Часть вторая: Возрождение из пепла Опции

[Народ]

2632 год, месяц Гребня.
Рунн. Монтристид.


          Серый цвет всегда шёл служителям всевозможных культов. Шёл он и последователям учения Каспиана. Серые капюшоны и балахоны только способствовали укрощению строптивости и гордости молодых монахов и святых отцов. Кротость и смирение, облачённые в серое одеяние, никогда не подвергались насмешке или пренебрежению со стороны обывателей. Наоборот, обыватели начинали уважать и других, носящих тот же цвет одежды. Например, мышей и крыс. А носители высокого церковного сана сильно укрепили любовь к попугаям и павлинам, из-за схожести в многообразии красок одеяния, которое миряне видели прекрасно в отличие от душевного богатства их носителей. И никто, принимая во внимание заслуги церковников, не видел вреда в том, что они украшали свои серые шкурки драгоценными булыжниками. Правда, не все избрали красоту, как основное оружие. Некоторые отдавали предпочтение проверенным временем клыкам. И тогда серые смиренные мышки становились грозными крысами-инквизиторами, которых никто не осмеливался упрекнуть в нечистоплотности и агрессивности.
          И вот один из живых представителей негласного символа ордена инквизиторов решил внести свою лепту в святое дело Матери Нашей Церкви. Крыс, азартно помахивая облезлым хвостом, со всем уважением и кротостью вцепился в босую ногу бывшего главы бывшего Ордена Клинка Господнего, ибо путь к спасению души, как всем известно, лежит через страдания грешной плоти. Несчастный еретик же, отблагодарил тварь божью сильным пинком ноги, оставаясь в своём греховном неведении. Резкое движение далось Монбару ещё тяжелее предыдущего, руки, закованные в кандалы, нещадно болели, да и раны, полученные в последнем безумном сражении, никто не собирался залечивать.
          Да, сражение они всё же проиграли. Проиграли и войну. Но Андре свято верил, что не всё ещё потеряно, и главное сражение мира ещё состоится. Состоится благодаря жертвам, которые принесли его братья там, на поле у ворот Монмиракля. Они все пали выполняя его приказ. Приказ, который мог стать величайшей ошибкой, а мог оказаться и той малой монеткой, что перевесит чашу весов в нужный момент. Андре де Монбар думал теперь об этом постоянно. Да и о чём ещё ему думать, целыми днями сидя в сырой камере прикованным к скользкой стене на грязной соломе. Два месяца первый и последний из «клинков» был предоставлен своим думам. Два месяца он, несмотря на проклятие глав всех орденов, молил Каспиана о спасении душ своих погибших братьев. Два месяца он, единственный из выживших в том побоище, ждал своей участи.
          И вот, наконец, они пришли к нему. Пара крепких инквизиторов, охрана или палачи, пока было не ясно. Секретарь, принёсший столик и кипу чистой бумаги. Пара инквизиторов постарше саном, Первосвященник Сильвиус XI, глава Службы Имперской Безопасности и он, император Александр XVIII. Правда, последний пробыл с Монбаром не долго, тюремный воздух явно нагонял на него тоску. Но Андре знал, император ещё вернётся его навестить.
          Первый допрос, даже скорее беседа. Ленивые вопросы следователя, ленивые ответы «клинка». Двухдневный перерыв. Вновь беседа. Вновь перерыв. Наконец, первая угроза и разминающиеся на глазах Монбара костоломы. Стена спокойствия и смирения перед богом. Смена обвинителя. Первые пытки. Новые вопросы.
          Его допрашивали и пытали, пытали и допрашивали. Ему угрожали и молили спасти душу. Ломали кости, жгли кожу и напоминали о грехе лжи и неповиновения. Монбар часами пересказывал операции, выполняемые по приказу конклава, и днями перечислял святыни и богатства, захваченные в этих походах. Инквизиторы часами предлагали сознаться в сговоре с Дьяволом, палачи днями практиковались на главе «клинков» в своём искусстве.
          Наконец устали все. Было объявлено о дне последнего допроса, на который были приглашены Первосвященник и император. Монбару посоветовали ночью подумать о своей душе. Он провёл её в воспоминаниях и молитве. Проснулся последний глава «клинков» как после ночной попойки с хорошими друзьями: бодрый, полный идей и готовый сравнять горы с землёй. Стража помогла ему умыться, привести свой внешний вид в относительный порядок и отнесла в зал для допроса, ибо своих сил и здоровья даже на небольшую прогулку палачи ему не оставили. Это действительно был зал, правда, очень малых размеров и под землёй, но света тут было несравненно больше, и исходил он не от пыточных очагов. За стоящими полукругом столами уже собрались все его сегодняшние судьи и дознатчики, что явилось для Монбара неожиданностью: он уже внутренне приготовился к нескольким часам ожидания величественного появления Первосвященника и императора. Но сегодня Александр и Сильвиус дожидались его, Монбара, появления.
          Если бы Монбар был в состоянии, он бы вошёл как обычно, с гордо поднятой головой, прямой спиной и горящими глазами. Сегодня же Андре пришлось ограничиться гордым взглядом несломленной души. Казалось, что окружавшие его рослые подпалачики-инквизиторы – личная гвардия главы «клинков». Андре де Монбара усадили на простой стул посреди комнаты прямо перед столом судей. Суд начался.
          - Арестованный, назовите своё имя, - серый, пустой голос одного из инквизиторов. Главные вопросы сегодня будет задавать явно не он.
          - Андре де Монбар, магистр Ордена Клинка Господнего, граф… - продолжить ему не позволили.
          - Специальными указами его преосвященства Первосвященника Сильвиуса XI и его величества императора Александра XVIII, вы, Андре из рода Монбар, лишены монашеского сана и дворянского титула, - инквизитор-церемониймейстер прямо таки сорвался толи на крик, толи на визг.
          - Как будет угодно верховным слугам Его…
          - Итак, начнём, пожалуй, - получив молчаливое согласие Первосвященника, император активно изображал полнейшую скуку, инквизитор-церемониймейстер продолжил, - Пункт первый. Слуга Божий Андре обвиняется в сговоре с дьяволом и совершении по приказу его поступков порочащих светлое имя Церкви Нашей и Империи. Есть ли у вас, обвиняемый, что сказать в своё оправдание?
          - Ложь. Всё вами сказанное ложь. В данной ситуации вам следует обвинить несколько поколений предыдущих императоров и кардиналов в сговоре с Лукавым, ибо на каждое действие Ордена у меня найдётся письменный приказ.
          - Вы поплатитесь за подобную дерзость, Монбар, - на этот раз вскипел Первосвященник. – Есть ли у вас прямые распоряжения, следуя которым вы и ваш еретический орден должны были уничтожать народы и красть у них принадлежащее им имущество?
          - Нет, таких приказов у меня нет. Но есть распоряжения, предписывающие любыми средствами привести некоторые народы и племена в лоно Церкви Нашей. А право на трофеи даровано ещё первому магистру Ордена…
          - Довольно, - ранимая натура императора не терпела пустых споров. – Переходите к следующему пункту.
          - Да, ваше величество. Но… Да, ваше величество, слушаюсь, - инквизитор суетливо перебирал свои записи.
          - Пункт второй. Вы, Андре из рода Монбар, обвиняетесь в греховных сношениях с некой Эскариной ле Фэй, еретичкой и главой еретического культа.
          - Я отказываюсь отвечать по этому обвинению, я всё-таки рыцарь!
          - Нет, вам придётся. Кстати, напомню, что вы лишены рыцарского звания. А связь с еретичкой Эскариной ле Фэй привёл к тому, что вы замыслили бунт против императора, с целью раскола нашей великой империи и захвата власти на некоторой её территории.
          - Никакого бунта я не замышлял. И мои братья пали невинными жертвами некоторых церковных сановников, жадных до чужого богатства.
          - За эту клевету вы также ответите, Монбар, - отец Сильвиус прямо таки трясся от переполняющей его ярости.
          - Я отвечу за все свои ошибке, но не перед вами, не здесь и не сейчас!
          - Довольно, - император окончательно заскучал в совсем не светском дворцовом обществе, - заканчивайте с этим, господа. Разве вы не видите, он ни в чём не  сознается: ни в помощи еретикам, ни в накоплении военных сил на Мэлите. Заканчивайте, прошу вас.
          - Брат-инквизитор, прошу, - не Первосвященник, а сама любезность.
          - Итак, суд, в лице его императорского величества Александра XVIII, Первосвященника Рунна Сильвиуса XI, постановил: признать Андре из рода Монбар еретиком и государственным преступником. Т.к. вышеназванный Андре не смог предоставить суду никаких опровергающих обвинения доказательств своей правоты и непогрешимости, суд постановил конфисковать всё имущество преступника в пользу императорской казны, а самого его предоставить очистительному пламени, дабы спасти его бессмертную душу от вечных мук…

Сообщение отредактировал Нортмер - 27.05.2008, 20:01

[Анна Валевская]

22 число месяца Полотна.
Рунн. Особняк герцога Флавио.

      На белоснежной щеке сверкают прозрачные капли воды, тонкая, женская рука неторопливо, плавно вытирает щеку, а розовых губ касается еле заметная улыбка. Ванна с любимым, нежно-прянным ароматом мяты и горькой полыни. Две служанки сноровисто моют густые, пепельные кудри, ополоснув в последний раз, одна из прислуживающих девушек быстро и ловко вытерла волосы своей хозяйки, а потом помогла женщине подняться, обмывая все ее тело: молодое, безупречное, даже в преддверии будущего материнства. Белоснежные, по девичьи небольшие груди налились в ожидании такого желанного для нее события, до которого осталось уже считанные месяцы. Живот заметно округлился и ее явно смущало то, как служанки ахают и причитают над ней. Ноги были пожалуй слишком длинны, но, как и все ее тело – безупречны. Она сама не осознавала своей красоты, смущаясь и опуская голову. Юная женщина чуть прикрыла глаза, тихо прошептав:
- Прошу тебя, Сабрина, поскорее.
- Номени Анна, можно ли так смущаться своего счастья?! – воскликнула девушка, подставляя свое плечо на которое легли чуть задрожавшие пальцы Анны Валевской-Флавио. – Вам надо гордится и, подняв голову, смотреть на всех свысока, что вы – будущая мама наследника Флавио!
      Розовые губы тронула еще одна улыбка:
- Я знаю. Но, право, не вижу повода проявлять свою гордость и счастье подобным образом, - женщина ступила на пол и тут же с удовольствием закуталась в подогретое специально для нее полотенце.
      Но девушки не пожелали оставить свою молодую хозяйку в покое, тут же проводив ее к небольшому столику с зеркалом, где усадив на изящную табуретку, принялись расчесывать пепельные волосы, весело щебеча и то и дело окуная расчески в воду с лимонным соком. Они неутомимо, не останавливаясь, расчесывали и расчесывали густые кудри своей хозяйки, пока те не высохли и не засияли в лучах, заглядывающего в комнату солнца. Анна вздохнула и наконец поднялась, отдавая негромкое распоряжение:
- Розово-белое платье, Сабрина. Прибери волосы по-домашнему. Грета, принеси мое рукоделье.
      Девушки быстро выполнили все эти несложные поручения, зная, что их молодая хозяйка до невозможности смущается от переодеваний и излишних слов в свой адрес, а потому хоть и продолжали щебетать, но в основном перешли на обсуждение погоды и шумных беспорядков, охвативших всю столицу. Анна Валевская-Флавио вновь унеслась мыслями в мир, который всегда принадлежал лишь ей.

      … Руки одевают меня с привычной, ласковой и чуть журящей заботой. И я благодарна этим милым девушкам за то, что, явно не одобряя мою природную застенчивость, они умеют развеять едва уловимое смущение, заставляющее краснеть щеки и опускать глаза. Прохлада легкого шелка окутала все тело и с губ сорвался облегченный вздох. Я всегда была слишком стеснительной, по мнению Натали… Натали.. Милая, родная, самая лучшая сестра. О такой можно было только мечтать. Смелая и веселая. Ты была достойна самого лучшего в этой жизни, но любовь, которую ты испытала, сломала бы и не такое мужественное сердце. Кого ты любила, Натали? И почему ради любви – предала? Неужели даже такое может творить с людьми любовь? Сердце застучало отчаянно и быстро. И, словно в ответ, мне показалось, что малыш мягко пошевелился.
- Он ведь уже может ворочаться? – охнув, проговорила молодая женщина и тут же вспыхнула румянцем. Девушки, прислуживающие ей, были еще моложе, чем она сама.
      Но бойкая на язычок Сабрина уже радостно кивает головой и на моих губах расцветает улыбка, когда я слушаю ее пояснения. Рука чуть заметно гладит живот, пока ловкие пальцы Греты заправляют последние, пушистые локоны под легкую, вышитую серебром сетку, из-под которой локоны мягко падают на спину. Киваю обеим девушкам и, взяв рукоделье, выхожу из комнаты, направляясь в большой зал, куда обычно заглядывает Эстерад в перерывах между делами. Мне хочется увидеть его сегодня, и поэтому я устраиваюсь у окна, принимаясь за свое рукоделье. Шерстяные нити перепутались, но это меня не огорчает, так как, распутывая, я мечтаю: о муже, о нашем ребенке, о том, как мы будем проводить вместе дни и вечера, о моем родном отце, который наверняка приедет как только родится дитя, о Евгении Флавио, который стал еще одним отцом мне, убедив, что в мире нет края доброте и ласке, когда сердце умеет любить, и заботится о том, что дорого ему. Может быть мои мысли ощутимы, как и мой дар? Дверь открылась, и я увидела герцога Флавио, с улыбкой направляющегося ко мне:
- Добрый день, Анна.
      Моя попытка подняться и присесть в привычном поклоне, решительно остановлена его сильной рукой:
- Добрый день, отец. Как вы спали? Не сильно вам мешали расшалившиеся под окном кошки? – улыбаясь, смотрю ему в лицо и поднимая руку, целую его ладонь. – Благословите.
      Герцог Флавио склоняется и его губы мягко целуют мою щеку:
- Очень хорошо спал, дочка. А вот ты – не спала, раз слышала эти крики под окнами, - он покачал головой, садясь напротив и осторожно беря большой моток с нитками, чтобы придержать его обеими руками. – Давай-ка вместе распутаем эту пряжу.
- О, я бы справилась.. но, - улыбка радостно засветилась на губах. – Спасибо вам, отец. Я хочу связать кофточку для малыша.
      Красивое лицо герцога озарилось теплым светом:
- Тогда я буду только рад помочь тебе, дочка.
      Несколько долгих минут проходят в молчании, пока мои пальцы аккуратно выпутывают нить, скользя мимо протянутых рук Евгения Флавио и сматывая клубок, который потом превратится в чудесную, теплую кофту для моего будущего сына. Наверное, мои глаза слишком сильно блестят счастьем, потому что с губ отца сорвался смех и ласковые слова:
- Тебе хорошо, дочка? – посмотрев на мой радостный кивок, он сам задумчиво и медленно наклонил голову. – Чудесно. Я хочу устроить небольшой ужин и буду рад, если и тебе это доставит удовольствие, Анна.
- Если мне удобно появится при людях, - чуть запнувшись, проговариваю в ответ, поднимая глаза на отца. – Мне не хочется беспокоить других своими редкими, но все же явными приступами недомогания. Боюсь, что контролировать их – выше моих сил.
- Анна, дочка, ты радуешь старика своим присутствием и он уверен, что каждое мгновение с таким созданием как ты – продляет жизнь и делает ее лучше. Я бы хотел, чтобы у всех собравшихся на мой ужин была долгая и, - улыбка вновь появилась на его губах. – Счастливая жизнь.
      Осторожно сматываю еще несколько витков длинной нити и снимаю с рук отца пряжу:
- Так и будет, ваша светлость, - глаза засияли, и я невольно выпрямилась. – Эстерад идет..
      Муж вошел через несколько мгновений после моих слов и склонился в изящном поклоне, приветствуя. Рука потянулась к нему – безотчетно, с надеждой. Теплый поцелуй согрел, как не может порой согреть самое жаркое солнце. Заметив, что Эстерад обменялся с отцом малопонятными для меня взглядами, я улыбнулась, поднимаясь и попросив прощения, вышла за дверь. Мне все равно было необходимо покинуть их. Я знала, что хочу устроить мужу небольшой сюрприз и тороплюсь сделать все возможное до того, как он появится в своей комнате.

      Пальцы осторожно расправляют шелковистую ткань с кружевом. Пышные манжеты невесомы и легки, а белоснежная, отливающая лунным блеском ткань сверкает при малейшем движении. Расправив рубашку на темном атласе постели, улыбаюсь и выскальзываю за дверь, прячась за тяжелой портьерой. Страд всегда перед вечерним уходом заходил к себе, чтобы сменить камзол. В этот раз, возможно, ему захочется надеть новую рубашку. Знакомые шаги на лестнице и сердце бьется им в такт. Закрываю глаза, представляя, как он поднимается, едва касаясь рукой перил и, возможно, чуть улыбаясь своей неповторимой улыбкой. Рука тронула губы, которых он коснулся поцелуем, когда пришел. «Он поднялся.. Прошел мимо портьеры…. Зашел в комнату»… Не выдерживаю и выхожу быстро следом, стараясь бесшумно подойти к дверям и замираю опять. Вдруг он еще не увидел подарка? Может быть и такое, ведь он мог пройти в другую сторону, не взглянуть на кровать. Мог просто зайти и прислонившись к стене, закрыть глаза. Я сама так делаю часто, чтобы успокоить мысли и чувства. Вот и сейчас, прежде чем заглянуть в комнату, стою рядом и стараюсь все сдержать в себе. Слишком сильно желание почувствовать все и разом….» Вздыхаю и делаю шаг в комнату, где возле постели стоит Эстерад. Как я и надеялась – муж смотрит на мой подарок и его лицо светится. Нежность.. ласковая, заботливая и трогательная нежность. Так, словно, он боялся сделать мне больно тем, что смотрит на меня. Улыбаюсь и приближаюсь на шаг:
- Тебе нравится?
- Очень. Это…. Ты сама сделала ее, Анна?
- Конечно, - улыбка не может исчезнуть, пока он смотрит на меня. В темных глаза ничто не отражается, позволяя тонуть, как в беззвездной ночи, где так легко дышать прохладой и свежестью. – Во время твоей последней поездки. Мне все равно нечем было себя занять.
      Помолчав, наклоняю голову:
- Примерь, пожалуйста.
      Слежу за каждым его движением, чуть теребя локон волос и отчего-то волнуясь. Одевшись, он поднимает на меня взгляд, и я опять чувствую румянец, который заиграл на щеках. Эстерад приблизился и осторожно обнял за талию, чуть прижимая к себе. Губы его ласково касаются щек – даря им странную прохладу поцелуев. Руки мягко поднялись, обнимая мужа и чуть касаясь его шеи:
- Тебе правда нрав…
      Не успеваю договорить, когда его губы накрывают мои, и я вздрагиваю. Нет, не от боли, а от странного холода. И лишь потом слышу стук распахнувшегося окна. Эстерад мягко прижал к себе и заглянул в лицо:
- Испугалась? Это ветер, - руки его уверенно и привычно подхватили меня, усаживая в кресло. И опускаясь рядом на колени, его голова прижалась к моему животу и я закрыла глаза, отчаянно смущаясь и в тоже время, зарываясь пальцами в короткие, жесткие волосы мужа.
- Его пока не слышно, - негромкий голос нарушил тишину. – Нянечка сказала, что еще месяц и можно будет почувствовать, как он шевелится. Спрашивала его имя.. Я не знаю, любимый, как его назвать.
- Ты так уверена, что будет мальчик? – он поднимает лицо, я это чувствую. Чувствую его взгляд.
- Да, - открываю глаза и осторожно убираю руку от его головы, чувствуя, как бьется сердце от совершенно другого желания, но ему надо идти.
      Эстерад поднялся и склонившись, опять прижался губами к моим губам:
- Спасибо, Анна. Рубашка просто чудо. Как и та, которая ее создала.
      Вновь наслаждаюсь его поцелуем, руками, которые ласково и нежно ласкают лицо, чуть касаясь щек и висков:
- Я люблю тебя, Эстерад..