Летний конкурс рассказов 2008 «Живите в мире»

Этим летом мы устроили своеобразный эксперимент - провели литературный конкурс рассказов. Ещё раз хочу сказать спасибо всем откликнувшимся на эту затею. Надеюсь, участники и зрители получили удовольствие.

И теперь вашему вниманию предлагаются рассказы финалисты:

• «Я родилась в полночь…» NeoNi
• «Мир Зеркал» Klipsid`ы
• «Поединок» Ратада
• «Держать строй, Джек» Лееса Миэледеля

Рассказ-победитель конкурса.

Говорят, любое место на Земле хранит энергетику того, что здесь когда-либо произошло. Собственно, этому и посвящается…

Я родилась в полночь – темную, дождливую и холодную. Нас принесла в Мир, умирая, старая больная нищенка. Что она делала ночью на пустынной дороге в Иберу, уже никто не узнает, и даже тело, скрюченное у подножия векового вяза, скрытое придорожным кустарником, вряд ли кто-то найдет, разве что случайный странник, сошедший с дороги по нужде, или безумец, решивший сократить путь через тянущиеся за редколесьем болота.

Нас было пятеро. Пятеро рожденных в эту полночь. Мы не знали, зачем и почему пришли в этот Мир, но он нас принял, и мы стали его частью. Такой же неотъемлемой крупицей как свет или тьма, радость или горе.

Моя сестра Боль, не долго искала воплощения: старый вяз стал ее домом. Разлившись волнами под корой, проникая ядом в каждую клетку, она согнула упругие ветви, выпила сок из молодой зелени. Застонал вяз, сгорбившись и вспомнив про свои годы, закружились подхваченные ветром высохшие листья, - не умер, но Жизнь потихоньку стала покидать его, утекая в темное нависшее над лесом небо.

Мой брат Страх взвился ввысь, схватив за перья уснувшую было тетерку. Заметалась птица, сжалось от ужаса маленькое сердечко. До сна ли теперь? Не видя дороги, рванулась тетерка сквозь темные ветви к краю леса, не ведая, что утром встретит там ее меткий выстрел удачливого охотника.

Брат Одиночество тоже времени не терял. Устремился за мелькнувшим среди деревьев зверем. Остановился Серый, втянул носом холодный воздух, вспомнил предсмертный визг сородичей, и как один он, истекая кровью, кинулся на флажки… Защемило в груди, и протяжный, хриплый волчий вой прорезал ночную тишину.

А мы с сестрой медлили… Медлили, пока под утро не показалась на дороге скрипящая, разбитая повозка. Впереди шел уже не молодой мужчина, ведя под уздцы упирающуюся, еле передвигавшую ноги по скользкой, размытой дождем дороге лошадь. По бабки утопая в грязевой жиже, кляча храпела, мотала головой, время от времени пытаясь вырвать повод. Женщина в черном облепившем тощую фигуру платье, опустив покрытую темным платком голову, шла за телегой. Следом маленькая девочка цеплялась за материнский подол, стараясь не отставать. Внезапно полетевшую ось люди чинили пол ночи, кое-как укрепили, и теперь боялись даже сесть в повозку – только бы до города добраться!

Моя сестра Тоска встрепенулась, ринулась к женщине, легким покрывалом упала на плечи. Усталый вздох, и новая слеза скатилась по щеке. «Что раньше думала? Куда смотрела? Не за Этого бы, а за другого… Не перебивалась бы сейчас с хлеба на воду, не считала медяки на ладони, не тащилась бы ночью под дождем по грязной дороге… Где ж красота, молодость да здоровье? А ведь и мечты были, и планы строила…» Тоскливо, тяжко, обидно…

Я расправила крылья, решила не отставать от Сестры - видно, и мой час настал. Покружилась над повозкой, опустилась к девочке, каплями дождя вздрогнула на ресницах. Девочка улыбнулась:

- Ма-а, а дождик-то уже совсем маленький…

- Да, родная.

- Мам, мы ведь скоро придем, ты не плачь…

- Я не плачу, это все дождь…

- А когда мы придем, мы вымоем ножки и погреем молока…

Девочка вновь улыбнулась, глядя, как по кромке светлеющего неба медленно разливается тонкая полоска зари. Согретая Надеждой, она мечтала о своих маленьких детских радостях, а дождь, холод и усталость отступили назад, как отступала с каждой минутой терявшая власть над Миром Ночь. А разве не так все и должно было быть?

Я родилась в полночь – темную, дождливую и холодную – средь корней старого вяза у дороги ведущей в Иберу…

---

Мир Зеркал

Я не знаю кто я такая. Однажды я просто открыла глаза и стала жить. Я не умею чувствовать, как другие существа. У меня даже нет имени. Но я знаю, что я была создана кем-то, чтобы следить за порядком и миром во всех странах и землях.

Я встала и подошла к Зеркалу. Я коснулась его гладкой поверхности и закрыла глаза. Передо мной стали мелькать картины: то чистое небо, то зеленеющие просторы лугов, леса, полные диковинных животных, деревни, города… Я слышала беззаботный смех детей, пение птиц, перешептывание деревьев, плеск воды, чей-то ласковых говор. Это все мерцало в моем сознании, переливалось яркими красками. Уголки моих губ поползли вверх. Я еще долго наблюдала за этими прекрасными пейзажами…

Осмотрев все уголки этого мира, я оторвала пальцы от поверхности Зеркала. Надо было узнать, что творится в других мирах. Но подойдя к следующему Зеркалу, я увидела трещину. Такое случилось впервые, и я не знала причину этого, пока не коснулась его. Что- то внутри меня быстро забилось и мгновенно оборвалось. На смену зеленым, желтым, голубым, белым оттенкам пришли холодные, устрашающее цвета, которые мои глаза никогда не видали. Я услышала незнакомые мне тона голоса, пронзающие слух: удары мечей, топот вооруженых людей и нагруженных лошадей, плач потерявшихся в суматохе детей, крики взрослых, мольбы… Я видела незнакомые выражения лиц. Лица людей больше не смеялись, они плакали и страдали... Я видела безжизненные тела существ, испачканные алыми цветами. Я чувствовала, как по лесам, деревням, по всему миру расползается огненное пламя. Меня трясло, и я боялась, что это могло перейти и в другие Зеркала. Случившееся я назвала Войной.

Я шла по пыльной дороге мимо бездыханных тел, мимо сожженых деревень, мимо бегущих людей. Никто меня не замечал- никому не дано такой власти. Кто-то направлял меня дальше, советуя не помогать несчастным, а найти причину и искоренить ее. Я шла и шла… И чем ближе к цели я была, тем больше я понимала, что мир мне не востановить. Наверное, как только я увидела трещину на Зеркале, надо было уничтожить эту страну, хоть я и потратила на нее много сил…

Наконец, я достигла цели и увидела причину. Впереди на фоне алого заката и уползающего в небо дыма находился замок. Рядом с ним, сверкая доспехами и разъежая на испуганных лошадях, сражались люди. Замок, проклятая напасть… Я протянула руку и сжала пальцы. И по моей воле он рухнул. Причина воевать исчезла, но почему же люди не прекращали убивать? Они не обратили внимание на рухнувшее здание, на погребенные под его камныями людей. Почему?

Я увидела воина, закованного в доспехи, гордо восседающего на гнедом коне над всем этим безумием. И я пошла к нему. Он отличался от остальных. Он не хотел жить в мире. Я подошла к нему и протянула к нему руку. Когда я дотронулась до его руки, он вздрогнул и обернулся. Он чувствует меня? Ну, и пусть скоро его сознание подчиниться мне, и я узнаю причину Войны. Все что я почувствовала и увидела в его душе была чернота. Он не знал, что такое мир и спокойствие. Я не знала откуда он, но наверняка этот мужчина вырвался из всемогущих владений Смерти. Внутри меня что- то вновь сжалось и никак не хотело проходить. Какое-то гадкое чувство, которое я назвала Сострадание.

- Я покажу тебе мир… - Прошептала я.

Перед его глазами замельками картины из моей памяти, картины жизни из других Зеркал. Из глаз мужчины потекла вода, имя которой я дала Слезы. И мы упали в бездну нового мира…

Я вновь следила за мирами, каждый час прикасаясь к их поверхностям. Как быстро бежит в Зеркалах время! То, что я назвала Войной, было уничтоженно, и государство, полностью востановившись,вновь переливалось яркими образами. Все по прежнему, так же спокойно и мирно. Хотя нет… Одно изменилось. Теперь радом со мной лежало маленькое кругленькое Зеркальце, в которое я частенько любила заглядывать…

Дети бежали напереганки к небольшому дому. Мальчик и девочка, столь похожие на друга, веселые и беззаботные. На пороге их встретила мать и крепко обнала. Послышался вой, и со стороны гор, покрытых снегом появился пегас. Дети восхищенно ахнули и бросились к причудливому животному. На спине у крылатого коня сидел человек. Тот самый человек, который не знал ни мира, ни покоя. Тот самый целовек, который являлся причиной войны. Тот самый человек, который чуть не разрушил целую страну. И он был счастлив.

Мир.… Покой… Эти слова так хрупки, но в то же врямя имеют такую огромную силу. Их очень сложно создать на яву, иногда они могут жить лишь в мечтах. Но все-таки… Все-таки я остановила войну, что было еще сложней. Что ж, мое время истекло. Я уступлю свое место хранительницы Зеркал другому существу, но перед тем как уйти, я скажу ему: Береги мир.

---

Поединок

Дружина барона Руже появилась первой. Крепкие мужики, возраст которых колебался от только вошедших в силу парубков, до седоусых и седовласых кандидатов на звание дед, щеголяли кожаными куртками, с нашитыми на них железными лепестками и штанами из грубой материи. Настолько грубой, что хоть сутки в них на коленях лазай, ни за что не протрешь. Довершали наряд крепкие сапоги и белая льняная рубаха. Рубаха была видна только светлым треугольником из под ворота куртки.

Барон, низкорослый, красномордый толстяк с вислыми усами, лютым взглядом окинул ратников.

- Осмотреться! – рявкнул он.

Преимущество прибывшего первым, возможность изучить местность.

С дороги донеслось лошадиное ржание. Конь барона ответил, потянул мордой.

- Уже что ли? – пробурчал Руже.

Нет. Выехавшие из-за поворота всадники сопровождали герцога Азильского, Роберта. Самолично приглашенного им в качестве рефери. Разулыбавшийся барон поехал на встречу.

- Приветствую! – рявкнул он еще на пол пути.

Герцог окинул холодным взглядом баронский костюм. Отличавшийся от дружинского только наличием длинного плаща цвета хаки. Кивнул.

- Вы уже здесь, это хорошо. А Мальдон? Как всегда опаздывает?

- Мальчишка, – бросил барон.

Герцог снова кивнул.

- Зря я согласился на ваше предложение, – сказал он. – Я думал быстро закончим. А тут затягивается. У меня дела.

- Ухм, – только и сказал барон.

Из-за спины герцога высунулась бородатая физиономия.

- По правилам поединка, – донесся приглушенный голос. – Сторона, не явившаяся вовремя, считается проигравшей.

- Спасибо, – проговорил герцог не оборачиваясь. – Барон, ждем еще десять минут и решаем все в вашу пользу.

Барон снова буркнул. Разъяренно посмотрел на дорогу. Где этот молокосос? Не нужна ему такая победа. Чем здесь гордиться? Барон любил риск, любил состязания. Когда или ты, или тебя. Что бы кровь забурлила. А это.

С дороги донесся нарастающий топот. Секунда и под, злым барона и равнодушным герцога, взглядами выехала, нет вылетела, дружина барона Мальдона. Пронеслась мимо и начала быстро спешиваться. Юный барон остановил разгоряченного коня перед герцогом.

- Господа, прошу прощения за опоздание, – звонкий голос разнесся далеко по лесу.

- Отец ваш, такого себе не позволял, юноша, – холодно проговорил герцог.

Мальдон поджал губы. Лицо начало накаляться, брови зашевелились.

- Прошу извинить меня – проговорил он.

Герцог не обратил на лицо барона ни какого внимания.

- Начинаем, – махнул он рукой.

- Дружина, ко мне! – тут же рявкнул Руже. – Построиться.

Разбредшиеся по площадке воины мгновенно встали перед предводителем. Напротив выстроились, опоздав на секунду, дружинники Мальдона. Коричневые от Руже, против темнозеленых от молодого барона. Герцог сжал бока лошади и выехал между ними.

- Итак, – начал он. – Барон Мальдон, обвинил барона Руже, что его предки самочинно забрали себе территории белого холма, с находившейся там деревней. Правильно?

- Правильно. – Мальдон ударил себя в грудь.

- Да, этот молокосос обвинил меня, – рявкнул Руже. – Только забыл, что прадед его, барон Ричард, отдал эти земли моему прадеду, за долги.

- Не было этого…

- Тихо.

Негромко сказанного слова хватило что бы две горячие головы замолчали.

- Обе стороны настаивают на поединке.

- Да.

- Да.

- Желает ли кто из вас не доводить дело до поединка, а решить все на словах?

- Нет.

- Нет.

- Хорошо. Кто из вас первый, будете решать на жребии, или по договоренности?

- Пусть старик идет первым.

Руже хмыкнул. Для него упоминание возраста не было оскорблением. В отличии от кой кого, чьи губы украшал пух.

- Смотри мне, – буркнул Руже. – Только вздумай правила нарушить, – И не удержавшись, глядя в глаза Мальдону, отчеканил. – Молокосос.

Мальдон вспыхнул как свеча. Было очень хорошо видно, как ему хочется наброситься на обидчика.

- Дружина, готовсь, – закричал он.

- Дружина! – рявкнул Руже. – Ну смотрите, что б ни какая сволочь ни…

- Начинаем, – сказал герцог. – Победит тот, у кого больше останется людей.

Руже прошел к свежеврытому в центре ристалища столбу и уткнулся в него лбом закрыв глаза руками.

За его спиной дружинники Мальдона во главе юного барона разбегалась по кустам, да по ямкам.

- Раз, два, три, – начал Руже. - …сорок девять, пятьдесят. Я иду искать, кто не спрятался я не виноват.

---

Держать строй, Джек

Сила – это когда имеешь все причины для убийства, но не совершаешь его.
«Список Шиндлера»

12 декабря

Здравствуй снова, хоть я с тобой и не прощался. Как странно писать письмо на бумаге, да ещё и человеку, живущему через дом. Но ты сама говорила – я странный. Может, поэтому и пишу. А почему? Сам не знаю. И не знаю, зачем мне это – вообще что-то тебе говорить. И писать, зная, что, может, дойдёт до тебя нескоро, а может, и никогда. Когда пишу эти строчки, я даже не знаю, пошлю ли вообще это письмо, или оно останется где-нибудь лежать мёртвым грузом.

Всё дело в том, что решил уехать. Даже не я решил – это решили за меня, все вокруг, точнее, всё. В последнее время напряжение стало увеличиваться и увеличиваться - я так и чувствую, как внутри меня что-то собирается. Нет, оно собиралось давно, очень давно. Но теперь я чувствую это как никогда. Говорят, когда рана действительно серьёзная, боль не резкая и колющая, а тупая, не причиняющая особых страданий, - но больной как-то понимает, насколько серьёзно всё это и что это значит, и ужасается. Так примерно и со мной. Зачем я тебя пугаю? Не знаю. У меня есть теория, что высказаться кому-нибудь, кто ничего такого не сможет сделать – значит хоть как-то снизить напряжение. Это как ставка на скачках : угадаешь – выиграешь, не угадаешь – пиши пропало. В прошлом я слишком много ошибался на этот счёт. Надо мной смеялись. Поэтому я перестал играть. Но теперь, наверно, стоит. В конце концов, это только листок бумаги.

22 декабря

Привет тебе снова. В прошлый раз даже забыл попрощаться – пошёл за листком и наткнулся на маму. Как она живёт без меня? Я оставил ей записку, что вернусь самое большее через месяц, хотя сам не верю в это. Но если уж она ради моего блага может делать всё, что угодно, нарушать какие угодно права, то, думаю, я раз в жизни могу позволить такое по отношению к ней.

Но это всё-таки не главное. Больше чем неделю я странствовал по вокзалам, станциям, поездам. У меня были деньги – я решил, что потрачу их на дорогу. А куда отправляться, я так и не определился. Сейчас пишу тебе из Дмитрова – это на юг от Москвы, или как-то так. Хороший зелёный город. Что тут ещё желать? Прежде всего – крыши над головой. Ну ещё… нет, я решил этого не писать. В любом случае, здесь не так плохо живётся, как казалось мне, когда я только уезжал. Судьба будто специально подобрала для меня самый дружелюбный городок в округе. Я работаю в кафе – разогреваю в микроволновке пирожки, наливаю чай, разношу всё это по маленькому зальчику. Люди почти всегда говорят мне «спасибо». Даже некоторые на чай дают, хоть у нас это и не принято. Только потом всё время недовольствуют, почему я их не благодарю. Они ничего не знают, и я не могу им сказать – что поделать.

Здесь, в кафе, есть тоже одна девушка – официантка, мы с ней иногда вместе работаем. Вроде как человек, «которому травка не нужна»: задорный, жизнерадостный. Если бы она могла передать мне хоть каплю этой радости, мне стало бы легче. Но всё равно, даже бессознательно, она даёт мне силы. Я могу сказать, что здесь лучше, чем дома, главным образом из-за неё. Ещё она говорит, что быть мрачным вредно, как вредно не дышать. Ну, мне всегда говорили, что я не от мира сего. Правда, к этому прибавляли ещё что-нибудь обидное. Почему меня так не любят? И почему ты так меня… любишь? любила? И почему всё так непонятно? И почему ты мне не ответишь? Я уже десять дней скитаюсь по электричкам и дешёвым гостиницам, чтобы не задавать этих вопросов. Тогда почему я их задаю? Круг замкнулся. В ответе явно много новых вопросов.

26 декабря

Здравствуй. Пишу тебе с бокового места поезда, едущего неизвестно куда – ну, для меня неизвестно. Как же здесь холодно. На соседних местах сидят весёлые люди – выпивают, закусывают, травят анекдоты. Я иногда себя спрашиваю: почему бы не пойти к каким-нибудь юмористам, КВН-щикам. И тут же вспоминаю грустного-грустного клоуна и понимаю, что туда мне идти точно не надо. Для них как раз важно большое количество этого самого веселья внутри, чтобы распространять его на всех понемногу – как пульверизатор: его работа незаметна, но сколько же он расходует воды.

Позавчера было слишком плохо. На меня накричали из-за какого-то недостаточно горячего чая. Мне казалось, что я умру. Та девушка меня потом пыталась успокоить – но что она делала до этого! ругалась с моим обидчиком. Мне стало ещё хуже. Потому я еду и думаю: а что, если… нет, правда не надо. Надеюсь, тебе тепло там, дома, под яркой лампой, где ты когда-нибудь всё это прочитаешь.

27 декабря

Я приехал в Йошкар-Олу. Только этой ночью – на холодной полке в поезде – я обнаружил, что у меня в плеере осталась одна-единственная песня – Solitude. Под стук колёс слушал её почти всю ночь. И подумал: может, мне вовсе удалиться, уйти в глушь, как-нибудь перебиваться охотой, рыбалкой? Но, во первых, это ничего не исправит – всё равно я стремлюсь найти в ком-то или чём-то отклик, и чтобы мне никто не помешал, нужно отправляться в Антарктиду, без любой связи, даже без книг, без единой газеты или записки. А во-вторых… нет, я же решил не писать.

Город здесь гораздо более угрюмый, чем Дмитров. Может быть, это потому, что потеплело. Ноль, всё тает, сереет, чернеет, грязнеет, грустнеет. Почему-то мне кажется, что здесь мне места не найдётся. Посмотрим. В любом случае, если писем больше не будет, то… Ах да, я забыл. Если писем больше не будет, то их и вовсе не было, потому что тогда я их не пошлю. Но ты всё и так поймёшь. Ты – единственный человек, читающий мою жизнь, как книгу. Нет. Как письмо.

29 декабря

Почему я всегда оказываюсь прав так некстати? Привет. Я действительно не пришёлся в городе. Уже через пару часов после приезда мне нахамили в магазине, а в дешёвой закусочной какие-то расфуфыренные дамочки за дальним столом так на меня смотрели, что стало совсем не по себе. Думал, точно сейчас взорвусь. Как это – взорваться? Доктор – ну, тот, я тебе о нём рассказывал, - сначала говорил, обычный нервный срыв. Потом со временем помрачнел, как будто серьёзнее стал, обнаружил что-то страшнее, но мне ничего не сказал. Просто посоветовал следить за этим «напряжением». Вот про него ты мало знаешь – про это самое напряжение. Только что, идя по тропинке по какому-то сосновому лесу, непонятно даже толком, куда, про это думал. А оно – просто-напросто отрицательные эмоции. Наверно, меня с детства учили их скрывать. Папа говорил мне цитату из какой-то книги, не знаю, может, он сам её придумал. Когда я хотел плакать, или обижаться, он говорил: «Держать строй, Джек!» Я понимал, что Джеком он меня называет, и держал строй – ничего не показывал. Совсем. Потом меня оскорбляли, обижали, били – с детского сада и до сих пор, когда мне совсем немного осталось до конца школы – всего-то несколько месяцев. Но поверь, это действительно было сложно в последнее время. В первые годы я и вовсе ничего не замечал. Мало того, мне было гораздо легче, чем другим: я никогда и ни на кого не обижался, ничего не принимал близко к сердцу, не было во мне ни мести, ни злости. Все обиды будто складывались куда-то глубоко, так глубоко, что и не видно уже. Но не так давно оказалось, что места осталось очень мало. Что мне делать, что отрицательных эмоций в моей жизни было больше, чем положительных? Что чаша с первыми настолько отяжелела, что готова опрокинуть все весы? Что та девчонка – милая девчонка – ничего не могла сделать со мной, потому что сама ругалась и кричала, распространяла агрессию и злобу, а ещё потому что… нет, не надо, не надо, в который раз себя одёргиваю. Но с этим мне ничего не поделать. Я уравновешиваюсь, только когда попадаю к людям, которые могут понять меня и не ранить. Для всех рана от любимого человека больнее. А я тогда – душевный гемофилик: на мне не заживает, потому мне сложнее. Я больной? Интересное предположение. Сколько раз мне это говорили просто так, без всякого на это основания, и я не обижался. Может, лучше было бы наоборот? Но поздно размышлять, ведь правда? Теперь нужно думать, что делать. А я снова иду, иду, иду, чтобы не думать, не думать, не думать. Снова похолодало. Тропинка вся заледенела, повсюду покрытый толстым настом снег, глубокий, кое-где почти по пояс. А я одет – шутка – в тонкое пальтишко. Самое время подхватить героическое воспаление лёгких и погибнуть за Родину… Вот только где здесь Родина? В прошлом, которое меня убивало? В настоящем, которое меня убивает? Или в будущем, которое меня убьёт? Осталось провалиться сквозь землю… или изменить условие задачи. Но это уже не в моих силах.

30 декабря

Скоро Новый Год. Я добрался до какой-то деревеньки – Лухино, по-моему. Почему для меня это уже не играет роли? Может, всю свою любознательность, которой так славился раньше, отморозил в пути? А замёрз я по-настоящему. Меня еле-еле привели в чувство, хорошо, ничего отрезать не пришлось, потому что для этого в этой глуши есть только серп… и молот. И те тупые. Я сижу у старой, платанной сваркой буржуйки и грею руки. Мне дали старую пыльную шубу. Здесь добрые люди. Но смотрят они на меня недобро. Старые бабушка и дед – те как-то подозрительно, даже когда кормят меня каким-то отвратительным на вкус, очень жирным супом. А внучка – та просто с каким-то садистским интересом, как на жука, которому собирается оторвать крылья. Говорят и делают они всё хорошо, помогают, всё дают, - но я-то вижу их взгляды, их движения. Сейчас я пишу – а она на меня смотрит своими глазёнками, и даже как-то не по себе, и ручка будто писать перестаёт. Я долго этого не вытерплю, а на улице мороз. Держать строй, Джек. Немного осталось. Ведь мне нужно… что же мне нужно, чтобы ты ответила? Хоть пару строчек? По крайней мере, добраться до места, где есть почта. А потом… наверно, я всё-таки отправлю. Все сразу. Знаю, это будет дико выглядеть, но другого выхода у меня нет. Так – или никак. Нет, я не могу так. Я не могу, когда так смотрят!!!

31 декабря

Прости меня, прости. В прошлом письме я тебе нагрубил, да и сам его же и не послал. Почты не встретилось. Но… я не могу. Не могу. В прошлый раз я не мог у них. Я ушёл. Я оставил всё позади. Я чувствую, как всё, что накопилось во мне за это время, обретает форму. У меня иногда такое чувство, что столько времени я выращивал в себе отдельный организм, сильный, злобный. И только недавно я понял, что этот организм – я сам. Во мне что-то переменилось, что-то переполнилось. Когда меня впервые сводили к доктору, я пытался читать разные истории из медицинской практики. У них это называется «пациент сорвался». Но… как может такое быть? столько лет… И я не ощущаю этого. Не ощущаю никакой злобы. Я скорее хочу злиться, но у меня ведь ничего не получается! Я иду по морозной улице, сжав руки в кулак. Вокруг темень – скоро полночь, все празднуют. Что празднуют? Зачем празднуют? Те, кто сломал мне жизнь, кто сломал мне тебя – празднуют за закрытыми дверями! Это из-за них я за три года, на протяжении которых мы видимся каждый день – в метро, в школе, на улице – не сказал тебе, что люблю, что было это сразу, даже не с первого взгляда, а с самого рождения, что это единственное чувство, которое я не смог, да и не пытался в себе подавить. Я не пытался – но всё же не сказал. Я решил, что это должно быть «хорошо», что всё должно подходить под обстановку, что я должен быть спокоен, и ты, и сказать в глаза, один на один. И теперь я черкаю в стольких письмах, закрашивая эти слова. Я не сказал ничего тогда. Я вообще ничего не сказал миру! Они так и не поняли, что каждая насмешка меня убивала, каждый взгляд калечил! Но… что теперь делать? Я говорю, как самоубийца. Но я хочу жить, хоть и не представляю, что делать, что теперь делать. Ручка давно кончилась, я пишу коричневато-красной кровью, оставляя пятна на полях. Это не моя кровь. Чья? Что я сделал? Какая разница. Теперь для меня имеют значения только две вещи в этом мире. Только ты… и та девчонка из кафе. Даже не она сама… а ты в ней. Как я хотел бы, чтобы она была тобой. Ведь она меня поцеловала… а я не ответил. Почему? Спорный вопрос. Но ты ведь знаешь, ты читаешь кровью на моей жизни все мои письма. Я теряю не смысл существования, а само существование. Я не знаю, где я. Я не знаю, кто я. Я не знаю, что я делаю и зачем, и что в настоящем, и что в будущем. Всё, что у меня осталось, - прошлое, которого не было, сладкие картины, придуманные мной самим. Что из них правда? Наверно, ничего. Я слишком сильно люблю, чтобы допустить возражения. Всё снова перевернулось. Я – влюблённый. Я – психопат. Я – убийца. Это – одно и то же. Держать строй, Джек. ДЕРЖАТЬ СТРОЙ, ДЖЕК!!!

---