Константин из Островицы - Записки янычара Опции

[Всадник]

ХРОНИКА

О ТУРЕЦКИХ ДЕЛАХ КОНСТАНТИНА, СЫНА МИХАИЛА КОНСТАНТИНОВИЧА ИЗ ОСТРОВИЦЫ, РАЦА, КОТОРЫЙ БЫЛ ВЗЯТ ТУРКАМИ СРЕДИ ЯНЫЧАР

ВВЕДЕНИЕ

Трудно указать среди памятников Восточной и Юго-Восточной Европы такой, который был бы более загадочен, более сложен по своей судьбе, своему содержанию, относился бы к такому числу стран и событий, как «Записки янычара». До сих пор не прекращаются среди историков и филологов споры о том, где и на каком языке был создан оригинал «Записок», являются ли они плодом индивидуального или коллективного творчества, наконец, как определить их жанр, отнести ли их к мемуарам, к исторической хронике или к публицистике. Спорным остается и вопрос о том, чьи интересы в первую очередь отражают «Записки». Весьма неясны источники «Записок», степень беллетризации сообщаемых в них сведений, а значит и значимости их как исторического источника. Особый интерес к «Запискам» и все споры, которые ведутся уже полтора столетия, т. е. со времени открытия памятника, будут вполне понятны, если мы примем во внимание, что «Записки» — это одно из первых произведений на польском языке и вместе с тем первое сербское историческое сочинение» не связанное даже по форме со средневековой традицией, наконец, если мы учтем, что это одно из .первых и самых обстоятельных сочинений по истории Турции, ее государственному, финансовому и военному устройству. Следует сказать при этом, что как ни странно, ни в русской дореволюционной, ни в советской историографии «Записки» не привлекли к себе почти никакого внимания, если не считать случайных о них упоминаний. До сих пор ни целиком, ни даже в отрывках не был издан на русском языке и их текст,

* * *

Памятник был открыт в 1823 г. в католическом монастыре в Бердичеве польским литературоведом А. Галензовским. В 1828 г. он издал его в «Собрании польских писателей» как одно из древнейших польских прозаических произведений 1. Список, обнаруженный Галензовским, не имел заглавия, и издатель назвал это сочинение «Записки янычара». Под таким названием памятник вошел в научный оборот. Это название издатель предложил, исходя из содержания произведения. Впрочем, прочитано оно было им весьма поверхностно. Только этим можно объяснить [6], что «Записки» были определены как сочинение поляка, находившегося на турецкой службе, несмотря на прямое и неоднократное указание автора о его происхождении из Сербии

Гораздо более внимательно отнесся к памятнику В. Мацеевский. Он определил его как сербское сочинение, переведенное на польский язык. Мацеёвский обратил внимание и на чешский» по его мнению, перевод «Записок», который был издан в Литомышле еще в 1565 г. 2

После выхода в свет труда В. Мацеевского «Записки янычара», были выведены из круга узкопольских филологических янтересов и почти сразу же привлекли к себе внимание, таких выдающихся славистов, как К. Иречек и Я. Шафарик.

Иречек обратил внимание на имя автора «Записок», обозначенное в литомышльском издании — Михаил Константин (в действительности, как показали другие списки сочинения, наоборот — Константин Михаил). Иречек вообще сосредоточил свое внимание на чешском издании памятника, полагая, что он был не только напечатан, но и написан по-чешски, хотя, несомневно, и сербом. Большой заслугой К. Иречека является введением «Записок» в научный оборот именно как исторического источника как в специальной работе, так и в знаменитой «Истории Сербии». К. Иречек поставил вопрос и об источниках «Записок», ограничившись, впрочем, только его сведениями по истории Сербии. Ученый полагал, что янычар писал «о старой сербской истории по песням, которые слышал в молодости» 3.

Иначе смотрел на источники «Записок» Я. Шафарик, посвятивший их анализу специальную статью, предпосланную им сербскому переводу памятника 4. Шафарик считал эти источники турецкими. Аргументация его, однако, была негативного характера: сведения, содержащиеся в «Записках», не совпадают с тем, что можно прочитать в «других летописцах».. Так: же, в отличие от Иречека, Шафарик считал, что янычар «свое сочинение написал в подлиннике в Польше и на польском языке» 5, хотя и отмечал, что: в польском оригинале много сербских и чешских слов 6.

Несмотря на все более возраставший интерес к «Запискам», вплоть до начала XX в. не существовало их научного издания с учетом всех известных списков. Это издание и монографическое исследование памятника осуществил в 1912 и 1913 гг. известный [7] польский филолог Ян Лось 7. Всего ему удалось выявить 12 списков, к числу которых он отнес и литомышльское Издание 1565 г. Я. Лось внимательно проанализировал текстологические и лингвистические особенности каждого из списков, раскрыл состав сборников, в которых они находятся, построил схему , взаимоотношения списков. Польский исследователь пришел к выводу, что оригиналом памятника является не дошедший до нас польский текст, с которого была сделана копия, впоследствии расширявшаяся, а затем сокращавшаяся, но в то же время обраставшая поздними приписками. С того же недошедшего до нас польского оригинала, .по мнению Я. Лося, был сделан чешский перевод. Оценивая взгляды автора «Записок», Я. Лось пишет о них, как о сложных и противоречивых, в которых религиозность сочетается с критической оценкой поступков людей.Янычар вообще не узок в своих воззрениях: он умеет сочетать ненависть к туркам с похвальным отношением к тому положительному, что у них имеется. Специально занимает

Я. Лося место «Записок» в польской литературе и особенно их влияние на последующих польских авторов, писавших на турецкую тему. Эти последние наблюдения являлись в известной мере развитием идей, намеченных Ф. Буяком в его работе, посвященной знанию поляками турецкого государства в XVI в.8, где он отметил определенную близость «Записок янычара» идеям Каллимаха, как и более поздним трудам, написанным в Польше по турецкому вопросу.

Критический разбор издания «Записок», осуществленного Яном Лосем, дал известный польский филолог А. Брюкнер 9. Главным его упреком в адрес издателя было то, что он воспринял памятник «как текст филологического значения, тогда как он обладает только исторической ценностью». Впрочем, Брюкнер высказался и по поводу языка не дошедшего до нас оригинала «Записок». Он считал, что он был написан Константином «на родном церковнославянском языке». Вернувшись к этому вопросу через десять лет, Брюкнер внес поправки в свою гипотезу, определив язык автора как народный, не книжный, свободный от традиций церковнославянской литературы. Автор, по образному выражению Брюкнера, «вышел не из монашеской кельи, а из обозов и маршей». Как полагал исследователь, с сербского языка «Записки» были переведены на [8] чешский и уже только с него — на польский. В самой же Польше Константин из Островицы, по мнению Брюкнера, никогда не бывал. Скорее всего, свое сочинение он написал в Венгрии. «Записки» являются не мемуарами, а хроникой, точнее временником. Ценность их, в глазах Брюкнера, в разных частях не одинакова. Если по сербской истории они отражают устную народную традицию, то в последних главах они дают точные выверенные сведения о Турции. Статья Брюкнера была единственной работой, посвященной «Запискам», за весь межвоенный период 10.

В послевоенное время интерес к «Запискам янычара» заметно оживился. Причиной тому служит особое внимание к проблемам борьбы славян с внешней опасностью, к вопросам становления национального самосознания и особенно к тем сочинениям, которые одновременно затрагивают исторические судьбы ряда славянских стран. Основное внимание исследователей теперь занимает вопрос о том, чьи интересы отражал Константин, по чьему заказу он написал свое сочинение и кому оно адресовано,

Б. Чирлич в статье с характерным названием «Попытки нового взгляда на «Записки янычара» 11 приходит к выводу, что Константин создал свое сочинение по поручению сербских деспотов, живших в Венгрии. Именно они в первую очередь были заинтересованы в мобилизации всего христианского мира на борьбу с Турцией, так же как и в прославлении прошлого Сербской державы, т. е. во всем том, что составляет главную идейную направленность «Записок».

Сходных позиций придерживается при характеристике «Записок янычара» Н. Радойчич: Связывая их с сербской народной традицией, он, однако, усматривает в этом памятнике и черты общеевропейской антитурецкой литературы, считая Константина Достаточно просвещенным и образованным для этого автором 12.

Возражал Чирличу в ряде своих статей итальянский историк литературы младшего поколения А. Данти. По его мнению сочинение Константина: — «памфлет, вышедший из кругов чешско-венгерской канцелярии» 13. Более того, именно в этих кругах разрозненным замёткам серба, написанным им в 1463 г., и придали в конце XV в. законченную форму памфлета. В Польше же после того, как этот памфлет был переведен с чешского, его неоднократно перерабатывали, соединяли с другими антитурецкими [9] сочинениями 14. Особенно А. Данти занимает вопрос о сходстве идей «Записок» с чешской общественной мыслью и литературой, в частности с идеологией «чешских братьев» 15. Аргументация этого тезиса ученого не представляется, однако, достаточно убедительной: едва ли можно согласиться, что такие мысли Константина, как необходимость братского согласия для избавления от мусульман или справедливость по отношению к убогим, примеры которой в Турции приводятся в «Записках», можно расценить как присущие «чешским братьям».

Призыв к борьбе с турецкой опасностью как главное назначение «Записок» никто из исследователей не подвергает сомнению. Однако то, какие пути и средства предлагал для этого Константин, в ком и в чем он видел спасение, оценивается по-разному. Так, если югославский историк С. Чиркович полагает, что в главе XVIII «Записок» выступают универсалистские (в эсхатологической окраске) идеи объединения всего христианского мира под эгидой римского папы и императора Священной Римской империи 16, то польский ученый С. Былина придерживается противоположного мнения. Он считает, что сочинение янычара отражает именно антипапскую и антиимперскую позицию и созвучно плану союза европейских государей, который возник при дворе чешского короля Иржи Подебрада 17.

Весьма спорный вопрос о языке оригинала «Записок» давно сделал необходимым тщательное изучение их лингвистических особенностей. Отдельные замечания о языке памятника делали едва ли не все исследователи, но монографического его анализа до последнего времени в науке не было. Этот пробел восполнила Гордана Йованович в своей книге «Исследование языка «Записок янычара» 18. Впрочем, йованович не видит в настоящее время возможности определить язык, на каком Константин писал свое сочинение, и ставит перед собой задачу исследовать язык сохранившихся версий памятника, польской и чешской. Те сербизмы, на которые указывали предшествующие ученые, таковыми, по мнению Йованович, не являются. Чаще они имеют общеславянское употребление. Г. Йованович считает, что польская версия памятника вторична по отношению к чешской. [10]

Научное переиздание текста «Записок янычара» не производилось с 1912 по 1959 г. В этом году под редакцией Д. Живановича такое издание было предпринято Сербской Академией. Наук 19. Текст в нем воспроизводится параллельно на польском и сербском языках. За основу Д. Живанович взял краковской издание 1912 г. Как и в нем, в белградском издании отсутствует исторический и текстологический комментарий, что крайне затрудняет пользование текстом. Д. Живанович предпослал тексту обширное предисловие, в котором дается историографический очерк памятника, разбираются биографические данные о Константине из Островицы, рассматриваются его взгляды и идеалы, оцениваются достоинства и отмечаются недостатки сочинения. Д. Живанович не сомневается, что Константин писал свои «Записки» в Польше и на польском языке и что они вполне соответствуют идеям и интересам польского короля Казимира, боровшегося со шляхтой и осуждавшего папу, следы чего можно найти в «Записках». По мнению Живановича, Константин, находясь в Сербии, почему-то не мог научиться читать и писать, а потому все его исторические сведения базируются исключительно на народной традиции. Однако, когда он писал свое сочинение, он был уже европейцем и обладал широким взглядом на международную ситуацию. Его воззрения в значительной степени были связаны с идеями гуманизма. Константина поэтому, по мнению Д. Живановича, можно считать зачинателем ренессансных взглядов как в польской, так и в сербской литературе того времени.

Наконец, в самое последнее время, в 1975 г., в ФРГ вышел полный немецкий перевод «Записок», снабженный предисловием и комментарием 20. Перевод был осуществлен К. П. Гаазе, им же написано предисловие. Комментарий сделан Р. Лахман и Г. Принцигом. Перевод «Записок» на немецкий язык значительно облегчил пользование памятником широкому кругу читателей.

Автор предисловия обратил особое внимание на структуру «Записок», резко распадающихся, по его мнению, на три части:

1) Трактат об антитурецкой войне; 2) Сведения о мусульманстве [11] и истории турок; 3) Серию фрагментов сербской истории. В последней части «Записок», по мнению К. Гаазе, соединились два жанра—эпический и агиографический, влияние которых исследователь считает на составителя «Записок» весьма серьезным. Впрочем, и это является самым парадоксальным во введении к памятнику, его издатели не верят в реальность самого Константина, считая его вымышленным лицом. Они же постоянно подчеркивают наличие множества интерполяций в «Записках», хотя и не отрицают, что первоначальное ядро текста могло возникнуть на грани XV и XVI столетий.

Данный выше краткий историографический обзор показывает, что, несмотря на значительное внимание, уделявшееся историками и филологами «Запискам янычара», этот ценный памятник требует дальнейшего исследования. Помимо спорных вопросов, связанных с историей возникновения «Записок» и личностью их автора, памятник практически остается совсем не изученным с источниковедческой точки зрения. Нельзя считать достаточной и филологическую разработку польских иособенно чешских списков сочинения Константина, в том числе и лито-мышльского издания 1565 г.

* * *

О жизненном пути Константина из Островицы известно только то, что он сам сообщает в «Записках». Эти сведения двоякого характера: либо прямые указания автора, либо те наблюдения и выводы, которые можно сделать из его высказываний с большей или меньшей степенью вероятности.

Трудности здесь начинаются чуть ли не с первого шага. Город, откуда происходил автор, обозначен уже в самом заглавии его сочинения—Островица. Но какая Оcтровица? Их известно в Сербии несколько: Островица близ Рудника — город на север от города Новое Брдо; село с таким же названием в его ближайших окрестностях; город в юго-восточной части Косова поля. Я. Шафарик и К. Иречек решительно высказывались за то, что Островица Константина—это город рудников, тогда как Я. Лось указывал на Косово поле. Д. Живанович возражает им: на север от Брдо были турки, и родители Константина не могли Оттуда переселиться в Брдо, где Константин был уже в 1455 г., как видно из его рассказа о захвате турками этого города. Сомневается Живанович и в гипотезе Я. Лося. По его мнению, человек, происходивший из Косова, не мог сказать о местности в своей родной земле — «одно поле, которое называется Жеглигово». Со своей стороны, Живанович предполагает, что речь может идти только о селе Островице в окрестностях Брдо. Нам это представляется маловероятным, так как свое происхождение человек в то время едва ли мог определять по селу. Обычно его обозначали в больших масштабах, т. е. если [12] уж не целой местности или области, то хотя бы города. Возражения же Живановича Шафарику и Иречеку нельзя признать справедливыми. Таким образом, остается Островица в Косовом поле, как это и считал Лось, впрочем, не знавший об Островице у Нового Брдо. Что же касается странного, с точки зрения Живановича, наименовании Жеглигово «одним полем», то здесь следует принять во внимание, что Константин писал свой труд вдали от тех мест, где родился, и предназначал его для читателей, ни малейшего представления не имевших о Жеглигове.

О годе рождения Константина можно только строить догадки. К. Иречек выдвинул дату 1438 г. 21, очевидно, потому, что когда Константин рассказывает о своем пленении турками в Новом Брдо (а известно, что это произошло в 1455 г.), он говорит о себе как о совершеннолетнем.

Трудно сказать что-либо определенное и о происхождении Константина. Ясно только, что его родители не относились к числу виднейших лиц в городе, так как, по его же словам, все знатные люди были перебиты в 1455 г. В плен же попали дети «господ» и, очевидно, их челядь, с которой эти «господа», как рассказывает Константин, по требованию турок вышли из города. Кем был Константин — «господином» или челядином? Челядином едва ли. Его брат, попав вместе с ним в плен, был по крайней мере уже к 1463 г. хранителем султанской казны (гл. XXXIV). Но и еще в 1455 г., т. е. сразу после пленения, турки относились .к нему и к другому брату Константина как к авторитетным людям, сочтя их ручательство достаточным для. того, чтобы простить Константина за его попытку к бегству (гл. XXVII). И в то же время сам Константин поражает, как это будет показано далее, почти полным незнанием сербской письменной традиции и церковной литературы, но он, очевидно, неплохо разбирался в горном деле. Не случайно в 1453 г., когда деспот Георгий Браккович послал свои вспомогательные войска Мехмеду II, осаждавшему Константинополь, в их рядах оказался Константин. Именно эти работы, связанные с подкопами и взрывами стен, позволили автору «Записок» сказать о себе и своих сербских собратьях, «что без нашей помощи он (Константинополь.—А. Р.) не был бы взят» (гл. XXVI). Константину суждено было присутствовать при опознании головы последнего византийского императора, павшего в бою. Во всяком случае,. только ему из всех авторов, описывавших падение столицы Византии, известно имя грека (Андрей), опознавшего голову Константина IХ 22.

После падения Константинополя Константин вернулся на родину и жил в городе Новое Брдо, где и попал в плен к туркам в 1455 г. Автор «Записок» и здесь пишет неясно, обо [13] всем, что относится к нему самому. И все же создается впечатление, что он был взят в янычары, коль скоро Константин, сообщая о том, что тех, кто был рекрутирован в это войско, отправили для обучения за море, упоминает, что туда повезли и его. Тем более удивительно, что, как явствует из последующего повествования Константина, он оказался не в янычарской школе Аджами Огхлан, а чуть ли не сразу же при дворе султана в Адрианополе. Константин опять-таки прямо об этом не говорит, но это с несомненностью вытекает из того, что он в 1456 г. принимал участие в тайном погребении сербов — участников неудавшегося покушения на Мехмеда II (гл. XXVII). Естественно, возникает вопрос: был ли Константин хотя бы недолго в янычарской школе и вообще был ли он янычаром или [14] нес какую-то другую службу? К сожалению, списки учеников школы Аджами Огхлан, как и самих янычар, неизвестны, так что остаётся искать ответа на поставленный вопрос только в самих «Записках» Константина.

Прежде всего напомним, что «Записками янычара» они названы их первым польским издателем. В самом же заглавии сохранившегося в списках памятника лишь значится, что их автор «был взят от турок среди янычар». Такое обозначение не дает прямого ответа. Среди янычар мог быть и янычар, и неянычар. Довольно противоречивыми в этом отношении могут показаться и автобиографические моменты в «Записках». Прямо янычаром Константин себя не называет нигде.. При описании .штурма Белграда в 1466 г. он как бы отделяет себя от янычар, когда пишет: «А потом мы видели, как янычары бежали» (гл. XXIX). Но в дальнейшем повествовании, в частности в рассказе о походе на Трапезунд в 1459 г., он, наоборот, если и не прямо причисляет себя к янычарам, то говорит, по крайней мере, о совместных с ними действиях, когда именно янычар султан послал в город за верблюдами, несшими, казну. «И мы должны были с большим трудом идти на гору», — замечает по этому поводу Константин (гл. XXXI). Можно было бы предположить, что только в 1459 г. Константин был зачислен в янычары, но этому противоречил бы, во-первых, порядок зачисления в янычары с младенчества, а во-вторых, рассказ Константина о его. участии в переправе через Дунай в 1462 г. во время войны с валашским господарем Владом IV Цепешом (Дракулой). Рассказав о том, что он был в первой партии переправившихся, Константин добавляет: «Потом лодки поехали на ту сторону, и все янычары переправились к нам» (гл. XXXIII).

Кем же был в войске султана Константин? Представляется наиболее правильным предположение А. Данти, пусть им и не аргументированное, что автор «Записок» принадлежал к отрядам артиллерии, сформированным именно в 50-е годы XV в. Мехмедом II 23. В самом деле, именно вопросы, связанные со всякого рода оружием, особенно с орудиями, наиболее привлекают внимание Константина. Он пишет о литье пушек во время морейского похода (гл. XXX) и под боснийской крепостью Бобовац в 1463 г. (гл. XXXIV). В «Записках» сообщаются подробные сведения о вооружении турецких войск во время дунайской кампании 1464 г., о размещении орудий после форсирования Дуная и, наконец, прямо говорится: «Имея двадцать малых пушек, мы внезапно стали палить, так что все их во.йско отогнали с поля» (гл. XXXIII). Интерес Константина к артиллерии был столь велик, что он и после ухода от турок собирал сведения о ней в турецких войсках (гл. XXXV). Наибольшее внимание артиллерии Константин уделяет в общих своих рассуждениях [15] о турецкой армии и способах борьбы с ней в одной из заключительных глав «Записок» (гл. XLV).

Можно предположить, что мастерство горного дела, которому он, вероятно, с детства был обучен, помогло ему и в овладении артиллерийским искусством. Но, будучи человеком, близким к султанскому двору, имея отношение к султанской артиллерии, мог ли оставаться Константин христианином или обязан был принять ислам? «Записки» как будто говорят в пользу первого предположения. Во всяком случае, ни единого намека в них на переход автора в ислам не имеется. Скорее, наоборот, Константин подчеркивает свою верность и преданность христианскому исповеданию. Это особенно заметно в предисловии и в главе IV «Записок». В то же время нельзя не отметить, что Константин великолепно знает мусульманство, его вероучение, ритуал, обычаи, воспроизводит длинные молитвы на арабском языке. Эти знания Константина явно не книжные.

Несмотря на обилие сведений о мусульманстве, у него нет ни одной цитаты из Корана, а ссылки на слова Мухаммеда весьма далеки от того, что сказано в Коране и, видимо, восходят к живой, устной традиции. Так, например, говоря о запрещении Мухаммедом вина, Константин пишет, что он сказал, что если кто, будучи пьяным, умрет, то будет в аду (гл. III). В действительности в Коране вино осуждается как сила, вносящая вражду и ненависть (сура 5, стих 93). Константин и не скрывает, что свои сведения о мусульманстве он получил в основном благодаря посещению мечетей, слушанию в них проповедей, а также расспрашивая мусульман и слушая их рассказы. Но мог ли он столь свободно ходить в мечети, не будучи мусульманином? Более того, Константин сообщает детальнейшие подробности, причем по своим личным впечатлениям (гл. XXII), о дервишских радениях, на которые, как известно, не допускались не то что иноверцы, но даже и мусульмане, не посвященные в дервишество, и при этом даже не вновь принятые 24. И, наконец, просто невозможно представить себе, чтобы христианин был поставлен султаном во главе гарнизона одной из важных крепостей — Звечай в Боснии — и под его начало было отдано пятьдесят янычар и еще тридцать турецких солдат (гл. XXIV). Может быть, именно то обстоятельство, что Константин был мусульманином, привело к нарочитому замалчиванию определенных сторон его жизни в «Записках», написанных в то время, когда он снова стал христианином.

До того как Константин из Островицы занял ответственный пост коменданта гарнизона, он прошел немалый путь службы в турецкой армии. На следующий год (1456) после того, как он был захвачен в плен и, как уже говорилось, быстро попал ко двору султанов, Константин участвует в осаде Белграда турецкими [16] войсками (гл. XXIX). В 1458—1460 гг. Константин — среди турецких войск, завоевывающих Морею, а в 1461 г.— Синоп (гл. ХХ-Х). В этот промежуток времени, в 1459 г., он еще принимает участие в длительном и тяжелом походе султана на Трапезундскую империю, завершившемся ее покорением (гл. XXXI). В 1463 г. Константин воюет в Боснии. Здесь он, несомненно за свои военные заслуги, становится комендантом крепости Звечай, которую после длительного и добросовестного, по его собственным словам, сопротивления вынужден был сдать венграм (гл. XXXIV).

О своей дальнейшей судьбе Константин вообще не говорит ни слова. Я. Шафарик живописует картину триумфального въезда венгерского короля Матиаша Корвина в Буду, когда его сопровождали 500 пленных турок. Не ссылаясь на какой-либо источник, Шафарик пишет, что среди них «был и начальник завоеванного города Звечая» 25. Есть, однако, основание сомневаться в столь публично позорном возвращении Константина в христианский мир, поскольку он недвусмысленно вспоминал в своих «Записках», как он «благодарил бога, что с честью вернулся к христианам» (гл. XXXIV).

И все же, судя по тем же «Запискам», отношения у Константина с венгерскими королевскими властями сложились крайне плохие. Как о Яноше Хуньяди, так и о его сыне Матиаше Корвине Константин высказывается крайне недоброжелательно. Янош Хуньяди, прославившийся непримиримой борьбой с турками, в изображении нашего автора не более чем злокозненный авантюрист, сумевший втянуть короля Владислава Венгерского в поход против турок в 1444 г., окончившийся варненской катастрофой. Константин при этом отметил, что сам Янош «отступил назад без всякого препятствия» (гл. XXIII). Он же пытался втянуть благоразумного сербского деспота в новый, но не менее, с точки зрения Константина, бессмысленный поход против турок в 1448 г. с его «несчастной и печальной битвой» на том самом Косовом поле, где в 1389 г. происходила роковая для Сербии битва (гл. XXIV). После поражения Хуньяди скрылся в Смедереве у сербского деспота, чем причинил ему и Сербии много неприятностей от турок. Разумеется, при этом Константин не говорит, что Янош был фактически арестован деспотом и отпущен лишь за большой выкуп (гл. XXIV, прим. 4). Константин обвиняет венгров в том, что они не оказали поддержки деспоту в 1455 г., когда турки двинулись на его землю (гл. XXVII). Крайнее коварство проявил Янош Хуньяди и в следующем, 1456 г., когда во время морового поветрия в Смедереве дал приют деспоту у Белграда, а потом сам же велел арестовать его. Что же касается блестящей победы над турками Яноша Хуньяди под Белградом в 1456 г., то этот успех Константин [17] объясняет случайным стечением обстоятельств и плохими советчиками султана.

В крайне черных тонах обрисован Константином и сын Яноша Хуньяди, король Матиаш Корвин. Его он даже приводит как пример тех людей, которые оставляют о себе самую дурную. память. Более всего автор «Записок» упрекает Корвина за те войны, которые он вел с христианами перед лицом турок. «Если бы он,— пишет Константин,— половину тех средств, которые истратил на войну с христианами, обратил на борьбу с погаными, он изгнал бы турок за море и прославился от востока до запада, а от господа бы получил великое воздаяние, а от людей — честь, его бы в веках помнили христиане, а поганые дрожали бы при упоминании его имени» (гл. XXVIII). Этот же горький упрек в адрес Матиаша Корвина Константин повторяет [18] и в завершающей части своего сочинения: «Не так надо поступать, Как король Матиаш; который, не обращая внимания на поганых, вел борьбу с христианами» (гл. XLIX).

Эти упреки резко и тем более значимо звучат в сочинении Константина, что главной идеей его «Записок» был призыв к совместной борьбе всего христианского мира против «поганых». Уже в предисловии Константин обращается с молитвой, которая задает весь тон его сочинению: «Поспеши помочь своим христианам и отврати проклятых поганых».

К необходимости сплотить все усилия христиан против турецкой опасности, забыть взаимные распри автор «Записок» возвращается неоднократно. «Знайте, что поганые смелы и мужественны не сами по себе, а благодаря нашему несогласию и нашей ненависти»,—пишет он (гл. XXVIII). Константин выискивает любые возможности осудить христианские раздоры. Об этом он не забывает сказать и когда излагает события родной сербской истории (гл. XVI), и даже когда передает содержание слышанной им в мечети мусульманской проповеди (гл. V). Собственно, все обстоятельнейшие сведения об устройстве и системе управления турецкого государства, об организации армии и ее вооружении, о финансах и землевладении у Константина не просто приводятся для удовлетворения любопытства читателей, но для того именно, чтобы помочь тем, кто будет воевать с турками. Константин дает в своем сочинении и множество совершенно практических советов ведения войны с турками, заверяя читателей, что он хорошо знает достижения и недостатки турецкой армии, так как, по его словам, он имел возможность к ним «приглядеться» (гл. XL). Именно на основе этих своих наблюдений наш автор рекомендует как можно долее задерживать турецкую пехоту в поле (гл. XL) и удерживать города при штурме их турками более двух часов (гл. XLV); метать. стрелы в верблюдов, которые от них ринутся на собственные войска (гл. XL); выбирать легкое, а не тяжелое оружие (гл. XLI); предпочитать копьям мечи (гл. XLI); рассылать специальных лиц для наблюдения за действиями своих войск и пробуждения в них храбрости (гл. XLI); настигать быстроходных всадников в горах или у широких рек (гл. XLII) и многое другое.

Однако, естественно возникает вопрос: кто же сможет организовать и возглавить поход против турок, кому адресованы столь подробные сведения и для кого предназначены столь детальные советы и рекомендации? В целом отрицательно оценивая опыт борьбы венгерских правителей с турецкой агрессией, Константин все же не исключает возможности их участия в военных действиях против османов. Именно потому он и упрекает их в том, что они не использовали имевшиеся у них реальные возможности. Константин с сокрушением говорит при этом, что не используют свои возможности ни папа римский, ни император Священной Римской империи, беспечно относящиеся, несмотря [19] на свое призвание и долг, к интересам защиты христианского мира. «А святой отец, папа в Риме,— с горечью пишет Константин,— со своим духовенством сидит спокойно, также и Римский король в немецких землях пирует со своими рыцарями, так что о них ничего не слышно в Турции, ибо они ничего не предпринимают против поганых» (гл. XVIII). Более того, в заключительной главе Константин даже обвиняет папу и императора в том, что они сами сеют раздор в христианском мире именно благодаря их наговору на чешского короля. Показательно при этом, что Константин не говорит о мотивах, которые выдвигали папа и император,— борьба с гуситским королем Иржи Подебрадом. Константин просто видит в этом бессмысленную братоубийственную войну.

По мнению автора «Записок», только один государь в Европе способен возглавить и вести борьбу с турками и оборонять от них христианский мир. Он прямо пишет: «Нет тех, которые бы его обороняли и умножали, кроме польского короля Ольбрахта, который много потерпел от людей своего государства, видимо, из-за того, что своих земляков он заставил трудиться за мир и свободу христианства, противостоя поганым» (гл. XVIII). Константин не сопровождает это высказывание какими-то конкретными примерами. В заключительной же главе он говорит о буковинском походе Ольбрахта 1497 г., изображая его как событие особого, исключительного значения, как «месть за пролитие христианской крови и гибель людей» (гл. XLIX).

Между тем буковинский поход, предпринятый с целью отвоевания важных в торговом отношении черноморских городов Килии. и Белгорода, не являлся блестящей победой и закончился отступлением объединенных польских войск из Молдавии. При этом далеко не в духе христианской любви и братолюбия Ян Ольбрахт стремился навязать этой стране в качестве государя своего младшего брата Сигизмунда, чем и вызвал ожесточенное сопротивление господаря Стефана Великого. Поход 1497 г., был единственной антитурецкой акцией польского короля, скорее опасавшегося вступать в конфликт с Турцией и более заботившегося об упрочении своего влияния в Молдавии 26.

Все сказанное свидетельствует об особой заинтересованности Константина в прославлении Яна Ольбрахта, о приписывании ему необыкновенных заслуг как последовательному и единственному борцу с турецкой агрессией. Именно венгерского короля Матиаша Корвина польский посол в 1486 г. обвинял в срыве похода против турок. На заседании венецианского сената он [20] говорил об этом почти такими же словами, как Константин в своих «Записках», т. е. что Корвин вместо борьбы с турками угрожает христианским странам 27.

Трудно себе представить, чтобы Константин занимался этим, не имея никакого отношения к Ольбрахту или, по меньшей мере, не живя в его владениях. Если допустить, что Константин жил и писал в Польше, то в свете этого предположения становится понятной последовательно противовенгерская настроенность Константина, которую вовсе не разделяли его собратья сербы, воспевавшие подвиги Хуньяди, известного в сербском эпосе как Янко Сибинянин или Янко Воевода 28. Напомним в связи с этим о крайне напряженных польско-венгерских отношениях , последней четверти XV в., особенно войну за Силезию 29.

Симптоматичным является и повышенный интерес автора «Записок» к татарам. Они в его изображении противостоят туркам и выигрывают по сравнению с ними в ловкости, хитрости и смелости. Оценивая преимущества татарских войск, Константин пишет: «Татары также быстры на своих конях, как турки, а к тому же они мужественны и тверды и много выгадывают от того, что держатся, как и турки. Самим же туркам не помогает такой порядок, потому-то татары часто одерживали победу над турками» (гл. XLI). Несколько ранее этого утверждения Константин уже подготовил читателя к нему. В главе XXXII он подробно рассказывает о столкновении Мехмеда II-с ханом так называемой белобараньей орды Хасаном. Эта глава вообще является чуть ли не самой загадочной во всех «Записках». Дело в том, что Константин пишет об этом походе к Евфрату после известия о падении Смедерева, что произошло летом 1459 г., и до рассказа о войне султана с валашским господарем Владом IV Цепешом, которая происходила в 1462 г. При этом Константин неоднократно упоминает о себе как об участнике похода. А между тем никакого похода на Узунхасана в этот промежуток времени не было, во всяком случае, ни один источник о нем не упоминает 30. Такой поход имел место только в 1473 г., когда Константин был уже среди христиан, вне пределов Турции. Подозрительно совпадают при этом в рассказе Константина и в сведениях, имеющихся о походе 1473 г., места сражений, например Шабин-Карахисар, и некоторые действующие лица, например Мустафа, который у Константина, впрочем, фигурирует как сын Узунхасана, хотя в действительности он был сыном его противника, султана Мехмеда.

Есть и другие, странные для участника похода, неточности [21] рассказе. Так Мехмет-паша был ранен не во время похода на Узунхасана, как говорится в «Записках», а еще во время похода на Трапезунд. Константин изображает поход как победоносный для татар, и в этом заключается самое большое расхождение с подлинным ходом событий 1473 г., когда Узун Хасан был разбит наголову под Бешкентом. У Константина же победивший хан восклицает: «Я не знал, что турецкий султан, сын Отомана, так слаб по сравнению со мной» (гл. XXXII). Таким образом, придуманный Константином рассказ о турецком походе к Евфрату, хотя в некоторой степени и был основан на реальных событиях, прежде всего преследовал цель публицистическую, а именно — прославлял могущество и силу татар и в то же время — их вражду по отношению к туркам. Чтобы сделать этот рассказ ярким и интересным, автор «Записок» не поскупился на красочные подробности, связанные с покушением татар на турецкого визиря Мехмет-пашу или с хитрыми проделками султанского шута, пытавшегося обмануть и дезориентировать хана.

В высказываниях Константина о татарах нельзя не увидеть отголоска идей, получивших в последней четверти XV в. довольно широкое распространение в Европе и особенно оживленно дискутировавшихся в Польше в 70-х годах 31. Правда, польские официальные круги подвергали серьезному сомнению реальность так называемого «татарского плана» борьбы с турками, но показательно, что выдвигавшиеся при этом мотивы (малая боевая дееспособность, разбросанность и малочисленность татар) опровергаются теми именно сведениями, которые сообщает о татарах Константин, пусть прямо и не говоря, что их надо использовать в борьбе с турками.

На Польшу как на страну, где Константин создавал свои «Записки», указывает также и постоянное использование им польских названий для пояснения турецких терминов. Это особенно бросается в глаза в главах XXXVII и XXXVIII, когда, например, чехан сравнивается с маршалком и многократно говорится о турецких гетманах.

Сделанные выше наблюдения позволяют говорить о том, что «Записки» были написаны Константином из.Островицы в Польском государстве, куда он попал из Венгрии 32. При этом нетрудно [22] определить и тот промежуток времени, когда «Записки» были созданы. Это период с 1497 по 1501 г., поскольку ранее буковинского похода это было невозможно, как это было невозможно и после 1502 г., когда Ян Ольбрахт умер. Может быть, это был 1500 г., который, хотя и ошибочно как 1400, обозначен в списке Замойского (список Z — см. описание списков).

Можно предположить, что Константин жил где-то в восточных областях Польско-Литовского государства. Не случайно большинство польских списков его сочинения происходят именно оттуда, как на это справедливо обратил внимание Б. Чирлич 33. При всей кажущейся исключительности сочинения серба в Польше в XV в. это явление находит свое место в системе культурных связей Польши и Литвы с балканскими странами. Напомним, что именно в Великом княжестве Литовском протекала еще в начале XV в. деятельность Григория Цамблака, связанного как с болгарской, так и с сербской культурой. Сюда же проникают сербские агиографические памятники и произведения сербской светской, рыцарской литературы («Повесть о Тристане»). В другой работе нам уже приходилось отмечать, сколь существенными были балканские влияния на так называемые русские фрески XV в. в Польше 34. Добавим к этому, что в 1557 г. в Супрасле трудился над росписью стен собора «Сербии» Нектарий 35.

Выбор Константином восточных областей Польско-Литовского государства мог объясняться и его православным вероисповеданием, столь распространенным на этих землях. Хотя Константин прямо нигде и не осуждает католичество и не противопоставляет его православию, но все же неоднократно и довольно резко осуждает римского папу. Особенно отчетливо эти мотивы звучат в главе XVIII, хотя слова осуждения и вкладываются Константином в уста других лиц. Именно они пророчествуют, что из Рима «будет происходить все зло» (гл. XVIII), в православном духе трактуют слова о едином пастыре как о Христе, а не о папе (гл. XVIII), утверждают, что никто из пап после раскола с православной церковью не был святым (гл. XXXVI).

Впрочем, принадлежность Константина к православию ни в коей мере не придала его сочинению нарочито церковной или даже просто религиозной окраски. С этой точки зрения показательно, что он, говоря о сербской истории, ни разу не упомянул об архиепископе Савве Сербском, в высшей степени популярном [23] в Сербии святом. Идеалы и взгляды Константина лежат скорее в сфере народных, фольклорных представлений об истории, не исключающих, конечно, и имеющегося в «Записках» прославления князя за постройку храма и похвальное, с точки зрения автора, обращение за мудрыми советами к духовенству (гл. XV).

Даже сама авторская манера и литературные приемы сближают «Записки» с произведениями народного творчества. В этом отношении особенно характерен рассказ о битве за Белград в 1456 г., изложенный в форме рассказа о четырех печалях султана (гл. XXIX). Константин даже пользуется в своем повествовании загадками и притчами, например, когда говорит о совещании султана Мехмеда II с приближенными по поводу похода на христиан (гл. XXVI).

Тот же султан уподобляет своих воинов стрелам (гл. XXIV). К фольклорной традиции восходит и весьма своеобразный для любого исторического сочинения характер датировки событий. За считанными исключениями, о которых речь пойдет ниже, Константин не указывает ни месяца, ни даже года описываемых им событий, но зато в целом ряде случаев сообщает о дне недели, когда то или иное событие произошло. Так, о дне Варненской битвы он пишет только то, что она произошла в понедельник (гл. XXIII), что боснийское посольство прибыло к султану в субботу, а походом он отправился на Боснию в среду (гл. XXXIV); вторая Косовская битва, по сообщению Константина, длилась с четверга до субботы (гл. XXII). Только о знаменитой Косовской битве Константин знает, что она произошла в день св. Вита (гл. XVI), что само по себе не может вызвать удивления, поскольку этот день («Видовдан») у сербского народа всегда отмечался как памятный траурный день, о котором Константин, несомненно, знал с детства. Впрочем, и здесь он ничего не говорит о годе битвы на Косовом поле. Само собой разумеется, что подобного рода датировки являются серьезным недостатком «Записок» как исторического источника, но вместе с тем они недвусмысленно указывают не только на авторскую манеру Константина, но и на его источники. Правда, мы не можем прямо указать на какие-либо дошедшие до нас произведения сербского эпоса как послужившие источником при составлении «Записок». Причиной этого, вероятно, является то обстоятельство, что в середине XV в., когда наш автор жил в Сербии, эпические циклы, известные нам, еще не сложились, и Константин пользовался какими-то не известными нам песнями и преданиями.

Константин воспользовался не только сербскими, но и турецкими устными преданиями. Характерным примером здесь может служить легенда об Османе, основоположнике султанской династии, и правительнице Каравиде, изложенная в духе «Тысячи и одной ночи» (гл. IX). Повествуя о битве при Трепане [24] (16 ноября 1454 г.), Константин уже прямо ссылается на то, что ему об этом рассказывали турки (гл. XXVII).

Явно из каких-то сказании о Варненской битве, бытовавших среди янычар, почерпнул свои сведения о ней и Константин, сообщающий подробности поиска янычарами головы коpoля Владислава и того, как ее носили по турецким городам, а также янычарского обычая носить в память победы над ним белые и красные штанины, как это делал побежденный ими король (гл. XXIII). Отметим, кстати, что янычарское предание о Варненской битве не отличалось большой точностью. Во всяком случае, такие историки, как Сфрандзи и Халкокондил, рисуют совсем другую картину хода боя 36.

Насколько большую роль играли для Константина турецкие источники, показывает тот факт, что он знал о турецком памятнике на Косовом поле (гл. XVI) и ничего не знал о надписи на сербском столбе, которая неоднократно воспроизводилась в сербских рукописных сборниках 37. Показательно также, что Константин приводит совершенно особую для раннего периода (вплоть до XIV в.), просто полусказочную родословную султанов, не проявляя при этом никаких признаков знакомства с известными сербскими родословными султанов 38 Одним из важнейших источников сведений, сообщаемых Константином о Турецкой империи, являются его собственные воспоминания. Этим и объясняются особенно подробные сведения о турецкой армии и разновидности ее основных и вспомогательных войск, порядке их рекрутирования, вплоть до детальной картины выстраивания войска. Очень подробны в «Записках» сведения об оружии у турок. Как лицо, стоявшее во главе гарнизона, Константин досконально знает административное устройство империи сверху донизу, вплоть до мельчайших чиновников. Но особенно поражает в «Записках» непропорциональное по сравнению с другими сведениями множество данных о султанской казне и выплате жалованья различным военным и гражданским лицам. Ими буквально пестрят последние главы «Записок». Получить все эти сведения Константин мог от своего брата, который, как уже говорилось выше, охранял султанскую казну и, конечно, был причастен к финансовым делам государства. Не исключено, что у Константина были какие-то записи или заметки о ней, поскольку иначе трудно объяснить столь большой объем финансовых сведений.

Переходя к вопросу о письменных источниках Константина, нельзя не вспомнить, что практически все исследователи его сочинения со всей решительностью отрицали их. Однако сам [25]

Константин в одном месте своего сочинения, когда речь идет о штурме Белградской крепости в 1456 г., прямо говорит: «Там было ранено, как записано, четыреста с лишним янычар» (гл. XXIX). Чуть далее Константин пишет, что раненые и убитые остались лежать в крепости. Иными словами, Константин мог видеть только венгерские записи о турецких потерях, поскольку, не взяв города, турки отступили от него.

В «Записках» имеются и другие признаки использования каких-то официальных венгерских материалов. Их можно указать три. Все они связаны с неприсущей сообщениям Константина датировкой венгерских военных походов 40-х годов XV в. при точном указании года. При этом даты даны по летосчислению не от хиджры (начиная с 622 г.), как было в Турции; не от сотворения мира, как это делали в православных странах, но от Рождества Христова, что как раз к середине XV в. стало нормой в католических странах 39. Константин указывает, хотя и ошибочно, дату первого похода Владислава—1441 г. (вместо 1443 г.40), битву при Варне — 1444 г. и поход Яноша Хуньяди, завершившийся второй битвой при Косовом поле,— 1448 г.

Привлекает в качестве источников Константин и вещественные памятники, которые ему довелось видеть либо о которых он слышал. Так, он пишет о церквах, стоящих «до сих пор в сохранности» на месте битвы под Велбуждом в 1330 г. (гл.XV) Знает он и о «знаке», что стоит «до сих пор» в местечке Тайяницы, где в 1444 г. был убит и похоронен любимый друг султана (гл. XXI). Подробно описывает Константин и турецкий памятник на Косовом поле: «На четырех столпах,— читаем мы в «Записках»,- утвержден свод, покрытый оловом; и этот памятник стоит до сих пор» (гл. XVI). Интересовался наш автор и большими курганами в полях, которые он воспринимал, скорее всего ошибочно, как памятные знаки, оставленные Чингисханом во время его похода «на Запад» (гл. XVIII).

[Всадник]

ГЛАВА VI. ОБ ИХ ПОГАНСКИХ СОБРАНИЯХ.

Свое собрание они называют бахт, как бы сказать, беседа. Имеющие между собой этот обычай учителя и монахи устанавливают себе срок разбирательства перед наивысшим после султана господином 23. И в то время, когда я был в Турции, они установили время разбирательства перед Махмуд-пашой 24, ибо среди них должен быть сильный арбитр, и один среди них бывает наивысшим монахом, которого называют салих. Он прежде всего так начинает речь: «Мухаммед, помоги и просвети разум своим монахам, которые тебе последуют». Потом начинают беседовать один с другим, говоря главным образом о пророках; одни признают господа нашего Иисуса Христа как пророка, другие же—как стоящего выше пророка, а третьи— как того, кто в судный день будет как наивысший пророк у [43] бога, творца неба и земли. А господь бог с того времени, как началась христианская вера, выбрал восемьсот верблюдов, которые являются некими невидимыми духами; они ходят каждую ночь и выводят плохих мусульман из наших погребений и несут в гяурские погребения и, выводя хороших гяуров, несут их в наши погребения. И потому хорошие гяуры восстанут с нашим буброманским собранием, а плохие буброманы встанут перед богом с гяурским собранием в судный день. И он же говорит: «Гапри дунвандур имани яктури», что значит: «Христиане веру имеют, а дел не имеют. И потому буброман Мухаммед поведет в рай, а Христос приведет христиан в ад; Моисей обвинит евреев за то, что они не были ему послушны». А упомянутый салих находится среди этих учителей как человек набожный, и они его весьма почитают. И он так сказал:

«Илья и Енох оба с телом и душой и пребывают в раю. А Иисус с телом и душой на небе; он единственный, кто не умрет смертью, но во веки веков будет жив. Мухаммед с душой и телом бывал на небесах, но, однако, остался на земле». А потом стали с ним (салихом) беседовать: один так, а другой иначе, и много разговоров было среди них. И, подняв, шум, они друг в друга стали целиться книгами, так что я подумал, что они один другого намеревались бить. Но Махмуд-паша приказал им замолчать и это препирательство прекратить и по обычаю приказал принести им еду, и им принесли воду для питья, ибо они не пьют вина. Потом, поев, они совершили благодарение богу, молясь за души живых и мертвых, и за тех, которые воюют против христиан. Чтобы не затягивать рассказ, я здесь не написал и десятой части того, что происходит при их таких спорах.



ГЛАВА VII. КАК ТУРКИ НАЗЫВАЮТ АНГЕЛОВ, ПРОРОКОВ, РАЙ И АД.

Святого духа называют рухулах, что означает дух божий; душу называют дьян, ангелов — феллистилир; Михаила — Микаэл Дьян алади, что означает: Михаил, берущий души; Гавриила — Дебраил, Рафаила -— Рафаил, рай — диенет, ад — ифси халвети, мучения — скундже, судный день — киямет гини, пророка — пеамбар, Моисея — Муса реамбар, Соломона — Сулейман пеам-бар, господа нашего Иисуса Христа—Эссе пеамбар; диавола называют — фегиатар. [44]



ГЛАВА VIII. О ТУРЕЦКОМ ПРАВОСУДИИ [И О ИХ ОБМАНЕ И ХИТРОСТИ] 25.

И все же великое правосудие существует среди поганых. Они соблюдают правосудие между собой и также ко всем своим подданным, к христианам, евреям и всем, кто находится под их властью, ибо султан сам следит за его исполнением, как об этом подробнее будет рассказано; есть также подданные, которые им платят дань, но зато сами управляют своими землями, как, например, воевода волосский. Хотя правосудие у них и совершается, но всегда с затруднениями; впрочем, благодаря осведомленности султана вред получается небольшой; когда же поступает жалоба, то они велят рассмотреть всюду на местах, не найдут ли чего где, с тем, чтобы если что будет найдено, тому и было возвращено; другие же, проискав, бедняги, с печалью едут домой. Также и их охранная грамота никому не поможет, ибо у них такой обычай: кого хотят уничтожить, дают ему охранную грамоту, а когда он к ним придет, если кто что скажет, они ответят ему: «Я дал тебе грамоту стоя, а не дал сидя или не дал стоя», и так они отговариваются, чтобы в своем неблагородстве оказаться правыми. Если же они присягают на книжках из мыла, как написано выше, то этой клятвы не исполняют, а также и иных клятв, когда могут; невиновного делают виновным, чтобы всегда осуществлять свою злобу. Дары они раздают не по любви, а для славы султана, ибо в Турции существует такой обычай: ни один посол у поганых от великих властителей не может предстать перед султаном без даров, хотя бы дело было секретным, а султан всегда хочет, чтобы всем нравилось то, что ему самому нравится. Таким образом, такие дары не для любви, а ради прославления. Если же султан с кем-либо заключает мир или перемирие, то он всегда замышляет его нарушение, и когда с одним помирится, тогда с другим ведет борьбу, но вину всегда сваливает на своих подданных, и потому они лукавые, как бы крутятся в колесе, чтобы всегда христиане были угнетены, как об этом мы расскажем далее, а те, которые с ними ели похлебку, должны им заплатить мясом.



ГЛАВА IX. О ПРЕДКАХ ТУРЕЦКОГО СУЛТАНА.

Турецкие султаны зовутся Османовичи, ибо правление Османа положило им начало. Осман был [сыном некоего человека по имени Ших] 26, он был крестьянин греческого происхождения 27, неверный, но великолепный хозяин; он имел тридцать плугов, по их обычаю паша и сея; он имел много работников и к тому же верблюдов, коней, буйволов и всякий домашний скот, за исключением свиней. Жилище его было сделано из войлока, который называется олтан; летом оно было холодное, а зимой [45] теплое; этот шатер он велел поставить в поле среди работников, и кухню он имел в поле, а когда приходило время и еда была готова, он велел вывешивать большой красный флажок, который был у него, а когда его видели работники, как и другие люди, они освобождались от работы. Эта земля называлась Ак язи, т. е. белое письмо. А от нее была недалеко другая земля, называвшаяся черная, в которой был один замок. В том замке была одна госпожа по имени Каравида, или Черновида, — вдова. Осману довелось как-то ехать на прогулку в эту землю вдвоем с тем, чтобы осмотреть замок. Когда же он приехал в город к замку, люди были рады его видеть, слыша о его правлении, и это стало известно госпоже. Начал Осман ходить около замка для разминки. Видя из замка, что этот человек прохаживается вокруг в грубом крестьянском кожухе, госпожа велела его за это полить помоями, и Осман пошел облитый, опечаленный в город, и всем людям было жаль его из-за такого оскорбления. Он, поблагодарив (людей), поехал домой и велел челяди, чтобы было приготовлено сто двадцать коней и верблюдов и на этом скоте везли зерно на продажу в эту землю, где ему было нанесено такое оскорбление; он приказал приготовить пятьдесят дубовых палок и вложить их в мешки с зерном, потому что знал, что никому не разрешается с оружием войти в замок. Подъехав к этому городу, он расположился на лугу с этим товаром как купец. Стало известно госпоже Каравиде, что Осман приехал с зерном, желая его продать; она велела его купить и отвезти в замок. А Осман, сколько ему было дано, за столько и отдал; и велел пятидесяти юношам, которые были к этому приготовлены, чтобы каждый взял на плечи мешок и нес в замок. И как он приказал, так они и сделали. Осман шел впереди, а они за ним. А когда они были уже в замке, госпожа Каравида, увидев Османа и насмехаясь над ним, назвала его маленьким. А когда пришла челядь с мешками, видя, что время наступило, он велел высыпать зерно из мешков и быстро взять палки и бить ими на все стороны по тому, кто захотел им сопротивляться. И таким образом Осман, добыв замок, велел госпожу Каравиду сбросить с самой высокой башни и по своему имени, как она его назвала, дал этому замку название Османик. И с той поры и до сих пор началось правление турецких султанов.



ГЛАВА X. О ПРАВЛЕНИИ СЫНА ОСМАНА ПО ИМЕНИ МУСТАФА 28.

Мустафа сын Османа взял себе в жены дочь одного великого правителя и29з Анатолии 29, который завещал ему при жизни всю землю Анатолию, потому что у него не было ни одного сына, а только дочь. И Мустафа захватил еще некоторые земли, которыми владели другие поганые. [46]



ГЛАВА XI. ОБ АЛАДИНЕ С30ЫНЕ МУСТАФЫ 30.

После Мустафы остался его сын Аладин. Он прежде других придумал пешее войско, которое называл ен кихае, как бы сказать, маршальцы. И он им дал белые шапки, чтобы они носили их, но чтобы никто другой не смел носить их на голове, кроме дворян, как это существует и ныне. Но не на какую службу он их не посылал, наделяя жалованием, продовольствием и оружием. И они никакой платы никому не давали, но только ио первому приказу всегда готовы были идти пешими ко двору. Ими же он заселял замки, давая им жалование, чтобы они могли существовать. Таких и ныне существует две тысячи, но при нынешних султанах они стали очень бедными, и все свое имущество они возят на ослах. Этот же Аладин захватил несколько богатых городов и земель. И у него был сын по имени Мурад, и он правил после Аладина, своего отца.



ГЛАВА XII. О МУРАДЕ СЫНЕ АЛАДИНА 31.

Мурад сын Аладина захватил еще один город, название которого Брус 32, и все земли Анатолии. Он учредил другое пешее войско, ибо кто был большим властелином, тому и нужно было больше людей; это пешее войско называется азапы 33, что соответствует нашей пехоте; они добывают города, а султан им в поле платит за службу, каждому за десять дней — золотой, а старшему за пять дней — один золотой, а воеводе их каждый день — по золотому. А когда возникает необходимость, всюду на местах поступает приказ, сколько азапов надо отправить в поход. После Мурада остался его сын по имени Султан [он был четвертым турецким султаном] 34.



ГЛАВА XIII. О СУЛТАНЕ СЫНЕ МУРАДА 35.

Султан бын Мурада захватил у греков некоторые города и особенно знаменитый город Никею 36. Этот Султан решил отбирать христианских детей, прятать их и весь двор наполнить ими, населить все свои замки. Эти воспитанники зовутся янычарами, т. е. новое войско 37. Ниже о султанском дворе мы еще расскажем шире. После Султана был второй Мурад [он был пятым султаном] 38.



ГЛАВА XIV. О ГРЕЧЕСКОМ ИМПЕРАТОРЕ 39 И О МУРАДЕ СЫНЕ СУЛТАНА 40

Греческий император, находясь на смертном одре, поручил своего сына 41, маленького ребенка, Кантакузину 42, чтобы он взрастил его, и он также отдал под его опеку всю Греческую [47] землю, чтобы он заботился о ней, пока ребенок не повзрослеет. Но когда молодой император вырос и греки захотели его возвести на престол, Кантакузин это не позволил сделать, желая удержать в своих руках власть. Однако, видя, что он этого не может осуществить, он обратился за помощью к Мураду и дал ему возможность, во вред своему государю, переправиться через море к Греческой земле; и тот беспрепятственно переправился на другую сторону ниже Галиполи 43 с помощью Кантакузина; прежде всего он захватил крепость, которая называется Германелла 44; тогда галипольцы, узнав, что турки перебрались на эту сторону, сразу же изготовились и двинулись на них, кто как мог и в большом беспорядке; они думали, что турки должны от них убежать. Турки, видя такой беспорядок, сев на коней, их дождались и, столкнувшись с ними, тотчас же поразили их передовые части, а потом уже побежал и их тыл. И так, преследуя их, турки дошли вплоть до города Галиполи и взяли его. Султан Мурад, заключив перемирие с греческим императором, двинулся на болгарского царя. Греки, разгневавшись на Кантакузина, забросали его камнями. Султан же Мурад благополучно достиг Болгарской земли и захватил там два замка: один Согальник 45, а другой Димотик 46 и вернулся за море в Анатолию, предварительно заселив эти замки.



ГЛАВА XV. О БОЖИЕЙ КАРЕ ЗА НАШИ ГРЕХИ - О ТОМ, ЧТО ПРОИСХОДИЛО У СЕРБОВ ИЛИ У РАЦОВ.

Сербский король по имени Милутин 47 из рода первого сербского короля Уроша 48 велел ослепить своего сына по имени Стефан 49. [Он же после смерти своего отца по некоему божьему соизволению прозрел и имел также сына по имени Стефан] 50. Этот его сын, собрав войско, двинулся на Болгарскую землю, на болгарского царя по имени Димитрий 51, и пошел к одной реке в Болгарской земле, которую называют Искра 52, и расположился с одной ее стороны со всем войском. Подошел и болгарский царь со всей своей силой. Оба они были благочестивы; и царь болгарский начал на той стороне реки на большие средства возводить церковь во имя Спасителя, а король Стефан также с этой стороны реки начал ставить богатый храм Матери божией. И строя эти церкви, они спокойно вели между собой переговоры без кровопролития. Эти церкви стоят и до сих пор в целости 53. Сын сербского короля, собрав войско без ведома отца, переплыл через эту реку и напал на болгарского царя и, разгромив все его войско, самого его взял в плен и отвел к своему отцу, рацкому королю 54.

Король, видя столь неблагородный поступок своего сына, очень огорчился: он принял весьма почтительно царя, а когда [48] они были на обеде, король посадил его выше себя, как подобает царю. И туда пришел королевский сын, держа в руке булаву, и он сказал отцу: «Не подобает своего неприятеля сажать выше себя», а потом ударил царя булавой, так что тот тут же умер. Отец, весьма опечалившись, велел его с почетом отвезти до могилы в город, который называется Тырнов 55, и тут же вернулся скорбный в сербскую землю, не желая завоевывать Болгарское царство из-за того неблагородного поступка, который совершил его сын; потом приехали болгарские вельможи, прося, чтобы он их принял и был их властителем. Король сделал это, а сын, боясь своего отца, уехал в Арбанасскую землю 56. Хотя отец и не замышлял против него ничего плохого, когда он потом поехал в один замок, который называется Звечан 57, сын его [пригибаясь к земле так, чтоб никто его не увидел] 58, прокрался в спальню и удушил своего отца. Король, как подобает, был погребен в монастыре, который называется Дечаны 59. А после нeгo его сын Стефан был королем сербским и царем болгарским, но его правление было весьма печальным из-за его неблагородных поступков. Поэтому он послал к патриарху, к митрополитам и к монахам Святой Горы ордена св. Василия 60, прося, ради бога, чтобы они за него молились и посоветовали ему, как он должен принести покаяние. Они ему ответили: «Не можем дать тебе иного совета, кроме как обратиться к господу богу с раскаянием в своих грехах, а чтобы ты ни делал сам для себя, пусть это будет с благодарностью к богу и с пользой для твоей души; это лучше, нежели ты бы велел строить храмы, чтобы больше заказывать литургий. Господь бог милостив к тем, которые взывают к нему». Услышав такие речи от духовенства, царь поехал в тот монастырь, где лежал его отец, с великим плачем и смирением. Подъехав к монастырю, он велел поставить крест около дороги, а сам пополз на голых коленях вплоть до отцовской могилы плача, стеная и говоря:

"Прости мне, мой милый отец и повелитель". Вельможи, видя его такую скорбь, подняли его и не дали ему больше сюда приезжать. Во время этого покаяния он поставил тридцать монастырей, больших и малых, и на торжественных службах всегдa был с милостыней. Отец его через девять лет был объявлен святым 61 и творил многие чудеса вплоть до сих пор; увидев иx, поганые оставили монастырь в покое.

Потом сын его, который его задушил, умер, а после него королем стал Урош Стефан 62. Он недостойно управлял царством: за грех его отца бог отнял у него разум, и он, отпустив верных заслуженных слуг, склонился к новым и неверным, которые его прозвали Урош Безумный. И он отдал двум братьям всe, чем владел болгарский царь. И в этих землях был обычай, по которому ни один человек, кроме императора, короля и княжат, не носил красных сапог, а царь Урош дал этим братьям красные сапоги, и они, подданные Болгарской земли, видя это, [50] воспротивились царю, а когда он к ним послал посла, чтобы они к нему приехали, они ему ответили: «Ты дал нам красные сапоги, которые нелегко сможешь с нас снять». А к тому же болгарская земля была к ним благосклонна из-за поступка царя 63. А после этого появившийся турецкий султан Мурад и окружил Адрианополь 64.

И когда пришли вести в Рацкую землю к царю Урошу Безумному, что обойден Адрианополь, он с большим войском приготовился идти против турок спасать Адрианополь, а когда приехал в Константинову землю 65, он лег (спать) в поле Беглигар 66, там он, увидев во сне, что к нему пришел ангел, взял из его руки саблю и отдал ее туркам; и увидев такое чудо, он задержался на один день в поле, а сам поехал к пустыннику в горах, рассказал ему о таком видении и, исповедавшись сказал: «Боюсь отцовского греха». Пустынник, не желая его устрашать, ему отвечал: «Грех твоего отца будет явлен в четвертом поколении». И прямо от него царь поехал к Адрианополю, спасать его. И когда он был в четырех милях от Адрианополя, тогда два брата, которым он поручил Болгарское царство, во зло своему господину поехали к турку и поддались ему. Царь Урош, хотя и имел большое войско, но у него господь бог отнял разум; он не смотрел на неприятеля, а только на свою силу. Турецкий султан, увидев в его войске большой беспорядок, отойдя от города, со всем своим войском напал на него и, поразив стражу, ударил на войско и застал Уроша в шатре, где он и был убит. А другая часть всего войска была разбита наголову, и это место до сих пор называется Рацкое избиение 67. Потом оба брата, которые выступили против своего господина, были вознаграждены по их заслугам — им было ведено отрубить головы. И так, завоевав Адрианополь, султан занял всю Болгарскую землю без всякого сопротивления, хотя там и оставался один князь 68.



ГЛАВА XVI. О СОБЫТИЯХ, КОТОРЫЕ ПРОИСХОДИЛИ В СЕРБСКОМ КОРОЛЕВСТВЕ.

Сербское королевство после царя Уроша стало княжеством, потому что они выбрали себе господином князя Лазаря 69, который был женат на племяннице короля Уроша по имени Милица. И так одни его поддерживали, а другие нет, как это теперь повсюду бывает, и не только между светскими, но и между духовными людьми. Где же нет единства, никоим образом не может быть добра. Султан Мурад, услышав, что Лазарь является наместником своего господина в Сербском королевстве, собрав войско, напал на Сербскую землю на Косовом поле 70, и князь Лазарь, не мешкая, тоже собрав войско, дошел к этому месту и расположился против султана на другой стороне на [52] Смагове 71, возле реки Лядеш 72. Тогда начался в среду на святого Вита 73 бой очень жестокий, и он продолжался вплоть до пятницы.

Господа, которые были верны князю Лазарю, мужественно и непоколебимо бились за него в поле, а другие, смотря сквозь пальцы, наблюдали за битвой, и благодаря их неверию и несогласию [и зависти злых и неправедных людей] 74 битва была проиграна в пятницу в полдень. Там же Милош Кобыла 75, [рыцарь князя Лазаря] 76, убил султана Мурада. И тогда же был убит его сын Мустафа 77, но другой сын, Илдирим Баязид 78, вступил на султанский престол. Там же был взят в плен князь Лазарь недалеко от одной церкви Божией матери под названием Самодержецы, и на этом месте поставлен высокий столб, построенный в память плена князя Лазаря. А с ним был схвачен Краимир, топличский воевода 79, и много других-вельмож было перебито на том месте. А изменники, смотревшие на битву со стороны, стали предателями 80, что потом не вышло для них добром, ибо через некоторое время, забирая по одному, всех султан велел их умертвить, говоря: «Раз вы не были верны своему господину в его беде, то и со мной поступите также». Туда же к Баязиду был приведен князь Лазарь и воевода Краимир. Султан Мурад, его отец, и брат Мустафа оба лежали на носилках. И тогда сказал Баязид князю Лазарю: «Вот видишь лежащих на носилках моих отца и брата. Как ты смог дерзнуть противиться ему?» Князь Лазарь молчал. А Краимир воевода сказал: «Милый князь, отвечай султану, умная голова не пень от вербы, чтобы выросла второй раз». И тут князь Лазарь сказал султану: «Еще более удивительно, как твой отец смел покуситься на Сербское королевство. И я скажу тебе, султан Баязид: если бы я вначале знал, что я своими глазами ныне вижу, ты должен был бы лежать на третьих носилках. .Но сам бог так судил по нашим грехам., Пусть свершится божья воля». А потом султан Баязид велел обезглавить князя Лазаря, а Краимир, умолив султана, встал на колени и держал полу под головой князя Лазаря, чтобы она не упала на землю. А когда она упала на полу, поднес эту голову к своей и сказал: «Клянусь господу богу, где будет голова князя Лазаря, там будет и моя». Потом и он был обезглавлен, и обе головы упали вместе на землю.

Тогда же один янычар принес голову Милоша Кобылича и бросил ее перед султаном, говоря: «Султан, катятся головы жесточайших твоих неприятелей». Потом рацы, или сербы, которые были при султане Баязиде, выпросили тело Лазаря и отнесли его в один монастырь под названием Раваница 81 и там похоронили, и он был объявлен святым 82. Победив, султан Баязид остался на Косовом поле и на месте побоища там, где был убит его отец, соорудил памятник: на четырех столпах утвержден свод, покрытый оловом; и этот памятник стоит до сих пор 83. [54]

И так эта несчастная битва закончилась, благодаря неверности злых людей. Царь Урош и князь Лазарь, два владетеля, честно воевали за веру христианскую против поганых и отошли из этого мира.



ГЛАВА XVII. ЧТО ПРОИЗОШЛО СО СТЕФАНОМ 84, ПЕРВЫМ РАЦКИМ ДЕСПОТОМ.

Султан Баязид правил после Мурада, своего отца, после того как он захватил Сербское королевство; славной памяти князь: Лазарь имел одного сына по имени Стефан и двух дочерей: одну — Деспину 85, а другую — Мару. Султан Баязид взял себе в жены сестру Стефана, Деспину, и дал ему землю по эту сторону Моравы 86, до Дуная. И этот Стефан был первым деспотой Сербского или Рацкого королевства 87, а господарю Вуку султан дал землю, называемую Ситница. Его женой была другая сестра деспота — Мара. У этого Вука был сын по имени Георгий 88. Потом султан Баязид, собрав войско, с деспотом ринулся на Венгрию через Саву 89 и там, пограбив, спалив и поубивав, он вернулся назад и переправился на том месте, где теперь стоит Белград, а в то время он еще не был основан А тот самый первый турецкий набег на Венгрию произошел при императоре Сигизмунде 90 или незадолго до него.

Тогда султан Баязид переправился через Дунай и сказав деспоту, своему шурину: «Деспот, останься здесь и поставь себе замок на этом месте 91; не двигайся отсюда, я предостерегаю тебя, что у меня много неприятелей при нашем дворе; если они будут посылать за тобой, не приезжай ко мне; а я тебя предоставлю самому себе, чтобы ты сохранил свою голову». Поблагодарив султана, деспот начал строить замок Белград, который стоит и поныне 92.

В то же время к султану Баязиду пришло посольство из Анатолии с вестью, что великий хан по имени Темир 93, татарский властитель, пришел с большим войском на Персидскую землю. Услышал это султан, выступил против него и взял с coбою Георгия, племянника деспота и свою жену Деспину 94 и двинулся за море через Анатолию в Персию к одной горе, которая называется Звезда. И там великий хан напал на него, и они бились четыре дня, и великий хан поразил султана Баязида наголову, а самого его взял в плен. Георгий же, раненый, бежал. И тогда привели к хану султана Баязида 95, которому он приказал сесть вдали от себя; и приказал также привести жену ero Деспину, и хан повелел ей стоять перед собой и подносить вино. Так он сделал для того, чтобы досадить султану Баязиду, дабы он больше не брал с собой жену на войну. Он не хотел причинить ему вреда, но собирался отослать его со всеми людьми в его землю 96.[56] Султан Баязид, видя, что его жена служит другому, от сильного огорчения отравился ядом из своего перстня, так как в нем был камень чудесной силы, и когда он его носил на руке, он помогал ему в различных делах, а когда он хотел кого-нибудь безболезненно умертвить, он поворачивал этот камень, чтобы тот выпустил из себя яд [или под камнем имел| яд в кольце] 97 Итак, взяв этот перстень в рот и подержав его минуту, он умер. Видя этот горестный поступок, что сам султан отравился, великий хан сказал на своем языке: «Як кан дик смаки Мистур», т. е. «Странный человек — себя умертвил, а я его хотел достойно отпустить домой, и мне его жаль, что сам столь постыдно умертвил себя». Потом он всех пленных и. Деспину отправил с почетом, велев их проводить до Брусы, до земли. Так произошла эта битва турок с великим ханом. [57]



ГЛАВА XVIII. О ГОСУДАРСТВЕ ВЕЛИКОГО ХАНА И О РИМСКИХ ИМПЕРАТОРАХ.

Тогда у Тамерлана было пехоты шестьсот тысяч, а кавалерии четыреста тысяч. Великий хан является повелителем татар, а столица его находится в большом городе, который называется Хайтай, или Чагатач 98, он лежит на север от восхода солнца. Господин (хан) является повелителем могущественным и независимым, с древности; некогда, в давние времена, его предок завоевал много земель на западе 99, и поныне существуют памятные знаки там, где он бывал: в полях большие курганы, которые он приказал насыпать. Римские императоры издавна владели всем светом от востока до запада, вплоть до императора Константина Великого. Он уступил Рим святому отцу папе Сильвестру 100, а сам отправился в Арбанасскую землю к одному городу по имени Драч 101. Когда он построил его, то ему не понравилось там жилище, и он поехал в Грецию, в город, который назывался Византии, и великолепно отстроив город, он приказал сделать его наподобие Рима и взял с собой всю римскую силу, выведя из Рима семь господ, которые в то время владели Римом. И из этих домов всегда один был императором, называясь Палеологи, т. е. издавна славные. Дома этих господ в Византии он велел соорудить наподобие тех, которые у них были в Риме 102, и дал этому городу название Стамбул 103, как бы назвал императорской столицей, но теперь его называют Константинополь. Он приказал его также называть Новым Римом из-за величины и подобия Риму, но люди его называли Константинополь, т. е. город Константина 104. А всю Македонскую землю, вплоть до Рима, он назвал Романия 105.

В те времена императоры приезжали в Рим как полновластные правители, со свитой в сто человек, ибо еще существовало единство во святой церкви. Потом единство прекратилось после императора Льва 106. Папа с римлянами захотели выбрать себе императора Карла 107, из франков, и потом выбирали себе императоров из немецких князей, и обычай этот сохраняется и поныне. И с тех пор христианская империя стала шататься и никнуть, согласно некоему сочинению, которое гласит: «Горе тебе, семиглавый, ибо от тебя будет происходить все зло». А семиглавым обозначается Рим, ибо от него произошло семь домов, как мы выше писали. Мухаммед, видя такое несогласие среди христиан, отправился в персидские земли, проповедуя язычникам веру, и тогда вместо римского императора провозгласил султана [который правил в этих землях и позвал его на престол] 108 в одном городе, который называется Мисир 109, где он и по сей день властвует, и будет султан, или жолдан, править, пока над ними верховной является власть великого хана.[58]

Греки рассказывают об императоре Константине, что он был единым пастырем и было единое стадо в соответствии со словом евангелия 110, ибо он был освободитель христианства и языческое идолопоклонство упразднил. А иные слова говорят, что должен быть в судный день другой один пастырь и одна паства, что так понимается, что в судный день должен быть один судья, сын божий, [который будет судить живых и мертвых] 111. Но в действительности будут два стада и два пастыря. Одно стадо в царстве небесном, а пастырь этого стада — сын бога живого, а другое стадо будет в вечном огне, а пастырь ему — диавол. И так это и есть, если посмотреть на нынешние времена, когда трудно быть одному стаду и одному пастырю, и если бог этого не изменит, тогда греки останутся уже в вечной неволе, ибо поганые множатся, возникают разные ереси и сильно вредят христианству, ибо нет тех, которые его бы обороняли и умножали, кроме польского короля Ольбрахта 112, который много потерпел от людей своего государства, видимо, из-за того, что своих земляков он заставил трудиться за мир и свободу христианства, противостоя поганым. А святой отец папа в Риме со своим духовенством сидит спокойно, также и римский король в немецких землях пирует со своими рыцарями, так что о них ничего не слышно в Турции, ибо они ничего не предпринимают против поганых.

И потому и папа, и римский король, если будут долго взирать на это насилие и пролитие христианской крови, сами будут в ненадежном положении, ибо они сами будут виновниками гибели всей веры, от которой зависит все христианство; они могли бы с божьей помощью поднять христианство Римской империи и столицу, которой был Константинополь, освободить от поганых. А как это могло бы совершиться, об этом я потом с божией помощью расскажу. [59]



ГЛАВА XIX. О ВЕЛИКОМ ХАНЕ И О МУРАДЕ, СЫНЕ БАЯЗИДА.

Турецкий султан Мурад, третий сын Баязида 113 [после смерти своего отца] 114, должен был выплачивать великому хану дань потому, что тот победил его отца. Великий хан, называемый на их языке Цихан-шах, то-есть «Властитель всего света», повелел султану Мураду, чтобы он выплачивал ему каждый год сто тысяч дукатов, а потом освободил его от этой дани, чтобы (он) усерднее боролся с христианством, и вместо нее приказал давать тысячу войлочных попон, чтобы прикрывать коней зимой, и тысячу покрывал для лета. И таким образом великий хан жил с султаном Мурадом в мире.



ГЛАВА XX. О ПРАВЛЕНИИ СУЛТАНА МУРАДА И ЕГО СЧАСТЬЕ.

Султан Мурад правил после Баязида, своего отца, заключив союз с деспотом Стефаном. Потом деспот завоевывал Белград, и после этого долго жил деспот — этот как бы .удельный правитель или князь 115 С императором Сигизмундом 116 он жил в мире, приезжая к нему в Будзин 117, куда его ежегодно приглашал император, и он дал ему дом в Будзине — тот дом, в котором при короле Матиасе 118 жил архиепископ Острогомский 118а; потом деспот Стефан, находясь на смертном одре, свою землю отдал племяннику по сестре Георгию, а Белград отдал императору Сигизмунду 118б; и умер он на поле, которое называется Головы 119, и оттуда был перенесен в монастырь под названием Ресава 120 и там погребен.

После его смерти Георгий Вукович, племянник его, стал деспотом, а Белград передал императору. И таким образом Белград добровольно перешел Венгерской короне. Потом турецкий [60] султан Мурад взял в жены дочь деспота по имени Mapа и потребовал от деспота, чтобы с ней отправил своего сына Григория; и он отправил своего сына к Мураду, и, пользуясь при этом дружелюбием, деспот просил у султана, чтобы он разрешил беспрепятственно строить монастырь, и это разрешил султан и поклялся ему не препятствовать и позволил, чтобы он строил надежный город, клянясь ему свое слово держать надежно и честно. Деспот, полагаясь на обещания султана, строил Смедерево 121, когда же Мурад услышал, что деспот строит крепость, то он прежде, чем тот успел ее достроить и покрыть медью, тотчас же повелел сына деспота — Григория, своего шурина, бросить в тюрьму и велел отвести его в замок Димотик, а сам пошел с войском, чтобы осадить Смедерево 122 Деспот, услышав, что султан идет походом, оставил своего второго сына в Смедереве 123, а сам поехал в Венгрию к королю Владиславу 124, брату Казимира, короля польского 125. Султан, подойдя к замку Смедерево, обошел и осадил и захватил его по причине голода в нем и, захватив сына деспота, отослал к его брату в тюрьму. И таким путем он захватил всю Рацкую землю со всеми замками, а Смедерево ему добровольно досталось, и город предпочел (лучше) сдаться туркам, чем венграм, как об этом будет сказано ниже 126.

Султан Мурад, приехав в Адрианополь, велел обоих сыновей деспота послать в заключение в замок на море, который называется Токат, и жена Мурада не могла ничем им помочь; он секретно отправил посла, так чтобы жена об этом не знала и повелел, чтобы обоим братьям были выколоты глаза; а когда она об этом узнала, она упала ему в ноги, прося его о прощении и чтобы он так быстро не спешил, и сказала ему: «Ведь они являются твоими пленниками и невольниками, и ты с ними сможешь сделать все, что захочешь». Султан тут же послал сказать, чтобы этого не делали, но его гонец не мог так быстро прибыть, и им были выколоты глаза. Султан, узнав, что тот, кому было поручено это делать, так поспешил, велел ему самому выколоть глаза.



ГЛАВА XXI. КАК КОРОЛЬ ВЛАДИСЛАВ С ДЕСПОТОМ НАПАЛ НА МУРАДА.

Венгерский король Владислав в тысяча четыреста сорок пeрвом году от Рождества Бога, собрав войско, отважно напал на турецкого султана Мурада, а с ним был и деспот Георгий Вукович; они друг другу поклялись, что не разъедутся без боя 127 Тогда они двинулись вместе через всю землю Рацкую и Болгарскую; около города Пловдива их настиг турецкий султан Мурад и задержал их в горах, не давая им подъехать к Пловдиву. Эти горы называются Золотыми воротами, хотя некоторые их  [61] называют Железными воротами 128. А когда они проникли через горы в одну долину, то там их встретили султанские янычары, не давая им проехать к Пловдиву, так как там находится чистая равнина. Король Владислав, видя, что он ее не может переехать, приказал тут же вкапывать повозки, чтобы они не могли повернуть назад. Без ущерба вернувшись, король Владислав двинулся назад к городу София, а уже стояла осень и, не имея возможности остаться в этой земле на зиму, он, предав огню город, двинулся в Рацкую землю.

А когда он достиг города Пирота 129, к нему пришли вести, что турецкий султан подошел к Софии, которую он сжег. Тогда он приказал деспоту, чтобы он шел сзади и понемногу двигался за ним со своим войском. И он шел, ожидая битвы, а когда они подошли к горе, называемой Рымовичи 130, и король Владислав уже был там, к деспоту пришли вести о том, что турки идут за ними с большими силами. Тогда он (деспот), повернувшись против турок и ожидая их, сообщил королю, что эти турки с большой силой двигаются за ним, и просил, чтобы он всех пеших оставил при повозках, а сам со всем войском поспешил к нему. Однако прежде чем король прибыл, уже началась битва с турками, которая была такой жестокой, что все турки были поражены наголову, а высокие их сановники одни перебиты, а другие взяты в плен. И один друг султана, который был с ними, заменяя султана, был там убит, и до сих пор стоит знак на его могиле в местечке Тайяницы 131. И оттуда король Владислав, победив поганых, беспрепятственно с радостью двинулся в Рацкую землю и разместился на поле Добрыгич 132, намереваясь остаться там в Рацкой земле на зиму, а летом с божией помощью напасть на турок.

И туда пришло посольство от турецкого султана, прося, чтобы пленных сановников, которые были пойманы, он отпустил. Но он (Владислав) желал вернуть деспоту Смедерево со всеми замками и всей Рацкой землей, а также двух его сыновей, Георгия и Стефана. [Там был захвачен один турецкий гетман по имени Карамбег, и за него султан дал тысячу пятьсот золотых] 133. Король Владислав, посоветовавшись с деспотом и другими сановниками, удовлетворил его просьбу, и султан послал одного сановника — Балтаоглы, называемого Секирчин сын, и тот по приказу султана отдал Смедерево деспоту со всеми замками 134; были привезены и оба слепых сына. И тогда были выпущены из тюрьмы все, которых просил султан. Деспот Георгий, взяв все свои земли, стоял там с королем и со всем войском четыре недели, все имея в изобилии; потом король с радостью поехал в Венгрию, одержав победу над погаными; он заключил с ними перемирие на семь лет. И так закончилась эта счастливая битва. [62]



ГЛАВА XXII. О СУЛТАНЕ МУРАДЕ, ЧТО С НИМ ПОТОМ БЫЛО.

Турецкий султан стыдился того, что его не было в том вышеописанном бою, и от сильной печали он оставил империю и все свое государство передал сыну своему Мехмеду 135, а сам вступил в орден, который называют дервишским. Дервиши подобны нашим монахам 136, их храмы называются медресе, вроде наших монастырей; они имеют такой устав: ходят нагие и босые и, ничего не имеют на себе, кроме шкуры оленя или какого-нибудь иного животного. А некоторые носят одежду из войлока. по своему обычаю. Железными цепями они опоясываются крест-накрест и ходят с голой головой; детородные члены они оковывают железом, жгут огнем руки и режутся бритвами; в чем ходят, в том и спят, не пьют ни вина, ни какого кваса; никогда ничего не едят на обед, но всегда нищенствуют, а что. после обеда останется — отдают нищим; так же поступают они и с ужином. И никогда они не имеют ничего своего, только ходят по разным городам, как блаженные, и каждый день во время вечерни танцуют, сходясь в круг, один другому положив руку на плечо, кивая головами, подскакивая на ногах и громко восклицая «Лаилаха илла-ллах», что означает: «Нет бога, кроме Аллаха»; и они-очень быстро поворачиваются и так сильно кричат, что их далеко слышно, как будто бы лают псы, один грубо, другой тонко, и этот их танец называется сама; они смотрят на него, как на проявление великой святости и благочестия; и когда они так трудятся в этом танце, с них течет пот, а изо рта идет пена, как у бешеных псов; и от сильного изматывания они падают один за другим; и так, натрудившись, каждый идет в свою берлогу 137. Султан тогда вступил в этот орден, считая, что он не достоин оставаться султаном, так как он лично не участвовал в битве. Сын Мурада Мехмед, когда его отец находился в монастыре, бросив все, отправился в леса, гоняясь за зверями и думая об охоте. Но при султанском дворе существует такой обычай, согласно которому каждую четверть года без исключения всем дворянам должно было выплачиваться жалованье, а тогда была пропущена выдача за две четверти года. Прид-ворные, видя такой беспорядок и беспечность султана, возмутились и истребили все дома наиболее знатных и наиболее богатых фамилий из султанского совета, так что ни один вельможа в Адрианополе не был оставлен ими. Однако городу никакого вреда не нанесли. А потом, собравшись, пошли туда, где молодой султан был на охоте. Затем они уничтожили все шатры совета, который был с султаном, и они все должны были разбежаться, кто куда мог, кроме молодого султана, который сам к ним пришел в глубокой тоске, не зная, что происходит и что могло бы быть причиной происходящего. И он стал так [63] у них спрашивать: «Мои милые ягнята, что случилось, в чем дело?». Они ответили ему: «Счастливый господин, произошло из-за твоего совета то, чего никогда не было со времен наших предков, и потому изволь узнать, что мы тебя не хотим иметь за господина, пока жив твой отец». И он поклялся немедленно послать за своим отцом, а все полагающееся им за службу выплатить и еще повысил оплату за службу каждому по полденьги на день, так что каждому пришлось по золотому и полорта 138 за его службу, и таким путем этот бунт был усмирен.

Потом послали в монастырь за султаном Мурадом, говоря, чтобы он, «без промедления приехал, ибо янычары никому не хотят повиноваться, пока ты состоишь в ордене». Услышав об этой смуте, он приказал янычарам: «Если вы меня любите, то приготовьте мне чистый шалаш из зелени, и я к нему без промедления приеду». Султан сделал так потому, что он боялся некоей хитрости, ибо никому так не верил, как янычарам. А кто это такие — янычары, мы потом расскажем. Янычары, услышав о поручении своего господина, сейчас же с великой радостью бросились в леса, нанимая возы, чтобы привезти зелень. И так они разбили шатер, убрали его свежей зеленью для своего господина, и султан приехал на это место, которое было приготовлено. Туда же к нему приехал его сын Мехмед со всеми, служащими ему. Приветствовав султана, они просили, чтобы он им простил этот поступок, и он сказал своему сыну и всем другим: «Прощаю вам это, но, милый сын, сохраняй для себя янычаров, ибо это благо для тебя и для всего твоего государства». И так он исполнил долг султана и должен был вновь стать султаном и управлять людьми.



ГЛАВА XXIII. О КОРОЛЕ ВЛАДИСЛАВЕ И ЧТО У НЕГО ПОТОМ ПРОИЗОШЛО С ТУРКАМИ.

Король Владислав имел семилетнее перемирие с турецким султаном Мурадом 139; и духовные, и светские властители, видя, как король ранее успешно воевал с погаными, подговорили его, чтобы он не соблюдал мира с турками 140. И так астрологи, глядя на планеты, рыцарство, напиваясь вином, а Янкул, отец Матиаса 141, будучи правителем Венгерского королевства, уверили короля в том, что он будет иметь счастье в борьбе с турками. И тогда же король Владислав начал готовиться к войне с турками в лето господне тысяча четыреста сорок четвертого и послал к деспоту посла, чтобы он готовился выступить против поганых.

Деспот Георгий, узнав об этом повелении, весьма огорчился и послал своего друга Димитрия Райковича, знаменитого вельможу, к королю с такими словами: «Милостивый король, я внял твоей речи как первой, оставив за собой последнюю, и ты без [64] моего совета ничего не должен затевать против поганых. Я не знаю, кто тебе дал такой совет, что ты это не хочешь оглянуться и так неожиданно и без необходимости собираешься на поганых. И потому имей в виду, что я сейчас не могу быть готов выступать никаким образом, ибо ты хорошо знаешь, что мне досталась разоренная земля. Я должен некоторые города отстроить заново и снабдить их пушками. И потому прошу, чтобы ты отказался от этой войны до окончания срока мира. Ибо к этому времени я готовлю для твоей чести пятьдесят тысяч мужей. И я хочу свою старую голову сложить возле твоей. И даже, более, помогу тебе чем только смогу, в том числе и своей казной, чего ныне не могу сделать. Я советую твоей милости от этой войны отказаться; в свое время я хочу вести полки, как и ранее был, добиться с божьей помощью того, чтобы ты одержал победу над погаными»,

Когда король Владислав услышал это, он поистине захотел послушаться его совета, но Янкул-воевода, будучи при короле, насмеявшись над словами деспота, опередил короля с ответом и сказал: «Господин Димитрий, твой властитель сидит на мели и потому так советует». Димитрий отвечал: «Господин Янкул, мой властитель честно и истинно советует королю и на тебя поистине не течет и не капает и если что твоей милости не нравится, то поручим это господу богу». И король передал свое повеление через Димитрия, говоря: «Если я пойду на эту войну, то прежде всего остановлюсь у вас в Смедереве, но с небольшим войском и там с ними обговорю все дела».

Услышав это повеление, деспот стал готовиться к встрече короля, как то подобает господину, поставил чистые и лучшие шатры, но сверх того приготовил одну очень дорогую, украшенную золотом и жемчугом икону, а так же породистых коней и множество других вещей, которые служат дарами. Потом король Владислав со всей своей силою двинулся к Белграду, чтобы переправиться через Дунай, а из Белграда поехал к деспоту в Смедерево и там встал перед городом с добрым намерением, чтобы все войско переправилось через Дунай. И король был одарен деспотом вышеописанными дарами и еще пятьюдесятью тысячами дукатов. И он со слезами просил короля, чтобы он ехал домой, а на эту войну не ходил, но Янкул, будучи при том, отвечал ему: «Господин деспот, не может быть иначе, и ты должен выступить против поганых». Посмотрел король на деспота, а деспот на него. Видя, что иначе, чем сказал Янгул, не будет, они, горестно попрощавшись, разъехались 142, ибо Янкул обладал большей властью, чем сам король, и никому не желал уступать королевства. И потому он упрекнул деспота и говорил, что было бы благом быть вместе с королем.

Двинувшись тогда, король Владислав пошел равниной вдоль Дуная к городу Видину 143, который он велел ограбить и спалить, и оттуда отправился весьма далеко через турок вплоть [65] до Варненского поля близ Черного моря. Турецкий султан Мурад подошел туда же, и сошлись оба войска: христианское и поганское, и битва началась в понедельник. Христиане вначале дрались счастливо, и у них все шло счастливо, так же и на второй и на третий день. И так было до тех пор, пока вся поганская кавалерия не была разгромлена наголову так, что только султан остался один с янычарами на поле битвы.

Янычары, видя, что их дело плохо, присмотрели одно место между ущельями, под горами либо глубинными оврагами и между высоким вереском, так чтобы наши не могли увидеть этих ущелий. И начали янычары убегать, обступив султана, чтобы он не уехал, и, пройдя между ущельями, встали посреди них и замаскировали вереском, а было то в вечернее время. Видя это, Янкул уговорил короля, чтобы он двинулся на них со своей ратью, ибо эти люди уже разбиты, и он сможет добыть себе честь; тогда король, не медля, прямо двинулся на них, опустив забрало шлема, покрывшись ветвями, и стремительно помчался к ним, желая быстро на конях поразить их и уничтожить, видя, что все они пешие. И так поспешив, не видя ущелий, они в них попадали так, что заполнили все их дно, а потом янычары, примчавшись к ним, били и убивали их, как хотели. Король Владислав остался в том ущелье, а Янкул-воевода отступил назад без всякого препятствия, ибо турки были поражены наголову и не было никого, кто бы за ним гнался. Турецкий султан от этой победы скорее был печален, чем весел, и говорил, что не хотел бы вторгой раз выиграть такой битвы 144.

О короле христиане ничего не знали, куда он делся, и поганые тоже не знали, был ли он в этом рву. Много вельмож и слуг его осталось там, янычары многих поймали, а потом стали выволакивать убитых, ища денег и сдирая с них одежды. И так один янычар напал на короля, не зная, что это был король; имя его (янычара) было Бухрикадер. Увидя дорогое оружие, на шлеме перья с дорогой небольшой застежкой, он отрезал ему голову и так с пером и шлемом принес к султану и, бросив ее перед ним, сказал: «Счастливый государь, вот голова какого-то знатного твоего неприятеля». Султан сейчас же послал за пленниками, что были взяты, чтобы они сказали, чья это была голова; а были среди пленных некоторые королевские слуги, и их спросили, они сказали, что это, несомненно, королевская голова. Некоторые слуги, глядя на королевскую голову, в глубокой тоске кричали и плакали, а султан с великой радостью велел тотчас же всем пленникам отрубить головы, а с королевской головы, сняв с нее шлем, велел содрать кожу и эту кожу набить благовонными травами с ватой, чтобы она не испортилась, а волосы на ней велел расчесать и окрасить золотисто-пурпурной краской и велел ее насадить на шест и носить по своим городам, возглашая: «Вот как господь бог дал мне победить неприятеля». А те, кто эту голову носил, были одарены [66] знатными вельможами и горожанами так, что каждому досталось по нескольку сот золотых. Король Владислав имел одну штанину красную, а другую черную, и поэтому дворяне султана тоже несколько лет в знак победы носили те же цвета. волосы же его были густые, жесткие и темные. [Потом, приехав в Адрианополь, султан эту голову послал калифу] 145, а того янычара, который голову отрубил, он сделал знаменитым воеводой и дал ему с достатком коней и денег, так что он стал большим вельможей; многих других он также щедро одарил. Вот как везло этому султану, турецкому монаху 146.