Часть третья: Время всякой вещи Опции

[Народ]

2632 год, месяц Броши.
Рунн. Монтристид.

          Дверь со скрипом открылась и факел осветил лицо узника, пребывающего во тьме. Ночь, последняя ночь перед казнью. Вошедший замер на пороге, вглядываясь в черты бывшего магистра Ордена Клинков Господних.
          - А, это ты. – Монбар говорил равнодушно. – Не ожидал. Зачем пришел?
          - Мне жаль, – глава Службы Имперской Безопасности закрепил факел на стене. – Право же, я не хотел, чтобы так все кончилось. Александр…
          - Ты предал меня, Этьен. – перебил его Андре. – И мне все равно по какой причине: боялся за себя, боялся за Империю, боялся за Императора с его короной. Теперь все кончено, и мне не нужны пустые извинения.
          - Имеешь право, – герцог Нортми кивнул. – Но я хотел спросить кое-что…
          - Пытки не развязали мне язык, - Андре рассмеялся. – И тебе я тоже ничего не скажу.
          - Монмиракль сожгли… но когда отыскали вход в его подземные ярусы, выяснилось, что дверь не открывается. Более того, ее не брали ни секиры, ни даже порох. Что за этой дверью, Андре? Я глава Службы Имперской Безопасности, я должен знать. Если это представляет какую-то угрозу Империи…
          Монбар какое-то время молчал. Затем внятно произнес:
          - Двенадцать. Двенадцать месяцев в году. Почему никто не задался вопросом? Две разбиты, осталось десять.
          - Да не месяцы считать нужно! – Этьен де Нортми вспылил. – Я мог бы вытащить тебя отсюда. Еще много «клинков» остается на свободе, мы могли бы списать это на их счет. Потом тебя бы переправили в Новую Иберию. У вас и там есть крепости, мне это известно.
          - Бессмысленно. – Монбар улыбнулся. – С Орденом покончено и мне предстоит взойти на костер. Мне уже все равно. Сотни лет Орден выполнял свою миссию, и если не нашлось никого, кто не поверил лжи, которую возвел на нас Император и его свора пресмыкающихся перед ним клириков, то пусть мир катится к чертям. Я ничего сказал и ничего не скажу, унеся тайну на тот свет. А ты сам найдешь разгадку, если сможешь.
         
2632 год, месяц Броши.
Рунн. Остров Сакрэ.


          По замыслу Александра сожжение должно было состояться на Сакрэ, прямо под окнами Императорского дворца. Простому люду не зачем было смотреть на смерть магистра, которому в тайне многие сочувствовали, а все остальные должны были впечатлиться «правосудием» по-императорски.
          К берегу острова причалила лодка значительно длиннее всех прочих, битком набитая вооруженными людьми. Инквизиторы стали выгружаться, сопровождая осужденного в последний путь. Процессию возглавлял монах с крестом в руках.
          Монбара грубо пихнули в спину, рассчитывая, что он упадет. Собрав последние силы, магистр лишь покачнулся, но устоял. Его, подхватив под руки, втащили на верх и стали привязывать к столбу.
          Костер сложили выше человеческого роста; главный палач и его подручные в красных кафтанах и с капюшонами на голове, с озабоченным видом людей, которым хочется выполнить свое дело как можно лучше, суетились вокруг, подравнивали сложенные дрова, готовили охапки хвороста про запас.
          - Сейчас вы предстанете перед лицом Господа, - раздался голос Первосвященника. - Признайтесь, пока еще не поздно, в ваших прегрешениях и покайтесь... В последний раз заклинаю вас!
          Монбар застыл на месте, обратив взор к небу. Придворные зашептались. Александр хранил молчание и улыбался. Наконец, он махнул рукой.
          Сразу с нескольких сторон к хворосту были поднесены факелы. Не смотря на сырой день, костер затрещал и взвился, сразу захватив магистра по пояс. По лицу Монбара прошла судорога, но он молчал.
          Подручные палача, расталкивая народ, хлопотали вокруг костра - кто бегом подносил поленья, кто ворошил уголья длинными железными крючьями.
          Пламя разгоралось, отбрасывая блики на лица собравшихся. Кому-то стало плохо, и он кинулся прочь. Император все также улыбался, а Монбар казалось бы не понимает, что происходит, ничего не чувствуя и не замечая.
          Но вдруг какая-то тень прошла по его лицу и магистр обвел глазами собравшихся.
          - Позор! Позор! - вскричал он. - Вы все видите, что гибнут невинные. Позор на всех вас! Господь Бог нас рассудит!
          Слова его были обращены ко всем и к каждому и беспощадно разили каждого. И так неодолима была сила этого голоса, что казалось, принадлежит он уже не человеку, а идет из нездешнего мира.
          - Первосвященник Сильвиус... Император Александр... не пройдет и года, как я призову вас на суд Божий и воздается вам справедливая кара! Проклятие! Проклятие на ваш род!
          В ту же секунду пламя поглотило его целиком, заглушив последний крик. Веревки, удерживавшие тело, лопнули. Великий магистр рухнул в бушующий огонь, и из багровых языков пламени выступила поднятая рука.
          Все замерли в испуге. Александр более не улыбался, на красивом лице застыла ярость.
          - Почему ему позволили говорить? – прошипел он в ухо канцлеру, который испугано съежился рядом. – Вы ответите мне за это… Я должен был приказать вырвать им язык, а уж затем посылать их на костер.
          А костер догорал, и в воздухе повис страх.

2632 год, месяц Фибулы.
Рунн. Шенбрунн.
         

          В сокровищнице Ордена было много ценного и все это было доставлено во дворец к Александру. Император, помрачневший после казни, часами просиживал рядом с золотыми кубками, щитами и изумрудами. В очередной из дней, его там и застал глава Службы Имперской Безопасности.
          - Ваше Величество. Скорбная весть из Ауралона. Его Преосвященство Сильвиус умер.
          Александр не обернулся. Его взгляд был обращен на чашу. Простую чашу из глины, неизвестно как попавшую в сокровищницу, где все было драгоценным.
          - Полагаю, он отравлен.
          - Возможно. – Этьен кивнул. – Причину устанавливают. Курия собралась, говорят, что следующим Первосвященником станет кардинал Коссимо Эттини.
          - Хорошо. – Александр кивнул.
          - Я прикажу дегустировать подаваемую Вам еду, – сообщил Этьен. - Гвардия тоже удвоит бдительность.
          Никто не верил в проклятье Монбара.

Сообщение отредактировал Нортмер - 27.05.2008, 21:40

[Анастасия Глинская]

Третья декада месяца Гребня. Скифия, Вышеград.

Часы на башне пробили полночь, когда наместник Скифии Михаил Глинский, сквозь сон почувствовал, что его трясут за плечо, настойчиво, но с величайшим пиететом. Выплывая из сна, он увидел незнакомую женщину, словно пронизанную синим светом, с длинным светлыми волосами, и бледным, самую чуточку изможденным лицом. И в ту же секунду, женщина исчезла, растворилась, растаяла в душном воздухе спальни. Михаил окончательно проснулся и сел на кровати. Конечно, проще всего считать, что Синяя Фея приснилась , но как быть с  семейными преданиями, упрямо говорящими о том, что Синяя Фея, приходит к тем мужчинам рода Глинских, которым не суждено дожить до утра.
Да оно и к лучшему, на самом деле. Не дожить до утра. Михаил устал. Устал, от жизни и устал от болезни, сжигающей все внутренности. И конечно устал от постоянных распрей терзающих родную Скифию. Сыновья, Юрий и Андрей, только не грызущиеся между собой, дворянские фракции и группировки, рвущие страну на части, мятеж, в который он позволил втянуть страну, и который пока ни к чему не привел, красавица Елена, жена, похоронившая свою красоту у его ложа, ложа почти парализованного немощного старика, и приведшая в во дворец Беспутина… Невозможно просто спокойно умереть. Не дают. Одна дочка Анастасия, умница, понимает, и старается оградить его от проблем. Надо будет…
Михаил  нахмурился и попробовал встать. Что-то острое, ледяное стало распространяться от позвоночника и сжало сердце. Неужели, конец?.. Он снова откинулся на подушки и протянул руку за колокольчиком и  от этого движения вдруг оказался на полу. Хотел крикнуть – голоса не было. Не было и боли, только противное чувство собственно беспомощности. В дверях росло и ширилось синее пятно, и наместник устремил взгляд на портреты, украшающие стены его спальни. Юная красавица, в расшитом самоцветами платье, смотрит задумчиво и самую чуточку лукаво. Анастасия, дочь, ей в руки…Но как может Синяя фея улыбаться его девочке? Ведь вот он сам…
Когда Елена и лейб-лекари вошли в опочивальню, Михаил уже окоченел. Взгляд его стеклянных глаз был прикован к портрету Анастасии, словно наместник давал последнее указание дочери.
Они стояли вокруг тела и молчали, не в силах разобраться в своих чувствах, но осознавая значимость минуты. Так как было, больше не будет, будет совершенно иначе. Совершенно.
Вместе с наместником уходила целая эпоха.
И никто не плакал…
*    *    *
Будто и не было этих двух суматошных, непонятных дней, прошедших со смерти наместника. Весь мир, словно страшный сон, да вот только проснуться нельзя. Анастасия Глинская не различала ни лиц, ни комнат, не знала, куда и зачем идет и что делает, и делает ли что-то вообще. Она плакала, и е рыдания унять так и не смогли, хоть и пытались. Ее не могли утешить, не могла заставить сесть за стол и съесть хоть кусочек., сквозь слезы она твердила одно:
- Папенька…Папенька…За что?..
Но все когда-то заканчивается, замирает метущаяся душа. Вот и сердце Анастасии успокоилось, престали литься слезы. И на похоронах наместника она стояла прямая и статная и даже в траурном наряде могла повергнуть в прах всех придворных  красавиц Империи. Но возвратясь во дворец, она снова поникла головой и, пересохшие было слезы, снова потекли по щекам Анастасии. Она прислонилась к стене у окошка, да так и застыла, ожидая чего-то страшного.
Скрипнула половица. Анастасия вскинулась и уставилась на дверь, словно ждала, что и за ней сейчас придет и улыбнется та самая  легендарная Синяя Фея. Губы девушки задрожали и не в силах справиться за зашедшимся сердцем, она снова припала  к  стене.
Стукнула дверь и комнату зашел Николай Раевский, в багряном, словно кровью покрытом, мундире, и черной траурной епанче. Секунд-майор гвардейского гренадерского полка, «данииловец».
Анастасия так бы и кинулась, обхватила б его, прижалась жарко-дыщащей грудью, но притворилась, будто не заметила и не услышала.
-  Анастасия,  - чуть слышно позвал он. Подошел и припал к безвольно опущенной руке. Звякнула шпага. Она на мгновение прижала его голову и оттолкнула:
- Ох, отойди… Не время, сейчас.
- Настасья, - сказал он, так и поднимаясь с колен. – Александр Долгоруков да Василий Плещеев, с превеликими вестями ждут.
Она отлипла наконец от стены, сделала шаг к дверям, покачнулась,  и оперлась на руку Раевского. Взглянула на него, благодарно кивнула и дальше  пошла без поддержки, хотя больше всего ей хотелось,  что бы ее рука лежала на шитом золотом обшлаге Раевского.
Внизу, в просторной прихожей их ждали еще два гвардейца, тоже «данииловцы».
- Братец ваш, Юрий который, - начал  огромный, гренадерского роста поручик Долгоруков, быстрым поцелуем засвидетельствовав свое почтение Анастасии. – Сразу после похорон исчез. Поговаривают, к себе на Юг кинулся, силу собирать. Там флавийские полки стоят, да и до Сечи не столь далеко. Если на Вышеград двинутся, добра не будет. Зато Андрею повезло. Земским Собором сейчас Рубцовы крутят, так они уже больше половины сенаторов на свою сторону сманили. Так что Андрейка князем Скифским будет – однозначно. Сегодня вечером  изберут.
Лицо Анастасии посерело. Стояла  она, уронив руки и опустив голову,  только высокая  куафюра вздрагивала.
- Будет, да недолго… -  проворчал драгунский поручик  Плещеев. - У Северян нет силы, против флавийцев и  южан. Фрост еще подумает, ввязываться ли в наши дела… Но по любому, крови будет море.
Раевский, постукивая каблуками, прошелся по  прихожей, притворяя все двери, потом снова занял позицию, за спиной Анастасии.
- Гренадеры за тебя, княжна,  - проговорил он. – Так может, начнем, благославясь?
-Подожди, Николя, - она вскинула голову. – Сам говоришь, мало нас, так зачем спешить? Пусть считают, что «Общество Даниила Ижорского» головы не поднимает . Подождем, который из моих братиков верх возьмет, а вот там и подумаем, как нам поступить. Они меня девкой неразумной считают, вот и досчитаются… А пока, други мои верные, вот вам дело.  Георгий Беспутин… Вот кто ныне должен сгинуть с лица земли. Да так сгинуть, чтобы и косточек его не нашли…
Офицеры обменялись мгновенными взглядами и хищные усмешки исказили их лица.
- Вот это любо, княжна, - улыбнулся Раевский. – Сполним, не сумневайся.