Часть первая: Ветер перемен Опции

[Народ]

2632 год, месяц Полотна.
Остров Меллит, крепость Ордена Клинка Господнего.

  …и одолел Он воинство тёмное, ибо никогда не сравниться исчадиям адовым с силами Его. И заточил Он демонов ада, и над каждым поставил печать незыблемую. Не было у Него ни злата благородного, ни кипарисового дерева чистого, как всем истинно в него верующим ведомо сильнейших преград супротив сил Тьмы, а была только дорожная сума с нехитрым скарбом бедного странника. Так по воле Его стали величайшими стражами и защитниками рода людского гребень да зеркало, медальон да кость рыбья…

  К сожалению даже Книга Книг подтверждала страшную находку. Итак, и демоны и печати действительно существуют, в этом легенды многочисленных полудиких племён и неверных народов не лгали. И если месторасположение заточения демонов Андре де Монбара не волновало, то на поиски тайных укрытий печатей он бы немедленно отправил весь Орден, начиная от ещё совсем зелёных послушников и заканчивая постоянно нанимаемыми головорезами.
  Но именно сейчас, когда он узнал величайшую тайну в мире, он, глава самого могущественного церковного ордена, ничего не может сделать. Монмиракль в осаде которую неделю, войска собранные в Крестовый поход против еретиков со всей империи не пропустят даже пары лучших лазутчиков, не говоря уже о целой экспедиции.
  - И ведь никто меня сейчас не будет слушать. Воистину, Император - ставленник самого Черного Сеятеля. Не иначе ему захотелось орденских богатств, собранных в бесчисленных походах и боях. Мало ему спокойных границ и относительной веротерпимости в Империи. Ему дороже шелка и золото на его фаворитах.
  Монбар презрительно сплюнул.
  Не уличением императорских пороков сейчас нужно заниматься. Нужно найти способ сообщить о раскрытой тайне братьям в Новую Иберию. Там их найти будет сложнее, а значит шансов на успех у них больше.
  Проблемой была и передача воистину бесценного сообщения. Письму такого не доверишь, да и гонца сейчас не найти даже за всё золото мира, будь оно не ладно. Оставалось одно, связь с помощью магии, передача мыслей на расстоянии…
  Например, Михно. Или лучше Константину.
  Правда ни тот, ни другой могут не понять мыслей самого Монбара, а Михно может ещё принять всё за старческий маразм. Но это единственный шанс.
  Даже смешно. Глава гонимого Империей Ордена Клинков собирается воспользоваться магией для спасения самой Империи и остального мира в придачу. Нет, это не смешно. Это страшно…
  - Роланд, - молодой помощник-адъютант, сколько таких было, но этот точно последний, - маэстро Карнилиуса ко мне в кабинет. И казначея туда же. Через десять минут начнётся самый необычный совет в жизни магистра Ордена Клинка Господнего. Бывшего уже Ордена. Карнилиус. Когда-то руннский учёный, специалист по древним народам, теперь орденских собиратель еретических обрядов и самых удачливый их реставратор. На сей раз Монбару не снять его с костра. Первым приполз, что не удивительно, казначей. Удивительно было другое, старый монах действительно скорее переползал с места на место, но делал это заметно быстрее иных молодых воинов. Как оказалось, он не только хорошо передвигается, но и думает не плохо. Эх, надо было прислушаться к его советам и ежемесячно отчислять какую-нибудь объёмную сумму в императорский карман. Глядишь, протянули бы на пару лет дольше. Как тяжело объяснять что-то очень важное людям, которые не привыкли к большой ответственности. Карнилиус, казалось, будет сомневаться до самого падения замка. Казначей вообще отказывался что-либо понимать.
  - Маэстро, готовьтесь к ритуалу. Брат казначей, пройдёмте в главную сокровищницу.
  Массивную дверь из необычного металла могли открыть всего два человека на свете: брат магистр и брат казначей. Это был закон Ордена. Мог её ещё открыть Карнилиус, который её и устанавливал, но в честности старого учёного было грешно сомневаться. Главная сокровищница была много меньше основной, и в ней было гораздо меньше золота и драгоценностей. Зато было гораздо больше Сокровищ. Церковные и светские святыни, наделённые ужасной по своей силе магией, всевозможные тотемы дикарей и идолы еретиков, половина из которых ещё не были до конца изучены. Выносить отсюда, что-либо было не просто запрещёно, но немедленно каралось смертью. Так погибли два магистра и неизвестно, сколько казначеев, поставивших себя выше мудрости Господней. Сегодняшний день был исключением.  Вернувшись в свои покои, Монбар вновь сильно задумался…
  Он не может вынести чашу из замка. Значит нужно, чтобы кто-нибудь из победителей позарился на неё. Будь печать книгой и свитком, а не хрустальным бокалом, магистр Клинков бы имел на одну проблему меньше.
  Завалить её моими драгоценностями? Поставить на постамент в центре зала?? Решение важнейшей для мира проблемы бесцеремонно прервал Роланд. Назвать ворвавшегося адъютанта взволнованным было бы не совсем верно:
  - Они вновь идут на приступ! Следующего натиска нам не выдержать!
  Вот оно. Господи, неужели я так плохо служил тебе??
  - Роланд, сын мой, мой меч и полкувшина лучшего вина из моей коллекции. Быстро.

***

  Замок Монмиракль был подарен первым Клинкам как знак признания их заслуг в деле борьбы с Врагами Веры. Правда, тогда это был обыкновенный деревянный никому ненужный форт на скалистом берегу самого южного из островов Империи. Но тот, чьё ремесло чужая смерть, не может жить в продуваемом всеми морскими ветрами сарае. В перерывах между Святыми походами и молитвами, монахи выстроили из местного камня замок равный самому Стигге. Поколение за поколением магистры Ордена укрепляли свою твердыню, не забывая и о духе своих воинов. Монмиракль расположился в южной части полуострова, попасть на который, теперь можно было, лишь переплыв вырытый Клинками канал.
  На островном берегу канала раскинулись поля, луга и сады Ордена, а на материковом - выросло поселение, большинство зданий в котором являлись постоялыми домами, дающими приют наёмному войску Ордена, и храмами, которые здесь строились якобы для замаливания грехов солдат удачи.  И вот теперь всему этому раю воинствующих монахов пришёл конец. Посёлок давно был занят императорскими войсками. Флот ежедневно расстреливал Монмиракль, а с падением островного форта, защищавшего островок от нападения с материка, стены твердыни также регулярно беспокоила и наземная артиллерия.
  Андре де Монбар знал, что, потеряв форт, они обречены, и лишь старался оттянуть день гибели своих людей. На островке не осталось ни одного вольнонаемного солдата, лишь монахи. Те, кто верил, что Господь един во ста лицах, что слова Его верны на тысячи языков, а слуха Его всегда достигнет праведная молитва, даже если молящий стоит на одной ноге, ночью и без одежд. Стройные ряды имперско-церковных войск приближались к замку под грохот пушек и мушкетов. Клинки огрызались, как могли. А могли они немало: пушки, древние катапульты и баллисты были пристрелены к каждой травинке, родные стены надёжно защищали от снарядов противника, впереди ещё припасено немало сюрпризов. 
  Но что может несколько тысяч профессионалов против всей империи??
  - Роланд, всех командоров ко мне! Быстро!
  Они были готовы умереть за него. Жаль всех, больше всего – Эскарину. Ну, ничего, они увидятся, в другом, в лучшем, чем этом мире. Последний бой обреченных. Монбар принял финальный поцелуй – поцелуй дамы сердца, которая она дарила своему рыцарю.
  Императорская армия шла в свой последний бой против еретиков-клинков. Сегодня с ними шёл в бой их Император, значит, они обязательно победят. Должны победить. Сейчас артиллерия, поливающая замок сплошным ливнем снарядов, нарушит глухую оборону противника и под прикрытием мушкетёров пехота броситься на штурм твердыни. Внезапно главные ворота бесшумно распахнулись, и из них вылетел клин сверкающих в лучах солнца воинов.
  Клинки вышли на свой последний бой, вышли молча. Эта их тишина казалось, и усыпила бдительность имперских военачальников. Сверкающий клинок, на острие которого был сам Андре де Монбар, успел глубоко врубиться в ряды пехоты. Древний орден, чье название отображало их умение. Орден Клинка Господнего, он именовался не просто так -  все от самых младший послушников до магистра превосходно владели холодным оружием. Секрет стали, который знали только орденские оружейники, позволял создавать самые совершенные мечи на свете. Острия их были укреплены и заточены с помощью магии.
  И они нанесли удар. Императорская армия, наполовину состоявшая из церковников, звыла, словно раненый зверь, когда Андре начал прорубаться сквозь нее, пытаясь добраться до Императора, или хотя бы забрать с собой в пекло как можно больше врагов. Падали руки, головы, кровь текла рекой, попадая ему на лицо и заливая глаза. На столь близком расстоянии и в таком хаосе огнестрельное оружие было почти бесполезно – большинство выстрелов имперцев поражали своих же.
  Но надежды не было, их было слишком мало. Андре видел, как их начали теснить, как императорские гвардейцы сами кидались на мечи врагов, закрывая своего повелителя. Между ним и Александром росла стена из трупов. Круг сомкнулся, их отрезали от ворот крепости. Теперь Клинков сжимала исполинская петля, душа, сминая, словно гигантская змея, что обитает в джунглях Новой Иберии. Их становилось все меньше, конечно, Император хотел взять как можно больше живых, чтобы потом под пытками вырвать из них признание. Силен ты Александр, но тебе не обойтись без лжи. Ты обвинишь Орден в самых грязных преступлениях, лишь, для того чтобы положить свою жадную длань на его богатства. Живым он не дастся, решил Монбар.
  Где-то страшно закричал Роланд, Андре мотнул головой, и увидел своего адъютанта мертвым. Прощай друг… Прощайте все. И тогда он начал свой последний танец, подняв с земли второй меч, меч одного из мертвых братьев, Андре размахнулся и начал кружиться с клинками, разя направо и налево, сметая, словно смертоносный вихрь все со своего пути. Он убил многих, прежде чем тяжелый камень из боевой пращи ударил его по шлему.
  Над ним сомкнулась тьма, и последнее, что он услышал – это был голос боевого лекаря из императорских войск.
  - Он будет жить, – сказал голос. – Он будет жить…
  Монмиракль пал, Орден перестал существовать, Клинок Господень догрызала ржавчина имперских войск.

[Беатрис Иберо]

4 число месяца Полотна.
Иберия. Герцогский дворец.


      Белоснежные голуби кружились над головами нескольких очаровательных девушек, что торопливо бегали туда и обратно по тропинкам сада. Иберийские сады весной похожи на все сады мира: деревья еще не украсились пышной листвой, не распустились прянно-душистые цветы и даже птицы щебечут по зимнему не смело.
      - Seniora Беатриче! Seniora Беатриче! Где же вы?
      Та, которую столь обеспокоено искали, сидела на берегу озера, чья темная вода тихо плескалась, закруживаясь маленькими водоворотами, уходящими в глубь и теряясь в ней. Беатриса Иберо, дочь герцога Энрике Иберо слышала голоса, зовущие ее, но продолжала вглядываться в ничего не отражающие воды озера. Темные, прямые волосы были аккуратно уложены в простую, изысканную прическу. Красивые, черные глаза в обрамлении длинных ресниц спокойно смотрели на мир. Их безмятежность казалось ни что не могло нарушить. Беатриса поднялась, услышав приближающиеся голоса своих фрейлин, и гордо выпрямилась, ожидая. Девушки выбежали на берег, продолжая выкрикивать ее имя. Девушка смерила каждую холодным взглядом и чуть приподняла брови:
      - Что за шум вы подняли? Вы забыли, где находитесь?
      - Сениора Беатриче, но мы же потеряли вас.
      Девушка подняла тонкую руку и остановила готовый вылиться на нее поток упреков:
      - Вы подняли на уши весь двор? Мне стыдно за вас.
      Вперед вышла пухленькая, прехорошенькая хохотушка Карина. Она единственная позволяла себе перечить строгому голосу своей госпожи. Ее ясные, синие глаза смотрели всегда на мир так, словно видели его впервые. А ведь девушке уже было двадцать лет. Карина Арида - старшая из дочерей Сальвадоре Арида, была любимой наперсницей Беатрис. Все с удивлением смотрели на холодно-сдержанную, высокомерную принцессу дома Иберо, которая всегда и внимательно слушала свою подружку-хохотушку. Вот и в этот раз Карина вышла вперед, принимая весь холодный удар гнева на себя:
      - Прошу прощения, el corazon mio*, но мы рисковали головой, когда вы столь незаметно удалились от нас. И вполне понятно, что рискуя головой - теряешь ее от страха.
      - Карина, вы признаетесь что испугались? Кого, позвольте спросить? Мою мать? Или просто пытались привлечь внимание моих братьев?
      - Нет, нет, холодное сердце, - вновь присела в реверансе Карина. - Если бы мы хотели привлечь внимание сиятельных братьев вашей светлость, поверьте, мы бы нашли более изысканный способ.
Черные глаза Беатрис внимательно посмотрели прямо в лицо подруги. Девушка пыталась заглянуть в самую душу собеседницы, но спустя минуту-другую, она оставила эти попытки и отмахнулась от окруживших в единый миг ее девушек:
      - Я прощаю вас, но вам же уже давно известно, что мое любимое место уединения - это озеро. А значит вы во первых - напрасно подняли шум, во вторых - нарушили мой покой. Мне хотелось посидеть и подумать, - ярко-красные от природы губы, капризно изогнулись, когда Карина заглянула в лицо подруги. - Можете вы хоть ненадолго оставить меня в покое?
      - Увы - нет. И вам это известно лучше, чем любой из нас. А значит, это вы подставляете наши невинные головки под гнев ваших родных. Причем делаете это сознательно. Ведь стоило вам приказать и мы бы порезвились в стороне, пока вы...
        Беатриче впервые позволила себе засмеяться: холодный смех разрезал воздух, как нож, настолько острым и неожиданным он был. Карина подождала полминуты, пока Беатрис успокоилась, и подхватила ее под руку, отводя от всех остальных:
      - Что с тобой,  el corazon mio? Я не узнаю тебя. Может быть что-то расстроило, мое сердечко?
      Где-то в глубине темно-синих глаз были и теплое участие, и нежность, и забота. И только все эти чувства помогли Беатриче собраться и вновь стать той, кем она была. Девушка и сама не подозревала, насколько она пыталась подражать своей матери, не понимая главного - та удивительная сдержанность и внешняя невозмутимость тоже появилась ни сразу у Алисы Иберо-Динштайн. И ее мама когда-то смеялась и бегала с подругами по саду, поднимая юбки и упоенно топча голыми ногами свежую, по весеннему прохладную, но уже такую мягкую землю. И Алиса Иберо умела когда-то смеяться беззаботно и весело, забывая о том, кто она и где она. Беатриче сжала руку подруги и задержала дыхание:
      - Все. Уже все. Прости меня, пожалуйста, и спасибо тебе, Карине.
      - Не волнуйтесь, сениора Беатриче, - с почти материнской нежностью промолвила юная фрейлина, поглаживая плечо своей госпожи. - А на тех - кивок в сторону щебечущих фрейлин - даже не обращайте внимания. Они и не заметили того, что вам было плохо.
      - Ты думаешь - мне плохо?
      Карина подняла глаза, безмолвно молясь небесам и тут же вновь устремила строгий взор в глаза своей сиятельной подруги:
      - А вы желаете убедить меня в обратном?
      Беатриче улыбнулась и негромко снова фыркнула, тихо проговорив:
      - Нет. Я хочу к себе, да еще желательно оставив всех этих квохчущих курочек пастись на лугу дальше.
      Карина состроила строгую гримаску, исказившую до неузнаваемости ее хорошенькое личико и важным голосом сказала:
      - Тогда, сердечко мое, развернитесь, выгните вашу сиятельную бровь и строгим, холодным голосом прикажите девушкам продолжать променад, а сами направьтесь в сопровождении меня - вашей преданной наперсницы, в любимую комнату вашего дворца.
        Беатрис и тут поступила по своему, выгнув бровь уже выслушивая все эти наставления о том, как и что ей нужно сделать. Но затем она поступила так, как и сказала подруга. Вдвоем они быстро пересекли парк, забегая в герцогский дом и быстро взлетая по лестницам, где Беатриче едва не сбила с ног собственного брата:
      - Диего!
      - Малышка, вот уж не думал, что мне грозит смертельная опасность прямо в стенах родного дома, - удерживая пошатнувшуюся на ступеньках сестру, откликнулся брат. - Куда ты спешила? Будет минутка?
        Беатриче без промедления повернула красивую голову к Карине, поднимая бровь, на что девушка с едва уловимой усмешкой промолвила:
        - Если я вам не нужна больше, el corazon, то позвольте удалится.
        Брат и сестра проводили фрейлину глазами, прежде чем вновь посмотреть друг на друга. Беатриче вдруг вздохнула и нежно прижалась щекой к ласково коснувшейся ее волос ладони Диего:
      - Пойдем ко мне. Не на лестнице же разговаривать сиятельной сестре с ее сиятельным братом, - едва заметная ирония переплелась с какой-то горечью, заставившей Диего и усмехнуться, и еще крепче прижать сестру к себе, проходя в комнату. Закрыв за собой дверь, он почувствовал, как сестренка нежно, но настойчиво освобождается из-под его руки, и, отпустил ее, позволив ей усадить себя туда, куда ей хотелось, налить чуть кисловатый напиток, щедро сдобренный соком лимона и апельсина. Проделав все это, Беатриче вопросительно посмотрела в улыбающееся лицо брата.
      - Ты смеешься? Я что-то делаю не так?
      Герцог Иберо протянул свободную руку вперед, ловя тонкие пальцы сестры, чуть дрожащие и, казалось, что они утонули в его ладони, настолько хрупкими были эти девичьи пальчики. Диего сжал их нежно и крепко, притягивая сестру к себе на колени, где, усадив, несколько минут просто молча укачивал как маленькую, прежде чем с видимой строгостью сказать:
      - Ну а теперь, мне расскажут, что случилось? Почему красавица-сестра едва не плачет, сталкивая меня же с лестницы в собственном доме?
      - Диего, перестань шутить, - положив головку на плечо брата, негромко сказала Беатрис. - Ведь мы уже взрослые...
        Девушка так резко замолчала, что больше ему уже и не нужно было знать. Диего Альберто Иберо если и улыбнулся словам сестры, то даже солнце не могло увидеть этой улыбки, где горечь и облегчение перемешались, как горечь и сладость в одном глотке его напитка.
        - Взрослеть всегда не хочется, - отвечая на какие-то свои мысли, негромко сказал он. - Похоже тебе тоже, Беатриче?
        - Я выросла, Ди, - называя его именем, которое было лишь для них - тех, кто назывались семьей Иберо. - Я уже давно выросла. Мне 17 лет, скоро..
        Девушка опять резко замолчала, закрывая глаза и пряча лицо на краткий миг на груди у брата, но потом выпрямляясь и требовательно заглядывая в его глаза:
        - Ты согласился ведь? Скажи: да или нет?
        От неожиданности он едва не выронил бокал из рук:
        - Эй-эй, полегче, сестра! Даже уари более милосердны к своим пленникам!
        - Только не надо про твоих уари, - Беатрис сморщила носик. - Когда дядя приехал - это слово постоянно звучало в его устах: уари.. уари. Они злые - ваши уари. Они постоянно охотятся за вами.
Диего помолчал, глядя на разгоревшееся румянцем лицо сестры. Когда она закончила свою гневную тираду, обрушивающую на головы индейцев все самые страшные кары и лишь за то, что они посмели угрожать безопасности ее брата и остальных, вверенных ему иберийцев, Диего потянулся и осторожно поставил бокал на небольшой, изящный столик. Пальцы его осторожно убрали упавшие на щеку сестры длинные пряди волос:
        - Ты так беспокоилась за нас?
        - Это женская судьба - волноваться за своих мужчин, - при всей забавности фразы, прозвучала она едва ли не горько. - Диего, ты так и не ответил. Ты согласился на помолвку?
        - Вроде бы об этом не полагается знать, сестрица, - негромко, избегая ответа, проговорил герцог Иберо.
        - Да, вроде бы. Но ведь спрашивает ни кто нибудь, спрашиваю - я, - девушка улыбнулась одними губами, все еще ожидая ответа, который прозвучал коротко и четко.
        - Да.
        Они помолчали. Беатриса перебирала пальцами герцогскую цепь, украшающую грудь брата:
        - Я знала это, - голос ее прозвучал гордо, но, не скрывая горечи.
        - Это очень важный союз, - словно самому себе, но в то же время следя за лицом сестры, проговорил Диего. - Мне кажется или ты вот-вот заплачешь?
        - Нет! Что ты. Я.. Я горжусь тобой, Диегито. Ты не обращай внимания на меня. Сама не знаю, что на меня сегодня нашло. Я вдруг представила, что мы очень скоро будем далеко-далеко все друг от друга. Ты.. потом - Фернандо. Мне тоже найдут жениха. И никто из нас уже не увидится, как прежде. Диего, милый, я не знаю как это объяснить. Мы - выросли все, и больше..
        - Беатриче, глупая девочка! Ты всегда будешь моей дорогой, любимой, младшей сестренкой. Даже если я для тебя вдруг перестану быть братом..
        Девушка рассмеялась, обнимая его за шею и целуя в щеку:
        - Ты тоже говоришь глупости, милый. Наверное, мы не выросли еще.
Диего отодвинул сестру, заглядывая ей в лицо:
        - Боишься, что избранник будет тебе не мил?
        - Нет. Я готова и к этому, - она помолчала, задумчиво завершая. - Я боюсь потерять вас, Диего. Не хочу даже думать, что кто-то сможет отнять у меня моих братиков.. или маму. Не хочу об этом думать!
        Сердце или холодное сердце, как называли в глаза и за глаза Беатрис Иберо было способно горячо любить, но понимая что это непозволительная слабость, она постоянно пыталась справится с этим слишком ярким для чужих глаз чувством. Диего обнял сестру, нежно целуя в щеку. Беатрис казалось, что он понимал как не легко было прятать все эти слабости от чужих глаз. А когда кажется, что твои чувства и мысли разделяет еще кто-то - всегда становится легче. Вот и сейчас, Беатриче стало очень легко и спокойно: она была дома, с братом и скоро они пойдут на обед, где за столом будет сидеть мама..
Резкий стук двери; быстрый, знакомый топоток. Беатриче открыла черные глаза, поднимая голову с плеча брата:
        - Карина, что произошло? Откуда такая спешка?
        - Ваша светлость, прошу прощения, - девушка присела в реверансе и не торопилась подниматься. - Вас зовет герцогиня Иберо.
        Брат и сестра переглянулись и поднялись, выпрямляясь и оглядывая еще раз друг друга. В глазах еще светилась нежность, но на юных лицах уже появились привычные даже друг для друга маски: брат и сестра дома Иберо. Слишком удачливого и счастливого для всех остальных. И пусть это видят - все. Они молоды, удачливы и счастливы.

* el corazon mio – сердце мое