Простите за опоздание. инет отключили. пишу не со своего компа
Мутный рассвет серого дня легко оттенял свет изредка мигающих ламп, еле разливающийся на всю площадь объёмного класса. По утреннему вялые люди, сидели помятые и изнутри и снаружи. На фоне необыкновенной тишины громогласно тикали часы, так громко, что даже голос учительницы раздавался дребезжащим - звучным, но всё равно не понятным эхом.
Белёсым туманом застланные улицы, делали утро ещё более фантастическим. Не закрывая, а укутывая, словно вуалью, дома и деревья, туман превращал вид из окна в прекрасную, хоть и навевающую сон, сюрреалистическую картину. Многие устало любовались этим полотном, пропуская сквозь уши слова преподавательницы. Шепотом раздавались вопросы, ибо Анна Романовна дважды не повторяет.
За считанные минуты пейзаж менялся. Сновали по улицам, спешащие на работу люди. Солнце уже смело золотило природу, прогоняя медленно уползающие тени и незаметно тающий туман. Было ощущение, что всё время, с февраля по апрель, крутили с огромной скоростью. И подобно природе, изменившейся за три месяца, преображался в течение каких-то десяти минут и вид за окном.
Все вопросы закончились, все указания даны. Ученики, активно растирая лица и покусывая ручки, принялись за работу. Началась занимающая целый урок, сложная, но почти не заметная глазу суета.
Мысли сновали и сталкивались в головах юных сочинителей. Изредка эти бегающие, проходящие кастинг сознания, мысли и образы, обретали жизнь на бумаге, в виде рисунков или предложений. Большинство же, а именно те, кто приготовился заранее, попробовал дома составить пару сочинений на темы из списка, писали сразу на черновиках. Причем почти готовые тексты, которые после совмещения и одной-трёх читок, явятся, как сияющий тщательностью и каллиграфией, чистовик.
«Видеть» - так называлось сочинение Карамазова Алексея, ученика гуманитарного лицея города Балашиха.
И литературные фамилию и имя свои, Лёша вполне оправдывал. Он любил писать, точнее больше всего он любил думать. Но люди принимали его за оторванного от мира – ведь Карамазов мог просто сидеть, часами уставившись в пространство. Он думал, он мыслил… в голове его создавались целые цепочки рассуждений, и каждая мысль была прекрасна – сдобренная эпитетами, метафорами. Раньше его мысли изливались на бумагу только в сочинениях, но когда Лёша понял, насколько красивыми кажутся окружающим его тексты, он стал писать и для себя.
«Видеть» - так называлось сегодняшнее его путешествие в мир философии, его сегодняшнее рассуждение. Покусывая конец ручки, Леша поглядывал на одноклассников. Вот Лизка Кузнецова, грациозно, словно её сейчас показывают всей стране в прямом эфире, гладит себя пальцами по щеке. Она лжёт! Лжёт каждым движением, всем своим состоянием. Нет, чтобы хотя бы списывать – о нет, она приходит в школу не для этого. Каждый поход в «храм знаний» - охота для этой львицы флирта. Но с Кузнецовой всё понятно.
Вот Артём Носов. Гордо оглядывает класс. Когда все списывают друг у друга, он сидит и пытается написать что-то сам. Пример глупости... вроде и не тупой, далеко не тупой, но слишком принципиальный, до снобизма.
А вот Серёжа Грибов. Добрый и очень понимающий, даже не вспомнить когда он с кем-то бы поругался. Но не дано ему ума. Здесь в литературном классе гуманитарного лицея двойка равна пятёрке в обычном классе. Да, узкая специальность требует полной отдачи.
А вот… нет, Лёша не видит Оксану. Ту, на которую хотел бы смотреть всю свою жизнь. Лишь изящные руки, отбросившие насыщенные рыжие волосы мелькнули за широкой спиной Кости Косяченко и опять мир воспоминаний, мир воображения. Шанс взглянуть на Гирееву Алексей получит лишь, когда прозвенит звонок.
Солнечный медовый свет, контрастируя с редкими угловатыми тенями, вдруг начал меркнуть.
«Я вижу ложь,
Я вижу глупость,
Я вижу горе и печаль.
Я вижу искреннюю тупость,
Не вижу радостную даль…»
- быстро написал Карамазов наверху страницы эпиграф к сочинению.
Через открытое окно почувствовалось, как тянет воздушные массы к западу. Там сначала серея, а затем, чернея, складывались широкие, пышные как перина тучи. Узкие, подобно кривым росчеркам гелиевой ручки, насыщенно-черные тени сливались в широкие бледные сумерки с пучками сероватого, чистого от туч, неба.
Зарядил лёгкий дождик, но его равномерное капание и хрустящий дробный стук о стекло, раздражали Алёшу больше, чем даже тикающие часы, которые, будь его власть, Карамазов давно бы выкинул в окно. Сублимировал текст Алексей быстро, потому и не любил, когда его что-то отвлекало от цепочек рассуждений.
Закрыв на секунду глаза, он сразу стал писать всё в тетради. Лёше не нужны были черновики, всё сочинение он создавал ещё в голове в виде мыслей. Остаётся лишь записать:
«Я вижу много ужасного в мире. Цивилизация – неблагодарная дочь природы, которая вознамерилась достичь величия матери. Я вижу людей, которые родились, чтобы всю жизнь существовать в рамках и бояться. Они родились в цепях и умрут так же. Они озабочены лишь тем, чтобы другие подумали о них хорошо.
Я вижу иных людей. Они изначально алчны – «жить на широкую ногу», «жить под мажорную ноту» – вот их суть, их мечта. Они жаждут знания, власти, они жаждут свободы, но теряют её с каждой монетой.
Я вижу, как мы забрались на небоскребы, чтобы быть подальше от земли с её проблемами и червями, но мы даже не задумываемся, что живём на бетоне и пустоте. Мы те же черви, при виде которых кривимся. Всё что греет наши дома – мы сами, другие люди. Но это тепло скудно, ибо бедны наши души. Под нами постоянно этажи пустоты, бетона, суеты и искусственной красоты. Диван цвета розы, обои цвета дерева, и даже модель головы есть почти у каждого. Он гудит и помогает настоящей голове решать задачи, забыть обо всём кроме того что можно разглядеть на экране. Эта модель компьютер – средство, чтобы не напрягать голову настоящую. А не двигающаяся мышца атрофируется. Похоже это уже мода – атрофированный мозг. А все, потому что создавать новое не модно – идти по проторенной дорожке, складывать сразу все числа в Экселе, а не по отдельности в уме, слушать рингтоны, а не музыку, смотреть клипы, а не фильмы, читать комиксы, а не книги – вот к чему мы пришли. Один взрыв, один финансовый кризис – и всё летит к чертям.
Цивилизация это 6 миллиардов людей жаждущих поиграть в Бога. 6 миллиардов, которые всю жизнь врут. Плачут, когда им хорошо и смеются когда им плохо, они любят слово «депрессия», потому что тебя все жалеют, когда тебе плохо. Истинного же милосердия капля. Мы любим собак, потому что завидуем им, ведь собаки настоящие, мы же – куклы. Белый фарфор, который оставят пылиться в чулане, если он разобьётся. Ведь фарфор нужен всем белым и красивым. Брак достоит чулана, рисунок должен быть у всех один, ведь это фарфор. Отличаешься от своего набора – попадёшь в чулан. А что делать, если весь набор с мутной дефектной картинкой? Стать таким же дефектным. Присоединится к стае.
Революции – человечество так любит их. Мы все как юноша, который надеется, что выдавленный угорь никогда больше не появится на его коже. Но проблема не в самой черной точке, гной выдавлен, появится новая точка. Кожа рождает их, проблема в ней. Но мы никогда не смотрим вглубь. Осушая болота, не думаем о пожарах. Заставляем гидростанции работать на износ, и не подозреваем, что металлы тоже изнашиваются. Расхлябанность у нас в крови, но не от того что поколение за поколением мы ездили по расхлябанным дорогам. Кто-то сказал, что умный учится на чужих ошибках, дурак же на своих. Получается, мы учимся у дураков.»
Слишком много негатива решил Алёша. Но не было сейчас в его жизни ничего настолько настоящего и хорошего…ничего, о чем можно было бы написать.
Ветер забавно свистел и сопел на разные голоса в коридоре. Было смешно, потому что как в детстве хотелось вскочить и, распахнув дверь, увидеть неведомого монстра шумящего в коридоре.
Сумерки превратились в густую темень. Ливень уже не бил в окно, а обливал как из шланга. На стекле образовалась, постоянно едущая, журчащая дорожка воды. Это выглядело как искусно сделанное изобретение.
Вновь Оксана махнула своими прекрасными локонами. Ручка коснулась тетради, и пальцы заводили, ведомые лишь мыслью, не контролируемые взглядом. Глаза Карамазова были устремлены на его Оксану.
Размытые силуэты улиц и домов серым старым кинофильмом целую стену окон превратили, словно в веранду. Было ощущение, что стен осталось всего три, а стоит шагнуть в эту пелену дождя, как окажешься на перекрестье ветров, под яростной, безумно-весёлой атакой тяжёлых капель. Но Алёша шагнул – цепочка мыслей поражающая своей безумной правдой била по нему подобно струям дождя. Эти мысли ливнем сбивали с него куски побелки. Здесь в своём творчестве, в своей голове Лёша мог быть таким – живым и настоящим, а не мертвенно-белым, укрытым побелкой, словно статуя в таком же безлико-белом зале.
«Я вижу в мире и много прекрасного. За свою недлинную жизнь даже полное затмение солнца я видел. Но ничто в этом мире, ни красочные водопады, ни величественные грозы, ни даже долина гейзеров на Камчатке не могут сравниться с Человеком.
Рождение, первый шаг, первый поцелуй, первая любовь – мы можем не помнить их, а зачастую даже не видеть то, что любим, но мы всё равно счастливы, когда думаем о самом дорогом. Люди любили на расстоянии, писали письма. Любят слепые, любят те кто, кажется, и жить не могут полноценно, но они любят. Они любят свою жизнь – которая не пламенным потоком льётся, а теплится в любви близких… в любви. А те, кто видят – они не разлюбят свою половинку, если та изменится. Я говорю об истинной любви. Ограничения воспитывают вкус – чем дольше мы не видим своих любимых, тем больше мы любим их. Чем измеряется любовь – желанием быть вместе. И хоть такое измерение ничтожно, как и всякие рамки, в которую загоняют людей, это хорошая мысль.
Величайшее чувство, которое воспевали все, о котором мыслили и философствовали во все времена, все народы. Но нельзя сказать – я люблю её лицо, нельзя сказать я люблю её голос, её характер, её судьбу. Нельзя увидеть любовь во внешности, ведь «Любовь - это даже когда, я не вижу тебя»»