Константин из Островицы - Записки янычара Опции

[Всадник]

ХРОНИКА

О ТУРЕЦКИХ ДЕЛАХ КОНСТАНТИНА, СЫНА МИХАИЛА КОНСТАНТИНОВИЧА ИЗ ОСТРОВИЦЫ, РАЦА, КОТОРЫЙ БЫЛ ВЗЯТ ТУРКАМИ СРЕДИ ЯНЫЧАР

ВВЕДЕНИЕ

Трудно указать среди памятников Восточной и Юго-Восточной Европы такой, который был бы более загадочен, более сложен по своей судьбе, своему содержанию, относился бы к такому числу стран и событий, как «Записки янычара». До сих пор не прекращаются среди историков и филологов споры о том, где и на каком языке был создан оригинал «Записок», являются ли они плодом индивидуального или коллективного творчества, наконец, как определить их жанр, отнести ли их к мемуарам, к исторической хронике или к публицистике. Спорным остается и вопрос о том, чьи интересы в первую очередь отражают «Записки». Весьма неясны источники «Записок», степень беллетризации сообщаемых в них сведений, а значит и значимости их как исторического источника. Особый интерес к «Запискам» и все споры, которые ведутся уже полтора столетия, т. е. со времени открытия памятника, будут вполне понятны, если мы примем во внимание, что «Записки» — это одно из первых произведений на польском языке и вместе с тем первое сербское историческое сочинение» не связанное даже по форме со средневековой традицией, наконец, если мы учтем, что это одно из .первых и самых обстоятельных сочинений по истории Турции, ее государственному, финансовому и военному устройству. Следует сказать при этом, что как ни странно, ни в русской дореволюционной, ни в советской историографии «Записки» не привлекли к себе почти никакого внимания, если не считать случайных о них упоминаний. До сих пор ни целиком, ни даже в отрывках не был издан на русском языке и их текст,

* * *

Памятник был открыт в 1823 г. в католическом монастыре в Бердичеве польским литературоведом А. Галензовским. В 1828 г. он издал его в «Собрании польских писателей» как одно из древнейших польских прозаических произведений 1. Список, обнаруженный Галензовским, не имел заглавия, и издатель назвал это сочинение «Записки янычара». Под таким названием памятник вошел в научный оборот. Это название издатель предложил, исходя из содержания произведения. Впрочем, прочитано оно было им весьма поверхностно. Только этим можно объяснить [6], что «Записки» были определены как сочинение поляка, находившегося на турецкой службе, несмотря на прямое и неоднократное указание автора о его происхождении из Сербии

Гораздо более внимательно отнесся к памятнику В. Мацеевский. Он определил его как сербское сочинение, переведенное на польский язык. Мацеёвский обратил внимание и на чешский» по его мнению, перевод «Записок», который был издан в Литомышле еще в 1565 г. 2

После выхода в свет труда В. Мацеевского «Записки янычара», были выведены из круга узкопольских филологических янтересов и почти сразу же привлекли к себе внимание, таких выдающихся славистов, как К. Иречек и Я. Шафарик.

Иречек обратил внимание на имя автора «Записок», обозначенное в литомышльском издании — Михаил Константин (в действительности, как показали другие списки сочинения, наоборот — Константин Михаил). Иречек вообще сосредоточил свое внимание на чешском издании памятника, полагая, что он был не только напечатан, но и написан по-чешски, хотя, несомневно, и сербом. Большой заслугой К. Иречека является введением «Записок» в научный оборот именно как исторического источника как в специальной работе, так и в знаменитой «Истории Сербии». К. Иречек поставил вопрос и об источниках «Записок», ограничившись, впрочем, только его сведениями по истории Сербии. Ученый полагал, что янычар писал «о старой сербской истории по песням, которые слышал в молодости» 3.

Иначе смотрел на источники «Записок» Я. Шафарик, посвятивший их анализу специальную статью, предпосланную им сербскому переводу памятника 4. Шафарик считал эти источники турецкими. Аргументация его, однако, была негативного характера: сведения, содержащиеся в «Записках», не совпадают с тем, что можно прочитать в «других летописцах».. Так: же, в отличие от Иречека, Шафарик считал, что янычар «свое сочинение написал в подлиннике в Польше и на польском языке» 5, хотя и отмечал, что: в польском оригинале много сербских и чешских слов 6.

Несмотря на все более возраставший интерес к «Запискам», вплоть до начала XX в. не существовало их научного издания с учетом всех известных списков. Это издание и монографическое исследование памятника осуществил в 1912 и 1913 гг. известный [7] польский филолог Ян Лось 7. Всего ему удалось выявить 12 списков, к числу которых он отнес и литомышльское Издание 1565 г. Я. Лось внимательно проанализировал текстологические и лингвистические особенности каждого из списков, раскрыл состав сборников, в которых они находятся, построил схему , взаимоотношения списков. Польский исследователь пришел к выводу, что оригиналом памятника является не дошедший до нас польский текст, с которого была сделана копия, впоследствии расширявшаяся, а затем сокращавшаяся, но в то же время обраставшая поздними приписками. С того же недошедшего до нас польского оригинала, .по мнению Я. Лося, был сделан чешский перевод. Оценивая взгляды автора «Записок», Я. Лось пишет о них, как о сложных и противоречивых, в которых религиозность сочетается с критической оценкой поступков людей.Янычар вообще не узок в своих воззрениях: он умеет сочетать ненависть к туркам с похвальным отношением к тому положительному, что у них имеется. Специально занимает

Я. Лося место «Записок» в польской литературе и особенно их влияние на последующих польских авторов, писавших на турецкую тему. Эти последние наблюдения являлись в известной мере развитием идей, намеченных Ф. Буяком в его работе, посвященной знанию поляками турецкого государства в XVI в.8, где он отметил определенную близость «Записок янычара» идеям Каллимаха, как и более поздним трудам, написанным в Польше по турецкому вопросу.

Критический разбор издания «Записок», осуществленного Яном Лосем, дал известный польский филолог А. Брюкнер 9. Главным его упреком в адрес издателя было то, что он воспринял памятник «как текст филологического значения, тогда как он обладает только исторической ценностью». Впрочем, Брюкнер высказался и по поводу языка не дошедшего до нас оригинала «Записок». Он считал, что он был написан Константином «на родном церковнославянском языке». Вернувшись к этому вопросу через десять лет, Брюкнер внес поправки в свою гипотезу, определив язык автора как народный, не книжный, свободный от традиций церковнославянской литературы. Автор, по образному выражению Брюкнера, «вышел не из монашеской кельи, а из обозов и маршей». Как полагал исследователь, с сербского языка «Записки» были переведены на [8] чешский и уже только с него — на польский. В самой же Польше Константин из Островицы, по мнению Брюкнера, никогда не бывал. Скорее всего, свое сочинение он написал в Венгрии. «Записки» являются не мемуарами, а хроникой, точнее временником. Ценность их, в глазах Брюкнера, в разных частях не одинакова. Если по сербской истории они отражают устную народную традицию, то в последних главах они дают точные выверенные сведения о Турции. Статья Брюкнера была единственной работой, посвященной «Запискам», за весь межвоенный период 10.

В послевоенное время интерес к «Запискам янычара» заметно оживился. Причиной тому служит особое внимание к проблемам борьбы славян с внешней опасностью, к вопросам становления национального самосознания и особенно к тем сочинениям, которые одновременно затрагивают исторические судьбы ряда славянских стран. Основное внимание исследователей теперь занимает вопрос о том, чьи интересы отражал Константин, по чьему заказу он написал свое сочинение и кому оно адресовано,

Б. Чирлич в статье с характерным названием «Попытки нового взгляда на «Записки янычара» 11 приходит к выводу, что Константин создал свое сочинение по поручению сербских деспотов, живших в Венгрии. Именно они в первую очередь были заинтересованы в мобилизации всего христианского мира на борьбу с Турцией, так же как и в прославлении прошлого Сербской державы, т. е. во всем том, что составляет главную идейную направленность «Записок».

Сходных позиций придерживается при характеристике «Записок янычара» Н. Радойчич: Связывая их с сербской народной традицией, он, однако, усматривает в этом памятнике и черты общеевропейской антитурецкой литературы, считая Константина Достаточно просвещенным и образованным для этого автором 12.

Возражал Чирличу в ряде своих статей итальянский историк литературы младшего поколения А. Данти. По его мнению сочинение Константина: — «памфлет, вышедший из кругов чешско-венгерской канцелярии» 13. Более того, именно в этих кругах разрозненным замёткам серба, написанным им в 1463 г., и придали в конце XV в. законченную форму памфлета. В Польше же после того, как этот памфлет был переведен с чешского, его неоднократно перерабатывали, соединяли с другими антитурецкими [9] сочинениями 14. Особенно А. Данти занимает вопрос о сходстве идей «Записок» с чешской общественной мыслью и литературой, в частности с идеологией «чешских братьев» 15. Аргументация этого тезиса ученого не представляется, однако, достаточно убедительной: едва ли можно согласиться, что такие мысли Константина, как необходимость братского согласия для избавления от мусульман или справедливость по отношению к убогим, примеры которой в Турции приводятся в «Записках», можно расценить как присущие «чешским братьям».

Призыв к борьбе с турецкой опасностью как главное назначение «Записок» никто из исследователей не подвергает сомнению. Однако то, какие пути и средства предлагал для этого Константин, в ком и в чем он видел спасение, оценивается по-разному. Так, если югославский историк С. Чиркович полагает, что в главе XVIII «Записок» выступают универсалистские (в эсхатологической окраске) идеи объединения всего христианского мира под эгидой римского папы и императора Священной Римской империи 16, то польский ученый С. Былина придерживается противоположного мнения. Он считает, что сочинение янычара отражает именно антипапскую и антиимперскую позицию и созвучно плану союза европейских государей, который возник при дворе чешского короля Иржи Подебрада 17.

Весьма спорный вопрос о языке оригинала «Записок» давно сделал необходимым тщательное изучение их лингвистических особенностей. Отдельные замечания о языке памятника делали едва ли не все исследователи, но монографического его анализа до последнего времени в науке не было. Этот пробел восполнила Гордана Йованович в своей книге «Исследование языка «Записок янычара» 18. Впрочем, йованович не видит в настоящее время возможности определить язык, на каком Константин писал свое сочинение, и ставит перед собой задачу исследовать язык сохранившихся версий памятника, польской и чешской. Те сербизмы, на которые указывали предшествующие ученые, таковыми, по мнению Йованович, не являются. Чаще они имеют общеславянское употребление. Г. Йованович считает, что польская версия памятника вторична по отношению к чешской. [10]

Научное переиздание текста «Записок янычара» не производилось с 1912 по 1959 г. В этом году под редакцией Д. Живановича такое издание было предпринято Сербской Академией. Наук 19. Текст в нем воспроизводится параллельно на польском и сербском языках. За основу Д. Живанович взял краковской издание 1912 г. Как и в нем, в белградском издании отсутствует исторический и текстологический комментарий, что крайне затрудняет пользование текстом. Д. Живанович предпослал тексту обширное предисловие, в котором дается историографический очерк памятника, разбираются биографические данные о Константине из Островицы, рассматриваются его взгляды и идеалы, оцениваются достоинства и отмечаются недостатки сочинения. Д. Живанович не сомневается, что Константин писал свои «Записки» в Польше и на польском языке и что они вполне соответствуют идеям и интересам польского короля Казимира, боровшегося со шляхтой и осуждавшего папу, следы чего можно найти в «Записках». По мнению Живановича, Константин, находясь в Сербии, почему-то не мог научиться читать и писать, а потому все его исторические сведения базируются исключительно на народной традиции. Однако, когда он писал свое сочинение, он был уже европейцем и обладал широким взглядом на международную ситуацию. Его воззрения в значительной степени были связаны с идеями гуманизма. Константина поэтому, по мнению Д. Живановича, можно считать зачинателем ренессансных взглядов как в польской, так и в сербской литературе того времени.

Наконец, в самое последнее время, в 1975 г., в ФРГ вышел полный немецкий перевод «Записок», снабженный предисловием и комментарием 20. Перевод был осуществлен К. П. Гаазе, им же написано предисловие. Комментарий сделан Р. Лахман и Г. Принцигом. Перевод «Записок» на немецкий язык значительно облегчил пользование памятником широкому кругу читателей.

Автор предисловия обратил особое внимание на структуру «Записок», резко распадающихся, по его мнению, на три части:

1) Трактат об антитурецкой войне; 2) Сведения о мусульманстве [11] и истории турок; 3) Серию фрагментов сербской истории. В последней части «Записок», по мнению К. Гаазе, соединились два жанра—эпический и агиографический, влияние которых исследователь считает на составителя «Записок» весьма серьезным. Впрочем, и это является самым парадоксальным во введении к памятнику, его издатели не верят в реальность самого Константина, считая его вымышленным лицом. Они же постоянно подчеркивают наличие множества интерполяций в «Записках», хотя и не отрицают, что первоначальное ядро текста могло возникнуть на грани XV и XVI столетий.

Данный выше краткий историографический обзор показывает, что, несмотря на значительное внимание, уделявшееся историками и филологами «Запискам янычара», этот ценный памятник требует дальнейшего исследования. Помимо спорных вопросов, связанных с историей возникновения «Записок» и личностью их автора, памятник практически остается совсем не изученным с источниковедческой точки зрения. Нельзя считать достаточной и филологическую разработку польских иособенно чешских списков сочинения Константина, в том числе и лито-мышльского издания 1565 г.

* * *

О жизненном пути Константина из Островицы известно только то, что он сам сообщает в «Записках». Эти сведения двоякого характера: либо прямые указания автора, либо те наблюдения и выводы, которые можно сделать из его высказываний с большей или меньшей степенью вероятности.

Трудности здесь начинаются чуть ли не с первого шага. Город, откуда происходил автор, обозначен уже в самом заглавии его сочинения—Островица. Но какая Оcтровица? Их известно в Сербии несколько: Островица близ Рудника — город на север от города Новое Брдо; село с таким же названием в его ближайших окрестностях; город в юго-восточной части Косова поля. Я. Шафарик и К. Иречек решительно высказывались за то, что Островица Константина—это город рудников, тогда как Я. Лось указывал на Косово поле. Д. Живанович возражает им: на север от Брдо были турки, и родители Константина не могли Оттуда переселиться в Брдо, где Константин был уже в 1455 г., как видно из его рассказа о захвате турками этого города. Сомневается Живанович и в гипотезе Я. Лося. По его мнению, человек, происходивший из Косова, не мог сказать о местности в своей родной земле — «одно поле, которое называется Жеглигово». Со своей стороны, Живанович предполагает, что речь может идти только о селе Островице в окрестностях Брдо. Нам это представляется маловероятным, так как свое происхождение человек в то время едва ли мог определять по селу. Обычно его обозначали в больших масштабах, т. е. если [12] уж не целой местности или области, то хотя бы города. Возражения же Живановича Шафарику и Иречеку нельзя признать справедливыми. Таким образом, остается Островица в Косовом поле, как это и считал Лось, впрочем, не знавший об Островице у Нового Брдо. Что же касается странного, с точки зрения Живановича, наименовании Жеглигово «одним полем», то здесь следует принять во внимание, что Константин писал свой труд вдали от тех мест, где родился, и предназначал его для читателей, ни малейшего представления не имевших о Жеглигове.

О годе рождения Константина можно только строить догадки. К. Иречек выдвинул дату 1438 г. 21, очевидно, потому, что когда Константин рассказывает о своем пленении турками в Новом Брдо (а известно, что это произошло в 1455 г.), он говорит о себе как о совершеннолетнем.

Трудно сказать что-либо определенное и о происхождении Константина. Ясно только, что его родители не относились к числу виднейших лиц в городе, так как, по его же словам, все знатные люди были перебиты в 1455 г. В плен же попали дети «господ» и, очевидно, их челядь, с которой эти «господа», как рассказывает Константин, по требованию турок вышли из города. Кем был Константин — «господином» или челядином? Челядином едва ли. Его брат, попав вместе с ним в плен, был по крайней мере уже к 1463 г. хранителем султанской казны (гл. XXXIV). Но и еще в 1455 г., т. е. сразу после пленения, турки относились .к нему и к другому брату Константина как к авторитетным людям, сочтя их ручательство достаточным для. того, чтобы простить Константина за его попытку к бегству (гл. XXVII). И в то же время сам Константин поражает, как это будет показано далее, почти полным незнанием сербской письменной традиции и церковной литературы, но он, очевидно, неплохо разбирался в горном деле. Не случайно в 1453 г., когда деспот Георгий Браккович послал свои вспомогательные войска Мехмеду II, осаждавшему Константинополь, в их рядах оказался Константин. Именно эти работы, связанные с подкопами и взрывами стен, позволили автору «Записок» сказать о себе и своих сербских собратьях, «что без нашей помощи он (Константинополь.—А. Р.) не был бы взят» (гл. XXVI). Константину суждено было присутствовать при опознании головы последнего византийского императора, павшего в бою. Во всяком случае,. только ему из всех авторов, описывавших падение столицы Византии, известно имя грека (Андрей), опознавшего голову Константина IХ 22.

После падения Константинополя Константин вернулся на родину и жил в городе Новое Брдо, где и попал в плен к туркам в 1455 г. Автор «Записок» и здесь пишет неясно, обо [13] всем, что относится к нему самому. И все же создается впечатление, что он был взят в янычары, коль скоро Константин, сообщая о том, что тех, кто был рекрутирован в это войско, отправили для обучения за море, упоминает, что туда повезли и его. Тем более удивительно, что, как явствует из последующего повествования Константина, он оказался не в янычарской школе Аджами Огхлан, а чуть ли не сразу же при дворе султана в Адрианополе. Константин опять-таки прямо об этом не говорит, но это с несомненностью вытекает из того, что он в 1456 г. принимал участие в тайном погребении сербов — участников неудавшегося покушения на Мехмеда II (гл. XXVII). Естественно, возникает вопрос: был ли Константин хотя бы недолго в янычарской школе и вообще был ли он янычаром или [14] нес какую-то другую службу? К сожалению, списки учеников школы Аджами Огхлан, как и самих янычар, неизвестны, так что остаётся искать ответа на поставленный вопрос только в самих «Записках» Константина.

Прежде всего напомним, что «Записками янычара» они названы их первым польским издателем. В самом же заглавии сохранившегося в списках памятника лишь значится, что их автор «был взят от турок среди янычар». Такое обозначение не дает прямого ответа. Среди янычар мог быть и янычар, и неянычар. Довольно противоречивыми в этом отношении могут показаться и автобиографические моменты в «Записках». Прямо янычаром Константин себя не называет нигде.. При описании .штурма Белграда в 1466 г. он как бы отделяет себя от янычар, когда пишет: «А потом мы видели, как янычары бежали» (гл. XXIX). Но в дальнейшем повествовании, в частности в рассказе о походе на Трапезунд в 1459 г., он, наоборот, если и не прямо причисляет себя к янычарам, то говорит, по крайней мере, о совместных с ними действиях, когда именно янычар султан послал в город за верблюдами, несшими, казну. «И мы должны были с большим трудом идти на гору», — замечает по этому поводу Константин (гл. XXXI). Можно было бы предположить, что только в 1459 г. Константин был зачислен в янычары, но этому противоречил бы, во-первых, порядок зачисления в янычары с младенчества, а во-вторых, рассказ Константина о его. участии в переправе через Дунай в 1462 г. во время войны с валашским господарем Владом IV Цепешом (Дракулой). Рассказав о том, что он был в первой партии переправившихся, Константин добавляет: «Потом лодки поехали на ту сторону, и все янычары переправились к нам» (гл. XXXIII).

Кем же был в войске султана Константин? Представляется наиболее правильным предположение А. Данти, пусть им и не аргументированное, что автор «Записок» принадлежал к отрядам артиллерии, сформированным именно в 50-е годы XV в. Мехмедом II 23. В самом деле, именно вопросы, связанные со всякого рода оружием, особенно с орудиями, наиболее привлекают внимание Константина. Он пишет о литье пушек во время морейского похода (гл. XXX) и под боснийской крепостью Бобовац в 1463 г. (гл. XXXIV). В «Записках» сообщаются подробные сведения о вооружении турецких войск во время дунайской кампании 1464 г., о размещении орудий после форсирования Дуная и, наконец, прямо говорится: «Имея двадцать малых пушек, мы внезапно стали палить, так что все их во.йско отогнали с поля» (гл. XXXIII). Интерес Константина к артиллерии был столь велик, что он и после ухода от турок собирал сведения о ней в турецких войсках (гл. XXXV). Наибольшее внимание артиллерии Константин уделяет в общих своих рассуждениях [15] о турецкой армии и способах борьбы с ней в одной из заключительных глав «Записок» (гл. XLV).

Можно предположить, что мастерство горного дела, которому он, вероятно, с детства был обучен, помогло ему и в овладении артиллерийским искусством. Но, будучи человеком, близким к султанскому двору, имея отношение к султанской артиллерии, мог ли оставаться Константин христианином или обязан был принять ислам? «Записки» как будто говорят в пользу первого предположения. Во всяком случае, ни единого намека в них на переход автора в ислам не имеется. Скорее, наоборот, Константин подчеркивает свою верность и преданность христианскому исповеданию. Это особенно заметно в предисловии и в главе IV «Записок». В то же время нельзя не отметить, что Константин великолепно знает мусульманство, его вероучение, ритуал, обычаи, воспроизводит длинные молитвы на арабском языке. Эти знания Константина явно не книжные.

Несмотря на обилие сведений о мусульманстве, у него нет ни одной цитаты из Корана, а ссылки на слова Мухаммеда весьма далеки от того, что сказано в Коране и, видимо, восходят к живой, устной традиции. Так, например, говоря о запрещении Мухаммедом вина, Константин пишет, что он сказал, что если кто, будучи пьяным, умрет, то будет в аду (гл. III). В действительности в Коране вино осуждается как сила, вносящая вражду и ненависть (сура 5, стих 93). Константин и не скрывает, что свои сведения о мусульманстве он получил в основном благодаря посещению мечетей, слушанию в них проповедей, а также расспрашивая мусульман и слушая их рассказы. Но мог ли он столь свободно ходить в мечети, не будучи мусульманином? Более того, Константин сообщает детальнейшие подробности, причем по своим личным впечатлениям (гл. XXII), о дервишских радениях, на которые, как известно, не допускались не то что иноверцы, но даже и мусульмане, не посвященные в дервишество, и при этом даже не вновь принятые 24. И, наконец, просто невозможно представить себе, чтобы христианин был поставлен султаном во главе гарнизона одной из важных крепостей — Звечай в Боснии — и под его начало было отдано пятьдесят янычар и еще тридцать турецких солдат (гл. XXIV). Может быть, именно то обстоятельство, что Константин был мусульманином, привело к нарочитому замалчиванию определенных сторон его жизни в «Записках», написанных в то время, когда он снова стал христианином.

До того как Константин из Островицы занял ответственный пост коменданта гарнизона, он прошел немалый путь службы в турецкой армии. На следующий год (1456) после того, как он был захвачен в плен и, как уже говорилось, быстро попал ко двору султанов, Константин участвует в осаде Белграда турецкими [16] войсками (гл. XXIX). В 1458—1460 гг. Константин — среди турецких войск, завоевывающих Морею, а в 1461 г.— Синоп (гл. ХХ-Х). В этот промежуток времени, в 1459 г., он еще принимает участие в длительном и тяжелом походе султана на Трапезундскую империю, завершившемся ее покорением (гл. XXXI). В 1463 г. Константин воюет в Боснии. Здесь он, несомненно за свои военные заслуги, становится комендантом крепости Звечай, которую после длительного и добросовестного, по его собственным словам, сопротивления вынужден был сдать венграм (гл. XXXIV).

О своей дальнейшей судьбе Константин вообще не говорит ни слова. Я. Шафарик живописует картину триумфального въезда венгерского короля Матиаша Корвина в Буду, когда его сопровождали 500 пленных турок. Не ссылаясь на какой-либо источник, Шафарик пишет, что среди них «был и начальник завоеванного города Звечая» 25. Есть, однако, основание сомневаться в столь публично позорном возвращении Константина в христианский мир, поскольку он недвусмысленно вспоминал в своих «Записках», как он «благодарил бога, что с честью вернулся к христианам» (гл. XXXIV).

И все же, судя по тем же «Запискам», отношения у Константина с венгерскими королевскими властями сложились крайне плохие. Как о Яноше Хуньяди, так и о его сыне Матиаше Корвине Константин высказывается крайне недоброжелательно. Янош Хуньяди, прославившийся непримиримой борьбой с турками, в изображении нашего автора не более чем злокозненный авантюрист, сумевший втянуть короля Владислава Венгерского в поход против турок в 1444 г., окончившийся варненской катастрофой. Константин при этом отметил, что сам Янош «отступил назад без всякого препятствия» (гл. XXIII). Он же пытался втянуть благоразумного сербского деспота в новый, но не менее, с точки зрения Константина, бессмысленный поход против турок в 1448 г. с его «несчастной и печальной битвой» на том самом Косовом поле, где в 1389 г. происходила роковая для Сербии битва (гл. XXIV). После поражения Хуньяди скрылся в Смедереве у сербского деспота, чем причинил ему и Сербии много неприятностей от турок. Разумеется, при этом Константин не говорит, что Янош был фактически арестован деспотом и отпущен лишь за большой выкуп (гл. XXIV, прим. 4). Константин обвиняет венгров в том, что они не оказали поддержки деспоту в 1455 г., когда турки двинулись на его землю (гл. XXVII). Крайнее коварство проявил Янош Хуньяди и в следующем, 1456 г., когда во время морового поветрия в Смедереве дал приют деспоту у Белграда, а потом сам же велел арестовать его. Что же касается блестящей победы над турками Яноша Хуньяди под Белградом в 1456 г., то этот успех Константин [17] объясняет случайным стечением обстоятельств и плохими советчиками султана.

В крайне черных тонах обрисован Константином и сын Яноша Хуньяди, король Матиаш Корвин. Его он даже приводит как пример тех людей, которые оставляют о себе самую дурную. память. Более всего автор «Записок» упрекает Корвина за те войны, которые он вел с христианами перед лицом турок. «Если бы он,— пишет Константин,— половину тех средств, которые истратил на войну с христианами, обратил на борьбу с погаными, он изгнал бы турок за море и прославился от востока до запада, а от господа бы получил великое воздаяние, а от людей — честь, его бы в веках помнили христиане, а поганые дрожали бы при упоминании его имени» (гл. XXVIII). Этот же горький упрек в адрес Матиаша Корвина Константин повторяет [18] и в завершающей части своего сочинения: «Не так надо поступать, Как король Матиаш; который, не обращая внимания на поганых, вел борьбу с христианами» (гл. XLIX).

Эти упреки резко и тем более значимо звучат в сочинении Константина, что главной идеей его «Записок» был призыв к совместной борьбе всего христианского мира против «поганых». Уже в предисловии Константин обращается с молитвой, которая задает весь тон его сочинению: «Поспеши помочь своим христианам и отврати проклятых поганых».

К необходимости сплотить все усилия христиан против турецкой опасности, забыть взаимные распри автор «Записок» возвращается неоднократно. «Знайте, что поганые смелы и мужественны не сами по себе, а благодаря нашему несогласию и нашей ненависти»,—пишет он (гл. XXVIII). Константин выискивает любые возможности осудить христианские раздоры. Об этом он не забывает сказать и когда излагает события родной сербской истории (гл. XVI), и даже когда передает содержание слышанной им в мечети мусульманской проповеди (гл. V). Собственно, все обстоятельнейшие сведения об устройстве и системе управления турецкого государства, об организации армии и ее вооружении, о финансах и землевладении у Константина не просто приводятся для удовлетворения любопытства читателей, но для того именно, чтобы помочь тем, кто будет воевать с турками. Константин дает в своем сочинении и множество совершенно практических советов ведения войны с турками, заверяя читателей, что он хорошо знает достижения и недостатки турецкой армии, так как, по его словам, он имел возможность к ним «приглядеться» (гл. XL). Именно на основе этих своих наблюдений наш автор рекомендует как можно долее задерживать турецкую пехоту в поле (гл. XL) и удерживать города при штурме их турками более двух часов (гл. XLV); метать. стрелы в верблюдов, которые от них ринутся на собственные войска (гл. XL); выбирать легкое, а не тяжелое оружие (гл. XLI); предпочитать копьям мечи (гл. XLI); рассылать специальных лиц для наблюдения за действиями своих войск и пробуждения в них храбрости (гл. XLI); настигать быстроходных всадников в горах или у широких рек (гл. XLII) и многое другое.

Однако, естественно возникает вопрос: кто же сможет организовать и возглавить поход против турок, кому адресованы столь подробные сведения и для кого предназначены столь детальные советы и рекомендации? В целом отрицательно оценивая опыт борьбы венгерских правителей с турецкой агрессией, Константин все же не исключает возможности их участия в военных действиях против османов. Именно потому он и упрекает их в том, что они не использовали имевшиеся у них реальные возможности. Константин с сокрушением говорит при этом, что не используют свои возможности ни папа римский, ни император Священной Римской империи, беспечно относящиеся, несмотря [19] на свое призвание и долг, к интересам защиты христианского мира. «А святой отец, папа в Риме,— с горечью пишет Константин,— со своим духовенством сидит спокойно, также и Римский король в немецких землях пирует со своими рыцарями, так что о них ничего не слышно в Турции, ибо они ничего не предпринимают против поганых» (гл. XVIII). Более того, в заключительной главе Константин даже обвиняет папу и императора в том, что они сами сеют раздор в христианском мире именно благодаря их наговору на чешского короля. Показательно при этом, что Константин не говорит о мотивах, которые выдвигали папа и император,— борьба с гуситским королем Иржи Подебрадом. Константин просто видит в этом бессмысленную братоубийственную войну.

По мнению автора «Записок», только один государь в Европе способен возглавить и вести борьбу с турками и оборонять от них христианский мир. Он прямо пишет: «Нет тех, которые бы его обороняли и умножали, кроме польского короля Ольбрахта, который много потерпел от людей своего государства, видимо, из-за того, что своих земляков он заставил трудиться за мир и свободу христианства, противостоя поганым» (гл. XVIII). Константин не сопровождает это высказывание какими-то конкретными примерами. В заключительной же главе он говорит о буковинском походе Ольбрахта 1497 г., изображая его как событие особого, исключительного значения, как «месть за пролитие христианской крови и гибель людей» (гл. XLIX).

Между тем буковинский поход, предпринятый с целью отвоевания важных в торговом отношении черноморских городов Килии. и Белгорода, не являлся блестящей победой и закончился отступлением объединенных польских войск из Молдавии. При этом далеко не в духе христианской любви и братолюбия Ян Ольбрахт стремился навязать этой стране в качестве государя своего младшего брата Сигизмунда, чем и вызвал ожесточенное сопротивление господаря Стефана Великого. Поход 1497 г., был единственной антитурецкой акцией польского короля, скорее опасавшегося вступать в конфликт с Турцией и более заботившегося об упрочении своего влияния в Молдавии 26.

Все сказанное свидетельствует об особой заинтересованности Константина в прославлении Яна Ольбрахта, о приписывании ему необыкновенных заслуг как последовательному и единственному борцу с турецкой агрессией. Именно венгерского короля Матиаша Корвина польский посол в 1486 г. обвинял в срыве похода против турок. На заседании венецианского сената он [20] говорил об этом почти такими же словами, как Константин в своих «Записках», т. е. что Корвин вместо борьбы с турками угрожает христианским странам 27.

Трудно себе представить, чтобы Константин занимался этим, не имея никакого отношения к Ольбрахту или, по меньшей мере, не живя в его владениях. Если допустить, что Константин жил и писал в Польше, то в свете этого предположения становится понятной последовательно противовенгерская настроенность Константина, которую вовсе не разделяли его собратья сербы, воспевавшие подвиги Хуньяди, известного в сербском эпосе как Янко Сибинянин или Янко Воевода 28. Напомним в связи с этим о крайне напряженных польско-венгерских отношениях , последней четверти XV в., особенно войну за Силезию 29.

Симптоматичным является и повышенный интерес автора «Записок» к татарам. Они в его изображении противостоят туркам и выигрывают по сравнению с ними в ловкости, хитрости и смелости. Оценивая преимущества татарских войск, Константин пишет: «Татары также быстры на своих конях, как турки, а к тому же они мужественны и тверды и много выгадывают от того, что держатся, как и турки. Самим же туркам не помогает такой порядок, потому-то татары часто одерживали победу над турками» (гл. XLI). Несколько ранее этого утверждения Константин уже подготовил читателя к нему. В главе XXXII он подробно рассказывает о столкновении Мехмеда II-с ханом так называемой белобараньей орды Хасаном. Эта глава вообще является чуть ли не самой загадочной во всех «Записках». Дело в том, что Константин пишет об этом походе к Евфрату после известия о падении Смедерева, что произошло летом 1459 г., и до рассказа о войне султана с валашским господарем Владом IV Цепешом, которая происходила в 1462 г. При этом Константин неоднократно упоминает о себе как об участнике похода. А между тем никакого похода на Узунхасана в этот промежуток времени не было, во всяком случае, ни один источник о нем не упоминает 30. Такой поход имел место только в 1473 г., когда Константин был уже среди христиан, вне пределов Турции. Подозрительно совпадают при этом в рассказе Константина и в сведениях, имеющихся о походе 1473 г., места сражений, например Шабин-Карахисар, и некоторые действующие лица, например Мустафа, который у Константина, впрочем, фигурирует как сын Узунхасана, хотя в действительности он был сыном его противника, султана Мехмеда.

Есть и другие, странные для участника похода, неточности [21] рассказе. Так Мехмет-паша был ранен не во время похода на Узунхасана, как говорится в «Записках», а еще во время похода на Трапезунд. Константин изображает поход как победоносный для татар, и в этом заключается самое большое расхождение с подлинным ходом событий 1473 г., когда Узун Хасан был разбит наголову под Бешкентом. У Константина же победивший хан восклицает: «Я не знал, что турецкий султан, сын Отомана, так слаб по сравнению со мной» (гл. XXXII). Таким образом, придуманный Константином рассказ о турецком походе к Евфрату, хотя в некоторой степени и был основан на реальных событиях, прежде всего преследовал цель публицистическую, а именно — прославлял могущество и силу татар и в то же время — их вражду по отношению к туркам. Чтобы сделать этот рассказ ярким и интересным, автор «Записок» не поскупился на красочные подробности, связанные с покушением татар на турецкого визиря Мехмет-пашу или с хитрыми проделками султанского шута, пытавшегося обмануть и дезориентировать хана.

В высказываниях Константина о татарах нельзя не увидеть отголоска идей, получивших в последней четверти XV в. довольно широкое распространение в Европе и особенно оживленно дискутировавшихся в Польше в 70-х годах 31. Правда, польские официальные круги подвергали серьезному сомнению реальность так называемого «татарского плана» борьбы с турками, но показательно, что выдвигавшиеся при этом мотивы (малая боевая дееспособность, разбросанность и малочисленность татар) опровергаются теми именно сведениями, которые сообщает о татарах Константин, пусть прямо и не говоря, что их надо использовать в борьбе с турками.

На Польшу как на страну, где Константин создавал свои «Записки», указывает также и постоянное использование им польских названий для пояснения турецких терминов. Это особенно бросается в глаза в главах XXXVII и XXXVIII, когда, например, чехан сравнивается с маршалком и многократно говорится о турецких гетманах.

Сделанные выше наблюдения позволяют говорить о том, что «Записки» были написаны Константином из.Островицы в Польском государстве, куда он попал из Венгрии 32. При этом нетрудно [22] определить и тот промежуток времени, когда «Записки» были созданы. Это период с 1497 по 1501 г., поскольку ранее буковинского похода это было невозможно, как это было невозможно и после 1502 г., когда Ян Ольбрахт умер. Может быть, это был 1500 г., который, хотя и ошибочно как 1400, обозначен в списке Замойского (список Z — см. описание списков).

Можно предположить, что Константин жил где-то в восточных областях Польско-Литовского государства. Не случайно большинство польских списков его сочинения происходят именно оттуда, как на это справедливо обратил внимание Б. Чирлич 33. При всей кажущейся исключительности сочинения серба в Польше в XV в. это явление находит свое место в системе культурных связей Польши и Литвы с балканскими странами. Напомним, что именно в Великом княжестве Литовском протекала еще в начале XV в. деятельность Григория Цамблака, связанного как с болгарской, так и с сербской культурой. Сюда же проникают сербские агиографические памятники и произведения сербской светской, рыцарской литературы («Повесть о Тристане»). В другой работе нам уже приходилось отмечать, сколь существенными были балканские влияния на так называемые русские фрески XV в. в Польше 34. Добавим к этому, что в 1557 г. в Супрасле трудился над росписью стен собора «Сербии» Нектарий 35.

Выбор Константином восточных областей Польско-Литовского государства мог объясняться и его православным вероисповеданием, столь распространенным на этих землях. Хотя Константин прямо нигде и не осуждает католичество и не противопоставляет его православию, но все же неоднократно и довольно резко осуждает римского папу. Особенно отчетливо эти мотивы звучат в главе XVIII, хотя слова осуждения и вкладываются Константином в уста других лиц. Именно они пророчествуют, что из Рима «будет происходить все зло» (гл. XVIII), в православном духе трактуют слова о едином пастыре как о Христе, а не о папе (гл. XVIII), утверждают, что никто из пап после раскола с православной церковью не был святым (гл. XXXVI).

Впрочем, принадлежность Константина к православию ни в коей мере не придала его сочинению нарочито церковной или даже просто религиозной окраски. С этой точки зрения показательно, что он, говоря о сербской истории, ни разу не упомянул об архиепископе Савве Сербском, в высшей степени популярном [23] в Сербии святом. Идеалы и взгляды Константина лежат скорее в сфере народных, фольклорных представлений об истории, не исключающих, конечно, и имеющегося в «Записках» прославления князя за постройку храма и похвальное, с точки зрения автора, обращение за мудрыми советами к духовенству (гл. XV).

Даже сама авторская манера и литературные приемы сближают «Записки» с произведениями народного творчества. В этом отношении особенно характерен рассказ о битве за Белград в 1456 г., изложенный в форме рассказа о четырех печалях султана (гл. XXIX). Константин даже пользуется в своем повествовании загадками и притчами, например, когда говорит о совещании султана Мехмеда II с приближенными по поводу похода на христиан (гл. XXVI).

Тот же султан уподобляет своих воинов стрелам (гл. XXIV). К фольклорной традиции восходит и весьма своеобразный для любого исторического сочинения характер датировки событий. За считанными исключениями, о которых речь пойдет ниже, Константин не указывает ни месяца, ни даже года описываемых им событий, но зато в целом ряде случаев сообщает о дне недели, когда то или иное событие произошло. Так, о дне Варненской битвы он пишет только то, что она произошла в понедельник (гл. XXIII), что боснийское посольство прибыло к султану в субботу, а походом он отправился на Боснию в среду (гл. XXXIV); вторая Косовская битва, по сообщению Константина, длилась с четверга до субботы (гл. XXII). Только о знаменитой Косовской битве Константин знает, что она произошла в день св. Вита (гл. XVI), что само по себе не может вызвать удивления, поскольку этот день («Видовдан») у сербского народа всегда отмечался как памятный траурный день, о котором Константин, несомненно, знал с детства. Впрочем, и здесь он ничего не говорит о годе битвы на Косовом поле. Само собой разумеется, что подобного рода датировки являются серьезным недостатком «Записок» как исторического источника, но вместе с тем они недвусмысленно указывают не только на авторскую манеру Константина, но и на его источники. Правда, мы не можем прямо указать на какие-либо дошедшие до нас произведения сербского эпоса как послужившие источником при составлении «Записок». Причиной этого, вероятно, является то обстоятельство, что в середине XV в., когда наш автор жил в Сербии, эпические циклы, известные нам, еще не сложились, и Константин пользовался какими-то не известными нам песнями и преданиями.

Константин воспользовался не только сербскими, но и турецкими устными преданиями. Характерным примером здесь может служить легенда об Османе, основоположнике султанской династии, и правительнице Каравиде, изложенная в духе «Тысячи и одной ночи» (гл. IX). Повествуя о битве при Трепане [24] (16 ноября 1454 г.), Константин уже прямо ссылается на то, что ему об этом рассказывали турки (гл. XXVII).

Явно из каких-то сказании о Варненской битве, бытовавших среди янычар, почерпнул свои сведения о ней и Константин, сообщающий подробности поиска янычарами головы коpoля Владислава и того, как ее носили по турецким городам, а также янычарского обычая носить в память победы над ним белые и красные штанины, как это делал побежденный ими король (гл. XXIII). Отметим, кстати, что янычарское предание о Варненской битве не отличалось большой точностью. Во всяком случае, такие историки, как Сфрандзи и Халкокондил, рисуют совсем другую картину хода боя 36.

Насколько большую роль играли для Константина турецкие источники, показывает тот факт, что он знал о турецком памятнике на Косовом поле (гл. XVI) и ничего не знал о надписи на сербском столбе, которая неоднократно воспроизводилась в сербских рукописных сборниках 37. Показательно также, что Константин приводит совершенно особую для раннего периода (вплоть до XIV в.), просто полусказочную родословную султанов, не проявляя при этом никаких признаков знакомства с известными сербскими родословными султанов 38 Одним из важнейших источников сведений, сообщаемых Константином о Турецкой империи, являются его собственные воспоминания. Этим и объясняются особенно подробные сведения о турецкой армии и разновидности ее основных и вспомогательных войск, порядке их рекрутирования, вплоть до детальной картины выстраивания войска. Очень подробны в «Записках» сведения об оружии у турок. Как лицо, стоявшее во главе гарнизона, Константин досконально знает административное устройство империи сверху донизу, вплоть до мельчайших чиновников. Но особенно поражает в «Записках» непропорциональное по сравнению с другими сведениями множество данных о султанской казне и выплате жалованья различным военным и гражданским лицам. Ими буквально пестрят последние главы «Записок». Получить все эти сведения Константин мог от своего брата, который, как уже говорилось выше, охранял султанскую казну и, конечно, был причастен к финансовым делам государства. Не исключено, что у Константина были какие-то записи или заметки о ней, поскольку иначе трудно объяснить столь большой объем финансовых сведений.

Переходя к вопросу о письменных источниках Константина, нельзя не вспомнить, что практически все исследователи его сочинения со всей решительностью отрицали их. Однако сам [25]

Константин в одном месте своего сочинения, когда речь идет о штурме Белградской крепости в 1456 г., прямо говорит: «Там было ранено, как записано, четыреста с лишним янычар» (гл. XXIX). Чуть далее Константин пишет, что раненые и убитые остались лежать в крепости. Иными словами, Константин мог видеть только венгерские записи о турецких потерях, поскольку, не взяв города, турки отступили от него.

В «Записках» имеются и другие признаки использования каких-то официальных венгерских материалов. Их можно указать три. Все они связаны с неприсущей сообщениям Константина датировкой венгерских военных походов 40-х годов XV в. при точном указании года. При этом даты даны по летосчислению не от хиджры (начиная с 622 г.), как было в Турции; не от сотворения мира, как это делали в православных странах, но от Рождества Христова, что как раз к середине XV в. стало нормой в католических странах 39. Константин указывает, хотя и ошибочно, дату первого похода Владислава—1441 г. (вместо 1443 г.40), битву при Варне — 1444 г. и поход Яноша Хуньяди, завершившийся второй битвой при Косовом поле,— 1448 г.

Привлекает в качестве источников Константин и вещественные памятники, которые ему довелось видеть либо о которых он слышал. Так, он пишет о церквах, стоящих «до сих пор в сохранности» на месте битвы под Велбуждом в 1330 г. (гл.XV) Знает он и о «знаке», что стоит «до сих пор» в местечке Тайяницы, где в 1444 г. был убит и похоронен любимый друг султана (гл. XXI). Подробно описывает Константин и турецкий памятник на Косовом поле: «На четырех столпах,— читаем мы в «Записках»,- утвержден свод, покрытый оловом; и этот памятник стоит до сих пор» (гл. XVI). Интересовался наш автор и большими курганами в полях, которые он воспринимал, скорее всего ошибочно, как памятные знаки, оставленные Чингисханом во время его похода «на Запад» (гл. XVIII).

[Всадник]

ХРОНИКА

О ТУРЕЦКИХ ДЕЛАХ КОНСТАНТИНА, СЫНА МИХАИЛА КОНСТАНТИНОВИЧА ИЗ ОСТРОВИЦЫ, РАЦА, КОТОРЫЙ БЫЛ ВЗЯТ ТУРКАМИ СРЕДИ ЯНЫЧАР

ГЛАВА XXVI. КАК СУЛТАН МЕХМЕД ОБМАНУЛ ГРЕЧЕСКОГО ИМПЕРАТОРА.

Султан Мехмед, собрав войско, выступил так, как если бы хотел напасть на Карамана, и взял с собой мастеров, плотников, строителей, кузнецов, мастеров изготовления извести и других различных ремесленников со всем снаряжением, что кому необходимо; [69] затем он направился к Поясу Святого Георгия 158, якобы намереваясь со всем своим войском переправиться к Константинополю через море, и он попросил греческого императора, чтобы он дал ему лодки для перевозки. И, приплыв, он высадился на другом берегу в Поясе Святого Георгия в пяти итальянских милях от Константинополя и велел мастерам промерить пространство, намереваясь здесь поставить замок, и сам повелел немедленно начать носить камень. И другие, видя, что султан не бездельничает, стали каждый носить камни, дерево и все, что необходимо для строительства; и он не двигался с этого места целых два года, пока замок не был закончен, и ни один человек не знал его замысла, для чего возводится замок, Когда греки это увидели, они стали готовиться к тому, чтобы отобрать у него этот замок. Узнав об этом, он послал к их властителю, отговариваясь тем, что он ничего не имеет против него:

«Я строю этот замок в ваших и наших интересах, так как поступает много жалоб от купцов, что совершаются злодейства [70] каталонами 159 на Белом 160 и Черном море. И поэтому я хочу это прекратить, чтобы купцы могли совершать свои путешествия». Услышав это, греческий царь и греки не знали, что они должны были делать, полагали, что следует соблюдать мир, и потому не стали мешать султану закончить строительство замка. Но если бы греки заботились, чтобы султан быстро отступил, они должны были замок окружить и осадить. Они так думали, но султан турецкий думал иначе.

Итак, греки, полагаясь на мир с погаными, ничего не предпринимали; и они были так спокойны, что турки ездили из города в город, а греки — к их войскам беспрепятственно, при этом пили, ели, имели хороший скот и так было до того времени, пока султан не построил замок, который и поныне называется Енихисар [очень мощный и надежный замок, в котором хранится казна турецких султанов] 161. В то время турецкий султан еще не имел при себе никаких людей на море, и тогда он приказал сделать тридцать кораблей в лесу в четырех итальянских милях от морского берега; «некоторые, которые об этом знали, считали, что султан делает глупость, говоря, что невероятно, чтобы он смог их (корабли) перевезти по суше до моря, не повредив, и особенно осуждали его потому, что местность была гористая. Тогда султан послал к деспоту гонца, требуя, чтобы он отправил ему пятнадцать сотен коней, согласно договору, говоря, что, построив замок, он хотел бы выступить против земли Карамана. Деспот послал одного воеводу Яксу из Брежичича, отчима тех Якшичей 162, которые были в Венгрии, и с ним отправил пятнадцать сотен коней, не зная замысла султана. Построив замок, султан, никому не говоря, ни своему, ни чужому, не разрывая мира, послал гонцов к Константинополю, чтобы они избивали, убивали, кого где не встретят вплоть до самых городских рвов. [Затем султан подошел со своей силой и обложил Константинополь] 162а. И в самом городе было много турок, которые об этом не знали, и они были перебиты горожанами. Султан, подойдя со всей своей силой, обложил Константинополь, который называют Стамбул, как бы султанский престол. Те люди, которые были посланы деспотом и среди них был и я 163, слыша, что султан обложил Стамбул, [мы же хотели повернуть назад] 164, были предостережены некими людьми, чтобы ни в коем случае не возвращаться, что все приготовлено для того, чтобы нас уничтожить, согласно приказу султана, если бы мы повернули вспять, и потому мы должны ехать к Стамбулу и помогать добывать его: и никак без нашей помощи он не был бы взят 165.

Когда мы подошли к Константинополю, то нам было ведено залечь перед Адрианопольскими воротами, а когда мы там залегли, тогда султан, пойдя на большие затраты, чудесным образом перевез ладьи, чему удивлялись весь город и войско. А сделал он так: на верху был сделан перекоп, который внизу [71]был обит толстыми досками, намазанными густым слоем жира, к тому же к каждой ладье был приделан чистый корпус; а поднятыми ветряными полотнищами все тридцать ладей одна за другой шли как бы по воде со знаменами, с бубнами, со стрельбой из пушек; в это время битва была приостановлена из-за большого удивления людей: ладьи, которые обычно тянули пешие люди и буйволы, по суше сами шли к морю. Греки, видя ладьи, устроенные таким образом, хотели обороняться, дабы их не могли привезти к морю, но они ничего не смогли с этим поделать. Также они добывали Константинополь и с суши, и с моря. Существует широкий морской залив величиной в два гона 166 между Константинополем и Галатой, или Перой 167. Через этот залив султан велел сделать мост на судах, и он был так устроен, что по нему могли ездить.

Тогда-то турки обложили город на восемь недель, обстреливая его из больших пушек, стрелявших так, что они разрушили [72] стену на пол-гона. Стамбул — огромный город, окруженный великолепными стенами, толстыми и высокими, с частыми башнями, его не смог бы взять султан турецкий, если бы не подлая измена 168. Греческий император по причине обширности города не мог иметь такого количества людей, чтобы были заняты все стены, как это бы следовало; и потому в том месте, где стена была разбита, султанские янычары во время штурма убили греческого воеводу, которому этот участок был поручен. А когда глава была поражена, то и другие, испугавшись, должны были отступить, и тогда янычары, собравшись с силами, бросились по стенам и начали резню и вся султанская сила обратилась на город, истребляя на улицах, в домах и церквах.

Греческий император имел на площади в городе пять тысяч пехоты, но он не мог быстро. подоспеть к тому месту, где в стене был пролом, ибо турки здесь закрепились. Он мужественно сражался с ними, обороняясь так долго, как мог, и сам был убит там на месте. Голову ему, мертвому, отсек один янычар по имени Сарилес, он принес ее и бросил перед султаном, говоря:

«Счастливый господин, вот тебе голова твоего жесточайшего неприятеля». Султан спросил одного греческого пленника, друга императора по имени Андрей, чья бы это могла быть голова. Тот ответил, что это голова императора Драгаша, нашего господина 169. И тогда султан одарил этого янычара конями, деньгами, чистыми одеждами и лучшими должностями и дал ему воеводства Агиданское и Анатолийское. Так был захвачен Константинополь благодаря подлому обману и ложному миру с погаными.

По другую сторону залива существует иной город — Галата, или Пора, обширный и красивый; жители его заключили с турецким султаном перемирие в соответствии с принципом, если добыт Константинополь, то ему и все должны быть подчинены. А когда Константинополь был захвачен и все мужское население вырезано, кроме детей и женщин, которые все были розданы поганым, жители Галаты, видя, что Константинополь взят, принесли ключи к султану, и он их оставил в покое, поехал к их замку и к городам и захватил их без боя, а они все покорно подчинились ему. Оттуда он поехал в Адрианополь и, пробыв там, поехал в Рацкую землю, не разрывая мира.



ГЛАВА XXVII. КАК МЕХМЕД ОБМАНУЛ ДЕСПОТА С ПОМОЩЬЮ МИРА.

Турецкий султан Мехмед, заключив договор с деспотом о том, чтобы до смерти его и его сына Лазаря никогда ему не вредить и честно и по правде поступать, как об этом я написал выше, :я исполнял все это до тех пор, пока не захватил Константинополь [73]. Ибо он все это сделал только ради того, чтобы ему легче было подойти к нему [захватить Константинополь] 170. А как только он занял Константинополь, он сразу же, на следующий год, не разрывая договора с деспотом, двинулся на Рацкую землю вместе со всей своей силой. Услыхав об этом, рацы дали знать деспоту: «Турецкий султан двинулся на нас со своей силой. Что нам делать? Ведь мы и раньше тебе говорили, что турецкий пес должен нас обмануть. И потому знай, что мы думаем: «Неужели наши жены и дети на наших глазах будут схвачены и отвезены к поганым? Уж лучше мы готовы сложить свои головы и с ними биться». А потому поспеши к нам на помощь с как можно большей силой. У нас есть одно войско в Ситнице, а другое — у Дубочицы или в Кислине. А потому с этим делом не мешкай».

Деспот отвечал им: «Я не могу так быстро собрать людей, потому что короля Владислава нет в Венгерской земле, который помог бы мне, а потому ничего такого не делайте, а если есть на то божья воля и вы поддадитесь турецкому султану, я вас с божьей помощью освобожу». Когда же султан Мехмед приехал в Константинову землю на одно поле, которое называют Жеглигово, на границе Рацкой земли, услышав о людях, которые были у Ситницы, а другие в Дубочице и у Кислины, он стоял там четыре недели, не зная, что предпринять и на каких [74] людей он должен напасть; и тогда те, которые находились у Ситницы, мужественно бросились на его войско и побили и умертвили множество турок, и в том числе знаменитых турецких вельмож. Но потом султан, подойдя сам со всей своей силой, разбил их у горы, которая называется Трепаня 171. Турки рассказывали, что никогда в жизни не слыхивали, чтобы столь малое число людей так сражалось и с такой силой, и говорили, что если бы они соединились вместе, то султан был бы разбит наголову. И так сербы одни были поражены, другие разбиты, третьи убежали, а один господин — Никола Скобалич 172 со своим дядей был посажен на кол.

Оттуда султан двинулся и осадил один город, который называется Ново Брдо 173, т. е. «Серебряная и Золотая гора», и взял его, но по условиям сдачи согласился оставить жителям имущество и ни женщин, ни молодых людей не брать. Когда же город сдался 174, то султан приказал ворота закрыть, оставив только с одной стороны открытые ворота. Турки, приехав в город, приказали всем господам, чтобы они каждый со своей челядью, мужской и женской, вышли воротами из города ко рву, оставив свое имущество в домах. И так вышли они один за другим. И султан, стоя перед воротами, отбирал и ставил юношей на одну сторону, а девушек на другую, а мужей также по одну сторону, а женщин по другую [а жены с другой стороны] 175; а тех из них, которые были главнейшими, всех их велел убить. А остальных велел отпустить в город, и ни у кого из них не было отобрано имущество. Юношей было триста двадцать, а женщин — 704, женщин он всех роздал поганым, а мальчиков взял себе в янычары и послал их в Анатолию за море там, где их воспитывают. Там, в этом городе [Ново Брдо, я, который это написал] 176, был взят с двумя моими братьями, [и гнали нас турки, которым мы были поручены] 177. [А когда нас вели, мы всегда были начеку] 178, где бы мы ни были, в больших лесах или горах, мы постоянно думали, как перебьем турок, а сами убежим, но мы были тогда так юны, что этого не сделали, только я с еще двадцатью ночью убежал из одного села, называемого Самоков 179, и за нами гнались по всей этой земле и, догнав, связали и мучили, волоча за конями; странно, как у нас остались целы души, а потом, когда нас привели, за нас поклялись другие, и среди них — два моих брата, что мы больше этого делать не будем, и так нас спокойно повели за море.

И [турецкий султан] 180 отнял у деспота всю Рацкую землю вплоть до Моравы, оставив ему только то, что находится от Моравы до Смедерева, и, приехав в Адрианополь, он взял себе восемь юношей в слуги из тех, которые были привезены из Рацкой земли 181; а они сговорились убить султана во время ночной стражи, говоря между собой: «Если мы этого турецкого пса убьем, тогда все христианство будет освобождено, а если [75] нас поймают, тогда мы будем мучениками перед господом богом». И когда наступил час их ночной стражи, они все были наготове и каждый имел при себе кинжал. Когда же султан должен был идти в спальню, один из них, по имени Дмитрий Томашич, отошел от них и как подлый изменник рассказал султану, что должно произойти. Султан сразу же велел их схватить и привести к себе и, видя у каждого кинжал, спросил их:

«Кто вас научил тому, что вы смели дерзнуть на это и меня убить?». Они отвечали ему: «Никто иной, как наша печаль по нашим отцам и нашим милым друзьям». Потом султан велел принести птичьих яиц и нагреть их в горячем пепле, чтобы они как можно сильнее накалились, и, взяв из пепла, велел каждому из них привязать под колено по яйцу, чтобы жилы у них расплавились и свернулись, а потом велел их отвезти на возе в Персию, не давая им отнимать яиц, пока они сами не остынут, а через год велел их привести к себе и, видя, что ничего с ними не стало, велел обезглавить. И некоторые из нас, взяв ночью их тела, похоронили их у пустой церкви, которая называется «Не видит солнца».

А султан того юношу, которым он был предупрежден, сделал большим вельможей при своем дворе, но потом его одолела тяжелая болезнь, называемая сухоткой, и он весь высох и умер. А имя его (в поганстве) было Байдары. А это господь бог послал за его подлость и предательство; и с тех пор султан ни одного рацкого юношу не допускал до своей спальни. Других юношей он велел оскопить, и из них один умер. Турки называют это хадомляр, как бы говоря, что он евнух; они-то и стерегут султанских жен.



ГЛАВА XXVIII. ЧТО ПРОИЗОШЛО ИЛИ СЛУЧИЛОСЬ С ДЕСПОТОМ БЛАГОДАРЯ ЯНКУЛУ-ГУБЕРНАТОРУ.

А потом был мор в Смедереве, и потому деспот оттуда уехал на гору близ Белграда и там жил, разбив лагерь, с малым числом людей, пока страшная эпидемия не миновала. При себе он держал сына Лазаря 182. Его-то он и послал к Янкулу, венгерскому губернатору, а также к Михаилу Силаджи, который управлял Белградом, и попросил у них, чтобы ему было позволено здесь отдохнуть. Они лживо и коварно поклялись, торжественно уверяя его, что он может безопасно жить здесь днем и ночью, сколько ему угодно, и говорили: «Чего бы ты от нас ни захотел, мы рады это исполнить». Деспот, поверив их клятвам, отпустил от себя придворных и беспечно пребывал там, никого не опасаясь. А через две недели Михаил Силаджи выехал из Белграда с несколькими сотнями всадников и напал ночью на деспота, отсек ему два пальца на правой руке и взял его в [76] плен, а сын его Лазарь скрылся. Деспота же отвезли в Белград и там посадили в темницу, требуя, чтобы он дал сто тысяч золотых, и он вынужден был оставить в залог свою жену по имени Ирину, а сам поехал в Смедерево, чтобы собрать эту сумму. И он поклялся отдать эти деньги без промедления некоему рыцарю по имени Галван. И так Голван, имея несколько сот всадников в своем отряде, вскоре приехал в Смедерево за деньгами, которые ему немедленно были выданы. Рацы же, жалея своего господина, собрались без ведома деспота и его сына Лазаря и поехали сражаться с Галваном, и они прежде настигли его отряд, разбили его наголову, а потом убили и Галвана. Взяв деньги, они поехали прочь, и никто не знал, куда они скрылись. Король Владислав 183, услышав о столь неблагородном поступке Янкула, венгерского губернатора, и его шурина Михаила Силаджи, пожалел его, а также князя Цельского 184, дочь которого была женой деспота. И король Владислав повелел, чтобы жена деспота была отпущена без всякого препятствия, и она была отпущена. Потом рацы просили деспота, чтобы он простил им их вину, что они взяли те деньги без его приказания, а он (деспот) был строг в таких делах. Король же Владислав с князем Цельским содействовали тому, чтобы им была прощена их вина, и они принесли всю сумму сполна и вручили ее деспоту, а он хотел послать ее королю Владиславу, но тот не захотел ее взять и сказал: «У меня нет никакого права на эти деньги»; и поэтому деспот все же послал ему в подарок пятьдесят тысяч золотых, а в ответ на это король дал ему некий замок в Венгрии.

Благодаря таким поступкам губернатора произошло много плохого: был убит князь Цельский сыном Янкула из-за того, что Янкул его опасался из-за деспота. [Убийство было совершено старшим сыном Янкула — Владиславом, братом Матиаса, и его за это король Владислав велел казнить, а сам вскоре и умер от отравы. А Матиаса король схватил и взял с собой в Чехию: и там, некоторое время находясь в заключении, он вскоре сделался королем] 185. Замок же Смедерево и другие замки после смерти деспота и его сына Лазаря достались боснийскому королю Томашу 186, который был женат на дочери Лазаря. Но он был очень нерешителен в обороне, так как боялся турецкого султана. Рацы же из-за непорядочности губернатора скорее готовы были Смедерево отдать туркам, а не венграм, и, если бы все делалось по доброй воле, Смедерово никогда бы не попало в руки поганых. Ведь каждый властитель скорее к себе привлечет благородной добродетелью, нежели злобой и угрозой.

Возьмите пример с королем Матиасом. Какую он благодаря своей жестокой борьбе и огромным тратам оставил о себе память? Если бы он половину тех средств, которые потратил на войну с христианами 187, обратил на борьбу с погаными, он [78] изгнал бы турок за море и прославился бы от востока до запада, от господа бога получил бы великое воздаяние, а от людей— честь; его бы в веках помнили христиане, а поганые бы дрожали при упоминании его имени. И так ты видишь, что когда христиане ведут войну между собой, это мерзко перед господом богом, перед всеми святыми и перед людьми. И знайте, что поганые смелы и мужественны не сами по себе, а благодаря нашему несогласию и нашей ненависти [и всеобщей неприязни] 188, и мы сами куем их победу.



ГЛАВА XXIX. КАК СУЛТАН МЕХМЕД ЗАВОЕВАЛ БЕЛГРАД 189.

Султан Мехмед, узнав о поступке, который совершил по отношению к деспоту Янкул, венгерский губернатор, увидел, какой существует разлад у христиан; собрав войско, он двинулся к Белграду и решил пехоту перевезти через Саву на другую сторону и расположить у Дуная, там укрепиться и поставить пушки, чтобы они не дали возможности венграм устремиться к замку, однако некоторые ему это отсоветовали, говоря: «Счастливый повелитель, не делай этого, ибо в этом нет нужды» 190. А потом подошли венгры и расположились у Дуная, и оттуда они входили в замок,в таком количестве, сколько было нужно. И это была одна печаль султана по поводу того, что ему отсоветовали сделать; другая была более сильной, и была она по поводу того, что его наивысший вельможа по имени Караджа был убит следующим образом: он стоял в укрытии подле больших пушек, а пушкарь выстрелил из большой пушки в стену, и один камень, сорвавшись со стены назад, ударил по голове Караджа-пашу, наивысшего властителя после султана, и он через несколько дней умер 191. Третья печаль заключалась в том, что султан хотел еще две недели разрушать стены, но Смаил-ага ему это отсоветовал, говоря, что больше в этом уже нет необходимости, полагаясь при этом на янычар, над которыми он был поставлен султаном. Послушавшись его совета, он [султан] 192 приказал ему начать штурм, и, штурмовав, они вошли в город и там было ранено, как записано, четыреста с лишним янычар; и были там же убитые. А потом мы видели, как янычары бежали из города, а венгры по ним стреляли, убивали, засекали, и тут часть из них оставалась лежать, а остальные убежали. И таким вот образом это означает, что стены были захвачены большим числом людей, чем ранее. Четвертая печаль посетила султана по поводу пушек: крепления и другие приспособления к пушкам были сложены в одну кучу, прикрытую одной соломой, и она ночью загорелась, и все сгорело без остатка, и остались одни пушки. Султан приказал оставить некоторые [79] заставы, а сам двинулся, как если хотел бежать, для того, чтобы на эти заставы позарились те, кто находились в городе, как это и произошло; из города набросились на заставы и захватили их. Турки же, увидя, что пехота далеко отошла от города, захватывая заставы, внезапно повернули и, избивая пехоту, преследовали ее до рвов. Опасаясь, чтобы султан не припомнил ему его совета, когда султан, уже разбив пехоту, которая бросилась в атаку, отправился далее, Смаил-ага, возвратившись и желая совершить какой-нибудь подвиг, чтобы приобрести милость султана, и бросился на пехоту у рвов и там был убит. И то была самая большая досада поганым, потому что господь бог не дал им взять Белграда.



ГЛАВА XXX. КАК МЕХМЕД ОБМАНУЛ ПОСРЕДСТВОМ ПЕРЕМИРИЙ ДИМИТРИЯ, ДЕСПОТА МОРЕЙСКОГО ИЛИ АХАЙСКОГО.

Морея — красивая и богатая .земля, вся омываемая морем, кроме одного места в три итальянские мили 193, куда море не доходит. В том месте стены не были надежны 194. Деспот Димитрий был родным братом греческого императора Драгаша, который [80] был убит в Константинополе; этот деспот уже десять лет имел с турками мир, выплачивая им дань по двадцать тысяч дукатов 195. А когда турок завоевал Рацкую землю, а Белград ему сопротивлялся, он, отступив от Белграда с полным снаряжением, двинулся на деспота Димитрия Морейского 196, и когда мы были уже недалеко от Фессалоник 197, около одного города, который называется Серез, там нас приняли после деспота принесшие дань султану, а он не хотел от них брать дани и им отвечать, но сейчас же отправил Махмуд-пашу и с ним—двадцать тысяч всадников, помимо своего собственного войска, чтобы они лучше взяли стены, нежели осаждали их, и чтобы они лучше внезапно штурмовали, нежели медленно добывали их. И, послав с таким заданием этих людей, он лишь тогда отвечал послам и всем, чтобы они поведали своему господину, что он не хочет от него дани, но сам едет к нему, и пусть он обороняется, как сможет 198. Потом он прямо поехал к Морее, и прежде чем послы морейского деспота вернулись в Морею, ее стены были захвачены. И когда послы во второй раз прибыли с данью к султану, он ее взял и так сказал им: «Поезжайте и скажите, что вы увидели, и то, что я решил сам говорить с вашим господином, быть может, в этом году, быть может, в следующем».

Тогда султан, подступив в Морее, прежде всего велел разрушить ее стены вплоть до основания 199; и недалеко оттуда был один замок на горе под названием Корфу 200, и нельзя было к замку по горе подвести пушки. И тогда (султан) приказал подвезти медь к замку к церкви св. Николая, и там было отлито четыре разрушительных пушки, и с ними он и стал завоевывать замок. Захватив его, он двинулся к Балибатру 201, где бывал св. Андрей, а потом — к одному замку, который называется Леондар 202; и туда прибыл морейский деспот с немногими людьми, так как он не ожидал, что будет там обманут султаном. И шесть тысяч его всадников были разбиты наголову. А потом султан двинулся к Леондару и осадил его; захватив замок, он велел всех, кто служил в нем, казнить; так же он сделал и в других замках. Оставив в них гарнизоны, он возвратился назад. И когда мы подъехали к городу, который называется Ливадия 203, неподалеку от Негропонта, приехали послы из Негропонта 204 к султану с дарами; отдав дары, они потом показали большое копье, толстое, кавалерийское, а также железную палицу, говоря так: «Если ты, султан, сможешь совладать с этим копьем и палицей, тогда ты сможешь добыть и Негропонт». Разгневавшись, султан отвечал им: «Возьмите же копье и палицу и скажите своим господам, чтобы они их хорошо берегли, а когда будет нужно, они бы защищались этим копьем и палицей». И добавил: «Если я захвачу Негропонт, я найду это копье с палицей и всем им перебью ноги этой палицей». [81]

И оттуда он двинулся к Адрианополю, своей столице, и там наводился всю зиму, а летом внезапно пошел к Морее на деспота Димитрия. И там, настигнув деспота, он стал захватывать замки, убивал людей, ломал им кости, и совершал другие жестокости этот злой турецкий пес. А делал он это, чтобы ему люди не сопротивлялись в замках; и все же в том году не смог овладеть всей землей и должен был в третий раз пойти походом на Морею, и, войдя в нее, он окружил Димитрия в одном городе, который называется Мисистра 205. Там деспот должен был сдаться на милость туркам и только благодаря этому остался жив; и султан послал его с женой и со всей челядью в Адрианополь, чтобы он его там ожидал. А сам султан рассыпал свое войско по всей Морейской земле; занял замки и оставил там одного вельможу по имени Балабонач и сделал его воеводой, чтобы он управлял (этой землей). Однако же Коринфа 206 султан добыть не смог; город этот находится на морском берегу, он красив и укреплен. Потом оттуда султан поехал в Адрианополь, и, приехав туда, дал деспоту Димитрию одну хорошую область в Греческой земле, у моря, с городом, называемым Энос 207, красивым и богатым. И тогда стало известно, что деспот Георгий Рацкий умер; и султан послал к его сыну Лазарю, говоря, чтобы он вступал в правление землей и что он не хочет ему препятствовать в этом вплоть до самой смерти. А потом мы пошли походом на одного языческого князя по имени Измаилбек за море к городу, называемому Синоп 208, и, захватив город и всю землю, принадлежащую ему, султан взял его с собой в Адрианополь и дал ему область в Болгарской земле и город Станимак 209. И тогда стало известно, что князь Караман, о котором выше упоминалось, умер. Султан 210 незамедлительно двинулся на его землю, вторгся в нее и всю ее захватил. Там-то и сказал Мехмед: «Отправился бы я захватывать султана и все его города, но боюсь прогневить бога обидой святых городов 211 и потому должен я отказаться от этого, ибо там есть места, где ходил господь Христос и другие пророки: Моисей, Давид, а также Мухаммед». И оттуда он поехал назад, в Адрианополь. [82]



ГЛАВА XXXI. КАК ОН (МЕХМЕД) ВЫСТУПИЛ ПРОТИВ ИМПЕРАТОРА ТРАПЕЗУНДСКОГО ЗА МОРЕ.

Трапезунд 212, как и Синоп, лежит по эту сторону Черного моря. Трапезундская земля гориста и обширна, со всех сторон она окружена погаными, все татары, такие, как Великий Хан и Узунхасан 213, Джанибек Гирей 214; эти татарские властители предпочитали иметь соседом трапезундского императора, нежели турецкого султана, хотя он и был их поганой веры. Потому-то, двинувшись к Трапезунду, мы имели немало хлопот и неприятностей от татар и греков, ибо выше Трапезунда, недалеко от Великого Хана, лежит некая большая и многолюдная земля одного властителя, в которой царит такое согласие, что ей ничего не может сделать ни один поганый. Эта земля называется Тархигористан 215, т. е. народная сила. Она зависит от Трапезундского императора 216, но, однако, имеет своего собственного властителя. И с большим трудом продвинулись мы к Трапезунду, не только войско, но и сам султан; во-первых, из-за далекого расстояния; во-вторых, из-за нападения людей; в третьих, из-за голода; в-четвертых, из-за высоких и больших гор; к тому же некоторые места были сырые и болотистые, и дожди шли каждый день, так что дорога была размыта, и вода была коням по брюхо. И так с огромным трудом достигли мы одной горы, уже на окраине Трапезунда, и когда мы спускались с этой горы, то дорога была испорчена и искорежена. Султан сам имел сто собственных возов; зная, что из-за этих возов войско не могло сдвинуться с места, так как все эти возы увязли в болоте, он велел все их сжечь и спалить, а коней раздал каждому. кто хотел; груз же, который был на возах, весь переложили на верблюдов, ибо султан, слыша рассказы людей, боялся плохой дороги и взял с собой восемьсот верблюдов. А оттуда передвигались мы с одной горы на другую и в одном месте скучились; так, что один верблюд из нагруженных верблюдов свалился с горной дороги с сундуками, которые, разбились на части и из них рассыпались все мешки, а в них были золотые монеты числом шестьдесят тысяч. Однако янычары, которые там оказались, с обнаженными саблями в руках стали их охранять, чтобы никто не взял этих денег, пока не приехал бы господин, который владеет этим сокровищем. И так из-за этого верблюда остановилось все войско, потому что никакой другой дороги не было, и в это время шел сильный дождь. Подъехав, султан стал спрашивать, почему стоит войско. Когда ему ответили, рассказав об этом случае, султан немедленно велел, чтобы золото брал каждый, кто может, лишь бы его войско не медлило. Хорошо было тем, кто там был, ибо другим довольно досталось. [Я при этом тоже был, но поздно, все золотые монеты были расхватаны, так что земля стала черной, ибо брали, кто как мог, с травой и гнилью, один вырывая у другого] 217. [83]

И так же, когда мы спускались вниз, мы испытывали довольно много трудностей, так как земля была склизкая, как тесто. Султана янычары отнесли на руках в низину, а нагруженные казной верблюды остались. И тогда султан попросил янычар, чтобы они взяли на себя труд и отвели верблюдов вниз, и мы должны были с большим трудом идти в гору, всю ночь возиться с верблюдами, пока их не привели. А султан в тот день остался на этом месте отдохнуть, и он дал янычарам пятьдесят тысяч золотых, чтобы они их разделили между собой, а янычарских сотников он повысил по службе: тем, которые получали раньше на день четыре золотых, он дал по золотому на два дня, что, кажется, осталось в силе и по сей день, ибо чтобы султан ни решил при своем дворе, то всегда остается неизменным.

Из этого места султан послал две тысячи всадников к Трапезунду, которые там потерпели поражение и до единого человека были перебиты, так что мы от них не могли иметь никаких вестей. Сам султан подошел со всеми своими войсками туда, где лежали тела убитых. И он окружил Трапезунд, так как полтораста больших ладей подошло на помощь по Черному морю с большими орудиями; шесть недель он добывал Трапезунд, и это стоило очень больших средств, но он захватил его. Трапезундский же император был вынужден сдаться ему на милость.победителя 218, и он отослал его в Адрианополь, а сам углубился в Трапезундскую землю. Имея в это время так много ладей на море и большое войско при себе на суше, султан Мехмед захотел двинуться на описанного выше греческого короля. Однако, слыша об их (греков) сплоченности, оставил их в покое и поехал в Адрианополь, взяв молодежь, как юношей так и девиц. Что стало с трапезундским императором, мы сообщим потом. Когда же мы подъехали к одному городу, который называется Никсар 219, были получены вести от Алибега, смедеревского воеводы, в них говорилось: «Мы с божьей помощью победили гяуров и пленили Михаила Силаджи» 220. Султан немедленно приказал, чтобы Михаил Силаджи был заключен в Константинополь вплоть до его приезда. Потом, когда он приехал, он приказал казнить Алибега; неизвестно, по какой причине султан был разгневан на него так, что приказал его обезглавить, но так как он победил христиан, султан сменил гнев на милость, которой он (Алибег) пользовался и ранее. [84]



ГЛАВА XXXII. КАК УЗУНХАСАН УЕХАЛ ОТ МЕХМЕДА ЧЕРЕЗ ЕВФРАТ.

Узунхасан был татарским властителем, в землю которого вторгся турецкий султан: выехав из города Брусы, он расположился на поле, называемом Петнозалан. Узунхасан же отправил одного татарина, своего слугу, для того, чтобы он причинил турецкому султану какую-нибудь неприятность. И тогда этот татарин притворился слугой Мехмет-паши, наивысшего после султана властителя. И когда мы стояли на этом поле, вечером Мехмет паша с двумя слугами вышел из своего лагеря на прогулку а этот татарин поджидал его с луком и стрелами в руках и дождавшись его, выстрелил, но или от страха, или от робости неудачно, и ранил Мехмет-пашу под лбом, между глаз: и тот тут же упал, а слуги с криком побежали за ним и схватил его, а утром на следующий день рассказали султану, что случилось с Мехмет-пашой. Султан сам приехал к нему и ему до слез было его жаль. И потом он велел привести к себе того связанного татарина и положил его навзничь на землю и велел принести себе 2 толстых восковых свечи, а когда они сильно разгорелись, султан наступил ему на грудь одной ногой, а свечи повернул вниз, чтобы воск с пламенем капал ему на глаза так долго, пока они не выпали. Потом он приказал палачу чтобы тот выдрал у него две полосы кожи по всей спине вплоть до плеч; и целую неделю он был жив; и ему каждый придумывал другие мучения и оставили его лежать на дороге пока его не съели собаки.

Потом султан собрался и двинулся прямо на землю Узан-хасана, а Мехмет-пашу должны были носить пешим образом пока он не поправится. Достигнув этой земли, султан захватил некоторые замки, а затем мы подошли к одному замку, сильно укрепленному, который они называют Карахисар, т. е. Черный Город 221. И оттуда мы все время гонялись за Узунхасаном, но он нигде не хотел принимать боя, и мы подошли к Евфрату а это река большая и широкая, наподобие Дуная, течет она на север и впадает в Черное море, как и Евфрат 222.

Видя, что он не может с ним сразиться, султан направил к нему одного шута, которого он хорошо знал; и тот притворился, что он убежал от султана, а сам султан сделал вид, что собирается с войском спасаться бегством. Этот шут переправился через Евфрат и попал к Узунхасану, который его стал расспрашивать, что это предпринял сын Оттоманов. И тот отвечал ему: «Счастливый повелитель, он не задумал ничего иного, как бегство, чтобы с твоей земли уехать прочь, так как гяуры большой силой вторглись в его землю; и если бы ты хотел покончить с ним, то сейчас для этого самое время, пока он не доехал до гор». Узунхасан, полагая, что все так и есть, отправил вперед одного своего сына по имени Мустафа, а сам вслед [85] за ним двинулся со всем своим войском. Когда же султан услыхал, что он идет за ним, он повернулся против него. Одноглазый Мустафа начал с ним биться, пока не подошел Узунхасан, и после этого бились они два дня, пока Узунхасан не одержал победу. Мустафа был там убит, вся султанская кавалерия была наголову разгромлена, и если бы не янычары, был бы убит сам султан. Узунхасан, обратившись к своему войску, сказал ему: «Я не знал, что турецкий султан, сын Оттоманов, так слаб против меня конного, хотя когда мы пешие, он сильнее нас, и особенно у гор». И затем, повернувшись, он поехал в свою землю, а турецкий султан в свою.

Когда же мы достигли одной горы, называемой Каги, султан расположился там на целый день, и с той горы была видна другая очень высокая гора, которую называют Бабил 223, а под горой находится большой город Вавилония, в котором есть огромная и высокая башня, но она сломалась на три части. Одна из них стоит, а две лежат с западной стороны; люди в этой земле рассказывают, что эти два куска означают, что два века этого света миновали, а третий, стоящий, означает последний век. И от этого города течет Евфрат.

С этой горы султан отправился к одному острову на Черном море, ниже Синопа, а на этом острове есть город Мисистра, подвластный ему. Осадив его, он вновь его подчинил, но пришел на поле перед поганским городом, называемым Агора 224. И, остановившись на этом поле, он устроил смотр своей придворной пехоте, т. е. янычарам, и он был доволен, что оно шло так стройно, и сказал: «Если бы я мог иметь десять тысяч янычаров, я много бы отдал за них». И один солдат из числа этой пехоты, которая наиболее приближена к султану, стоя около него, сказал: «Счастливый повелитель, не десять тысяч, а двадцать тысяч надлежит вам иметь». Султан залез в карман, где он всегда имел при себе золото, и дал ему сто золотых за эти слова. А оттуда он поехал к Брусе и, переправившись у поля через море, он приехал в свою столицу Адрианополь.



ГЛАВА XXXIII. О ВАЛАШСКОМ ВОЕВОДЕ, ГОСПОДИНЕ НИЖНЕЙ МОЛДАВИИ.

Дракула 225, валашский воевода, имел двух сыновей: старшего, по имени Влад 226, и младшего — Радул 227. Обоих их он отдал служить ко двору султана Мехмеда; а потом он (Дракула) умер. Услышав о его смерти, султан тут же одарил старшего сына Дракулы деньгами, конями, одеждами, великолепными шатрами, которые подобает иметь господарю, и как можно скорее отправил его в Валашскую землю, чтобы он правил вместо своего отца, но с тем, чтобы он каждый год к нему приезжал, [86] показывался ему и платил дань, как это было и раньше. Младшего же его брата он оставил при своем дворе.

Этот Влад два раза, один за другим, приезжал к султанскому двору, но по истечении нескольких лет не захотел более приезжать, и султан послал за ним одного вельможу, имя которого было Хамзабек. И когда тот приезжал к нему и достиг города, который называют Браила 228, он не захотел ему показаться и приказал слугам, чтобы они задержали султанского посла, пока он не приедет. Отъехав, он собрал войско 229. А это была зима, и Дунай замерз. Переехав через Дунай по льду в землю султана со всем войском ниже Никополя 230, он отпустил своих людей, чтобы они брали в плен и убивали турок, как и христиан, по селам, по городкам, и этим он причинил большой вред султану. И всем, как мертвым, так и живым, он велел отрезать носы. И он послал их в Венгрию, похваляясь, что он столько турок перебил, сколько было этих носов. Потом он приехал в Браилу, к султанскому послу, а посол ни о чем не знал, что случилось; и тогда он велел схватить посла со всеми его слугами, которых было сорок, и сослал их в одну крепость, весьма мощную, стоящую среди вод и называемую Куриста 231. Но прежде всего он велел посадить на кол султанского посла и рядом с ним всех его слуг 232.

Потом турецкому султану стало известно, что сделал Дракула, ибо по отцу его так же называли 233. И тогда султан послал за его братом, чтобы он приезжал ко двору, и два высших вельможи из султанского дивана, один по имени или по прозвищу Махмуд-Кеша, а другой — Исак-Кеша, отправились к нему и, держа его с двух сторон, повели к султану туда, где султан сидел на своем престоле. А когда он пришел, султан поднялся, взял его за руку и посадил подле себя на другом, немного более низком престоле по правой стороне от себя и приказал принести синее одеяние из парчи и надеть на него, потом он npиказал принести красную хоругвь и отдал ее ему, а к тому же золото, коней, шатры, какие подобают господарю, и тут же отправил с ним четыре тысячи коней вперед к Никополю, чтобы он его там ожидал, и сам, не мешкая, двинулся вслед за ним.

Когда же мы были в Никополе, на берегу Дуная, а с другого стороны стоял воевода Дракула с войском и оборонял перевоз султан так сказал янычарам: «Мои милые овечки, что мое то ваше, и прежде всего—мои сокровища; дайте мне совет ведь от вас зависит, переправлюсь ли я на ту сторону и выступлю ли против моего неприятеля». И они ему отвечали «Счастливый повелитель, вели приготовить лодки, а мы ночью сложим свои головы, но переправимся на ту сторону». Тогда султан велел дать им восемнадцать больших снаряженных лодок и других приспособлений: пушек, ружей, больших и малых пищалей. А когда наступила ночь, мы сели в лодки и быстро поплыли по воде вниз так, что звуков от весел и людей не [87] было слышно. И мы приехали на ту сторону на один гон ниже того места, где расположилось их войско, и тут мы окопались, поставив орудия и прикрыв их вокруг большими щитами; около себя мы поставили дреколья для того, чтобы с нами ничего не могли сделать всадники. Потом лодки поехали на ту сторону, и все янычары переправились к нам.

Затем мы, будучи наизготове, двинулись постепенно к войску с пиками, щитами и орудиями, а когда мы к нему приблизились, то остановились и укрепили орудия, а враги тем временем перебили у нас без пушек двести пятьдесят янычар. А султан, видя, как на той стороне разворачивается битва, страшно жалел, что не может помочь со своим войском, и на него напал сильный страх. Потом, видя, что наши ряды так быстро редеют, мы стремительно вмешались в это дело, и, имея двадцать малых пушек, мы внезапно стали палить, так что все войско [88] их отогнали с поля, а сами потом устроили смотр и пополнили недостающее снаряжение. Султан пустил в бой другую часть пехоты, которая называется азапы, то, что у нас пешие солдаты, и велел им быстрее переправиться к нам. Дракула же, видя, что он не может оборонить перевоз, отошел от нас прочь 234. А потом и султан переправился со всей своей силой и дал нам тут же тридцать тысяч золотых, чтобы мы разделили их между собой, и, кроме того, всех тех янычар, которые не были свободными, освободил, чтобы они оставили после смерти свое имущество, кому хотели 235.

А оттуда мы пошли к Валашской земле вслед за Дракулой а его брат — перед нами; и хотя валашский воевода имел небольшое войско, на нас нашел страх, и мы очень его остерегались, каждую ночь опоясывая лагерь копьями, однако от пеших воинов мы не убереглись; они на нас напали ночью перебили; перерезали людей, коней, верблюдов, грабили шатры они перебили несколько тысяч турок и принесли султану большой вред, а другие турки убегали от них к янычарам, но янычары их от себя отгоняли, убивали, чтобы не быть перебитыми ими. А потом турки привели несколько сот волохов, которых султан приказал обезглавить в поле. Волохи же, видя, что дела идут плохо, отступили от Дракулы и присоединились к его брату 236. А он (Дракула) поехал в Венгрию, к королю Матиасу, но Матиас велел его бросить в тюрьму в наказание за его жестокие поступки, которые он совершал 237. Султан же, поручив страну его брату, поехал прочь; потом турки стали рассказывать султану, какие тяжелые битвы произошли в Валахии И что там погибло много турок, и что это надо как следует обдумать. Султан же Мехмед отвечал: «Пока волохи владеют Килией и Белгородом, а венгры — Белградом Рацким, нам их не победить».

Приехав в Адрианополь, султан сразу же пошел на Калиполь 238, взяв с собой янычар, а там сел на военные суда которые называются мауны 239, галеи 240, галаче 241, берганты 242 и разные другие. Взял он также с собой разрушительные пушки и приспособления, стреляющие вверх и мечущие камни на города, и он поехал на остров Митилен 243, туда, где св. Павла чуть не укусила змея 244. А он для того так быстро приехал туда, чтобы застигнуть господаря на Митилене, пока он не стянет туда людей. Прибыв туда, он стремительно окружил город и стал осаждать его с помощью пушек и метательных орудий с большими трудностями, но и упорством до тех пор; пока не захватил его, а сделал он это благодаря договору о сдаче, которого не сдержал, так как всех слуг, которые там были, он велел казнить, как и самого властителя.

Взяв все города и осадив все замки, он пошел в Адрианополь, а когда он приехал туда, он послал посольство к королю Матиасу в Венгрию, когда Матиас еще не был коронован, что-бы [89] с ним заключить перемирие, потому (что) боялся более всего опасности с этой стороны. Когда же перемирие было заключено, он повернул на арбанасского князя 245 и захватывал города один за другим очень легко, потому что пока один город хлопал глазами, они захватывали другой.

Один только воевода сопротивлялся ему; и было ему имя Скиндер Иванович 246; он был взят юношей в янычары при султане Мураде, и все султанские дела он изучил, чтобы он мог вернуться на свою землю, пользуясь султанской милостью. И султан сказал ему тогда: «Скиндер, попроси у меня какое угодно воеводство, и я дам тебе его». И он попросил, чтобы он дал ему Иванову землю 247, не сказав, что он был сыном Ивана. И султан дал ему эту землю и, кроме того, укрепления, но потом он вывел янычар, которые были в этих укреплениях, очистил их, и сам занял их 248. Потом султан Мурад добывал их у него, но ничего не мог ему сделать. Так же и сын Мурада Мехмед должен был оставить его в своем княжестве до самой смерти, ибо тому легко сопротивляться туркам, кто знает расположение их укреплений. И Мехмед, захватив всю Арбанасскую землю, за исключением земли Скандербега, вернулся в Адрианополь, а там его ожидали послы от боснийского короля Томаша, прося мира.



ГЛАВА XXXIV. О МИРЕ С БОСНИЙСКИМ КОРОЛЕМ.

В то время король Томаш 249 стремился заключить с султаном Мехмедом мир на пятнадцать лет, и поэтому султан послал за людьми, чтобы все были наизготове и пришли в Адрианополь, но про это никто не знал, куда потом он должен отправиться с этим народом. Боснийские же послы должны были ждать ответа, не зная, что происходит, и так долго, пока все войско не было готово.

Случайно мне довелось быть в одном подвале, в котором находилась дворцовая казна, причем охранять этот подвал было поручено моему младшему брату и не ведено было от него отходить. И ему было так скучно, что он послал за мной, чтобы я к нему пришел, и я тут же пошел к нему. И сейчас же вслед за мной туда отправились два члена султанского дивана Мехмет-паша и Исак-паша, и они вдвоем пришли в этот подвал. И, примчавшись ко мне, брат мой сказал мне об этом, и я ничего не мог сделать, чтобы меня не увидали, иначе как спрятаться среди сундуков, а когда они подошли, брат положил на меня ковер. Сели они рядом и стали говорить о том, что касается боснийского короля. Мехмет-паша сказал: «Что нам делать? Какой ответ мы дадим боснийскому королю?». Исак-паша отвечал: «Никакой иной, как заключим с ним мир, а сами двинемся на них, потому что иначе мы не сможем захватить Боснийскую [89] землю, ибо эта земля гориста, и к тому же к не придут на помощь венгерский король, хорваты и другие государи и поддержат ее, так что мы ничего не в состоянии будем сделать. И поэтому заключим с ними (послами) мир с тем, чтобы они могли выехать в субботу. А мы двинемся на них в среду к Ситнице 250, что недалеко от Боснии. И никто не узнает, куда султан намеревается повернуть». И так они посовещались и пошли к султану, а я тоже вышел вслед за ними.

Назавтра утром им (послам) было объявлено, что мир на пятнадцать лет будет соблюдаться точно и добросовестно. Я на следующий день в пятницу пошел на их постоялый двор : сказал им: «Милые господа, заключили вы с султаном мир или не заключили?». Они отвечали: «Благодарение богу, мы получили все, чего хотели». А я им сказал: «Поистине говорю, никакого мира у вас нет». Старший хотел от меня еще больше дознаться, но ему не дал младший, полагая, что я шучу. И я спросил у них: «Когда вы отсюда поедете?». Они ответили «Бог даст, утром в субботу». А я им сказал: «А мы вслед за вами, бог даст, в среду и доедем вплоть до Боснии. И это я вам точно говорю, чтобы вы это помнили». И я отошел от них.

В том же разговоре между этими пашами было решено еще одно: султан двинется из Адрианополя, чтобы трапезундский император вскоре же был казнен. И в скором времени произошло следующее: мы выехали в среду, а император был казнен в пятницу. Мы же дошли до Боснии, и подъехали мы к некоей земле боснийского князя по имени Ковачевич 251, а когда на него напали, он тут же подчинился султану, и султан потом велел его казнить. А потом султан пошел на королевскую землю и прежде всего осадил замок Бобовац 252. Пушек с собой у султана не было, и он приказал отлить их под замком и захватил замок с помощью этих пушек. Послы же, которые ездили заключать перемирие, говорили со мной, вспоминая, что было раньше, но было уже поздно.

После того как султан занял замок, мы двинулись к Яйце 253 Султан послал впереди для быстроты Мехмет-пашу с двадцатью тысячами коней, чтобы они могли застигнуть короля Томаша в каком-нибудь замке; они слышали, что король не имел при себе никаких слуг. Король же, уже зная о турках, старался, бедняга, раздобыть побыстрее людей. Он выбрал замок Ключ 254, намереваясь там немного отдохнуть после полудня Турки немедленно примчались к этому замку и стали ездить около него, не зная, что в нем находился король Томаш, но один предатель, убежав из замка из-за калача, рассказал туркам, что король в замке. Мехмет-паша, услышав об этом, окружил замок, а на следующий день короля уговорили выйти из замка вниз, поклявшись на молитвенниках, что его жизнь будет в неприкосновенности. Затем султан Мехмед приехал к Яйце и к нему был приведен король [вместе со своим другом] 255 [92]. Слуги же, которые были в замке, видя, что их властитель пленен, сдались туркам. И, ворвавшись в замок, султан велел короля и его приятеля казнить, а потом захватил вся его землю.

Заняв замок, он направился к своей столице, а меня оставил там, в одном из замков, называемом Звечай 256, неподалеку от Яйце, и дал мне пятьдесят янычар для того, чтобы занять замок, и дал плату на полгода для каждого; и, кроме того у меня было тридцать турок на подмогу. Когда же султан выехал из этой земли 257, король Матиас, не мешкая, осенью двинулся на Боснию и осадил Яйце и Звечай, в котором я находился. И боснийцы, которые сдались туркам и с турками жили в замке и в городе, собрались в одной башне, на которой был вывешен турецкий флаг. Объединившись, они сбросили знак вниз и перебили турок. Видя это, венгры подошли быстро и смело к этой башне, вошли в город и заняли его. Турки же убежали в замок и скрылись в нем.

А король Матиас восемь недель находился там, стараясь их захватить, а второе войско с пушками он послал к Звечаю осадив его. Стены этого замка весьма плохие и поэтому разрушились, так что мы постоянно работали ночью, чтобы их починить. И это продолжалось до тех пор, пока замок не был взят 257а. И когда Матиас взял его, по условиям сдачи он отступил от крепости к своим в городе, а мы вынуждены были сдаться. И, таким образом, сколько турок ни было в Яйце и Звеча в Турцию вернулось мало, ибо Матиас хотел, чтобы они остались при нем. А я благодарил бога, что с честью вернулся к христианам.

Тогда, когда Матиас взял Яйце и Звечай, в Боснии владычествовал некий воевода Мухаммед Мумиятович, а его наместником в Яйце (был) его слуга по имени Юсуф Гарами-паша и он остался, у короля Матиаса вместе со мной и с другими турками.