Все о фэйри... Это которые с крылышками... Короче, о тех которые мелкая нечистая сила (Сапковский их, кажется, хохликами назвал). О них.

А что о них говорить? Фэйри, они  и есть фэйри. Ничего не могу о них сказать хорошего... Вредные и противные.

Почему это потивные? Маленькие и миленькие! А если большим дурындам-людям иногда мешают, так это людские проблемы!

Не, для нашего правого эльфячего дела они мелковаты!

Кстати, а что вообще этот тред делает на эльфийском форуме? Фэйри, извините, имеют отношение к эльфам только у Андерсена...

А они на эльфов чем-то похожи, поэтому вас и путают Иногда.
Терпите, маленькие и пушистенькие вы наши!

Фи. Чем это они на нас похожи? Хотя, впрочем, и фэйри (хохлики) могут пригодится в нашей борьбе - к примеру, партайгеноссе Фаоильтиарна придумал обрабатывать их крылышки сибирской язвой и засылать в города dh'oine... А еще можно наладить производство эрзац-эльфов из фэйри - кастуется реверсивный вариант shrink person, потом ампутируются крылышки - и вуаля, готовая к употреблению эльфюшка!

Вот так да...никакой любви к насекомообразным.

Можно из них, кстати, бутерброды делать. Экзотично и эстетично.

To Jana:
Попутать муху со слоном ?...ничгео себе. Это, позвольте, кто ж такой "накушанный" был ?

а вот в "Туманах Авалона"  фэйри - реальный народ. Никакими крылышками у них и не пахнет, да и ростом хоть и меньше людского, но всё же не настолько....
Ушы правда у них острые.
И все они - сильно магией увлекаются.
Странные - инакие...

Цитата: (Wade)

Можно из них, кстати, бутерброды делать.

Желательно, шведские 

Цитата:

Все о фэйри... Это которые с крылышками...

Разве они фэйри?! Мне почему то казалось, что они спрайты.

Особо для извращенных

Фэйри

Мы умирали. Две смертельные силы - голод и отчаяние - властвовали над нами. Мы ютились в крошечной пещерке в предгорьях Наату. Отсюда была видна цветущая долина Таллирэна, в которую нам больше не суждено было ступить. Наш народ оттеснили в горы, и многие умерли во время перехода. Мы отстали и не успели пройти, прежде чем перевалы завалило снегом. С нами женщины, и дети, и раненые воины, а у нас нет еды, и ее негде взять среди этих пустынных скал.

До весны еще два месяца. Сколько из нас не доживет до нее? Лица детей стали от голода совсем прозрачными. Они слишком малы, чтобы долго обходиться без пищи. Даже те грубые помои, которые люди считают едой, сгодились бы. Сколько раз я бродил возле их лагеря, мечтая о том, чтобы проскользнуть за ограду и вернуться хотя бы с пригоршней риса! Я принес бы его в пещеру, и измученное лицо Ринна осветилось бы улыбкой. Мой нежный, терпеливый Ринн мог выносить голод и холод без жалоб. Но страдания других были для него невыносимы. Я знал, что он тайком отдает свою порцию детям и раненым, и не мог его за это винить.

Из горсточки риса мы могли бы сварить похлебку и накормить хотя бы самых младших. Но за невидимую ограду невозможно было проскользнуть, и яркие фонари освещали все вокруг, и бдительные солдаты несли стражу. Я рылся в мусоре, и лицо мое горело от стыда. Но радость, когда я находил кусок черствого хлеба или недоеденную банку с мясом, была сильнее.

Однажды утром Маласс не смогла подняться на ноги, и ребенок ее тихо плакал у груди, потому что в ней не было молока. Ринн вышел из пещеры, и слезы текли по его лицу. Я подумал, что он снова пошел искать ягоды и корешки, которые изредка попадались среди скал. Его не было целый день, и это меня тоже не удивило. Надо было пройти несколько миль, чтобы найти под снегом хотя бы один живой листок.

Ринн вернулся вечером, и с ним был узелок из платка, под который он обычно убирал волосы. Теперь его длинные золотые кудри падали в беспорядке на плечи. Он развязал узелок, и все ахнули, увидев хлеб, и фрукты, и крупу, и несколько железных банок, в которых люди держат еду. И пахло от него лагерем людей, металлом и гарью, но еще больше - их собственным запахом, животным и резким. И я заметил, что он измучен и бледен, и глаза его полны слез, и ворот шелкового платья разорван на плече.

Но прежде чем я успел задать вопрос, он лег и отвернулся к стене. Я попробовал обнять его, но Ринн вздрогнул и отстранился.

- Не надо, оставь меня, - прошептал он. И я оставил его в покое, недоумевая, что с ним случилось такое, о чем он даже не хочет говорить.

Еду разделили между всеми, и впервые за много дней улыбки появились на лицах ахэнн. Нейрет даже спел несколько песен, и кое-кто ему подпевал. Надежда поселилась в наших сердцах. Но с этого дня Ринна будто подменили. Он молча лежал, укрывшись одеялом. И почти ничего не ел. Я пробовал поговорить с ним, но он не отвечал на мои вопросы и не позволял к себе прикасаться. Иногда я слышал, как он плачет тихонько, и сердце у меня сжималось. Неужели кто-то из людей посмел обидеть его? Оставалось молиться о том, чтобы это было не так.

Через несколько дней он опять выскользнул из пещеры, пока я разведывал перевал, и опять вернулся с узелком. На этот раз еды было больше, и ахэнн бездумно радовались. Только я замечал, как тяжело Ринну.

- Где бы ты ни был, я не хочу, чтобы ты ходил туда, - сказал я ему.

- Мы не связаны клятвой, чтобы ты мог говорить мне, что делать, - ответил он, не глядя на меня, и я смутился.

Мы давно уже признались друг другу в любви и узнали вкус поцелуев, но до сих пор не стали возлюбленными. Мы собирались принести клятву на празднике весны... разве теперь это имеет значение? Ринн все равно мой, и клятва ничего не изменит. Так я ему и сказал. Он тяжело вздохнул и ничего не ответил.

В следующий раз я сделал вид, что ухожу из пещеры, а сам спрятался подальше, чтобы Ринн не смог меня заметить. Долго ждать не пришлось - его стройная фигурка показалась между камнями, он стал спускаться вниз, в долину и скоро пропал из виду. Он был куда искуснее меня в том, чтобы передвигаться скрытно. Но у меня были свои способности. Теперь, когда мы стали есть лучше, у меня появились и силы, чтобы их применить.

Я сел на землю, скрестив ноги, закрыл глаза и сосредоточился. Мне потребовалось гораздо больше времени, чем раньше, но я справился. Постепенно звуки умолкли, осталась только звенящая тишина и темнота. Я потянулся мысленно за Ринном и увидел его: он прыгал с камня на камень, так грациозно, что я невольно залюбовался. Но потом я узнал окрестности, и меня охватила тревога. Он шел прямиком к лагерю людей, и вот-вот должны были показаться часовые. Мне хотелось крикнуть: "Не надо, не ходи туда!" Но он бы меня не услышал.

Раздался резкий окрик, и Ринн остановился, выставив перед собой руки, чтобы показать, что у него нет оружия. Два человека в пятнистой солдатской одежде держали его на прицеле. Один выстрел из такого оружия мог убить даже ахэнн! Но они узнали Ринна - опустили оружие, заулыбались, заговорили на своем языке. Я расслышал слово "фэйри" - так они нас называют. Ринн тоже им улыбнулся, встряхнул волосами, и я снова поразился, как же он красив. Увы, эта мысль нарушила мою концентрацию, и я потерял картинку. Когда я снова увидел его, он уже был внутри лагеря, за силовой оградой. Невероятно! Часовые пропустили его! Но что он им сказал, он же не знает их языка! Тут меня озарило. Должно быть, Ринн использовал чары. Ну конечно, все эти люди в лагере смотрят на него так, будто в жизни не видели никого прекраснее. Да, красивее моего Ринна не найти во всем Ахэнн-Эйре, и никакие чары не нужны, чтобы это увидеть.

Высокий человек с тремя полосками на груди уводит Ринна в свой полотняный шатер. Он не слишком почтителен, и смутное беспокойство поселяется во мне. "Что ты делаешь там, с этим грубыми созданиями, недостойными целовать тебе ноги!" - хочется мне закричать.

Следующее, что я вижу - как Ринн опускается перед человеком на колени и берет его детородный орган в рот.

Это было так ужасно, что у меня вырвался хриплый крик, и картинка снова пропала. Я сидел несколько минут, дрожащий и бледный, и холодный пот выступил на моей коже. Не может быть, чтобы мой Ринн... мой Ринн, с которым я не заходил дальше поцелуев, оберегая его стыдливость... мой Ринн, который еще никогда не принадлежал ни одному мужчине... мне больно так, что сердце почти перестает биться. Но я все еще ничего не понимаю. Неужели его влечет к одному из людей, одному из тех, кто убивал наших братьев, кто прогнал нас из цветущей долины, чтобы добывать там металл и драгоценные камни? Это все равно что влюбиться в дикого зверя, в ночного демона, в морское чудовище! И разве я не почувствовал бы, что он любит другого?

Вопросы эти язвят меня, как осиные жала. И собрав всю свою волю, я снова ищу мысленным взором Ринна. Я должен знать.

Я вижу его лицо. Глаза его зажмурены крепко, и слезы бегут из-под ресниц, серебристые слезы моего возлюбленного, каждая из которых для меня дороже жемчуга. Он всхлипывает тихонько, закусив губу. И вздрагивает всем телом, пряча лицо в сложенные руки. Ему больно, и страшно, я вижу, я ощущаю сердцем... Ринн обнажен, прежде я никогда не видел его без одежды, и ноги его бесстыдно раздвинуты... как завороженный, я смотрю, как моего Ринна берет мужчина, человек в одежде солдата, а прочие стоят рядом, ожидая своей очереди. Они смеются и подбадривают насильника, ставят Ринна на колени, гладят его по плечам, и бедрам, и распущенным волосам, снова берут его сзади, грубо и жадно, сменяя друг друга, и детородные органы у них огромные, много больше и толще, чем у любого мужчины народа Ахэнн. Ринн стонет, роняя слезы, но они, ослепленные похотью, не обращают никакого внимания на его боль. Ринн зажимает себе рот ладонью, но его заставляют убрать ладонь и взять в рот, и этому нет конца, их два десятка, не меньше, и каждый желает насладиться прекрасной плотью фэйри, и каждый мнет его, стискивает в объятиях, исступленно насаживая на свой орган, и семя их течет по его бедрам.

Мне кажется, я оледенел, как вершина Тайрил. Мне кажется, это кошмар, ужасный сон, который вызван ядовитыми парами серных источников. Этого не может происходить в действительности, мой дар лжет мне!

Но я вижу, как солдаты приносят еду и складывают на расстеленный платок Ринна, прежде чем познать его, лечь между его раздвинутых ног, прежде чем излить в него свое семя...

Теперь я понял, откуда у него еда. Люди платят ему за то, что он делит с ними ложе.

Должно быть, в языке людей есть слова для такого. Но у нас нет.

Я не помню, что я делал. Может быть, проклинал Ринна; может быть, людей; может быть, богов. Может быть, плакал и выл, как раненый волк. Когда я пришел в себя, лицо мое было залито слезами, и костяшки пальцев ободраны в кровь - должно быть, о каменную стену.

Я нашел его у горячих источников. Я знал, что он пойдет туда, и не ошибся. Раздевшись, Ринн мылся, и я видел на его теле следы грубой людской ласки. Синяки, царапины, ссадины... кожа Ахэнн так нежна! Сердце мне пронзило сочувствие. Но я взглянул на сбитые в кровь белые ягодицы, принявшие столько мужчин, принявшие добровольно, ибо никто не может силой взять Ахэнн, - взглянул и ожесточился.

- Как тебе нравятся объятия людей, Ринн? - сказал я холодно.

Он вздрогнул и обернулся. Рука его, словно белая чайка, метнулась за одеждой - и упала безвольно. Разве имел он право стыдиться - теперь?

Я ждал слез, стыда, оправданий. Но он просто стоял по колено в воде, опустив глаза, уронив руки вдоль тела. Он молчал, и молчание это казалось презрительным, как будто я не стою того, чтобы он со мной говорил. Гнев начал закипать во мне.

- Ты был предназначен мне, мне одному! А вместо того предпочел стать подстилкой для смертных, сосудом для их мерзкой похоти, их псом, их игрушкой! Ты отвратителен мне!

По-прежнему не глядя на меня, Ринн вышел на берег и стал одеваться. Задыхаясь от гнева, я схватил его за волосы и поверг на землю.

- Я убью тебя! - крикнул я, и красный туман застилал мне глаза.

Он откинул волосы с шеи, безмолвно говоря: "Убей!"

Мне хотелось сделать ему так же больно, как он сделал мне, но он был ко всему равнодушен. Ко всему ли? Я схватил узелок с едой, и он вздрогнул.

- Это грязная пища людей, я выброшу ее в пропасть!

Вот теперь он испугался, и припал к моим коленям, умоляя, плача. Видя, что я непреклонен, он силой попытался отнять узелок, но где ему было сравниться со мной в телесной мощи. Даже теперь, худой и голодный, я мог бы сделать с ним, что угодно. И я прижал его к земле и сказал:

- Я хочу получить то же, что получили от тебя люди.

И так же молча он раскинул колени, и я ворвался в него, как ураган врывается в долину, и овладел им, и насладился им, и утолил свое желание, первый из Ахэнн, но не первый. Он не был узок уже, не был девствен, и плоть его хранила семя других мужчин, и то, что должно было стать удовольствием, стало для него болью. Он дрожал подо мной и постанывал, и кусал губы, опухшие от чужих поцелуев, и несмотря на это, мне было сладко, сладко, как никогда.

Когда у нас кончилась еда, он снова пошел к людям, и я снова ждал его возле источника. И он снова принадлежал мне. Мы ни сказали друг другу ни слова. К чему? Мы ненавидели друг друга и самих себя, и от любви нашей не осталось даже крохотного уголька.

А потом Ринн пошел к людям и не вернулся. Спустившись в долину, я увидел, что лагеря больше нет, и невидимая стена снята, и лишь заброшенные шахты скалили свои черные пасти. На пригорке стояла коробка с едой, небрежно прикрытая шелковым платком Ринна.

Я больше никогда его не видел. Люди забрали его с собой. Я не знаю, что с ним стало, и да простят меня боги, не хочу знать.

А вообще Фейри - это не те, которые с крылышками, а вообще все волшебные существа. Так что эльфы - это то же фейри.

Фейри разнообразны до жути. В принципе, ими можно раскрасить текст фэнтези, если соблюдать дозы. На мельницах всем заправляет кильмулис (нос на лапках, если коротко), в заброшенных деревнях - корреды и векселинги.
Считается, что ими верховодит королева, но для фэнтези это совершенно не важно. Главное - если герой забредает в глушь - один он не останется. Его подкараулит кто-либо из фейри. Грех этим не воспользоваться, если пишешь фэн-текст...
Конечно, средневековые предрассудки серьезно наложили лапу на фейри - особенно на домовых. Например, поверье, что они справляют нужду в крынки с молоком. На деле молоко банально прокисало...
В фэн-мире, на мой взгляд, этих личностей можно серьезно прукрасить. Мелкие, уродливые, колдуны, кроме того кровожадны... Прелесть.