Часть третья: Время всякой вещи Опции

[Народ]

2632 год, месяц Броши.
Рунн. Монтристид.

          Дверь со скрипом открылась и факел осветил лицо узника, пребывающего во тьме. Ночь, последняя ночь перед казнью. Вошедший замер на пороге, вглядываясь в черты бывшего магистра Ордена Клинков Господних.
          - А, это ты. – Монбар говорил равнодушно. – Не ожидал. Зачем пришел?
          - Мне жаль, – глава Службы Имперской Безопасности закрепил факел на стене. – Право же, я не хотел, чтобы так все кончилось. Александр…
          - Ты предал меня, Этьен. – перебил его Андре. – И мне все равно по какой причине: боялся за себя, боялся за Империю, боялся за Императора с его короной. Теперь все кончено, и мне не нужны пустые извинения.
          - Имеешь право, – герцог Нортми кивнул. – Но я хотел спросить кое-что…
          - Пытки не развязали мне язык, - Андре рассмеялся. – И тебе я тоже ничего не скажу.
          - Монмиракль сожгли… но когда отыскали вход в его подземные ярусы, выяснилось, что дверь не открывается. Более того, ее не брали ни секиры, ни даже порох. Что за этой дверью, Андре? Я глава Службы Имперской Безопасности, я должен знать. Если это представляет какую-то угрозу Империи…
          Монбар какое-то время молчал. Затем внятно произнес:
          - Двенадцать. Двенадцать месяцев в году. Почему никто не задался вопросом? Две разбиты, осталось десять.
          - Да не месяцы считать нужно! – Этьен де Нортми вспылил. – Я мог бы вытащить тебя отсюда. Еще много «клинков» остается на свободе, мы могли бы списать это на их счет. Потом тебя бы переправили в Новую Иберию. У вас и там есть крепости, мне это известно.
          - Бессмысленно. – Монбар улыбнулся. – С Орденом покончено и мне предстоит взойти на костер. Мне уже все равно. Сотни лет Орден выполнял свою миссию, и если не нашлось никого, кто не поверил лжи, которую возвел на нас Император и его свора пресмыкающихся перед ним клириков, то пусть мир катится к чертям. Я ничего сказал и ничего не скажу, унеся тайну на тот свет. А ты сам найдешь разгадку, если сможешь.
         
2632 год, месяц Броши.
Рунн. Остров Сакрэ.


          По замыслу Александра сожжение должно было состояться на Сакрэ, прямо под окнами Императорского дворца. Простому люду не зачем было смотреть на смерть магистра, которому в тайне многие сочувствовали, а все остальные должны были впечатлиться «правосудием» по-императорски.
          К берегу острова причалила лодка значительно длиннее всех прочих, битком набитая вооруженными людьми. Инквизиторы стали выгружаться, сопровождая осужденного в последний путь. Процессию возглавлял монах с крестом в руках.
          Монбара грубо пихнули в спину, рассчитывая, что он упадет. Собрав последние силы, магистр лишь покачнулся, но устоял. Его, подхватив под руки, втащили на верх и стали привязывать к столбу.
          Костер сложили выше человеческого роста; главный палач и его подручные в красных кафтанах и с капюшонами на голове, с озабоченным видом людей, которым хочется выполнить свое дело как можно лучше, суетились вокруг, подравнивали сложенные дрова, готовили охапки хвороста про запас.
          - Сейчас вы предстанете перед лицом Господа, - раздался голос Первосвященника. - Признайтесь, пока еще не поздно, в ваших прегрешениях и покайтесь... В последний раз заклинаю вас!
          Монбар застыл на месте, обратив взор к небу. Придворные зашептались. Александр хранил молчание и улыбался. Наконец, он махнул рукой.
          Сразу с нескольких сторон к хворосту были поднесены факелы. Не смотря на сырой день, костер затрещал и взвился, сразу захватив магистра по пояс. По лицу Монбара прошла судорога, но он молчал.
          Подручные палача, расталкивая народ, хлопотали вокруг костра - кто бегом подносил поленья, кто ворошил уголья длинными железными крючьями.
          Пламя разгоралось, отбрасывая блики на лица собравшихся. Кому-то стало плохо, и он кинулся прочь. Император все также улыбался, а Монбар казалось бы не понимает, что происходит, ничего не чувствуя и не замечая.
          Но вдруг какая-то тень прошла по его лицу и магистр обвел глазами собравшихся.
          - Позор! Позор! - вскричал он. - Вы все видите, что гибнут невинные. Позор на всех вас! Господь Бог нас рассудит!
          Слова его были обращены ко всем и к каждому и беспощадно разили каждого. И так неодолима была сила этого голоса, что казалось, принадлежит он уже не человеку, а идет из нездешнего мира.
          - Первосвященник Сильвиус... Император Александр... не пройдет и года, как я призову вас на суд Божий и воздается вам справедливая кара! Проклятие! Проклятие на ваш род!
          В ту же секунду пламя поглотило его целиком, заглушив последний крик. Веревки, удерживавшие тело, лопнули. Великий магистр рухнул в бушующий огонь, и из багровых языков пламени выступила поднятая рука.
          Все замерли в испуге. Александр более не улыбался, на красивом лице застыла ярость.
          - Почему ему позволили говорить? – прошипел он в ухо канцлеру, который испугано съежился рядом. – Вы ответите мне за это… Я должен был приказать вырвать им язык, а уж затем посылать их на костер.
          А костер догорал, и в воздухе повис страх.

2632 год, месяц Фибулы.
Рунн. Шенбрунн.
         

          В сокровищнице Ордена было много ценного и все это было доставлено во дворец к Александру. Император, помрачневший после казни, часами просиживал рядом с золотыми кубками, щитами и изумрудами. В очередной из дней, его там и застал глава Службы Имперской Безопасности.
          - Ваше Величество. Скорбная весть из Ауралона. Его Преосвященство Сильвиус умер.
          Александр не обернулся. Его взгляд был обращен на чашу. Простую чашу из глины, неизвестно как попавшую в сокровищницу, где все было драгоценным.
          - Полагаю, он отравлен.
          - Возможно. – Этьен кивнул. – Причину устанавливают. Курия собралась, говорят, что следующим Первосвященником станет кардинал Коссимо Эттини.
          - Хорошо. – Александр кивнул.
          - Я прикажу дегустировать подаваемую Вам еду, – сообщил Этьен. - Гвардия тоже удвоит бдительность.
          Никто не верил в проклятье Монбара.

Сообщение отредактировал Нортмер - 27.05.2008, 21:40

[Изабелла Катена]

1 число месяца Кинжала
День святых Калена и Киры
Рунн. Шенбрунн
         
          Хотя за окнами дворца бушевала гроза, внутри все было спокойно и безмятежно. Слуги делали последние приготовления перед грядущим балом. Изабелла еще раз прошлась по рядам выстроенных столов, проверяя – все ли безупречно. Да, все идеально. Она не заметила, как к ней подошла Беатрис с фрейлинами.
          - Все в порядке? – поинтересовалась императрица, тоже видимо озабоченная приготовлениями к этому вечеру.
          - В полном, моя милая, – графиня Катена посмотрела на племянницу. – Ты просто восхитительна.
          Императрица рассеяно кивнула и осторожно шагая, направилась в другой конец огромной залы вместе со стайкой своих приближенных, которые больше были похожи на разноцветных бабочек.
          - Забавно, – подумала Изабелла. Ей от чего-то вдруг стало грустно. Быть может, она скучала по Сальвадору, который в это самое время занимался смотром войск в Полонии. Те, завершив летнюю кампанию, должны были встать на зимние квартиры. Необходимо было проверить, в достатке ли провианта и обмундирования – ведь оголодавшая и раздетая армия много не навоюет. Первый маршал должен был вернуться к концу этого месяца, а до тех пор она одна. Что ж – Изабелла оставалась Иберо, а те с легкостью переносят все невзгоды.
          Графиня подошла к зеркалу и попробовала улыбнуться. Хорошо. Никто и не скажет, что на сердце камень. В отражении она заметила дона Гусмана, графа Бальтадера, тот в ответ склонил голову в приветственном жесте. Похоже, граф тоже чем-то опечален. Она подошла к нему.
          - Ваша Светлость.
          - Графиня. – Бальтадера сделал шаг к ней поближе. – Как Ваши дела?
          - Все отлично. А Ваши? – Изабелла аккуратно присела на один из стульев.
          - Великолепно, – мрачно ответил Гусман-Мендес. – Кого мы будем иметь честь сегодня увидеть?
          - Прибудет герцог Барна с сыном, герцог Анфра с сыновьями, графы Бекур, Бре, Граншо, Греви, Оши, Собль и Эркэ с сыновьями и дочерьми. Кроме того, граф Сен-Арто обещал быть. Разумеется, будет граф Алэа и граф Умбра. Граф Умбра собирается представить свою дочь ко двору, вероятно, она станет одной из фрейлин. Вы меня слушаете?
          - Да, да. Конечно. – Бальтадера смотрел в одну точку. – Извините, я просто задумался. До меня доходят странные вести. В Экилоне и Варилоне какие-то беспорядки. Доносят о собирающихся и вооруженных группах людей, о том, что кто-то распространяет ложные слухи о том, что мы проигрываем войну. Я чувствую здесь руку нашего флавийского недруга, но куда он нанесет удар?
          - Флавийское коварство вошло в поговорку, – заметила Изабелла. – Хорошо, что вскоре со всем этим будет покончено.
          - Надеюсь, – граф встал со стула. – Как я вижу, прибыл канцлер. Извините, мне нужно с ним обсудить численность столичных гарнизонов.
          - Разумеется, – графиня Катена пошла дальше. Да, дворец здорово изменился – не только интерьеры и люди стали другими, но сам дух. Казалось, под сводами дворца реет нечто новое, созвучное установившемуся здесь благочестию. В такие минуты хотелось верить, что Империя, обретя единство в Императоре, обретет единство и в вере.
          Слишком долго длился этот раскол, порожденный безумием Гольцера – мог ли кто-нибудь предполагать, что спор из-за отпущения грехов породит вековой кровавый кошмар? Ересь, порождение Лукавого, словно чума, поражала все новые и новые страны. Они пытались бороться с этой заразой, но все было бесполезно – упрямцы продолжали цепляться за свои заблуждения. Нет, ересь страшнее чумы, ведь она не убивает тело, а убивает душу.
          Она и сама не заметила, как ноги принесли ее в часовню святого Валентина. Величайший из императоров, первый из них познавший свет истинной веры. Именно он впервые переселился на остров Сакрэ, уничтожив располагавшиеся здесь языческие капища. Когда была воздвигнута сама часовня, точно никто не знал, известно было только то, что она не раз перестраивалась в связи с веяниями архитектурной моды. Согласно правилам, настоятель часовни был личным исповедником Императора, но в свое время Александр сделал из этой должности еще один источник прибыли и каких только мерзавцев не видели стены этого священного места… до тех пор, пока в один из дней все не переменилось. Тогда порок был изгнан, лицемер-священник отправлен в ссылку просвещать дикарей в Нубии, а новым настоятелем стал отец Антониус, молодой священник из Ауралона.
          Изабелла прошлась вдоль пределов, осматривая статуи святых: Петра, одного из учеников Каспиана, покровителя лекарей и всех, помогающим людям в беде и болезни, Артура, другого его ученика, защитника и покровителя воинов и стражей, Симеона, третьего и самого любимого ученика, автора Книги Ответов, покровителя ученых, поэтов и строителей. Святые образы, знакомые с детства. Кто из детей, воспитывавшихся в экклесиатской вере, не просил слезно святую Лару о подарке? Кого из них не пугали гневом святого Никона в случае провинности? Святые и демоны, деревянные лики, фрески и росписи, картинки из книг – все это так было близко и знакомо…
          Другое дело – откровенцы. Голые стены храмов, которых и храмами-то назвать нельзя. Никаких изображений, статуй и прочего «идолопоклонничества». Унылые гимны, черные одежды и никаких улыбок. Еретикам не ведома радость спасения, они не понимают того, что эта жизнь – дар Божий, за который Господа надо благодарить весельем. У экклесиатов все в свое время, время всякой вещи, как говорят, есть время поста, но есть время и карнавала. Откровенцы смешали все воедино – и пост и праздник.
          Она остановилась у статуй Киры и Калена – святые супруги стояли вместе, держась за руки. На скамье остались какие-то следы – говорят, Константин проводил здесь много времени, молясь о даровании наследника. Дай-то Боже. У Александра, несмотря на его образ жизни так и не появилось детей, даже бастардов. Странно, ведь его мать Барна, а они отличались необычайной плодовитостью. Впрочем, возможно дело в отце – Константину XII было больше пятидесяти, когда он все-таки обрел наследника. Двух наследников, как оказалось… Если не считать эту девчонку-бастарда, дочь одной из скифских княжон.
          - Мир Вам, – нарушили тишину храма слова священника. – Это Вы, дочь моя… а я думал, Вы готовитесь к балу.
          - Все верно, – заметила Изабелла, повернувшись к священнику. – Но сейчас уже все готово, а праздник еще не начался.
          Она внимательно посмотрела на священника. Не смотря на то, что он совсем недавно преодолел тридцатилетний порог, выглядел он почти на десяток годов старше. Суровое лицо, пересеченное, словно каньонами, глубокими морщинами, упрямый плотно сжатый рот, колючие серые глаза… Весь этот облик не создавал впечатление доброго пастыря, каким Антониус на самом деле был. Насколько знала Изабелла, назначение это состоялось лишь благодаря Первосвященнику, который тем самым стремился уравновесить влияние Ордена Игнитиссов. Сам же священник принадлежал к Ордену Симеонианцев, как и умерший Руннский кардинал, чье место до сих пор оставалось вакантным.
          - Давайте пройдемся, – предложил Антониус. – Ничто так не радует меня, как интересная беседа…
          - Хорошо, – графиня вместе с ним направилась к выходу из храма. На улице свистал ветер, срывая последние листья со стоявших вокруг часовни деревьев, но настоятель, не обращая внимания на ненастье, направился в Императорский сад, Изабелле не оставалось ничего иного, как последовать за ним. Священник привел ее в розарий.
          - Вам ничто это не напоминает, Ваша Светлость? – он обвел окружавшее его пространство руками.
          - Нет, если честно. – Изабелла наклонилась над розой, источавшей райский аромат. На нее тут же нахлынули воспоминания – десять лет тому назад, Кастеллар, молодой еще Сальвадор с гитарой и цветами. Боже, как давно это было…
          - Наружи бушует непогода, но здесь тепло и тихо, – пояснил Антониус. – Как и в Империи: здесь во дворце – праздник, а снаружи – война. Но лишь тонкое стекло отделяет розы от осеннего холода…
          - Вы чего-то опасаетесь? – предположила графиня Катена. – Война идет за многие мили отсюда, мой муж и другие воины храбро сражаются за Империю. Вскоре они вернутся с победой, и тогда снова наступит мир.
          Настоятель лишь вздохнул.
          - Дочь моя… Вы не были на войне. Я был в одном из монастырей Ауралона, когда флавийцы нанесли один из своих первых ударов, и многие монахи были убиты лишь потому, что мы были экклесиатами. Сам копал могилы, отпевал и хоронил своих братьев. И молю Господа, чтобы эта война закончилась, но мне иногда кажется, что ураган придет и разрушит розарий. Эта битва идет не четвертый год, а уже целый век. Столетие прошло с тех пор, как кто-то решил пролить кровь брата своего, чтобы доказать, что его жертва угодна Господу. Наша правота, если она и была, уже давно погребена под виселицами и кострами…
          - Возможно, Ваши слова в чем-то справедливы, – согласилась Изабелла. – После того, как нам пришлось уйти из Коннланта, я тоже думала о том, почему Господь не даровал нам победы над еретиками. Нет, не потому что правы они, а не мы. Просто мы сами не праведны. Только сейчас мы стали меняться…
          - Вот видите, – приятная улыбка преобразила лицо Антониуса. – А мне говорили, что Вас ни в чем нельзя убедить.
          - Правда? – рассмеялась графиня Катена. – Я бываю упрямой, но лишь тогда, когда дело касается интересов моей семьи. Тогда я ни за что не уступлю.
          - Рад, что поднял Вам настроение, – священник направился к выходу из розария. – Возвращайтесь на бал, я тоже скоро приду…
          Изабелла еще раз посмотрела на цветы и певчих птиц, что, нахохлившись, сидели на жердочках. Где-то журчала теплая вода, благодаря которой в розарии не было холодно даже во время зимней стужи. Так умиротворяющее… но ее еще ждало множество дел, ведь скоро начнут пребывать гости.
          По пути обратно во дворец Изабелла вспомнила об Альбрехте. Вот человек, которому не помешала толика веселья. Когда они последний раз виделись, герцог Остаррики был мрачнее грозовых туч, раздосадованный срывом своего сватовства к девице Анфра, которая оказалась вовсе не девицей. Вскоре после коронации Динштайн удалился в свой горный замок, где и просидел эти четыре года, командуя войсками, и насколько поняла его Изабелла, читая его письма, он полностью разочаровался в доме Иберо. Сальвадор тоже несколько раз жаловался на несносный характер Альбрехта, игнорирующего все их военные планы. Печально… возможно, в этом есть и ее вина – ведь это она уговаривала его жениться на Агнессе, она говорила о том, что дом Иберо не забудет про Динштайнов, просила довериться Диего…
          Вторая Экклесиатская Лига ушла в небытие, так и не успев родиться, но теперь и сама Изабелла не очень-то верила в то, о чем они говорили тогда. Фабиус умер, так и не сумев реализовать своих планов, а вот действия графа Бальтадеры, которого Динштайн и Торнхейм ненавидели, дали кое-какой результат. Сочетая дипломатию и жесткие действия в случае необходимости, Гусман смог добиться подчинения. Его слушали, ему повиновались, ему были благодарны. Конечно, еще оставались отдельные смутьяны, и лишь доброта Императора, который желал быть милосердным, уберегала их от плахи.
          Она вернулась, когда зала уже была наполнена людьми, и хотя большинство гостей еще не прибыли, к ней тут же подошли побеседовать несколько старых знакомых, в том числе граф Умбра со своей дочкой, застенчивой пухлой девицей, но взгляд Изабеллы остановился на графе Бальтадера, который о чем-то беседовал с Октавиусом, ближайшим помощником сантэта Фабиуса. Похоже, речь шла о чем-то важном, Гусман морщился и хмурился, а игнитисс говорил о чем-то шепотом, но очень быстро. Еле-еле отвязавшись от настойчивого Лоренсо с его дочкой, графиня Катена направилась к говорившим.
          - Ваша Светлость. – Октавиус поклонился.
          - Ваше Преосвященство. – Изабелла с тревогой посмотрела на него. – Какие-то вести?
          Первый секретарь и помощник сантэта переглянулись.
          - Октавиус докладывал мне о беспорядках, – пояснил Бальтадера. – Схвачены зачинщики. Ими оказались купеческие старейшины. Причина – высокие налоги.
          - Мы тщательно добросили их и проверили их имущество, – заметил игнитисс. – Но никаких связей с Флавией не обнаружили. И здесь есть два варианта: или это просто мелкий бунт торгашей…
          - Или? – спросила заинтересованная Изабелла.
          - Или нас просто отвлекают от чего-то более значительного, – закончил Октавиус. – Ваша Светлость, – обратился он к Гусману. – Я предлагаю немедленно арестовать представителей семей Конарэ и Нортми.
          Бальтадера поморщился.
          - По какому поводу? Вы что – не помните, что Гетруда де Нортми – тетушка, а Анжелика де Конарэ – кузина нашего Императора? Знаете, какой шум поднимется? А громче всех будет шуметь наш канцлер… - он показал на Альфреда, который внимательно следил за их разговором с противоположной стороны зала.
          - Женщин можно не трогать, – предложил игнитисс. – Вы сможете получить Императорский приказ?
          - Нет, не сейчас, – скривился Гусман-Мендес. – Император хочет всеобщего примирения, как Вы знаете. И чтобы там не говорили – он вовсе не кукла, которую я дергаю за ниточки. Да, он малоопытен, его не учили править, и он слушает мои советы. Но не только мои. Если мы арестуем кого-то без достаточного на то предлога, у канцлера появится отличное оружие против меня.
          - Тогда  я прибегну к своим средствам, – тихим голосом предложил Октавиус. – Против этого Вы возражать не будете?
          - Нет, – кивнул Бальтадера. – Но я буду отрицать, что этот разговор имел место. Действуйте на свой страх и риск.