочерях я не спрашивал.

        Вчера вечером, уже после приема у Прадов, Рик Арида закончил свой доклад. Он всегда был сообразительным.
        - Твои выводы? – резко спросил я.
        - У вас замечательная дочь, алмиранте. – выверенная интонация, и больше ни одного лишнего слова. Очень умный мальчик.
        «Моя дочь». Первым это произнес не я. Рикардо ушел, а я все пытался проследить взглядом за причудливыми изгибами арабесок на потолке. Только глаза разболелись.
        Память болела еще больше – от тщетных усилий вспомнить. Как в мутном предутреннем сне выплывали и тут же исчезали, не желая складываться в одну картину, блестящие серые глаза, темные волосы, ощущение ее хрупкости, когда я обнимал ее…
        Именно в тот год случился очередной изматывающий душу и снова ни к чему не приведший разговор с Алисой. Очередное – очень верное – решение: забыть, уехать, попытаться наконец жить так, как положено. В тот же год – сокрушительный разгром пиратов на Джамайе и мой триумфальный въезд, уже адмиралом, в Рунн. Столица церемонно склонилась, приглашая Первого Адмирала на танец, и я столь же изысканно вернул этот поклон, принимая приглашение.
        Балы, приемы, женщины… Оказывается, ее звали Лией. Странное и поражающее наотмашь сочетание ребенка и взрослой женщины, которая добивается того, чего хочет. Ей захотелось Антонио Иберо, а я не стал возражать. Мне досталось несколько вполне счастливых ночей, придуманное имя, и совсем ничего из того, что действительно важно – девочка жила в своем собственном мире по только ей известным правилам. Что досталось ей, я уже представил по рассказам Рикардо. Семья быстро устроила брак с каким-то дворянчиком и быстрее, чем успели высохнуть чернила в церковной записи о браке, снарядила того в Новую Иберию. Возможно, он мне даже попадался на глаза.
        Я выбросил из головы все мысли и отправился спать. Впереди было очень много глупостей. И мне, несомненно, было очень и очень жаль, но я собирался совершить их – все до единой.


      Скрученной пружиной, готовой выскочить в любой момент, внутри жила близкая к сумасшествию готовность начать действовать прямо сейчас. Я загонял ее, но шуток становилось все больше, а желание, чтобы случилось хоть что-нибудь для разрядки – все сильнее. Я посмотрел на сверкающую ленту реки.
        Военные суда по Вольтурне уже давно не поднимались. Но, будь такая нужда, флот сюда провести можно. Я представил реакцию Совета, ясным утром узревшего из окон дворца гордость императорского флота – восьмидесятипушечного «Феникса».
        - Вы о чем-то задумались, адмирал?
        - Пустяки, тан Райм. – я вежливо улыбнулся. – Прикидываю, получится ли блокировать Сакрэ флотом с Вольтурны.
        Асни серьезно посмотрела на меня, решая, принять это за шутку или за намек и скупо усмехнулась:
        - Думаю, до этого не дойдет.
        В толчее портовых рабочих и матросов она уверенно шла, каким-то звериным сверхчутьем угадывая путь, чтобы ни с кем не столкнуться. Или это остальные тем же шестым чувством понимали, что лучше не препятствовать этой девушке и спешили освободить дорогу. Мы столкнулись в порту и теперь возвращались в Королевский Город. Я был один, за Асни, отставая на шаг, следовал младший Глинский. Весьма суровый юноша то и дело неодобрительно на меня косился.
        - Вы давно знаете Буревестника?
        - Целую вечность. Возможно, чуть больше. – Где-то здесь, в одном из грязных переулков мы подрались так, что только клочья летели. Двадцать с чем-то лет назад «высокомерный южанин» и «наглый северянин» решили раз и навсегда выяснить отношения. Естественно, после этого нам ничего не оставалось, как стать друзьями на всю жизнь. У них на Севере вообще считается, что крепкий мордобой в основе дружбы очень этой самой дружбе способствует. У вина, которое мы распили в честь этого события, вкус был отвратительный. А прикрыл наше опоздание в Корпус еще один высокомерный юнец, о котором никто бы не сказал, что он станет маршалом. Мне вот до сих пор с трудом верится.
        В следующий момент я вообще мог перестать верить во что-либо: щеку ожгло чем-то горячим, короткий свист на грани слышимости, яростный вскрик Асни (не от неожиданности, механически отметил я – рык зверя, готовящегося напасть). Сладковатый гнилостный запах улиц Аль Параисо на мгновение ударил мне в лицо и после него вонь ближайшей помойки показалась родной и близкой как свежий морской ветер. Запах смерти всего лишь один, но и этого слишком много.
        В городе быстро расслабляешься, поэтому оружия у меня и моих спутников было по мелочи. Пара пистолетов и кинжал у меня, пара кинжалов и пистолет у Асни, да заплечная железяка, именуемая мечом, у Андрея Глинского.
        Живописная группа, окружавшая нас, обладала гораздо большим количеством острых предметов. Конечно, городской стражи не наблюдалось, да нам и не очень-то хотелось.
        Я вытер щеку, посмотрел на кровь на пальцах, потом – на арбалетный болт, глубоко засевший в штукатурку стены. Можно считать – прожил жизнь не зря – вот и на меня покусились. Интересно, вид на какое прекрасное будущее я заслонил, и кому?
        Оружия у нас, как я уже говорил, было немного – Рунн считался все-таки приличным городом. Но мы справились. Люди, так жаждущие нашей крови, новичками тоже не были, но их первую атаку удалось отразить без потерь.
        Теперь мы стояли напротив друг друга, а между нами живописно раскинулись два трупа. Я ни одного из них не знал, потому и не скорбел. Вожак банды, по виду настоящий северянин, а судя по некоторой заторможенности, еще и кьезанец, мрачно на меня уставился. Можно подумать, это я ворвался к нему в жилище, побил посуду, зарезал всю его живность, а напоследок еще и злорадно вытоптал все цветы в уютном садике.
        - Пару человек стоит оставить в живых. – тихо заметил я. Асни согласно кивнула. Юный Глинский перехватил меч поудобнее. Но кто-то в небесах сегодня забавлялся вовсю.
        Из-за другого угла вывалилась не менее живописная группа. По виду скорее южане.
        - Хэй, Рональд, это вроде не твоя территория?
        - И не ваша, Санчес, - угрюмо отозвался вожак. – Шли бы вы гулять в другое место, детишечки. У нас заказ.
        - Поверишь, Ронни, у нас тоже.
        Сейчас должен был последовать обмен многозначительными фразами и хмыканьями. Обычный мужской ритуал, неизменный и среди индейцев уари и у дунганов, да и здесь им не брезгуют. Из чувства патриотизма я поставил на Санчеса.
        - Эй, это же Иберо! – какой-то громила с торчащими в разные стороны зубами тыкал в меня пальцем. – Вы что, …, хотите кокнуть нашего адмирала?
        Есть все-таки в южанах трогательная сентиментальность. Тем более трогательная в дылде размерами с небольшой парусник. Я понадеялся только, что «наш адмирал» не означает «заказанный нам».
        - Точно он?
        - Я тебе говорю! Я два года ходил на «Иберийской Ласточке», пока в Новой Иберии деру не дал. Алмиранте, вы меня помните?
        - Конечно, компаньеро! – я широко улыбнулся, перекладывая руку ближе к рукояти пистолета. – Только я сначала приказал тебя выпороть, а потом ты сбежал. – я его вспомнил. Грабежи, убийства мирных индейцев, стычки с матросами. При этом мозгов меньше, чем у крокодила. Наверное, здесь он уже всем просто в печенку въелся рассказами о том, как «мы с адмиралом».
        - Я же говорил! Санчес, эти … вконец обнаглели!
        - Да, Ронни, как-то нехорошо получается.
        На это скупое, но полное укоризны замечание Ронни ответил длинной тирадой, где нашлось уютное местечко всем: Иберо, Иберии, этим проклятым южанам («Понаехали!»), и банде Санчеса лично (Андрей пошевелил губами, явно запоминая новый оборот).
        Санчес обиделся. И меньше чем через минуту все началось по-новой. Благородные номены и номени на этот раз не участвовали, разве что отправляя метким пинком вылетавших из пыльного облака обратно. Я проиграл Асни пять империалов, когда Санчес вылетел из кучи-малы через семь минут и затих. Зато еще через четыре минуты с лихвой отыгрался на Глинском – зубастик с «Ласточки» сдаваться пока не собирался.
        Полчаса спустя все было кончено. Набежала городская стража, долго ахала, обещала разобраться.
        Я подошел к валяющемуся «Ласточке» и осторожно потыкал его носком сапога. Тот посмотрел мутными глазами и улыбнулся мне совершенно беззубой улыбкой.
        - Дружок, а что у вас был за заказ? – я повторил еще раз и наконец был услышан и понят.
        - Мы на швоих не берем, алмиранте. Нам вот эту шувиху жакажали. – он кивнул на Асни, настороженно прислушивающуюся к разговору.
        Я еще никогда не ловил дикую кошку в прыжке, но у меня получилось. Отблагодарили чувствительным тычком под ребра и шипением. Нет, когда девушка начинает именовать себя таном, исчезает у нее какая-то трепетность.
        Я поманил начальника отряда.
        - Мне бы хотелось забрать вот этого и вот. – я указал на непрерывно ругающегося Рональда.
        - Сожалею, Ваша Светлость. Но эти люди задержаны нами и будут сопровождены в тюрьму. Таков приказ. Если желаете, поговорите с капитаном Гарди-Прадом.
        Вот он, век прогресса. Все по закону. Я протянул стражнику кошелек, и тот оскорбленно вскинул голову.
        - Да не вам это, не волнуйтесь. Это – для них. Проследите, чтобы их там кормили получше, и если возможно, посадите в отдельную камеру. Они еще понадобятся живыми.

        - Тони! Где ты так…
        - Здесь в Рунне очень прыткие цирюльники, Алистина. – я устало прислонился к двери. – Бреют на лету. Диего дома? Мне нужно с ним поговорить.