Лаврентий из Бржезовой - Гуситская Хроника Опции

[Всадник]

ЛАВРЕНТИЙ ИЗ БРЖЕЗОВОЙ

ГУСИТСКАЯ ХРОНИКА

ПРЕДИСЛОВИЕ

Исторические свидетельства об эпохе гуситского революционного движения дошли до нас в основном, в произведениях врагов гусизма. Изгнанные прелаты, потерявшие свои огромные владения, писали о гуситах, как о разбойниках и хищных зверях. Не отставали от них в своей злостной клевете и прочие представители феодального правящего класса, материально пострадавшие от революционного взрыва.

Те скудные свидетельства о ходе революционных боев. которые восходят непосредственно к гуситским хроникам, в течение столетий подвергались уничтожению со стороны церковной реакции, гуситские книги и рукописи истреблялись и сжигались; поэтому только разрозненные отрывки гуситских повествований, писем и трактатов сохранили до наших дней голоса из гуситского лагеря, сведения о событиях гуситского революционного движения в освещении самих представителей гусизма. Само собой разумеется, что всё остатки этой некогда обширной гуситской литературы чрезвычайно дороги и ценны для нас как основной материал для изучения гуситского революционного движения.

Среди такого рода литературных сокровищ, переживших века реакции и сохранившихся до наших дней, первое место принадлежит «Гуситской хронике» известного писателя Лаврентия (по-чешски Вавржинца) из Бржезовой. Можно даже сказать, что «Гуситская хроника» Лаврентия является основой наших сведений о зарождении и первых годах гуситского движения. Среди мелких свидетельств хронистов, среди отрывков гуситской литературы резко выделяется труд Лаврентия. Так смело возносится вверх сохранившееся здание среди [6] развалин. С широким творческим размахом, необыкновенной живостью и художественным совершенством воссоздает Лаврентий бурные годы от 1414 до начала 1422 г.

Только восемь лет, но какие потрясающие годы! В эти восемь лет, которым посвящен волнующий рассказ Лаврентия, в истории Чехии произошло больше событий, чем порой происходит в целое столетие. Революционная война, постепенно нараставшая в массах чешского народа, подняла чашу (До Яна Гуса в Чехии, как и во всех католических странах, из чаши причащалось только духовенство. Этим церковь хотела подчеркнуть особое положение духовенства перед светскими людьми. Ян Гус подверг резкой критике католическую церковь, в том числе выступил за причащение под обоими видами (хлебом и вином) всех людей. В гуситском движении чаша стала символом революционной борьбы и изображалась на гуситских знаменах, с которыми чешский народ шел в бой против крестоносцев-феодалов.— Ред.) как символ восстания против самого крупного феодала — церкви. Поэтому Лаврентий в начале своей хроники говорит о причащении под обоими видами и повествует о героической борьбе магистра Яна Гуса на Констанцском соборе. Однако этим важнейшим историческим событиям он придает все же меньшее значение, чем годам собственно революционных боев, начавшихся в 1419 г. Время до 1419 г. является только введением к главному повествованию. Во введении Лаврентий изложил основные идеи, без которых нельзя было бы понять сложную историю революционных лет. Уже благодаря этой концепции его хроника резко отличается от обычных средневековых хроник, которые год за годом механически и бесцветно регистрировали события. «Гуситская хроника» не имеет ничего общего с подобными анналами. В центре ее стоит одна проблема, событие огромного исторического значения — гуситское революционное движение, которое автор считает фактом, требующим самого пристального внимания.

Поэтому, начиная с описания событий 1419 г., поток повествования расширяется и охватывает не только Прагу, королевский двор и города, но и включает в себя сведения о [7] революционном движении в чешской деревне. Только зрелому мастеру было под силу охватить богатство событий, уловить даже мельчайшие детали революционного брожения и при этом не потерять нити повествования. Искусный рассказчик ведет нас по улицам революционной Праги, по широким просторам южной Чехии на гору Табор, говорит о первых битвах народной армии и славной победе над крестоносцами на Жижкове. Рассказывая о жестокой борьбе, вспыхнувшей во многих местах Чехии, хронист знакомит нас и с последователями Гуса — с Яном Желивским, с Яном Жижкой из Троцнова и другими народными вождями и мыслителями.

Особое внимание Лаврентий из Бржезовой уделяет революционному Табору. В «Гуситскую хронику» вставлено самостоятельное повествование о возникновении и развитии Табора, о хилиазме (Учение о пришествии Христа и о тысячелетнем его царстве, которое наступит после победы гусизма.— Ред.) и хилиастической общности потребительских имуществ. Из-за этого «экскурса» «Гуситская хроника» становится для нас еще более ценной, так как о развитии Табора, кроме данных сообщений Лаврентия из Бржезовой, мы имеем только самое незначительное количество сведений. Рассматриваемая хроника повествует и о поражении таборитской бедноты, о дальнейших победах Жижки, радостно приветствует успехи Праги и кончается описанием славной битвы у Кутной Горы и бегства «рыжей бестии» — короля Сигизмунда из Чехии.

Из беглого обзора содержания хроники ясно, что труд Лаврентия имеет огромное историческое значение. Однако необходимо решить вопрос, какую ценность представляет «Гуситская хроника», насколько можно полагаться на ее повествование, до какой степени хроника заслуживает доверия.

Во введении сам автор говорит о своем желании засвидетельствовать то, что он «воспринял в действительности своими правдивыми глазами и ушами». Однако мы знаем, что подобным образом заверяли читателя в своей правдивости все [8] хронисты, повествование же их всегда отражало взгляды автора. Хроника Лаврентия, как бы ни старался автор быть вполне правдивым, также носит отпечаток его общественного положения. В ней отражены воззрения представителя гуситского центра, гуситского пражского бюргерства.

Лаврентий из Бржезовой родился около 1370 г. в деревне Бржезовой возле Кутной Горы. Его родителям принадлежало там маленькое рыцарское имение. Лаврентий учился в Пражском университете и там стал низшим духовным лицом — иподиаконом. По окончании университетского курса он сначала поступил на службу при дворе короля Вацлава IV. По ходатайству королевы Софьи в 1391 г. папа разрешил Лаврентию, несмотря на его молодость, получить церковный бенефиций, т. е. церковную должность, с которой шли доходы. Вероятно, этому способствовал и родственник Лаврентия, мелкий шляхтич Ира из Росток, который был тогда фаворитом короля Вацлава IV. Лаврентий из Бржезовой получил тогда бенефиций в Лоунах, а позже приход в Бехарах, в районе Ичина. При этом Лаврентий не прекратил своих научных занятий. В 1393 г. он получил звание магистра на факультете свободных искусств, записался также на юридический факультет. Хотя он и получал доходы с двух приходов, но все же священником не стал. В его приходах служили наемные священники, так называемые стршидники. Впоследствии Лаврентий работал в королевской канцелярии и оставался там до смерти короля Вацлава IV.

Во время пребывания при королевском дворе Лаврентий проникся симпатией к учению и проповедям Яна Гуса и стал его последователем. Поэтому-то в 1419 г. как горячий утраквист он поступил на службу в городскую канцелярию Нового Города Пражского и Принимал деятельное участие в корреспонденции этого гуситского города, а также проводил литературную редакцию договоров, дипломатических документов и решений гуситских сеймов. Лаврентий оставался писарем городского совета Нового Города Пражского до 1434 г., а может быть, и до своей смерти. Год смерти Лаврентия до сих пор [9] неизвестен. Он падает на период после 1437 г. В точности неизвестно также, когда Лаврентий писал «Гуситскую хронику». Новейшие исследования показывают, что некоторые части ее написаны непосредственно вслед за событиями,— это подтверждает вся манера повествования, повторение отдельных частей, приподнятый стиль его. Высказывалось также мнение, что автор писал последние части хроники незадолго до своей смерти.

Во всех сохранившихся рукописных списках хроника не окончена, и повествование ее прерывается на середине фразы. Вероятно, Лаврентий хотел дать описание не только событий до 1421 г., а значительно большего отрезка времени, но смерть автора прервала завершение его труда.

Лаврентий приобрел значительное состояние. Ему принадлежал дом в Старом Городе Пражском, а позже в Новом Городе Пражском, он владел двором и зависимыми деревнями вблизи от Праги. Естественно, что он стал близок зажиточному новоместскому бюргерству и отстаивал точку зрения умеренных утраквистов. Это проявилось, например, в 1427 г., когда в Праге вспыхнул реакционный заговор, который, однако, был подавлен. Напрасно шляхтичи, соединившиеся вокруг Сигизмунда Корибутовича, пытались вырвать Прагу из рук восставших и перетянуть ее в католический лагерь. Напрасно также старались они привлечь к себе Лаврентия. Гуситский поэт и писатель продолжал придерживаться утраквизма и твердо держался против панского союза, за что и попал в злобный католический памфлет:

К ним подходит Лаврентий...
Умеет писание переводить,
Из правды кривду сотворить.

Впрочем, и Лаврентий, по-видимому, после Липан был вынужден отойти от своих Позиций. Всю жизнь он ненавидел короля Сигизмунда, восставал, боролся против него, а в 1436 г. был вынужден Просить у короля прощения и в конце концов. был помилован. Короче говоря, Лаврентий кончил так, как [10] бывшие гуситские города, которые сначала боролись против Сигизмунда, предателя страны, а после битвы у Липан присягали тому же Сигизмунду как королю, данному «божьей милостью».

Уже по этому краткому очерку жизни Лаврентия можно судить, к каким общественным слоям он принадлежал и какие классовые взгляды должно отражать его повествование.

Пражское бюргерство занимало в гуситском революционном движении особую, своеобразную позицию. Известно, что ремесленники уже долгое время испытывали невыносимый гнет патрициата и высшей церковной иерархии. В то же время цеховые мастера боялись голодной и всегда неспокойной бедноты, подмастерьев, батраков, поденщиков. Поэтому пражские ремесленники не осмеливались открыто выступать с оружием против церкви и короля Сигизмунда, пока не убедились, что борьба с оружием в руках неизбежна. По той же причине и Лаврентий из Бржезовой долго стоял за посылку посольств из Праги к Сигизмунду и лишь после того, как переговоры сорвались, стал сторонником вооруженного сопротивления.

Однако положение пражского бюргерства было много сложнее, чем казалось на первый взгляд. Уже с самого начала революционных боев ремесленники раскололись на более богатую и более бедную часть. Одни держали сторону Яна Желивского, другие скорее склонялись к союзу с гуситской шляхтой. За Яном Желивским шли мелкие ремесленники Нового Города Пражского, составлявшие вместе с беднотой крепкий союз, который определял направление революционных действий в 1419—1422 гг. Революционная борьба, несомненно, привлекала и часть бюргеров Старого Города, которые в борьбе видели единственный выход из положения. Против революционной борьбы с самого начала были те богатые бюргеры, которые не подвергались изгнанию и имущество которых не было конфисковано, но они имели идейную поддержку в университетских магистрах (наиболее известными из них были Ян Пршибрам и Криштан из Прахатиц) и тяготели к утраквистской [11] шляхте. Для этой группы чаша была лишь бессодержательным символом, от которого при случае можно было отказаться. В них с самого начала движения был зародыш измены, они стремились к созданию панского союза и поражению народных революционных сил. Лаврентий из Бржезовой не принадлежал к этим изменникам, хотя это можно было бы предполагать на основании его связи с университетом. Мы знаем, что еще в 1427 г. он решительно стал на сторону пражского народа против Пршибрама и Сигизмунда Корибутовича, марионетки панства. Из позиции Лаврентия в 1427 г. явствует, что и раньше он был заодно с консервативными, богатыми бюргерами и университетскими магистрами.

Однако автор «Гуситской хроники» не был также сторонником народных революционных сил. Главы и абзацы, посвященные Табору, показывают нам отношение автора хроники к крестьянству и городской бедноте. Лаврентий уделял необычайное внимание таборитам. Он делал это не с тем, чтобы прославить их борьбу, а для того, чтобы разгромить принципы таборитов. Во всей хронике сквозит ненависть к хилиазму, презрение к черни, которая поднялась на бой. При этом писатель забывает свои добрые намерения говорить лишь правду и высказывается как типичный пражский бюргер. Пока представители бедноты находились под знаменами бюргерства и отстаивали его интересы, на это движение можно было смотреть сквозь пальцы, но стоило таборитам вступить в борьбу за собственную революционную программу, как они тотчас стали в глазах бюргерства выродками, грабителями и кровавыми разбойниками. Так же смотрел на них Лаврентий из Бржезовой. Здесь, в «Гуситской хронике», совершенно ясно проявляется классовая ограниченность автора.

Лаврентий из Бржезовой не мог также относиться с полным сочувствием к вождю революционного народа Праги, Яну Желивскому. Автору хроники по душе его борьба: ведь лишь благодаря ему в Праге было принято твердое решение вступить в борьбу с «Семиглавым драконом», королем Сигизмундом. Лаврентий, как патриот, не мог без содрогания думать [12] о той беде, которая грозила чешской земле при приближении Сигизмунда во главе крестоносцев. В этом отношении Желивский удовлетворял Лаврентия, а поэтому в настоящей хронике мы не найдем открытых враждебных выпадов против него. Однако для бюргера Лаврентия Желивский не был вождем, приемлемым во всех отношениях,— ведь он опирался на голодный «сброд», каждую минуту грозил богачам и всем состоятельным бюргерам новыми конфискациями! Лаврентий говорит о Желивском почтительно: он называет его «пан Ян», хотя у него проскальзывает и презрительно-высокомерное отношение, показывающее, что хронист чувствовал свое превосходство над народным трибуном. Для состоятельного бюргера, каким является хронист, Желивский был народным проповедником, к которому народ стекался скорее из-за его красноречия, чем ради его учености и знания науки. Лаврентий не мог понять, что в революционную эпоху восторженный революционер с ясной целью борьбы, каким был Желивский, имеет большую силу, чем ученые профессора и теологи.

Короче говоря, враждебность Лаврентия к революционному Табору и Колеблющееся отношение к Желивскому представляют для нас верное доказательство того, что «Гуситская хроника» отражает взгляды пражского бюргерства, что в ней мы слышим голос умеренных гуситов, гуситского центра. Наконец, Лаврентий сам не раз говорит, что для него и его пражских друзей, а также ремесленников других городов существуют два врага — слева и справа. С тяжелым вздохом оканчивает он одну часть своего повествования, наполненную резкими выпадами против таборитов, описанием опустошения чешской земли: «Король Сигизмунд, явный гонитель истины, с одной стороны, и еще с большей жестокостью табориты — с другой, сея повсюду пожары, превратили благородную и плодородную богемскую, землю почти в пустыню, бесчеловечно сжигая не только костелы и монастыри, но и людей светских и духовных». Лаврентий, таким образом, прямо указывает на то, что он и его друзья отстаивают точку зрения «золотой середины» [13], что они являются противниками как Сигизмунда, так и таборитов.

Понятно, что эта резкая позиция Лаврентия затемняег действительную картину исторического значения Табора. Сейчас не может быть сомнений в том, что революционный подъем таборитских «божьих» бойцов был главным фактором победоносного гуситского движения. Без революционного Табора бюргерская Прага не могла бы достигнуть таких решительных политических и военных успехов. Без таборитской бедноты было немыслимо огромное международное значение гуситской революционной борьбы. Липанское поражение таборитских войск, так же как и убийство Желивского, показало, что гуситское революционное движение может побеждать и развиваться дальше лишь в том случае, если оно опирается на полную поддержку широких слоев народа, обогащается все новой инициативой, почерпнутой из революционного подъема крестьянства и городской бедноты. Пражский состоятельный бюргер Лаврентий из Бржезовой не видел и не хотел этого видеть. Для него было достаточно, что среди таборитских вождей он встречал бывших крепостных крестьян, прежних подмастерьев, работников и батраков. Он чувствовал, что эти люди охотно обратят революционное оружие не только против дворян, прелатов и богатых купцов, но и против всех имущих и богатых. Из страха перед ними он решительно боролся против них, так, как умел, — пером. Из анализа «Гуситской хроники» мы видим, что автор ее включил главы о Таборе именно для того, чтобы всю вину за беды и потери революционных лет свалить на таборитов, чтобы таборитскую политическую программу сделать ненавистной всему народу, чтобы охранить Прагу от таборитской революционной идеологии. В этом состоит политический смысл хроники Лаврентия. Следовательно, нужно осторожно и критически принимать сведения о хилиазме, о пикардах, об опустошениях, явившихся результатом войн таборитов, и нельзя считать правильными те оценки, которые мы встречаем в «Гуситской хронике». За нравственными, политическими и религиозными [14] объяснениями нужно суметь распознать классовые интересы автора хроники, иначе можно впасть в ошибку. Только с таким критическим отношением мы сможем добраться до исторического ядра «Гуситской хроники».

То же направление, что «Гуситская хроника», имеют и другие труды и литературные произведения Лаврентия из Бржезовой. Он был плодовитым поэтом и одним из главных представителей старочешской литературы. Для короля Вацлава IV он написал сонник, «Книгу толкования снов», и обработал на основе различных источников «Хронику мира». Но Лаврентий не ограничился названными латинскими произведениями, он создавал также литературные произведения на чешском языке. Развитость и литературную зрелость чешского языка того времени он показал в своем переводе популярного средневекового путешествия Яна Мандевиля. Эту пользовавшуюся любовью читателей книгу преданий и сказок он перевел со средневерхненемецкого.

Вершиной литературного творчества Лаврентия на чешском языке были сатирические стихи, сохранившиеся в так называемой Будишинской рукописи. В этих стихах, написанных в Праге в 1420 г., Лаврентий выразил свою ненависть к Сигизмунду, католической церкви и крестоносцам. «Упрек чешской короны», «Жалоба чешской короны» и «Спор Праги с Кутной Горой» являются блестящей защитой гуситской программы. В них видна сильная тревога автора-патриота за судьбы гуситского революционного движения и твердая вера в конечную победу. Бурным ликованием встретил Лаврентий поражение крестоносцев и обрушился с упреками на чешскую шляхту, которая из своекорыстных побуждений, склоняясь к Сигизмунду, позорила свой родной язык. Автор этих произведений выразил в своих стихах благородные чувства международной солидарности и братства. Он призывал изгнать из. страны надменных и злобных немцев.

Но некоторые (немцы) остались неиспорченными
И тверды в божьем законе,
Этих любите, как братьев! [15]

Все эти страстные строки проникнуты демократическими тенденциями, написаны с необычайным пониманием благозвучия и образности стиха и составляют гордость старочешской поэзии.

Хвалебным стихотворением («Песнь о победе у Домажлиц») отметил Лаврентий победу гуситов над крестоносцами у Домажлиц в 1431 г. Это стихотворение, написанное по-латыни, отличается большой художественной силой и патриотическим пафосом особенно в тех строках, где изображается дикое бегство крестоносцев по западночешским лесам и радость и ликование победителей-гуситов. В стихотворении о победе при Домажлицах поэт дал также прекрасное изложение миролюбивых намерений гуситов: они воюют потому, что на них напали. Цель их борьбы — обеспечить прекрасный и долгий мир. В поэтическое изложение своих мыслей Лаврентий ввел библейский мотив:

И тогда меч сменится на орало
И копье на серп, как обещал бог,
И оружие превратится в колокола,
Звучащие приветственным звоном.
И прекрасным миром и совместной жизнью
Будут все наслаждаться.

Если мы учтем все вышеупомянутые труды Лаврентия,. а также его мелкие произведения и работы теологического-характера (Commentum reverendi Magistri Laurencii de Brzezowa super VIII psalmos penitentiales и др.), то с полным правом можем назвать Лаврентия из Бржезовой выдающимся гуситским писателем и одним из первых старочешских поэтов. «Гуситская хроника» занимает самое почетное место в его ценном литературном наследии.

Однако при пользовании «Гуситской хроникой» как историческим источником нельзя упускать из вида, что рассказ о гуситском революционном движении не будет полон, если не добавить к нему критического обзора истории революционного Табора; с другой стороны, необходимо все время учитывать стремление автора набросить тень на справедливую [16] борьбу чешской бедноты; только при соблюдении этих двух условий мы сможем понять во всей глубине и широте значение гуситского революционного движения.

Оригинал «Гуситской хроники» Лаврентия из Бржезовой не сохранился. До нас дошли лишь ее рукописные копии от XV—XVI вв.

1. Самой старой рукописью является так называемая рукопись Вроцлавская (W), которая была переписана в 1467 г. Она хранится в Городской библиотеке во Вроцлаве.

2. В Праге, в Национальной университетской библиотеке, хранится рукопись A (sign. 1D10), относящаяся к концу XV в; возможно, что она была переписана в начале XVI в.

3. Там же (sign. XID находится другая рукопись хроники (В), относящаяся к концу XV или началу XVI в. Согласно утверждению Я. Голла ( Подробный разбор рукописей дал Я. Голл во введении к изданию хроники Лаврентия в «Pramenech dejin ceskych» («Fontes rerum Bohemica-rum»), t. V, Praha, 1893, str. XXV—XXIX, XXXI—XXXIII (сокращенно: FRB. V))., подобная рукопись хранится в библиотеке в Вольфенбюттеле (ФРГ).

4. В Любковицкой библиотеке хранилась рукопись, ныне утраченная, которую использовал для своего издания К. Гёфлер («Fontes rerum Austricarum, Scriptores», II, Wien, 1856).

5. В издании Е,. Людвига («Reliquiae Manuscriptorum», VI. 1724, str. 124—216) напечатаны два отрывка хроники: один из них охватывает события от начала гуситского движения до 3 апреля 1420 г., другой — с 25 июня 1420 г. до описания таборов. Я. Годл обозначает их L.

6. В Вене, в придворной библиотеке, хранится рукопись Р иод названием «Chronicon Utuversitatis Pragensis», которая является компиляцией хроники Лаврентия, сделанной в половине XVI в. (с мая 1420 г. текст хроники Лаврентия дается в обработанном виде, с 6 июня 1420 г. текст является, в сущности, копией «Гуситской хроники»).[17]

7. Следующая рукопись хранится в библиотеке в Кодани (Bibliotheca Thottiana, с. 688), эта копия хроники Лаврентия относится к концу XVI в. Она, очевидно, послужила основой для издания Е. Людвига (см. выше п. 5). Описание этой рукописи, неизвестной Я. Голлу, опубликовано В. Шульцем в «Vestniku Kralovske Ceske spolecnosti nauk», XXIX, 12.

8. В Национальной университетской библиотеке в Праге (sign. IIIG16) находится отрывок хроники Лаврентия, представляющий выдержки из хроники, сделанные во второй половине XV в. Этот отрывок напечатал Я. Голл в FRB, V, str. 537—541.

9. В бывшей Туновской библиотеке в Дечине. (I. 201a— 277в), в рукописи XVII в., сохранился чешский перевод хроники Лаврентия, но, согласно языковому разбору, перевод был сделан ранее, в XV в. Переводчик недостаточно хорошо знал латинский язык, поэтому не понял многие места хроники. Кроме того, он делал в рукописи многочисленные добавления и критические замечания, выражая свое несогласие с точкой зрения Лаврентия. Этот старый чешский перевод дает Я. Голл в своем издании в FRB, V.

В 1856 г. вышло издание хроники Лаврентия из Бржезовой, подготовленное К. Гёфлером («Fontes rerum Austricarum Scriptores>>, II, Wien, 1856), которое сделано небрежно.

Лучшим изданием до сих пор является издание Ярослава Голла в FRB, V, в котором сделан критический разбор рукописей хроники, представляющий ценность до сих пор.

«Гуситская хроника» была издана несколько раз в чешском переводе; лучшим является последний, сделанный Франтишком Гержманским (Прага, 1954). В этом издании дана большая библиография о «Гуситской хронике».

Ценные данные о Лаврентии из Бржезовой приводятся Я. Голлом во введении к его изданию (FRB, V, str. XX—XL).

О литературной деятельности Лаврентия новые данные собраны Ф. М. Бартошем (F. М. Вartо S. Z novych i starych spisu Vavrince z Brezove. C. C. М. 94, Praha, 1920, str. 193—203).

О датировке хроники было высказано несколько гипотез В. Флаишгансом (W. Flajshans. M. Vavrinec. CCH, 39, 1933, str. 564—576 и ССН, 40, 1934, str. 120—125).

Важнейшие обобщения по этому вопросу дает Я. Харват (J. Charvat. Dilo Frantiska Palackeho, I, 1941, str. 239— 251).

Этого вопроса также касается Р. Урбанек в своей работе "Satiricka skladani Budysinskeho rukopisu M. Vavrince z Brezove z r. 1420 v ramci ostatni jeho cinnosti literarni» (VKCSN, Praha, 1951, с. III).

Взгляды о Лаврентии из Бржезовой и оценка таборов даны мною в книге «Tabor v husitskem revolucnim hnuti», I, Praha, 1952, str. 357—365.

Академик ЧАН Й. Мацек

Настоящее издание является первым переводом «Гуситской хроники» Лаврентия из Бржезовой на русский язык. В основу его положено издание Я. Голла.

Издание подготовлено совместно с чешским ученым, академиком И. Мацеком.

(пер. В.С. Соколова)
Текст воспроизведен по изданию: Лаврентий из Бржезовой. Гуситская хроника. М. 1962

[Всадник]

63. УЧЕНИЕ О ПРЕСУЩЕСТВЛЕНИИ

Но в это время не дремал также и дьявол, и, видя,, как при такой свободе и безнаказанности для всяких заблуждений каждый может распространять какое угодно учение, он пустил в народ новое, еще более вредное и раньше державшееся в скрытом виде заблуждение, словно прикрытую плащом ересь, могущую совершенно разрушить всю христианскую религию, именно, что хлеб и вино, пресуществлявшиеся при положенном священнослужении пресвитера, не суть истинное тело и кровь [Христовы], но являются после священнодействия пресвитера только освященным хлебом и вином, которые верующим христианам подлежит вкушать и пить в память страданий Христа, потому что Иисус Христос, господь и бог наш, на последней своей вечере, взяв хлеб и возблагодарив бога, благословил его и, преломив, сказал: «Это есть тело мое, за вас предаваемое», то буквально надо это понимать так, что Христос указывал при этом не на хлеб и не на тело свое под видом хлеба, но сказал:

«Это есть тело мое», показывая пальцами своими на свое, тогда еще смертное тело, бывшее перед глазами всех учеников, ибо именно это тело его должно было быть предано для [142] искупления всех. А когда он добавил: «Примите и разделите между вами»,— он дал им хлеб, который перед этим благословил, чтобы они постоянно так же благословляли и вкушали хлеб, делая это в его воспоминание. И то же самое они измышляли о чаше, что буквально [Христос] своими словами указывал на кровь, которую должен был пролить на кресте, а не на вино и не на кровь под видом вина, потому что, как они говорили, ее там не содержалось. И вот этим невежественным, еретическим, негоднейшим и противным всему писанию учением постыдно заразилось весьма много мужчин и женщин, особенно в округах Жатецком, Пльзенском и Пражском, и даже те, которые раньше с большим благоговением и усердием, проливая слезы, почти ежедневно причащались таинства святой евхаристии. После же того, как распространилось это пагубное учение, они уже безо всякого благоговения и усердия говорили священникам, прибегая как бы к бренной пище: «Дай мне святого причастия»,— понимая при этом освященные хлеб и вино, а не тело и кровь господни. И если пресвитер говорил им: «Желаешь ли, чтобы я дал здесь тебе тело Христово под видом хлеба и крови его под видом вина?», они, качая головой, отвечали: «Ты же-слышишь, что я прошу именно таинства алтаря». И не хотели они больше совершать коленопреклонении и произносить. молитвы и хвалы, как они обыкновенно раньше делали перед святыми дарами и Христом, богом истинным, истинно содержащимся в этом таинстве. И поэтому некоторые из них, видя, как во время обедни выносятся святые дары хлеба и вина или как их полагают в дароносицу на алтарь, или как несут их в крестном ходе, потупляли в землю глаза, сдвигали брови на своем лице, а некоторые даже плевали, упрекая верующих, которые преклоняли перед святыми дарами колени и поклонялись господу своему, чтя его в святом его таинстве. И, что было хуже всего в их злобствовании, они, где и когда только могли, выбрасывали святые дары из дарохранительниц или других сосудов, чтобы только никто их так не почитал. В числе таких был Сигизмунд, вассал из поместья Ржепан [143] близ Градка, и много других вассалов и простых крестьян того и другого пола. Они не хотели принимать здравого учения магистров, но порочили его и сами, словно лишившись рассудка, безумствовали, говоря, что все магистры и пресвитеры, которые утверждают, что под видом хлеба и вина существуют истинное тело и кровь Христовы, обманщики и соблазнители и что никто из верных не должен оказывать им доверия. Начало же и корень этой проклятой ереси были заложены в Богемском королевстве некими пикардами 273, которые в числе примерно человек 40 мужчин с женами и детьми пришли в Прагу в 1418 г., говоря, что они изгнаны своими прелатами за почитание закона божия. Они говорили еще, что пришли в это королевство потому, что слышали, что в королевстве Богемском существует наибольшая свобода для истины евангельской. На основании этого они были приняты пражанами с радостью и снабжены продовольствием. И сама королева [Софья] с королевскими придворными часто посещала их в их жилищах и оказывала им поддержку и вместе с другими богатыми людьми милосердно приходила на помощь их нуждам. Однако они редко посещали богослужение, и не видно было, чтобы они принимали святое причастие под обоими видами, и не было при них своего священника, но был только какой-то латинянин, который читал им книги на их собственном языке. Так под овечьей шкурой скрывались хищные волки. Когда же местный вассал, упомянутый Сигизмунд, по попущению божию стал разглашать в народе свое ошибочное учение и с настойчивостью его защищать, обнаружилось, что он вместе с другими соблазнен был вышеназванными пикардами и вовлечен в их заблуждение и ересь. Некоторые из этих пикардов умерли в Праге, другие удалились, боясь преследований, куда — неизвестно. Однако семена своей заразы они заронили среди богемцев, многие из которых вплоть до сего дня остаются опутанными описанной выше ересью. Да пошлет нам по своей милости господь скорее искоренить ее в наших пределах! 274[144]

64. ОСАДА ПРАЖАНАМИ ВЫШЕГРАДА

И еще, в течение того же вышеупомянутого года, т. е. 1420-го, в 22-й день августа, табориты ушли из Праги и причинили неисчислимые убытки как светским поместьям, так и имуществу духовных лиц, особенно же в поместье господина Рожмберга. Пражане же, лишившись их помощи, одни со своими наемниками в ближайший воскресный день после Воздвижения св. креста, т. е. 15 сентября, осадили замок Вышеград; расположившись со своими палатками и шалашами, называемыми в народе boudy 275, вокруг храма св. Панкраца, они препятствовали подвозу продовольствия в Вышеград, дорогу же в город Прагу оставили свободной, укрепив это место так, что могли здесь спокойно спать. С другой стороны города они установили позади хоров 276 храма св. девы Марии на Ботиче две осадные машины, которые, однако, разрушил своими выстрелами из пушек по Ботичу со стороны круглой часовни св. Маргариты один искусный вышеградский пушкарь. Пражане причиняли вышеградцам большой урон, стреляя из большой пушки, которую они поставили в маленькой церкви на Травничке, проломив стену. Расположив там свои силы, они отправили письма к господину Гинеку Крушине, Викторину, по прозвищу Бочек, и таборитам, чтобы они не отказались прийти к ним в Прагу на помощь для осады Вышеградского замка. Случилось так, что упомянутые бароны Крушина с братом 277 и с Викторином Бочеком 278 и с оребитами немедленно пришли в Прагу; табориты же не явились.

И еще, в то же время, когда пражане осаждали Вышеград, в 6-й день перед днем св. Венцеслава, выстрелом из большой пушки из Пражского града сразу убило на площади Старого Города одного мужчину и пять женщин. Среди них была одна беременная; ее ребенок был извлечен из чрева матери еще живым и крещен.[145]

65. НАПРАСНЫЕ ПОПЫТКИ СИГИЗМУНДА СНАБДИТЬ ВЫШЕГРАДСКИЙ ГАРНИЗОН ПРОДОВОЛЬСТВИЕМ

Указанного выше господина Крушину пражане выбрали своим капитаном, и он, поднявшись вместе с господином Бочеком и своими вассалами по долине виноградников от Псаржа к св. Панкраци, раскинул там свои палатки. Там их ежедневно посещали пражане того и другого пола, принося к ним святые дары тела Христова в дароносице, надетой на древко копья. Там же, начав рыть рвы от св. Панкраца и далее, вниз к палаткам господ [Крушины и Бочека] до самого Псаржского ручья и до стоянки господина Завиша, который с некоторыми лоунянами и жатчанами занимал место под горой, спустившись от св. Карла, они прекрасно укрепили это место. Так вышеградцы оказались запертыми со всех сторон настолько, что ни по каким дорогам по земле уже нельзя было доставлять им продовольствие ни повозками, ни через пешеходов. Вследствие этого, немало напугавшись, они сообщили королю Сигизмунду, чтобы он позаботился снабдить их провиантом, потому что у них его недостаточно, а скоро его и совсем не будет хватать. Король со свойственным ему высокомерием обещал прислать им продовольствия в изобилии, а пражан из лагеря выгнать. На самом же деле в течение пяти недель им ничего не было сделано для осажденных, и они уже через три недели принуждены были питаться кониной. Но в день св. Франциска 279 он [король] со своими венграми бесчеловечно сжег для устрашения [пражан] в окрестностях Болеслава 24 селения со множеством женщин и детей, а 10 октября захватил в плен несколько повозок жатчан, неподалеку от их города, но сейчас же вслед за тем, 14 [октября], приблизившись к городу Жатцу, с позором потерпел со своими венграми — по справедливому суду божию — сильное поражение.

Вернувшись с большим уроном через Лоуны и Сланы в Литомержице, он стал получать все новые и новые сведения с докучливыми просьбами, чтоб он не медлил помочь съестными [146] припасами осажденным в Вышеграде наемникам, так как они питаются исключительно м:ясом своих лошадей; этим, дескать, конским мясом, писали они, которым они насыщаются вместо всякой другой дичи уже целых три недели, они больше удовлетворяют прихоть короля, нежели свои голодные желудки, и потому они опять настойчиво просят, чтобы он оказал им помощь, иначе им прядется с позором покинуть замок. Король, как и раньше, ответил, чтобы они еще немного потерпели, так как он уже дал распоряжение людям и теперь в очень скором времени подвезет им в изобилии продовольствие, понравится это пражанам или нет, водой по реке Мултаве на остров под Вышеградом. И вот, получив несколько лодок в Литомержицах, он погрузил их на повозки и с торжеством прибыл с ними и со своими людьми в Бероун, где стал нагружать повозки продовольствием и снаряжать их в путь. Но это не осталось не замеченным пражанами. Они сейчас же так загородили реку Мултаву выше острова под Вышеградом обитыми железом бревнами и цепями, что ни одна лодка не могла свободно спуститься вниз по реке и остаться незамеченной. Кроме того, они еще укрепили место у острова, построив там две избы, или, как их называют в народе, срубы, и на обоих концах острова из связанных древесных плотов соорудили подобие моста, по которому можно было переправиться, идя от Слованского монастыря на остров, потом продвигаясь дальше по реке Мултаве до Подола под Вышеградом, а оттуда до самого св. Панкраца, где они прорыли канавы. Таким образом, они оплели Вышеград словно сетью и загородили все подъезды к нему, дороги и тропинки, так что не осталось никакого свободного ни выхода, ни входа.

И еще, в то же самое время Николай из Гуси пришел к пражанам на помощь от таборитов с 30 или 40 всадниками, и те поручили ему охрану вышеупомянутого острова под Вышеградом.[147]

66. БЕЗУСПЕШНОЕ ПОСРЕДНИЧЕСТВО ГРАДЕЦКОЙ ОБЩИНЫ МЕЖДУ ПРАЖАНАМИ И КОРОЛЕМ СИГИЗМУНДОМ

И еще, примерно в те же самые дни Градецкая община знати и вассалов пришла к взаимному соглашению о том, чтобы им выступить посредниками между королем и пражанами и положить конец такому постыдному разорению королевства. И они выбрали из своей среды людей мудрых, рыцарей и вассалов, которые, с усердием исполняя свой долг, обратились к королю и к пражанам и просили короля, чтобы он устроил давно ожидаемый пражанами диспут по вопросу о четырех их статьях и обеспечил бы им безопасность и мир на это время. Но король отказал в этом угодном богу и полезном для всего королевства диспуте и потребовал, чтобы пражане раньше ушли из лагеря, которым окружили Вышеград, его замок. Когда же названные посредники, посланцы общины Градецкой, пришли в Прагу и изложили перед Пражской общиной замыслы короля и когда всем стало ясно, что этот путь и планы короля ни в каком случае не будут иметь успеха, они после обсуждения, с согласия Пражской общины, направили своего посланца с письмом к королю в Бероун. В этом письме было изложено, что пражане окончательно остались при том мнении, что король сам должен назначить безопасный и мирный диспут и вместе с тем распорядиться о сдаче им [пражанам], в верные руки, в лице Градецкой общины, Вышеграда. И если на этом диспуте, на котором магистры Пражской общины будут состязаться с противной стороной, ссылаясь на священное писание, найдено будет мудрыми и знающими людьми, заслуживающими полного доверия, что пражские магистры правы в своих четырех статьях, тогда пусть король не препятствует им в их деятельности, но, наоборот, помогает им и их защищает, ,и если он клятвенно подтвердит, что будет выполнять это обязательство, тогда он снова получит в свою власть Вышеград. Если же другая сторона сможет выставить против тех четырех [148] статей более веское доказательство на основании писания, то тогда магистры и пражане должны будут отступить от своего учения и четырех статей и должны будут держаться пути истины вместе с королем. Когда посланец привез королю в Бероун эти и еще многие другие условия для мира и соглашения, король, прочтя письмо, пришел в ярость, обрушился с бранью на градецких и даже несколько раз ударил вестника, и если бы не вступились присутствовавшие при этом люди, может быть, он приказал бы отрубить ему голову. «Я скорей завалю всем им глотки навозом, нежели подумаю сдать им Вышеград, пусть эти мужики сами убираются из Градца, которым они завладели обманно». Таким образом, вестник, к счастью, оставшийся в живых, вернулся в Прагу с пустыми руками, напутствуемый проклятиями.

И еще, в 20-й день октября король, видя, что-все дороги для доставки продовольствия в Вышеград для него, как по суше, так и по воде, отовсюду загорожены, разгрузил лодки и с грузом продовольствия направился из Карлштейна в Пражский град через горы со стороны, противоположной Вышеградскому замку, и на пути приказал сжечь множество сел, в том числе и селение Злехов 280 и давильни в виноградниках, чтобы наемники его в Вышеграде утешились, увидя зарево пожара, который он разжигал очень сильно, и чтобы ждали в скором времени себе окончательного избавления. В то же время наемники, находившиеся в Кнежевеси 281 и в другой крепости близ Бероуна, под действием страха сдались королю; он же приказал сжечь их вместе с одним священником, захваченным им в Кнежевеси, пленных же крестьян приказал отвести в Бероун. А сам верхом на коне из Пражского града прибыл сначала в Мельник, потом в Нимбург и далее в Горы [Кутные] и в Часлав, а отсюда он стал хлопотать о созыве вооруженных людей.[149]

67. ДОГОВОР МЕЖДУ ВЫШЕГРАДЦАМИ И ПРАЖАНАМИ

И еще, в то же время Иоанн Вшембера 282 и другие капитаны вышеградские, видя, что король слишком задерживается с доставкой им в Вышеград продовольствия и что многие, измученные недоеданием, не имея даже больше конского мяса, ходят бледные, как смерть, а иные умирают от голода, в день Симона и Иуды 283 вступили от имени войска в дружеские переговоры с Гинеком Крушиной и с другими баронами и капитанами пражского войска, встретившись на полпути от Вышеграда по направлению к св. Панкрацу. Во время этих переговоров явилось чудесное зрелище радуги. Когда несколько магистров и бакалавров свободных искусств сидели на вершине горы, называемой Кавчи, над рекой Мултавой и, ожидая удачного исхода переговоров, рассуждали о различных вопросах, появилась в воздухе радуга никогда раньше не виданной нами формы: один ее конец, как бы начало, был у самых наших ног, в реке Мултаве, дуга же простиралась над всем городом Прагой, упираясь другим концом в войско, ожидавшее около храма св. Панкраца окончания переговоров. Так что, только то расстояние, которое простиралось от храма до названной выше горы и. едва составляло четвертую часть этой кругообразной радуги, не давало замкнуться полному кругу. И в то время, как разные лица пытались давать различные толкования такому явлению радуги, все мы сошлись в шутку на том, что эта удивительная круглая радуга знаменует собой, что в скором времени пражане возьмут Вышеградский замок. Так оно и случилось, как это станет ясно из сказанного ниже. Гак что в заключенном обеими сторонами, с соизволения божия, договоре было принято, что если король не даст достаточного количества продовольствия к 15 часам шестого дня недели, каковой приходится на день Всех святых, то завладевшие Вышеградским замком должны будут, поклявшись своей [150] верой и честью, сдать его пражанам. Об этом была, с общего согласия, составлена грамота следующего содержания (* Далее следует текст грамоты на чешском языке.).

«Мы, Ян Бозковец из Брандыса, гетман и т. д. и все рыцарство и все другие, в настоящее время осажденные в Вышеграде, открыто заявляем всем, кто будет видеть или читать, или слушать эту грамоту, что мы заключили и в силу этой грамоты заключаем нижеследующий договор с благородным господином Гинеком, по прозвищу Крушина, из Лихтембурка, с Викторином из Кунштата, иначе из Подебрад, с Гинеком из Кольштейна, иначе из Вальштейна, с Прокопом из Усти, Яном из Лихтембурка и со славным рыцарем Микулашем из Гуси, с уважаемыми бургомистрами, коншелами и общинами Большого 284 и Нового Городов Пражских, со всем рыцарством и со всеми другими, которые осаждали нас, расположившись под Вышеградом или где-либо около Вышеграда: если мы, осажденные в Вышеграде, до ближайшего следующего четверга и в течение всего этого дня будем освобождены силою оружия и будем спасены подвозом достаточного количества продовольствия, не считая за спасение, если нам будет доставлено лишь малое количество, примерно 20—30 мер продовольствия, то мы, Ян Бозковец и т. д. и все другие вышеназванные лица, клянясь нашей истинной христианской верой и нашей честью, обещали и обещаем безо всякого злого умысла и безо всяких других оговорок или уловок, что тотчас на завтра, в пятницу, с началом 15-го часа, не создавая к тому никаких препятствий и без сопротивления с нашей стороны, вышеуказанный град, в котором мы осаждены, именуемый Вышеград, передать во власть господина Гинека Крушины и других вышеназванных господ и общин со всеми пушками, со всем запасом пороха и со всей амуницией за исключением наших собственных ружей. Таким же образом обещаем мы во имя нашей христианской веры хранить со всеми ними мир и до указанного 15-го часа не переходить за черту наших укреплений; если бы король [151] Сигмунд пришел против них со своим войском, тогда мы стали бы помогать ему, наступая на них с другой стороны. Если же мы не исполним того, что обещаем, и не сдадим им в означенный час град, в котором мы осаждены, то мы сами лишаем себя чести и веры в силу этой грамоты и соглашаемся на то, чтобы никто нам и каждому из нас во веки веков не оказывал больше никакого доверия и чтобы нас считали наравне с такими, у которых нет ни верности, ни чести. В подтверждение этого все мы, вышепоименованные, в полном сознании, добровольно и безо всякого принуждения привесили к этой грамоте наши собственные печати от своего собственного имени, а также и от имени всего рыцарства и всех с нами осажденных. Составлена в осажденном Вышеграде в году от рождества Христова 1420-м в понедельник, в день святых Симона и Иуды, апостолов господа нашего Иисуса Христа» (* Далее следует текст на латинском языке.).

И еще, так как указанное соглашение не понравилось Николаю из Гуси, хотя в нем и было заложено начало всякого блага, он удалился со своими таборитами с острова в город Прагу; потом, поддавшись мольбам, он перешел со своими людьми к св. Панкраци, остров же, упомянутый выше, остался под охраной господина Гинека из Кольштейна.

68. ИЗБРАНИЕ ТАБОРИТАМИ МИКУЛАША ИЗ ПЕЛЬГРЖИМОВА СТАРШИМ ПРЕСВИТЕРОМ. НЕКОТОРЫЕ БИТВЫ ЖИЖКИ. ВЗИМАНИЕ ПОДАТЕЙ В ТАБОРЕ

И еще 285, в течение года господа 1420-го, в сентябре месяце народ таборитский, пребывающий на горе Градиште, не желая оставаться без головы и без духовного руководства, единодушно избрал себе в епископы или старейшины пресвитера и бакалавра искусств Николая из Пелржима 286, чтобы все их пресвитеры имели к нему уважение и чтобы никто не проповедовал слова божия к народу иначе, как с разрешения [152] самого епископа, и чтобы он распределял добросовестно сообща с другими пресвитерами деньги общины соответственно нужде какого-либо из братьев, как ему будет угодно.

И еще, в этом же году Жижка с таборитами захватил вторично Водняны 287 благодаря помощи некоторых его жителей и, так как город этот не хотел соглашаться с непорядками таборитов, взял там в плен 2 пресвитеров и 28 горожан; несмотря на то, что они придерживались причащения под обоими видами, все они были бесчеловечно сожжены.

И еще, в том же году сожжен был во время нашестиия таборитов город Собеслав; однако многие из числа таборитов были жителями этого города ранены и убиты.

И еще, в том же году войско господина Ульриха из Розы захватило благодаря предательству жителей город Каменицу 288, и когда табориты бежали в крепость, оно подожгло и спалило город, потому что сам господин из Розы понес неисчислимый урон от таборитов вследствие сожжения и разграбления его сел.

И еще, в 5-й день 289 после дня св. Дионисия король с вооруженным отрядом подошел к Жатцу с целью его захватить, но, когда вторгся в пригород этого города, понеся большой урон в людях, с позором отступил.

И еще, в субботу после дня св. Дионисия люди господина Ульриха из Розы, Швамберг и другие бароны из Пльзенского края вместе с препозитом 290 Хотешовским вступили в бой с Жижкой и его таборитами у замка Бор 291 близ Гораждевиц; с той и другой стороны, но больше со стороны господ, были раненые, убитые и взятые в плен; поле боя осталось за Жижкой.

И еще, в том же году 292, невзирая на то, что было летнее время, священники таборитские открыто учили народ, что крестьяне и оброчные люди больше не обязаны платить своим господам чинш или какие-нибудь другие поборы, потому что в этом очищенном царстве не будет больше взыскателей; однако около дня св. Галла 293 они стали усердно собирать со всех крестьян и с тех, которые к ним приписались, все подати, которые они должны были бы платить своим господам.[153]

69. ТЯЖЕЛОЕ ПОРАЖЕНИЕ СИГИЗМУНДА ПОД ВЫШЕГРАДОМ

И еще, король, прибыв со своим войском в Новый град. к обеду накануне дня Всех святых 294, побоялся напасть на пражан в тот же день, так как ожидал прибытия еще большего количества войска баронов из Моравии. Те вечером прибыли также к Новому граду и, не расставаясь с оружием, расположились на ночь тут же в лесу, чтобы, таким образом,. быть готовыми на следующий день выбить из лагеря пражан со всеми оказывающими им помощь. В ту же ночь король отправил письмо наемникам своим, засевшим в Пражском граде, чтобы на следующий день рано утром они были готовы выступить в полном вооружении и, спустившись из града, захватили бы башню 295 или дом герцога Саксонского и, если удалось, подожгли бы его, так как сам он собирается в тот же час со всеми людьми, которые во множестве пришли к нему вечером на подмогу, выбить пражан из занимаемого ими лагеря. Но господь бог, противящийся гордым и оказывающий милость кротким, передал вестника с письмом в руки пражан, которые из содержания этого письма узнали о всех намерениях короля.

Поэтому капитаны пражские, заботливо распределив весь свой народ, установили, на каком месте каждый со своими [людьми] должен утром стоять, чтобы защищать это место от натиска врагов. И получилось так, что король уже по истечении 15-го 296 часа вышел из Нового града со своим войском, состоящим из 16 или 20 тысяч хорошо вооруженных солдат, приблизился к месту, где стояло войско пражан, и, стоя на вершине холма, находящегося на дороге, спускающейся по направлению к храму св. Панкраца, и отойдя немного в сторону, вынул меч свой из ножен и стал размахивать. им по воздуху, давая этим сигнал вышеградцам, чтобы и они, выйдя из Вышеграда, напали с ожесточением на пражан, потому что он сам готов ударить на упомянутых пражан со своими многочисленными военными силами, которые могли бы быть видны им из Вышеграда. Но так как король с соизволения [154] божия пропустил указанный в письме час, то и капитаны Вышеградского замка, оберегавш.ие ворота, не позволили никому выйти из Вышеграда для атаки упомянутых выше пражан, хотя многие и порывались сделать это, особенно тевтонцы. Знать, находившаяся в войске короля, видя, что вышеградцы не собираются помогать королю и что пражане прекрасно укрепились рвами, советовала королю отказаться от нападения на пражан, если он хочет сберечь свое войско от большого урона. На это он им сказал: «.Оставьте! Мне обязательно нужно сегодня же сразиться с этими мужиками!» Тогда господин Генрих из Плумлова 297 вежливо сказал, обращаясь к нему: «Знайте, о господин король, что вы потерпите сегодня большое поражение и должны будете отступить с позором; что касается меня,— сказал он,— то я очень боюсь крестьянских цепов». На это король сказал ему:

«Я знаю, что вы, моравцы, трусливы и мне не верны!» Тогда тот, т. е. вышеупомянутый господин Генрих, с остальными баронами моравскими сейчас же соскочили с коней и сказали королю: «Вот мы готовы идти, куда ты сам прикажешь, и побываем там, где и ты сам, король наш, не побываешь!» Тогда король сейчас же указал им самое опасное из всех мест, приказав им мужественно наступать на пражан в низине, а именно по заболоченной, обильной рыбными садками [прудами] местности. Венграм же он приказал наступать сверху, со стороны дороги, и ударить на пражское войско с этой стороны. И когда они, построенные таким образом, начали наступление с двух сторон на пражан, укрывшихся за рвами, те, испугавшись, обратились в бегство и сбились все в кучу около храма св. Панкраца. Увидя это, господин Крушина громким голосом закричал: «О дорогие братья, вернитесь обратно и будьте мужественны. Сегодня в этой войне Христовой, ибо война эта не за нас ведется, но во имя господа бога, вы увидите, что господь бог предаст всех врагов наших и божьих в руки наши». И еще не успел он окончить своей речи, как кто-то другой закричал: «Бегут враги, бегут!» Услыхав это, все бросились стремительно на неприятеля [155], выбили его из земляных укреплений и обратили в бегство. Пражане со своими знатными господами 298 стали преследовать их и некоторых загоняли в болото и в пруды, большинство же из них, прятавшихся в виноградниках или метавшихся в разные стороны по открытому полю, крестьяне забивали насмерть своими цепами, в плен же не брали никого, несмотря на то, что они клялись пребывать в плену и соблюдать закон божий до самой смерти. Знатные же, храбро сражаясь обычным военным оружием, брали в плен кого только могли и даже вырывали некоторых с большой для себя опасностью из-под цепов братьев. Так был смертельно ранен, взят в плен и принесен на кладбище св. Панкраца господин Генрих из Плумлова. Он исповедался, пожелал причаститься под обоими видами и после этого испустил дух. Точно так же и Генрих Лефль 299 скончался в палатке, после того как исповедался и причастился под обоими видами. Так что из тех баронов земли Моравской, которые сражались против причастия под обоими видами, в живых остались лишь немногие. Господин Генрих из Плумлова, бывший тогда высшим капитаном моравским и пришедший к королю, согласно своему обещанию, с двумя своими рыцарями, Ярослав из Весели 300, Вок из Гольштейна, Гинек из Маленовиц, Альбрехт из Хотенова, Вильгельм, по прозвищу Зайиц из Жидлоховиц, Петр из Штемберга, или из Конопиште, Рацек из Ризнберга 301, Венцеслав из Клучова, Генрих Лефль, владетельный господин из Бехини, Алеш Крк Собешин, Янек Секретарь 302 — все они со многими другими баронами и рыцарями земли Богемской и Моравской были жестоко, словно поросята, перебиты в этом бою. С них сейчас же сняли их оружие и всю их одежду вплоть до одежд, прикрывавших их бедра, и они были брошены на поле брани нагими. Мог ли кто, если только не обладал сердцем более жестоким, чем язычники, проходя по виноградникам и полям и видя их могучие мертвые тела, при том не содрогнуться? Кто, кроме помраченных в уме богемцев, мог без глубокой печали в сердце своем видеть этих отборных, закаленных в войне [156] мужей и кудрявых статных юношей, и особенно то, как по приказанию священников многие из них оставлены были без погребения среди виноградников и открытых полей на добычу волкам, собакам, на пищу птицам небесным и на страх всем видящим это? Однако какие-то благочестивые и верующие-люди все же похоронили их ночью во рвах. Число одних только убитых хорошо вооруженных воинов предположительно доходило до 400, не считая при этом раненых и умерших в Броде 303 или в пути. Таким образом, общее число павших в войске короля составляло, как говорили тогда, около 500 человек. В войске же пражан в том же бою пало едва 30 человек, среди них самым известным был Ешек, сын золотых дел мастера Ешка, который вместе с Крушиной, Бочеком и Николаем из Гуси и многими другими, храбро сражавшимися воинами, заслужил в награду рыцарский пояс. Был в тот день сильный и холодный ветер, который более вредил хорошо вооруженным рыцарям, нежели одетым в плащи пехотинцам. А еще в воздухе появился столб, окрашенный во все цвета радуги, и многие, видя его, недоумевали, что бы это означало.

И еще во время этого боя наемники [короля], спустившись из Пражского града, напали на дом герцога Саксонского и видя, что ничего не добьются своим натиском, подожгли несколько домов на Малой Стране и вернулись в град, из которого вышли.

И король, во время битвы, как было сказано, стоявший на вершине холма, видя жалкую гибель своих воинов, был объят страхом и, обратившись в бегство вместе со своими людьми,. со слезами отступил. Положив раненых на подводы, он прямой дорогой, оставив Новый град, поспешил в Брод; предав; там погребению какого-то знатного венгра, он удалился со скорбью в [Кутные] Горы; желая, однако, скрыть гибель множества людей, он говорил, что больше убитых на стороне пражан, нежели в его войске. Поэтому в тот день и в следующий. он сам и королева его возложили на головы свои зеленые венки в знак радости по поводу избиения врагов, которой на самом деле в сердце их не было.[157]

70. СДАЧА ВЫШЕГРАДА ПРАЖАНАМ И ЕГО РАЗРУШЕНИЕ. РАЗГРАБЛЕНИЕ СИГИЗМУНДОМ ВЛАДЕНИЙ БОЧЕКА И ГИНЕКА ИЗ ПОДЕБРАД И ОБЕСПЕЧЕНИЕ ПРОДОВОЛЬСТВИЕМ СВОЕГО ГАРНИЗОНА В ПРАЖСКОМ ГРАДЕ

И еще в день Всех святых 304 королевские [войска] сдали пражанам Вышеград, согласно принятому письменному условию; пражане, предоставив свои повозки для их имущества, радостно проводили их до самого Коуржима, некоторых же до Нового града, высказывая им благодарность за то, что они сдержали данное обещание. Тотчас же после обеда в тот же день простой народ повалил в Вышеград и стал врываться в церкви и с ужасным шумом ломать и разбивать алтари, органы, иконы и прочие церковные украшения, а также скамьи для сиденья. В следующую же за днем Всех святых субботу 305 бедные и богатые поднялись в Вышеград и безжалостно разрушили дома каноников с храмами и крепостную стену, обращенную в сторону Нового Города, после чего они целый день уносили в город кто что мог взять. Так что было такое множество людей, несущих поклажу, какое бывало обыкновенно в дни, когда открывались мощи 306 для поклонения и когда народ беспрерывно подымался в Вышеград и снова оттуда спускался. Они так постепенно, все более и более предаваясь разрушению, не только не пощадили королевского замка, но разрушили его почти целиком.

И еще, в воскресный день 307, на следующий за днем Всех святых, почти вся община Пражская, как мужчины, так и женщины, приняла участие в торжественном крестном ходе со святыми дарами тела и крови Христовых. Мужчины отдельной толпой следовали за своим пресвитером, несущим тело Христово под балдахином, приготовленным на случай приема короля Сигизмунда, а женщины следовали за мужчинами со своим пресвитером, несшим также тело Христово под балдахином, приготовленным для королевы. Дойдя до места, на котором они одержали победу над врагом, они воздали [158] благодарность богу и вернулись обратно с пением «Тебя, бога, хвалим».

И еще, король на 3-й день после праздника Всех святых 308 начал бесчеловечно жечь села и грабить бедных подданных во владениях господина Викторина Бочека, сторонника пражан, а также и брата его, Гинека из Подебрад, бывшего на стороне короля, кроме того, также и у рыцаря Пушки 309. Видя это, молодой Бочек 310 ушел с королевской службы, присоединился к пражанам для совместной защиты правды божьей. Таким образом, кто раньше был гонителем причащения под обоими видами, тот теперь стал его ревностным защитником и распространителем. Венгры из Нимбурга причинили ему неисчислимый урон тем, что сжигали его усадьбы и при этом не только грабили имущество, но насиловали девиц и замужних женщин и, лишив их чести, тут же убивали.

И еще, король, опасаясь, как бы осажденный пражанами град Пражский не оказался, подобно Вышеграду, лишенным продовольствия, распорядился, чтобы туда подвезли в субботу 311 перед днем св. Мартина обильный запас продовольствия, взятого из ограбленных сел и городов, чем заслужил, однако, не благодарность, но проклятия бедняков и всякие дурные пожелания.

71. ВЗЯТИЕ ЖИЖКОЙ ГОРОДА ПРАХАТИЦЕ

И еще, в течение того же вышеуказанного лета господа нашего 1420-го, на 3-й день после праздника св. Мартина, т. е. в 12-й день ноября месяца, табориты, державшие в то время в своих руках город Писек, подверглись нападениям соседей своих из города Прахатице, которые действовали против почитателей закона божия. После того, как город этот был сожжен таборитами и часть стены его разрушена, а сами табориты, сначала было водворившиеся в нем, потом оттуда ушли, в этот город вернулись некоторые их противники, бежавшие в то время от таборитов; постепенно восстановив дома и окончательно заделав проломы в стене, они стали жестоко [159] преследовать всех причащающихся под обоими видами, захватывали некоторых в плен и принуждали отречься от своей веры, некоторых прогоняли из своего города, отнимая у них имущество, и, что было хуже всего, сожгли двух или трех ревнителей закона божия, ни в чем не повинных; среди них был один клирик, Андрей из Вирова, бывший раньше звонарем в Прахатице; его они, оторвав от сельских работ, бесчеловечно предали пучине огня за разрушение икон. На основании этого Жижка, капитан таборитов, в указанный выше день отправился с братьями и сестрами, предшествуемый святыми тайнами тела господня, в поход против города Прахатице. Жители этого города, узнав об этом заранее, заперли ворота и взошли на стены для обороны города. Подойдя к городу, Жижка сначала обратился к ним с такими мирными словами: «Отворите ворота и разрешите нам мирно войти в ваш город со святыми дарами пречистного тела Христова и с нашими священниками. Мы обещаем не причинять вам никакого ущерба ни телам вашим, ни имуществу». Они же ответили ему почти богохульно: «Мы не нуждаемся в вашем теле Христовом, ни В ваших пресвитерах; у нас у самих есть тело Христово и достаточно хорошие для нас священники». Услыхав это, Жижка, повысив голос, сказал: «Ныне клянусь богом, что если силой захвачу вас, то не оставлю никого из вас в живых, но всех, сколько бы вас ни было, прикажу перебить». И тут же дал знак братьям, чтобы они пошли на приступ со всех сторон. Те сейчас же, приставив в нескольких местах к стенам города лестницы, силой стали перебираться в город через стены, потому что стрелки и метальщики таборитские со всех сторон мешали горожанам, защищавшимся при помощи метательных орудий, смолы и камней, выглядывать за стены. Когда же табориты в нескольких местах поднялись на стены, они стали. одних защитников города забивать цепами тут же на стене, других преследовали в их бегстве и, как телят, убивали на улицах города. Открыв ворота города, они с пением внесли в него тело Христово, за которым вошли и остальные братья и сестры. Разделившись, они ходили по всем домам, выносили. [160] имущество, если же находили где-нибудь прячущихся мужчин, то жестоко с ними расправлялись, щадя, однако, Женщин и детей. Некоторых они захватывали в плен и приводили к Жижке. Тот приказал всех их, за исключением, пожалуй, человек семи, случайно [оказавшихся] приверженцами истины, запереть в сакристии храма, и, когда она оказалась наполненной людьми в количестве 85 человек, стоявших там в страшной тесноте, вышеназванный Жижка приказал всех их сжечь, невзирая на то, что они, подымая к нему сложенные руки, молили ради любви к богу пощадить им жизнь, чтобы они могли раскаяться в своих грехах, последовать за таборитами и исполнять во всем их волю. Но табориты остались глухи к слезным просьбам этих людей и стали бросать на головы запертых в сакристии людей просмоленные бочки с зажженной соломой, и так все они задохнулись от огня и дыма. Потом табориты разобрали крышу над этой сакристией и забросали их трупы камнями, словно воздвигли над ними памятник, чтобы они все там сгнили. Из 230 человек, убитых на улицах города, некоторых они похоронили, некоторых бросили в колодец одного горожанина; затем, изгнав из города всех женщин и детей, они остались в городе одни и стали укреплять его рвами, старательно выполняя эти работы своими собственными руками.

72. ПИСЬМО ПРАЖАН К ЧЕШСКИМ ПАНАМ ПОСЛЕ ПОБЕДЫ У ВЫШЕГРАДА

После своей победы над Вышеградом пражане написали и отправили баронам Богемии письмо следующего содержания (* Далее следует текст письма на чешском языке.).

«Желаем всего доброго вам, любезные друзья! Жалуемся вам на короля венгерского Сигмунда, если он только достоин вообще королевского титула, ибо он, забыв о своем происхождении и пренебрегая всеми примерами милости и кротости всех своих предшественников, предался неслыханной жестокости, которую и применяет по отношению к нашему Чешскому королевству [161], сжигая его позорнейшим образом, насилуя девушек и женщин, избивая взрослых и детей и чиня всякие другие несправедливости, коварно притворяясь, что делает это во имя защиты римской церкви. Он прибег к помощи кровавого крестового похода, который, не будучи ни в какой мере основан на сущности христианского учения, был объявлен ради него папой против нас беззаконно, для того, чтобы уничтожить чешский язык [народ], который он пытался опозорить в глазах всего мира, оказывая ему возмутительное пренебрежение и обвиняя во всевозможных ересях, и, кроме того, еще и с той целью, чтобы возвысить и насадить в этой стране чужеземцев вместо изгнанных ими чехов. Он ясно показал это в день Всех святых перед Вышеградом, когда выслал вперед всех чешских панов, рыцарей и воинов, обозвав их первоначально изменниками, и таким образом обрек на верную гибель и сделал так, что действительно и неизбежно должно было погибнуть более 500 отменных и им обманутых воинов. Но мы очень скорбим о них потому, что они все же наши братья-чехи, погубленные им для ослабления нашего чешского языка [народа]. Немцев же и венгров, этих заклятых врагов нашего языка [народа], он щадит и всюду отдает им предпочтение перед чехами. Даже больше того, все его стремления направлены к тому, чтобы ослабить чехов внутренними раздорами и тем легче совсем уничтожить их при помощи немцев и венгров. Это можно было отчетливо услышать из проклятых уст этого короля, когда он сказал, что охотно пожертвовал бы всей Венгрией для того, чтобы во всей Чехии не осталось ни одного чеха. Поэтому, милые друзья, мы вас еще раз убеждаем, чтобы из любви и сострадания, ради вашего собственного и ради родного нашего языка, который этот неистовый злодей замышляет совершенно искоренить, возводя на него свои клеветнические и постыдные обвинения, вы соединились бы с нами и не помогали ему в его жестоких деяних, направленных к великому вашему позору и к окончательному истреблению, чтобы закон божий во всех своих спасительных истинах, обоснованных священным писанием, пользовался свободой и не подвергался таким [162] притеснениям, какие замышляет король со своими приближенными, стремясь отвратить нас от нашего спасения, склонить нас к своему еретическому учению, провозглашенному на Констанцском соборе 312, и обречь на проклятие. Поэтому-то он и не захотел предоставить нам никакого ответа, ни диспута, чего мы многократно от него требовали. Если же вы еще и теперь будете склоняться на его сторону, после того как убедились в его жестокости и явном намерении противобеззаконно и окончательно разорить эту страну, мы должны будем прийти к тому мнению, что и вы стоите за искоренение чешского языка, и будем вынуждены относиться к вам с помощью божьей как к открытым врагам бога и нашего языка. Дано во вторник после дня Всех святых 313» (* Далее следует опять латинский текст.).

73. ВЗЯТИЕ ПРЖИБЕНИЦ ТАБОРИТАМИ С ПОМОЩЬЮ СВЯЩЕННИКА КОРАНДЫ

И еще, в тот же год, в 40-й день 314 после дня св. Мартина. главный пресвитер, капитан таборитский Коранда, и даже с тонзурой на голове, который находился под надежной защитой Генриха, по прозвищу Лефль, владетеля замка в Бехине, во время переезда верхом из Табора в Бехине, после праздника Рождества 315 пречистой девы Марии был вместе с некоторыми братьями таборитами захвачен в плен слугами господина из Розы, задержан и переведен в Пржибенице, замок вышеупомянутого господина из Розы, и брошен в башню этого замка. Из этой башни по стволу сломанного дерева и по шестам, приставленным к стенам, он взобрался однажды с некоторыми из своих людей на самую верхнюю площадку, где стояла стража. Там они связали стражу и выпустили из башни всех находившихся в ней братьев, а стражу водворили на их место. Они оставили на свободе только одного стражника, который просил его отпустить, заявляя, что согласен делать все, что они от него потребуют, и притом поклялся, что никому не [163] скажет о выходе их из башни, но сейчас же отправится в Градиште и расскажет там о всем случившемся именно так, как сам все видел, чтобы те [табориты] без промедления сейчас же пришли к ним на помощь, потому что смогут взять замок без всякого для себя урона.

Так и случилось: табориты задержали посланца, чтобы либо наградить его, если сообщение окажется правдивым, либо покарать, если бы оно оказалось ложным, но сами все сейчас же поднялись и в скором времени прибыли к замку Пржибенице. Когда Коранда со своими людьми увидал с башни, как они подходили, все стали кричать громким голосом:

«Табор, вот Табор!» Каштелян 316 же и его люди, испугавшись, взялись за оружие и хотели поскорее подняться на башню, но никак не могли этого сделать; они не могли даже подойти к Городским воротам, чтобы защищать их, потому что с башни в них все время бросали камнями. Поэтому табориты смело Подошли к стенам замка, отбросили защищающих ворота, овладели ими и с шумом ворвались в замок. Увидя это, испуганные и как бы ошеломленные защитники замка, опустив забрала, пытались улизнуть через стены. Однако некоторые из них были при этом взяты в плен. Видя это, воины, которые несли стражу в другом замке того же господина из Розы на другом берегу реки [Лужницы], побросав все в замке, обратились в бегство, стараясь бежать кто куда мог и как можно быстрее. Таким образом, за один день табориты удивительным образом овладели двумя казавшимися почти неприступными замками 317 господина Рожмберга, убив какого-то человека по имени Кунц. В этих захваченных замках они нашли бесчисленное множество всякого добра: драгоценностей, серебряных сосудов, золотых и серебряных поясов, ожерелий, перлов, или жемчуга, чаш, дароносиц, епископскую митру и жезл из Милевска, книги, облачения и много прочих одежд из меха собольего и куньего — все это свезли сюда для сохранности светские и духовные владельцы со всей округи, но там, где они считали все эти вещи в полной безопасности, там именно они все их и потеряли. В большом же замке они захватили в плен вместе [164] с двумя пресвитерами монаха, господина Германа 318, штатного епископа Никопольской церкви. Епископ этот был в свое время плебаном в Миличине, представленный на эту должность господином из Розы по настоянию господина Ченека; господин Ченек долго держал его в 1417 г. в Липнице ради рукоположения пресвитеров, которых не хотел посвящать архиепископ. Этих троих табориты бесчеловечно потопили в протекавшей под замком реке, невзирая на то, что епископ Герман посвятил в священнический сан многих пресвитеров, примкнувших к таборитскому движению, а также несмотря на его неустанные мольбы сохранить ему жизнь и обещания посвящать в дальнейшем многих, сколько им будет нужно, в пресвитеры и соблюдать все положения их учения после того, как он с ними ознакомится. И так как епископ, умея плавать, долго не тонул, а подплыл к берегу и стал на нем отдыхать, к нему бросились табориты, жаждавшие невинной крови, столкнули его с берега и пробили ему камнями голову. Так он испустил дух и пошел ко дну, оставив таборитам их неисчислимые прегрешения.