Ученик рисовальщика, Моя новая повесть... Опции

[Джоуль]

Прошу оценить. Этот рассказ мне приснился, серьёзно, даже не верится... =))))

1 глава "Персики и лепёшки"

Дорар, чертыхнулся и отшвырнул прочь заляпанный красками фартук. Как же всё-таки ему надоело заниматься этим бесполезным делом! Зачем рисовать фигуры обыкновенными кистями, если у учителя в кладовке хранятся горы «живых кисточек», позволяющих переносить рисунки с холста на землю?! Дорар, рассерженно посмотрел в открытое окно, всё больше и больше чувствуя, что учитель просто не доверяет ему.

Солнечные зайчики задорно носились по кремовой стене дома напротив, они словно дразнили озлобленного ученика, играя с малахитовыми листьями и скаля свои перламутровые зубки. Казалось, эти яркие блики могут, охотится за бабочками с той же лёгкостью, с которой они выслеживают тени качающиеся на стене. Пожалуй, солнечных зайчиков можно легко сравнить с живыми зверьками, которые в начале выжидает в засаде, а потом с гоготом наскакивает на свою, потерявшую бдительность жертву.

Раньше бы Дорар не задумываясь, схватил бы карандаш и почти рефлекторно стал бы зарисовывать мельчайшие детали пейзажа за окном: блики солнца, вычурные кудри виноградных лоз, свисающих со стены и обвивающих  смолистые стволы мачтовых сосен, которые в свою очередь обвивали корнями огромные нефритовые глыбы скал, зарывшихся в песок. Но теперь…

Перемены, в своём сознании, ученик художника заметил уже давно. Кисти казались ему тяжёлыми, краски серыми, а вдохновение покинуло его усталую от рисования душу. Дорару, всё больше и больше хотелось развеяться, уехать из этой одинокой усадьбы, состоящей из двух, израненных трещинами домов, поехать в город, повеселиться там, в сласть, а затем год другой, заниматься садоводством или музыкой. А уж только затем, пожалуй, после переосмысления своих поступков, можно будет вернуться к мольберту и краскам.

Он отвернулся от окна, лениво поднял со стола кисть и небрежно нанёс на раскинувшийся, на холсте, натюрморт ещё один мазок.
Внезапно мольберт задрожал. Карандаши, хаотично раскиданные на столе, с грохотом попадали вниз. Но мольберт дрожал всё сильнее и сильнее, ученик, ринулся, было подбирать карандаши, но, убедившись, что стержни в большинстве из них безнадёжно сломались, бросил их обратно на пол и просто замер подле неоконченного рисунка, непонимая причину происходящего.
 
Вдруг из хоста вылетела стайка бархатных персиков и закружила по стене. Затем подобно образующемуся водовороту из стола, возникло алебастровое блюдо, на котором возлежала дюжина малиновых слив. Дорар облизнулся и с потаённой радостью посмотрел на свою картину. Холст был пуст. У него  получилось. Каким-то образом он смог нарисовать картину и перенести её в реальность.

- Браво! Браво! Я всегда знал, что у тебя получится, - из двери высунулось довольное лицо, смуглого человека с поседевшими пепельными волосами, - я всегда подкладывал тебе зачарованные кисти и всегда знал, что ты сможешь использовать их! Только вот почему у тебя персики скачут по стене? Ты...

Учитель вопросительно посмотрел на Дорара, а затем перевёл взгляд обратно на парящие фрукты. Вдруг его взор устремился на улицу, и, заметив солнечных зайчиков, он нахмурился.

- Создавать нечто живое невыносимо тяжело, так как для этого необходимо тщательно продумать, каждую деталь их естества. Создать же существо мыслящее невозможно, так как лишь боги могут думать и за себя и за других живых людей, животных. И даже растение перенести с мольберта очень и очень трудно! Мы продвинулись лишь в рисовании деревьев и трав, так как много десятков лет наши учёные изучали их свойства... -  сердито произнёс учитель. - Как я понимаю, ты во время работы думал о солнечных зайчиках,  и случайным образом перенёс эту загадочную игру природы на картину?!

Дорар изумлённо моргнул и пролепетал:

- Я, случайно…

Его работа была определённо достойна похвалы, а учитель ещё и вздумал его бранить. Ведь ему удалось совершить очень большой шаг вперёд, он ведь сейчас добился того, чего не мог достичь, многие годы, пронеслось в кудрявой голове ученика, и он почувствовал, как в душе острым соусом закипает обида.

- Не будь я знаменитым Мартином Скалом, я бы возможно был бы рад этой забавной шутке с персиками, но я не могу позволить терпеть такую наглость от своего ученика! - Мартин ловко поймал один зазевавшийся персик и откусил от него кусок кроваво-красной мякоти. - А фрукты у тебя всё равно не вкусные…работать, тебе ещё  и работать.

Он выплюнул непрожёванный кусок на пол, усмехнулся, и, потрепав своего ученика за волосы, вышел из комнаты.
Дорар ещё некоторое время стоял возле опустевшего мольберта, а затем поднял с паркетного пола один медно-рыжий карандаш и с треском разломил его по полам. Злость и негодование проснулись в его сердце и запылали в нём багровым заревом костра.

*                          *                          *

- Дорар, запомни, не бывает истинного белого цвета, бывает лишь истинный чёрный, - голос учителя смешивался с треском дров в камине, убаюкивая Дорара, слушающего ещё один вечерний урок.

- Чёрный цвет, это дикая смесь всех остальных цветов и оттенков…белый же…эй! – Мартин сердито окликнул своего ученика и толкнул его в бок. Но Дорар склонив голову,  уже спал, нежно посапывая и тихонько ворча. Мартин Скал хотел разбудить его, но потом махнул рукой, - пусть спит. Завтра у них будет много дел.

Учитель скрестил ноги и, подперев свой острый подбородок, покрытым шрамами кулаком уставился в пламя камина. Оно весело металось по выжженным камням, искорки заманчиво мерцали, а угольки радостно летали вверх-вниз, так и, норовя выпрыгнуть из решётчатой ограды очага. Мысленно сравнив себя с мотыльком танцующим танго с огнём, учитель также закрыл глаза. Его усталые плечи опустились, царственная осанка испарилась, а его тело буквально повалилось на мягкое сидение кресла. Через мгновение он со свистом захрапел, а из его полуоткрытого рта изредка вырывались странные слова, случайным образом прорвавшиеся сквозь грёзы сна.

Трещал камин. Словно покрытые красными язвами, поленья неохотно позволяли крохотным огненным языкам ползать по чёрной коре. Дрова в очаге были похожи на уменьшенную копию двухэтажного особняка, в центре, которого бушевало неумолимое пламя.  А через некоторое время эти изысканные каминные хоромы потухли, оставив после себя лишь горку дымящейся золы.

Когда Дорар, проснулся, учителя в кабинете не было, и слегка удивившись этому, ученик с любопытством огляделся. В комнате царил хаос, все вещи были разбросаны, несколько книг корешками к верху валялись на полу. Лишь на письменном столе лежала белая, накрахмаленная скатерть, а на ней покоился кофейного цвета пакет с торчащими оттуда кунжутными лепёшками.
 
Эти лепёшки были на удивление горячими, словно их только что вытянули из печи. Как такое возможно Дорар не представлял, так как их усадьба стояла в далёкой лесной глуши, и ближайшая пекарня располагалась в сотни миль отсюда.
 
Повинуясь позывам голодного желудка, он схватил лепёшку своими длинными пальцами и оторвал зубами от неё огромный кусок. Лепёшка была пресной, чуть суховатой, но странная гармония вкуса и аромат свежескошенных трав и корицы, были настолько изумительны, что юноша с радостью съел всё. Утолив жажду водой из стоящего рядом кувшина, Дорар не торопясь, вытер руки о внутренний край белоснежной скатерти, а затем откинулся обратно в кресло.

Его словно охватила внезапная слабость, мимолётная судорога свела бицепс, и тяжело вздохнув от навалившей усталости, юноша, обеспокоившись своим состоянием, попытался встать, но не смог. На него нахлынула какая-то тяжёлая полудрёма и, пытаясь вырваться из её цепких оков, мальчик не смог подавить стон...

Очнулся он от хлёстких ударов по щекам. Дорар с трудом открыл слипшиеся глаза. Над ним склонился Мартин и какой-то незнакомый покрытый веснушками парень лет восемнадцати, они с волнением смотрели на него, словно ожидали чего-то страшного.
Дорар попытался встать, чтобы поздороваться, но учитель крепко схватил его за рукав стёганой куртки и заставил таким образом оставаться в неподвижном состоянии. Затем Мартин поднёс к его пересохшим губам стакан с каким-то напитком и ученик покорно приник к нему. В сосуде оказалось вино со специями, очень дорогой, целебный напиток, изготовленный из семи сортов винограда. Подивившись щедрости своего учителя, Дорар допил всё до конца и почти сразу после этого почувствовал себя лучше.

Кончик языка ученика уже довольно ловко утирал багровые капли, застывшие под нижней губой, когда Мартин попытался разрядить последствия  странного происшествия с лепёшками. Для начала он решил  познакомить своего ученика и незнакомого молодого человека:

- Дорар, Вануцу, позвольте представить вас друг другу, - перст учителя упёрся в Дорара, - Это мой последний ученик, Дорар из рода Раймахов, он увлекается рисованием растений и фруктовых плодов, и я смело могу сказать, что он будет моим достойным приемником.
Затем, немного понизив голос, учитель произнёс, указывая на покрытого веснушками юношу:

- Это Вануцу из рода Лашеров, он прибыл сюда в качестве курьера и в качестве испытуемого…точнее я должен оценить его работы. Так что прошу прощения, Дорар, булки которые ты неумело слопал, принадлежали Вануцу и были его работами. Я случайно оставил их на столе, а так как Вануцу специализируется на изготовлении ядов и наркотических средств…
Дорар зарычал о злости. Эта шутка определённо была подстроена специально. Видимо учитель решил проучить его за какие-то прегрешения, охладить его пыл. Но ничего, даром им это не пройдёт.

- Я ещё раз прошу прощения, мы так испугались, - учитель очень убедительно оттёр пот с лица, - Это целиком моя вина, так что впервые, мой терпеливый ученик я вынужден попросить у тебя прощения.

Дорар оттолкнул от себя руки Мартина и Вануцу, и вскочил на ноги. Комната закачалась, но, стараясь, держатся прямо и гордо, Дорар в какой-то угрюмой величественности направился к двери, ведущей в столовую. Сейчас в его голове бушевал ураган вопросов и эмоций. Учитель, ошибся ли он и подстроил историю с лепёшками специально? Он мог ошибиться, Мартин всё-таки уже старый человек, но чтобы положить лепёшки в своём кабинете, постелить скатерть? Разум Дорара панически боялся утверждать, что учитель хотел его позора или смерти, и, силясь найти хоть какое-то оправдание поступку учителя, он принялся просто предполагать. Наверное, Мартин просто забыл про своего ученика? Или… Точно Мартин Скал не привык к тому, чтобы ученик спал на кресле в комнате учителя. Его просто не заметили и всё. А скатерть и лепёшки были предназначены для их испытания Вануцу! Вануцу…

Дорар с облегчением вздохнул. Его рука уже лежала на ручке двери, когда он внезапно обернулся и произнёс:

- Я пойду, освежусь…

Заметив краем глаза радостную улыбку учителя и приподнятые брови Вануцу, ученик удовлетворённо ухмыльнулся.
Между учителем и учеником, как правило, не бывает дружбы. Но всё же и тому и другому приходится терпеть друг друга, ради пользы и благополучия обеих сторон.

Сообщение отредактировал Леди Джоуль - 10.08.2007, 22:27

[Джоуль]

*зевнула во весь рот и даже шире* Долго же я спала! *всплеснув лапами* Но пора приниматься за работу! Спасибо всем кто это читал, читает и надеюсь будет читать. =)))

Кейден, ну а всё-таки что напоминает? А то вдруг мне приснилось что-то не своё, а чужое...=((

и далее


Всё повторилось. Время, размыло ещё до конца не заросшую трещину, возникшую между учителем и учеником. Учитель остался на одном конце разлома, а школяр на другом.   
 
Когда заключительные слова, «ты ещё не рисовальщик», сорвались с языка учителя, юный художник выпрямился и открыто посмотрел прямо в глаза Мартина.

- Спасибо за знания учитель, - с насмешкой произнёс Дорар, стараясь погасить в голосе трепыхающуюся обиду, - Спасибо вам за всё, я освоил мало, но считаю это для себя достаточным. Я…я… , -  вдруг захотелось сказать, что-то ещё, - Мне надоело! Я устал от кистей и красок, и я покидаю вас! Навсегда! Я считаю, что завершил своё художественное образование. Но в одном вы точно правы, - я не художник!

Эти слова пришли в голову ученика так быстро, что он даже не подумал о последствиях произнесённой им тирады. Сейчас или некогда. Третьего, как всегда, не дано.

Раздражение нарастало с каждым мгновением, злость, словно пробка из бутылки, взлетела ввысь и вонзилась в небесный потолок, оставив после себя маленькую чернильную точку. Как же трудно быть изгоем, быть отдалённым от всего в мире. Жить, каждое мгновение, думая о неизбежном, выискивая прорехи в гладкой стене бесконечного забора. Постоянно придумывать оправдание своим поступкам и символично приклонятся перед учителем. А он, он ведь по настоящему талантлив!

Дорар поморщился от досады, и, не желая даже прощаться с Мартином или слушать его, вошёл в дом и последний раз поднялся в свою комнату. Вот она. Его тюрьма, его келья.
Почесав взъерошенный затылок, ученик, рассеянно собрал свои вещи. Их немного. Но они лично его. Когда он закрывал дверь, в его душе, промелькнуло чувство похожее на ностальгию. Уход из дома, прощание с Родиной…

А ведь виноваты во всём были всего лишь два перстня, подумал юноша. Первое кольцо учителя, было утеряно Дораром и подобрано Вануцу. Это был удар по слабой щеке Мартина,  довольно болезненный удар. И Скал ловко парировал выпад Дорара своим перстом…эх….
Всё это лишь символы, традиции, знаки. Пара перстней. Кисти и краски. А ведь вокруг него кипит жизнь! Люди ссорятся, мирятся, строят города, инженеры изобретают новые приборы и технологии, Путешественники открывают богатые залежи металлов и древесины. И всё без всяких никчёмных традиций, пустого бахвальства.
 
И ведь согласно обычаям, - он талантливый, Дорар, из касты творцов, всего лишь юный школяр. Всего лишь начинающий художник, мелкое пресмыкающееся существо...

- Хватит! – сердито и восторженно одновременно крикнул он, и, забросив сумку за плечи, побежал прочь, стараясь забыть всё, что было в прошлом.

Дикая, необузданная радость пьянила Дорара, а хмель свободы бил в голову. Но как же все документы и учитель? К Эхеллу! Эхелл знает всех в лицо и ему не нужны документы!

Обернувшись, юноша последний посмотрел на усадьбу, он был готов поклясться, что из открытой ставни  им было увидено молчаливо-печальное лицо Мартина, не сказавшего не слова за время ухода своевольного ученика. Или бледный силуэт был вырисован солнечными лучами? К Эхеллу! Ветер времени смоет песок тоски. К Эхеллу! За поворотом ждёт жизнь! Новая, неизведанная жизнь, манящая, словно вырванный из рук бокал с ароматным вином.
 
И артистично чокнувшись с солнцем  своей изящной рукой,  ныне свободный ученик запел:

Ласкает солнца свет верхушки гор
Поёт в долине ветер гимн рассвету
Блистает жемчугом кудрявый холм
Над ночью празднуя, богов победу
Заржал с восторгом дикий жеребец
Несётся он навстречу солнца пиру
Начало лишь приветствует конец
А он, рисует новую картину…

Полёт судьбы сравним лишь, сударь, с тем
Как кости падают на длинный стол
Назначить смерти долговой обмен
На счастье, а затем на острый кол…

Ласкает солнца свет подножья гор
Завыл с улыбкой ветер гимн рассвету
Блистает жемчугом кудрявый холм
Рыдая; проклиная, тьмы победу
Заржал с восторгом дикий жеребец:
Экскиз заката показался миру
Начало провожает свой конец
Затем рисует новую картину...

*            *              *

3 глава

Год пролетел незаметно. Рука Дорара стала крепче и уверение, но молодой человек, уже давно отбросил кисть и не искал в палитре мира новых цветов и красок. Бессмысленные идеи, о создании великих художественных шедевров были выкинуты в открытое окно и подхвачены неутомимым ветром.
Но нельзя было сказать, что Дорар окончательно перестал быть художником, наоборот, на этот раз он просто выбрал новый путь по дороге творца. Он продолжал рисовать образы и чувства, но на этот раз он рисовал их своим голосом, пером и гитарой.
 
Он стал – странствующий сказителем, желанным гостем в любом городе. Его не признавали в Сообществе Голоса Народа, официальном объединении герольдов и менестрелей страны, но он и не добивался этого. На улицах его лицо не узнавали, но зато в тавернах слыша голос его инструмента, люди вскакивали со стульев и с раболепием произносили: «Это же Пурпурный Дорар, странствующий музыкант».

Известность и почитание нравились свободному барду, но он, будучи представителем касты творцов, подчёркивал своё удовольствие лишь пущей скромностью.
 
Частенько его приглашали и на семейные праздники в сутулые особняки богачей. Там он утончённо веселил публику, в прочем стараясь не опускаться до звания шута.

Друзей новоиспеченный музыкант так и не завёл, он давно уверовал в то, что свободно положить руку для опоры можно лишь на своё плечо. Жил Дорар один, в небольшом домике на окраине, с уютной комнаткой и с просторным чердаком, где хранился ненужный хлам и старая одежда.

Изредка Дорар вспоминал своего учителя, но не с благодарностью за полученное образование, а с некоторой тоской, из-за того, что последний не мог оценить заслуг ученика на музыкально-сочинительном поприще.

Ощущение одиночества Дорар стал чувствовать с удвоенной силой, после своего выступления в столичном ресторане, куда собрались многие влиятельные люди. Он вдруг понял, что больше всего на свете ему хочется кому-нибудь поведать о своём триумфе, похвастаться перед внимательным слушателем.
 
Долго перебирая всех своих поклонников, которые, по мнению менестреля, забыли бы его тут же, когда он перестал бы играть, Дорар пришёл к выводу, что он некому не нужен кроме самого себя.

С тоской наблюдая за оживлённой жизнью из окна нанятой кареты, молодой человек хмурился всё больше и больше, а мысли его становились мрачнее с каждым днём. Хотелось вернутся на лет пять назад. Вернуться назад, туда где осталось прошлое и детство, забота и ласка, привязанность и даже любовь. Но что-то останавливало ученика, что-то не пускало его тот час же отправиться в то место, которое он смело, мог назвать родным.

Но лишь через неделю он отбросил свой страх и предрассудки, и, надев походный плащ и взяв музыкальный инструмент, спешным шагом направился по дороге к усадьбе Мартина Скала. Путь обещал быть долгим, и времени всё хорошенько подумать, должно было быть достаточно.

*              *                  *

Тропинка, насмешливо дразнила странника, ловко виляя между исполинских елей и ржавых холмиков муравейников, и сколько бы Дорар не подбадривал себя уверенными глотками из дорожной фляги, выбраться на более удобную дорогу у него не получалось.  Наконец путник устало опустился на покрытый сероватым мхом камень. Валун был нагрет солнцем, и тепло нежно распространилось по натруженным костям менестреля. Свет Светлого Ока мерно проходил сквозь малахитовую листву, окрашивая листья в жёлто-зелёный цвет, этот лесной окрас был очень приятен, и, любуясь им и слушая пение птиц, странствующий слуга гитары расслаблялся всё больше и больше…
 
Разбудил его громкий, задорный свист. Вздрогнув, сказитель рефлекторно потянулся к кинжалу, но пальцы лишь царапнули воздух. Оружия на месте не было.
 
Свист повторился. Почуяв неладное, Дорар вскочил на ноги, но был тут же опрокинут подлым ударом сзади на пожухлый ковёр из сухих листьев.

- Стоять! Не оглядывайся!, - коротко шепнул ему в ухо, лесной гость и прижал к горлу Дорара лезвие ножа, - Тихо бард, а то разрежу твой длинный язык, и он станет таким, как у змеи.

Посмеявшись над своей глупой шуткой, человек легонько пнул менестреля под зад, и, услышав заслуженный скрежет зубов музыканта, улыбнулся ещё шире.
 
Слева от Дорара послышался скрип колёс и странник, с грустью подытожив то, дорога которую он так долго искал, была на расстоянии вытянутой руки. Проклиная добродушный камень и свою неосмотрительность, музыкант стал лихорадочно обдумывать своё нежданное пленение. Разбойники ли это? Будем надеяться, что они…
 
Сталь неприятно холодила шею, и, спеша пожаловаться на своё незавидное положение, Дорар внезапным рывком ударил затылком прямо в лицо своего пленителя. Тот неожиданно покорно отлетел в сторону, и, судя по стуку, ударился головой о ствол дерева, клинок выпал из его рук и менестрель, стремительно схватив оружие, и бросился в лесную чащу.

Метнув быстрый взгляд на одеяние ошеломлённого противника, Дорар с сожалением отметил, что столкнулся определённо не с бандитом. За поясом у нападавшего, торчал свёрнутый в трубочку свиток с печатью инквизиции королевы. Это то и повергло в смятение бывшего ученика, такие печати ставились лишь на инструкции членов тайной полиции.

Значит, его пытался задержать страж правопорядка? Нервно цокнув зубами, Дорар ускорил ход.

Его приучили всегда уважать закон, а то, что он сделал, было определённо не по закону. Хотя возможно этот человек просто украл письмо? Какой бы Тайный Рыцарь  стал бы таскать  такую ценную бумагу за поясом?
 
Рядом заржали лошади, Дорар резво затормозил, подняв в воздух тучи лесной пыли и опёршись рукой о жёсткий ствол дерева, прислушался. Сначала он не мог различить не звука, а потом уловил мягкий говор, шелестевший что-то быстро и невнятно.

- Инквизиция желает, ознакомится с содержимым моей кареты?
- Нет, нет, - говоривший закашлялся, - бросьте эти красивые слова, я хочу поговорить с вами, просто, как частное лицо.
- Ну, тогда в чём же дело? Неужели для этого требовалось останавливать меня?
- Разговор будет лишь между нами. Я не хочу, чтобы…
- Моя гостиная, прекрасное место для таких дел…
- Вы в этом уверены, Джек Лашер? Также как уверены в своём сыне? Пройдёмте лучше в карету…

Голоса стихли. Дорар опустился на землю. Так вот как. Вот как. В какое же дело впутались знаменитые Лашеры? Вануцу… Джек…
Вдруг раздался крик: «Трогай»!
Карета стремительно рванулась с места, и вскоре исчезла за поворотом.

А странник уже мчался прочь, да так, словно впереди его ждало всеобщее признание, а заодно и горы золота. Если высшая политика соприкасается с простым людом, то находится поблизости становится не очень выгодно. Конечно если твоей профессией не является слежка, а к несчастью неудачливого сказителя, он этим не занимался...

*              *                    *

Отбросив ногой в сторону неповоротливую курицу, Дорар переступил через отполированный подошвами порог и вошёл в дом Мартина Скала. В нос ударил резкий запах полыни, и, подивившись этому, менестрель, с волнением оглядел гостиную, ожидая увидеть глобальные изменения. Но опасения музыканта не подтвердились, за прошедший год в комнате ничего не поменялось, лишь незнакомая пыль ленивой пеленой лежала на мебели, да мохнатая паутина свешивалась со стен.

Привычным движением, стащив с себя плащ и швырнув его на полированную тумбочку, Дорар скорым шагом подошёл к креслу и уселся в него. Довольно ощущая лопатками знакомую мягкость сидения, ученик предался приятным воспоминаниям о былых днях. Из сладких грёз его выдернул хриплый окрик:

- Эй, что вы себе позволяете?

Менестрель встрепенулся, ожидая увидеть перед собой рисовальщика, но перед ним на удивление, стоял не Мартин, а какой-то седовласый мужчина с бычьей челюстью и кривым шрамом, рассекающим лоб. Его нос был подозрительно красным, что выдавало в незнакомце опытного пьяницу.

- В этот дом запрещено заходить, вы, что не видели печати на двери? Да вы вообще кто такой? – завопил старикан и недоумённо почесал свою волосатую грудь.

- Я известный менестрель Пурпурный Дорар, - с лёгкой обидой в голосе произнёс сказитель, чувствуя как в душе, заскрежетало беспокойство.

- Ну и имя ты себе выбрал, приятель. Будь ты не известным музыкантом, а я к счастью о тебе где-то слышал, не сносить бы тебе головы, - старик рассеянно потёр подбородок, - Но ладно, проходи. Я Ральф, служитель, у нас здесь труп, понимаешь ли, и труп из касты творцов, - он вдруг сунул руку в карман своих потрёпанных штанов и извлёк оттуда надорванную бумажку, - Написано, что покойный, это Мартин Скал, рисовальщик…

Дорар упал в кресло и удивлённо моргнул. Его лицо измазала гримаса недоверия, а затем подозрение, сменилось яростью. Да, как смеет эта пьянь играть так с его чувствами. с его единственной святыней...

- Что? – вскричал он, одновременно расстегивая рубаху, ему вдруг стало трудно дышать. 

- Я вижу, ты знал этого человека. Я сочувствую тебе, очень сочувствую. Это был достойный сын Эхелла, ведь именно такой у вас бог? Да, очень жаль. Я ведь тоже немного знал его, не то, что близко, - старик сделал отрицающий жест рукой, - То есть я, просто видел его работы, когда служил в столице. И видел его, красавца с каштановыми волосами, на одной из открытых выставок. Был так известен, а как только состарился и стал нуждаться в заботе, эх. Даже ученики и те покинули его...высосали всё-что можно и бросили... Умер то он один, в глуши, - старик тяжело вздохнул, - Вот ты я вижу менестрель, да? Да, и я думаю, ты не поскупишься сделать то, что любой художник счёл бы для себя честью! Исполни Последний обряд над телом покойного, это может сделать лишь почитатель Эхелла, творец. Сделай это для меня, для него.

Сообщение отредактировал Леди Джоуль - 31.07.2007, 14:29