Чингисхан и монголы Опции

[Всадник]

Кузнец степной морали

Монголотатары, или, как говорили в христианском мире, «тартары», веками воспринимались как «исчадия ада» и враги цивилизации, а их вождь и повелитель Чингисхан для многих поколений и европейцев, и азиатов являлся олицетворением слепой; разрушительной силы, Бичом Божьим, вторым Аттилой. Но вот в конце XX века стали модными разнообразные «конкурсы» на звание «человека минувшего тысячелетия». И вдруг оказалось, что один из популярнейших кандидатов на эту роль — тот самый Бич Божий. «Вашингтон пост» написала, что никто не сделал для превращения мира в современную «глобальную деревню» столько, сколько этот неграмотный кочевник. Так чем была Монгольская империя и кем был Чингисхан, создавший ее ровно 800 лет назад?

В 2003 году в «Американском журнале генетики человека» были опубликованы результаты, полученные группой ученых, которые исследовали ДНК 2 000 человек из разных уголков Евразии. К их изумлению, оказалось, что набор Y-хромосом у многих обследованных настолько близок, что их можно причислить к одной семье. По примерным подсчетам, к этой «семье» принадлежат сейчас шестнадцать миллионов человек — от Каспийского моря до Тихого океана. Объяснить подобный феномен может только общий предок, живший где-то на рубеже XII—XIII веков и рассеявший по половине Евразии невероятной силы генетический материал. Биологи пришли к выводу, что наиболее вероятный кандидат на роль «праотца» нашего континента — обладатель множества жен и наложниц, создатель империи, которая точно соответствует «территории общего гена», Чингисхан.

Хан ханов

Монгольская империя и ее основатель неразделимы, словно партия и Ленин. Понять, как одинокий «степной волк» стал одним из самых могущественных тиранов в истории, — значит разгадать секрет небольшого кочевого племени, которое в кратчайшие сроки, «непонятно почему», вдруг возвысилось до положения хозяев полумира.

Осенью 1206 года — года Тигра (или Барса) — подле истоков реки Онон в Восточной Монголии произошло одно из поворотных событий в мировой истории. Здесь состоялся большой курултай — торжественное собрание степной знати. «Люди, живущие за войлочными стенами» провозгласили своим Ханом ханов, каганом, вождя одного из племен, Темучина, который получил тронное имя-титул Чингисхан.

«Все князья собрались, поставили золотой трон, посадили хана на него, положили меч перед ним и сказали: «Мы желаем, мы просим, мы приказываем, чтобы ты владычествовал над всеми нами». И он сказал им: «Если вы хотите, чтобы я царствовал над вами, то готов ли каждый из вас делать то, что я прикажу, приходить, когда бы я ни позвал, идти туда, куда я пошлю, предать смерти всякого, кого я прикажу?» Они отвечали, что готовы. Тогда он сказал им: «Мой приказ будет мой меч»... Потом посадили его на кусок войлока, говоря: «Смотри вверх на небо и познай Бога, и смотри вниз и увидишь войлок, на котором сидишь. Если ты будешь хорошо править, будешь щедр и справедлив... то весь мир преклонится перед твоим правлением и Господь пошлет тебе все, что ты пожелаешь в сердце твоем. Но если ты будешь делать противное, то будешь несчастен, отвержен и беден так, что даже войлок, на котором ты сидишь, не будет оставлен тебе». После этого они посадили жену хана рядом с ним на войлок, подняли их обоих вверх... и провозгласили: «Император и императрица всех монгол».

Так польский монах Бенедикт, спутник дипломата-францисканца Джованни Плано Карпини, описал церемонию возведения в ханы внука Чингиса, Гуюк-хана, в 1246 году. Она, скорее всего, копировала церемонию сорокалетней давности.

После провозглашения кагана-императора над собраниием было поднято девятибунчужное белое знамя «сульдэ»: вокруг высокого древка с белым конским хвостом «выстроилось» восемь бунчуков пониже. Раньше оно считалось родовым штандартом («онгоном») хана Темучина, теперь же стало символом родившейся минуту назад общемонгольской нации и державы. В прошлое ушел скромный глава рода Борджигинов — на мировой арене появился величайший собиратель земель. Позади остались два десятилетия межплеменных усобиц. Впереди лежало завоевание Евразии.

Сокровенное сказание

Нам чрезвычайно повезло, что восхождение Чингисхана и образование монгольского государства описаны в так называемой «Тайной истории» монголов (мне больше нравится другой перевод названия этой книги — «Сокровенное сказание»). В отличие от «Юаньши», официальной истории монгольской династии Юань на китайском троне, она много веков оставалась спрятанной в Тайном архиве императорской библиотеки в Пекине. Текст этот был открыт для европейцев только в XIX веке русским иеромонахом Палладием (в миру Кафаровым) и стал одним из основных источников сведений о монголах и Чингисхане. Споры о его датировке идут до сих пор, но сейчас многие ученые склоняются к тому, что «Сокровенное сказание» написано в 1228 году, во время курултая по случаю избрания преемника Чингисхана, и только одна глава дописана позднее…

Представьте себе степь, заполненную кибитками, юртами, тысячами лошадей. У ночных костров собрались воины во главе с ханами из рода Чингиса, прибывшие на аристократический съезд со всех концов монгольской империи. Письменность государь ввел у своих подданных лишь два десятилетия назад, сам же он ни писать, ни читать так и не научился. Культура устной речи была высока, и потому «Сокровенное сказание» напоминает застывшие в письменном слове разговоры у этих костров. Словно кто-то идет по лагерю и слышит голоса: здесь сказитель поет героическую поэму о юном Темучине: «В его взгляде — огонь, а лицо — как заря», там шаман рассказывает историю предков монгольского народа, ведущего начало от волка и самки оленя, а здесь, перебивая друг друга, ветераны вспоминают набеги. Проза и поэзия, красочные слухи и сухой язык боевых донесений слились в хронике в неповторимый Голос Времени. Из нее мы знаем даже, что властитель полумира в детстве боялся собак… Теперь он уже год как умер, но еще живы товарищи юности Темучина, очевидцы его побед и поражений. Живо поколение степняков, для которого Чингисхан одновременно был и богом, и знакомым человеком: родственником, соратником, другом, а для многих — противником-победителем.

Одержимый изгой

«Темучин» по-монгольски означает «кузнец». Своим прозванием величайший из героев Степи обязан врагу, как это часто случалось у народов, ценивших воинскую доблесть и веривших в то, что с именем от сильного противника к ребенку перейдет часть его силы. Отец Чингисхана, Есугэй-багатур, «окрестил» новорожденного в честь плененного им татарского воина Темуджина-Угэ. Но этого мало: название вражеского племени слилось с именем народа Темучина.

В X—XII веках татары завоевали положение самого могущественного племенного объединения в Степи. Неудивительно, что во время похода «к последнему морю» Батыя, в армии которого было много татар, это наименование распространилось на все народы Чингисхановой империи: европейцы называли страшных пришельцев монголотатарами, просто татарами или тартарами. На самом же деле, татары много лет были злейшими врагами монголов. В «Сокровенном сказании» сам император называет их «палачами наших дедов-отцов». Именно они обманом захватили деда Темучина, Амбагай-хана, в плен и выдали чжурчжэням, которые тогда владели Северным Китаем, те же предали его в Пекине позорной смерти — прибили гвоздями к «деревянному ослу». Отца, популярного у кочевников удальца, татары отравили, когда маленькому Темучину исполнилось восемь лет. Власть в Степи всегда держалась только на авторитете вождя. После гибели Есугэя его родичи и вассалы ушли к другому нойону и покинули его жену Оэлун с детьми мал мала меньше. «Нет у нас друзей, кроме собственных теней». У семьи не осталось ничего, кроме воспоминаний о великих предках: пропитание добывали охотой на сурков, собиранием съедобных кореньев и ловлей рыбы. В довершение всех бед бывшие союзники тайчжиуты напали на лагерь и увели Темучина в рабство, опасаясь мести сына Есугэй-багатура, когда мальчик подрастет.

«Только железные люди не поддаются отчаянию в таких обстоятельствах и стремятся к финальному торжеству даже с малым шансом на успех. Темучин оказался таким человеком», — писал историк Георгий Вернадский. Ударив стражника деревянной колодкой раба, Темучин совершил дерзкий побег из плена. Видимо, этот успех и помог ему окончательно уверовать в свою избранность Вечным Голубым Небом, которому поклонялось большинство степняков, для великой судьбы. Ведь, в самом деле, недаром его род восходит к матери-прародительнице Алан-Гоа, зачавшей сына от светловолосого, голубоглазого незнакомца, сиявшего неземным светом. Но мало того, что Темучин уверовал в себя, — этой верой он сумел заразить сначала своих братьев и друзей, потом род Борджигинов, затем племя монголов и, наконец, всех людей Степи. Великое предназначение оправдывало все: убийство сводного брата, не признававшего первенства тринадцатилетнего «мальца», бегство без боя во время набега племени меркитов, когда будущий хан бросил на произвол судьбы свою жену Бортэ, тут же изнасилованную врагами.

Властолюбец

Итак, для достижения цели все средства хороши. Соболья доха — приданое той самой несчастной Бортэ, единственная ценная вещь в семье, открывает Темучину доступ к особе Тогрул-хана, влиятельного повелителя племени кераитов. Получив богатый подарок, тот вспомнил, что когда-то был побратимом — «андой» с Есугэй-багатуром и взялся помочь его сыну вернуть «законную» власть над монголами. «За соболью доху отплачу, Твой разбитый народ сколочу. Соберу, ворочу! За соболью доху отплачу, Разбежавшийся люд ворочу, Полным счетом вручу». Так дорогая шуба положила начало одной из самых невероятных политических карьер в истории. С помощью Тогрул-хана и своего собственного анды Джамухи Темучин возвращает отцовское наследство, карает меркитов и зарабатывает авторитет удачливого вождя. Первый шаг на пути к верховной власти сделан.

Но молодому вассалу Тогрулхана этого, конечно, мало, и он упорно пробивается дальше наверх. Вслед за меркитами разгромлены татары. Потом настает черед предателей-тайчжиутов. Темучин тщательно подбирает соратников, ценит дружбу и друзей, но стоит кому-нибудь из них бросить тень сомнения на его право первенства, как молодой хан, не колеблясь, поворачивает оружие против них. Не избегает этой участи ни «названый брат» Джамуха, ни «названый отец» Тогрул-хан, получивший к тому времени от чжурчжэней, правивших в Северном Китае, почетный титул «Ван» — князь. В Степи разгорается война между племенными союзами, жар которой буквально опаляет нас со страниц «Сокровенного сказания». В войне этой счастье переменчиво: вчерашний победитель, за спиной которого многотысячная армия, вдруг оказывается в одиночестве. Одна неудача, один набег противника, и все висит на волоске. Пленных либо включают в собственное войско, либо казнят — середины нет. Самым тяжелым периодом в своей военно-политической карьере Чингисхан считал именно двадцать лет «собирания Степи», когда ему пришлось провести десятки сражений, а вовсе не знаменитые завоевательные походы в Китай и Среднюю Азию.

Темучин не раз терпел неудачи. При первом столкновении с Джамухой тот нанес ему поражение и, как вспоминал позднее сам Чингисхан, «загнал меня в Цзереново ущелье и навел тогда на меня ужас». В 1201 году в битве у урочища Койтен стрела попала Темучину в шейную артерию. Ожесточенное сражение прекратила ночь, и в неразберихе раненый остался всего с несколькими телохранителями. Никто не знал, кто победитель. Товарищ юности, некто Джэлмэ, тогда всю ночь отсасывал «дурную кровь» у потерявшего сознание полководца, а потом пробрался во вражеский стан, где украл кумыс, чтобы напоить его. Утром враги, охваченные внезапной и необъяснимой паникой, отступили, так и не узнав, что могли с легкостью изменить ход всей мировой истории.

В отличие от талантливого полководца Джамухи и хитрого лиса степной политики Тогрул-Ван-хана, в отличие от прочих современных ему деятелей Чингисхан обладал качествами великого государственного мужа. Как позже Петр I, хан монголов не предавался отчаянию при разгромах, но извлекал из каждого ценный урок. Например, чтобы более не оказаться захваченным врасплох, как когда-то при набеге меркитов, он создал специальное подразделение, которое круглосуточно охраняло лагерь. Но что еще важнее, вместо того чтобы хорошо играть по старым правилам, Темучин вводил новые.

Этот кузнец ковал новую мораль Степи. Выше родовых усобиц, выше права свободно выбирать сюзерена и покидать его в случае обиды или перемены военного счастья, стала верность Верховному вождю. Вот к победителю приводят храбреца Хадах-багатура, который помог ускользнуть Ван-хану, прикрыв его отход. Темучин говорит: «Разве не настоящий муж-воин тот, кто не мог покинуть своего природного государя, кто сражался для того, чтобы дать ему возможность налегке уйти и спасти свою жизнь? Это — человек, достойный дружбы». А вот что услышали предатели, выдавшие Джамуху: «Мыслимо ли оставить в живых тех людей, которые подняли руку на своего природного хана? И кому нужна дружба подобных людей? Истребить даже до семени их!»

Тайчжиут Джэбэ только после окончательного поражения своего племени сам пришел к будущему своему покровителю и признался, что у Койтена именно его стрела едва не убила хана. «Подлинный враг всегда таит про себя свое душегубство и свою враждебность… А этот сам себя выдает с головой. Он достоин быть товарищем», — говорит Темучин и приближает сурового и прямого воина. Джэбэ-нойон становится «верным псом» Чингисхана и одним из величайших «генералов» империи. Именно он вместе с легендарным Субэдэй-багатуром совершит беспрецедентный кавалерийский рейд от Хорезма через Персию и Кавказ до донских степей, где их разведывательный корпус разобьет на реке Калке объединенную русско-половецкую армию.

Но еще выше верности и благородства Темучин ставит личную преданность себе самому, избраннику Неба. Ни один из товарищей детства или просто людей, оказавших ему услугу в трудные годы, не забыт. Два табунщика, спасшие его от Ван-хановой ловушки, осыпаны неслыханными почестями, вплоть до разрешения их семьям брать всю захваченную ими в походах добычу себе, а не отдавать в «общий котел». С другой стороны — никакого кумовства и поблажек родственникам. К тем, в ком течет общая кровь с Темучином, он даже особенно строг (как, впрочем, и к себе самому). Стоит его сводному брату и знаменитому воину Белгутаю проболтаться о готовящемся втайне геноциде татар, как Темучин навсегда лишает его права принимать участие в военных советах.

Кочевники, таким образом, видели: харизматичный «избранник Неба» — лучший друг, лучший покровитель и вождь, чем их ханы. Он готов принять и оценить верную службу и мудрый совет, рассудителен и щедр. Жесток, конечно, но кто среди них мягок? Постепенно Степь осознала, что вместо зыбкого равновесия враждующих племен Темучин несет выгодное всем объединение под твердой властью.

Конечно, неверно было бы представлять Чингисхана «правильным царем» из сказок, радеющим исключительно о благе народа. Власть была его страстью, доставляла ему жгучее наслаждение. Персидский историк Рашид-ад-Дин оставил описание разговора «императора» о счастье со своими полководцами. Те единогласно решили, что высшее наслаждение — охотясь, скакать по весенней траве на резвом скакуне. Чингисхан не согласился: «Высшее наслаждение человека состоит в победе: победить врагов, преследовать их, лишить их имущества, заставить любящих их рыдать, скакать на их конях, обнимать их дочерей и жен». Не правда ли, напоминает сталинское: «Высшее наслаждение в жизни — это зорко наметить врага, тщательно все подготовить, беспощадно отомстить, а затем пойти спать»?

И Темучин наслаждался победами. Один за другим были сокрушены четыре крупнейших монголоязычных племенных союза: татар, меркитов, кераитов и найманов. Наконец, на курултае 1206 года, назвавшись Чингисханом, новоиспеченный «император» провозгласил создание единой степной нации, которая приняла имя его племени — монголы.

По поводу значения имени-титула «Чингисхан» все еще идут споры. Одни считают, что оно происходит от тюркского «денгиз» — море и, следовательно, означает нечто вроде «безграничный, как море». Другие выводят его из китайского «чжэнь» — верный, истинный, то есть «подлинный хан». Третьи видят в нем ойратское «чингис» — крепкий, сильный. Самую оригинальную трактовку дал историк Еренджен Хара-Даван. Он считал, что это слово обозначало в древнемонгольском сочетание духовной и физической мощи правителя. Однако после смерти Чингисхана оно стало табуированным и, естественно, скоро забылось. В любом случае новое имя символически подводило черту под временем смут и означало рождение империи и превращение ее правителя в неограниченного властителя.

Законодатель

На курултае 1206 года Чингисхан заложил основы нового государства. Сформулированы они были в виде единого для всех императорского сборника законов — Великой Ясы. Прежде всего, исходя из тысячелетнего опыта кочевников, реформировалось войско. Как удачно выразился историк Михаил Геллер: «Кочевое государство представляло собой армию на марше». К действовавшей и раньше системе организации по десяткам, сотням и тысячам добавилось самое мощное подразделение — десятитысячный тумен, или, по-русски, «тьма». Всех командиров тысяч — а их оказалось в монгольском воинстве девяносто пять — Чингисхан назначил лично, и они поименно перечислены в «Сокровенном сказании». Все «офицеры», начиная с сотника, постоянно съезжались на «курсы переподготовки» у самого главнокомандующего, «приходят услышать наши мысли», — как говорит Яса.

В отличие от рыцарских армий, где на первое место ставилась личная доблесть, Чингисхан превыше всего ценил в своих командирах качества осмотрительных полководцев, знающих возможности своих войск. «Путь и работа по слабейшему из вас», — говорил он, предвосхищая современную «армейскую мудрость»: «Взвод прибегает по последнему». И не доверил, например, командование крупным корпусом самому лучшему своему бойцу и родственнику Исункэбагатуру, считая, что тот заморит воинов, так как сам не знает ни жажды, ни усталости.

Согласно той же Ясе, воины не имели права покидать места службы без приказа не только во время войны, но и мира, когда они занимались хозяйством. Фактически вводился принцип универсальной службы, когда вне зависимости от знатности и богатства всем приходилось работать на государство. Некомпетентность командира или чиновника немедленно вела к его смещению, несмотря на прежние заслуги, на родовитость. Служба и железная дисциплина сверху донизу уравняли монголов и сцепили их в один большой кулак.

Важнейшим решением стало также образование специального элитного тумена — десятитысячного ханского «кешика». Задолго до Наполеона, использовавшего тот же принцип, Чингисхан отбирал для своей «гвардии» лучших солдат и «офицеров» из обычных частей, и таким образом она представляла всю армию (автоматически «кешиктенами» становились только сыновья сотников и тысяцких). Во время боя эти лучшие из лучших оставались в стратегическом резерве под командованием самого «императора». Это, в свою очередь, позволяло гвардии, сберегая силы, служить школой командиров. Каждого «гвардейца» учили управлять любым подразделением монгольского войска, кроме тумена. Далее, любимцы Чингисхана, подобно петровским семеновцам и преображенцам, исполняли не только особые военно-дипломатические, но и административные поручения своего государя. Он поставил простого кешиктена по положению выше армейского тысяцкого. «Гвардейцы»-сыновья общевойсковых командиров были всем обязаны Чингисхану и ревниво следили за лояльностью своих отцов. Новый порядок в Степи получил существеннейшую опору.

Охотник

Особый статус об охоте в Ясе закреплял ее ведущую роль в подготовке армии. Облавы больше походили не на спортивные развлечения, а на грандиозные маневры. Здесь отрабатывался основной тактический прием монголов — большое кольцо. Разведчики выслеживали зверей, и на основе их информации зимой конница загоняла все живое на территории площадью несколько тысяч квадратных километров. Охотники имели армейскую организацию: центр, фланги. Командиры управляли сотнями и тысячами, как в реальном бою. Ханская ставка располагалась за пределами гигантского круга, который сужался в течение трех месяцев. Когда животные оказывались в самом центре, его ограждали веревками, после чего проводился тщательный разбор — виновные в том, что часть дичи ушла, сурово наказывались. Потом Великий хан въезжал в круг, заполненный ревущей биомассой, где волки перемешались с дикими ослами, и выпускал первую стрелу. За ним, строго по рангам, стреляли члены «императорской» фамилии, «гвардейцы», армейские командиры и, наконец, простые воины. После нескольких дней бойни к хану с просьбой помиловать зверье обращалась депутация стариков, и уцелевших выпускали на волю. Туши убитых делились согласно древнему обычаю между всеми участниками ловитвы. После этого Верховный охотник объявлял очередной урок военного дела законченным.

Семьянин

Равноважным армии государственным институтом, согласно Ясе, была «императорская» семья. Все чингизиды, или «Золотой род», как их стали потом называть, автоматически получали наделы. Причем имелись в виду не только земельные пространства для кочевий, но и подвластные роды со стадами. Ставки монарших родственников — орды стали настоящими кочевыми городами и подвижными опорными пунктами империи в необъятной Степи. Территории их кочевки представляли собой военные округа, где, в идеале, каждая сотня населения давала десяток воинов с лошадьми, тысяча — сотню и так далее. Больше всех на курултае 1206 года получила мать Чингисхана, Оэлун, — 10 000 юрт. Впрочем, окончательный контроль и право перераспределения всегда оставались за императором. Кроме того, раз в год все чингизиды должны были собираться вместе с приданными им высшими командирами и свидетельствовать, что никто из них не нарушил Ясу. Виновный низлагался и подвергался немедленной казни.

Сама имперская идея основывалась на избранности Чингисханова рода. Вечное Небо возложило на него обязанность установить на Земле справедливое правление. Первым этапом была, собственно, Монголия, дальше — весь мир. В Ясе прямо говорится, что любой народ, не подчинившийся Великому хану, рассматривается как восставший. Все нации Вселенной de jure уже объявлялись подданными вселенской державы, даже если они об этом еще не подозревают. То, что мы сейчас считаем их экспансией, сами сподвижники Темучина полагали не только своим естественным правом, но и обязанностью. Яса предписывает направлять к «мятежникам» послов со словами: «Если вы добровольно сдадитесь, то найдете покой, но если сопротивляетесь — что можем мы знать? Вечное Небо знает, что случится с вами»… Любой вред, причиненный ханским «дипломатам», а тем более их убийство жестоко карались потом монголами, поскольку это был первый знак: «восставшие» противны высшей силе и недостойны жить «в мире и покое».

Так Чингисхан стал для монголов и пророком, и Божественным Орудием для установления порядка на Земле. А для всех остальных людей — Бичом Божьим.

Яса

Она охватывала все стороны жизни империи. Письменность на основе уйгурского алфавита, заимствованная монголами по велению Чингисхана у побежденных найманов, позволила записать этот первоначально устный свод правил. Наследники Великого хана верили в магическую силу Ясы и скрывали «священную книгу» от всяких иностранцев, покоренных или до поры свободных. Считалось, что она приносит победу в битве. Полный текст до нас, к сожалению, не дошел, но упоминание многих положений Ясы в трудах древних историков позволяет понять ее суть.

Кроме уложений об армии и охоте в ней имелись уголовные и налоговые статьи, а также пункты, касающиеся коммерческого права и гражданские законы. Хотя за некоторые преступления назначались удары плетью или штраф, основным наказанием оставалась смертная казнь. Убивали даже купцов, если они трижды брали товар в долг, а потом объявляли себя банкротами.

Философия Ясы — поддержание мира и порядка путем физического уничтожения всех нарушителей. Этой цели служил Высший Суд, во главе которого Чингисхан поставил сводного брата Шиги-Кутуху, известного своей неподкупностью. Он первым среди монголов освоил письменность и считается составителем «Сокровенного сказания».

Кроме суда Чингисхан учредил и другие полезные новинки.

Скажем, конные станции — «ямы», где путники получали свежих лошадей. Правительственные гонцы, иностранные послы и купцы пользовались ими бесплатно. Почта мчалась по степи со скоростью поезда (у императорского курьера к тому же к поясу были подвешены колокольчики, чтобы его слышали на следующей станции и заранее готовили свежего гонца в «эстафете»).

Регламентировался и выбор невест для элиты общества. Все монгольские семьи обязывались присылать девушек на ежегодные «конкурсы красоты», где луноликие девы имели шанс получить в мужья хана и князя ханской крови.

Но Чингисхан был мудрым законодателем и рядом с правилами предусмотрел исключения.

Например, налоговое законодательство Ясы при жесткой системе взимания дани в казну допускало освобождение от всех повинностей служителей любых культов, а также высококлассных ювелиров и художников. Они должны были молиться за Великого хана и прославлять его своим искусством.

Яса вообще провозглашала неслыханную по тем временам веротерпимость. Сам поклонявшийся Вечному Голубому Небу, Чингисхан ни в коей мере не навязывал свою веру подданным, среди которых встречались и христиане-несториане, и буддисты, и мусульмане. Но все же одно религиозное убеждение было обязательно для всех жителей империи — вера в божественную сущность самого государя. По словам персидского историка конца XIII — начала XIV века Рашид ад-Дина, для монголов «Чингис был Богом Созвездия Планет, монархом Земли и Времени, и все монгольские роды и племена стали его рабами и слугами». Русского князя Михаила Черниговского убили за то, что он отказался пройти очищение огнем, поклониться действующему хану и статуе Чингисхана. Большее преступление в глазах монголов трудно представить.

Хронология

Ок. 1162 года — родился Темучин, будущий Чингисхан

1202 год — Темучин с Ван-ханом вступают в конфронтацию с племенем татар

1206 год – Темучин захватывает власть, объединяет все монгольские племена и принимает на курултае имя-титул Чингисхан. Обнародование Ясы

1207—1211 годы — подчинение народов Сибири и Восточного Туркестана: бурятов, якутов, ойратов, киргизов, уйгуров; предприняты походы против тангутского государства Си-Ся (окончательно разгромлено к 1227-му)

[Всадник]

Туман над полем Куликовым

Что ни говори, а знаменитое Мамаево побоище определило вектор развития России. При этом оно парадоксальным образом до сих пор остается непонятым. Еще Блок писал: «Куликовская битва принадлежит к символическим событиям... Таким событиям суждено возвращение. Разгадка их еще впереди». Сложилось так, что сражение за Доном заняло место среди поворотных моментов, до сего дня находящихся в центре идеологических и политических баталий. В том же ряду — начало Руси, Опричнина, Смута, Петровская реформа, 1917 год. При их обсуждении даже в научных спорах зачастую сталкиваются не аргументы, а общественные позиции, идеалы. Каждая эпоха дает свои ответы на поставленные в прошлом загадки. Какой же сегодня предстает Куликовская баталия 1380 года?

В начале августа 1378 года военачальник и фактический правитель Золотой Орды Мамай послал на Русь большое войско под командой царевича Бегича. Главной целью татар была Москва, но русские союзные силы встретили неприятеля уже в пределах Рязанского княжества, на реке Воже (ныне Вожега). Там противники заняли позиции друг против друга на разных берегах и… не двигались с места несколько дней. Сто лет спустя похожим образом восточное иго прекратится окончательно — бескровным противостоянием на Угре Ивана III и хана Ахмата.

11 августа русские неожиданно отошли от кромки воды к лесу. Татары немедленно переправились, и тут с флангов на них обрушились полки московского боярина Тимофея Васильевича и князя Даниила Пронского, а по центру ударил сам Великий князь Московский Дмитрий Иванович. В течение часа пришельцы были разбиты и обратились в бегство, при этом погибли пять ордынских князей (мурз), включая самого Бегича. Небывалые потери командного состава для войска чингисханова образца!

То было лишь еще одно звено в долгой цепи боев и стычек. Можно было бы сказать — обычное дело. И все же именно оно явилось прообразом «дела» Куликовского, главного военного эпизода эпохи. XIV столетие российской истории вообще стало временем, сменившим грозные десятилетия, бесконечных татарских погромов, кровавых и одновременно унизительных княжеских «разборок». Временем, когда еще недавно маленькая крепость Москва стала одним из полноправных центров европейской политики. Временем, когда изменились и внутренняя ситуация в Орде, и отношение Руси к своим угнетателям, и сама психология наших с вами предков. Конечно, легко говорить об этом с высоты нескольких столетий. Историческое время несоизмеримо с сознанием очевидцев…

Перед зарей новой эпохи

…Так что, естественно: Московский князь Дмитрий Иванович далеко не сразу стал прославленным героем, «Донским» победителем — первое упоминание этого прозвания мы находим только в «Степенной книге» и разрядных книгах рубежа XVI—XVII веков. Более того, двоякое отношение и к правлению, и к образу этого государя сохранялось у потомков на протяжении целых столетий. Так, архиепископ Ростовский Вассиан Рыло в 1480 году в знаменитом послании Ивану III, находившемуся на Угре, называет Дмитрия «великим и достойным хвалам», а один из составителей Никоновского свода, напротив, описывает состояние Руси после 1382 года так: «Оскудела вся земля Русская воеводами… и об этом великий страх был на всей земле Русской».

К самой Куликовской битве, возможно, тоже привела не столько одна лишь политическая воля князя, сколько многочисленные, противоречивые и в наше время уже еле уловимые нити исторического процесса. Скажем, «возвышение Москвы» на северо-востоке Руси с начала XIV века — факт хрестоматийный. Менее осмыслена постепенная и подспудная внутренняя консолидация княжеств (самой Москвы, Твери, Нижнего Новгорода, Рязани). Остановилось бесконечное дробление русских земель, а между некоторыми из них возникла тяга к союзу, которой и в помине не было в недавнем прошлом и которой изо всех сил мешала прозорливая ордынская дипломатия. Еще менее осознан факт материального и особенно духовного подъема русских земель, начавшегося преодоления подавленности и отчаяния, пропитавших страну за три поколения беспрерывного террора и безнаказанных ограблений.

Междукняжеские отношения намертво зависели от неблагоприятных внешних факторов. Помимо самого татарского «сюзерена» приходилось считаться с Великим княжеством Литовским, тоже претендовавшим на собирание восточнославянских земель, с Ливонией, за которой стояла католическая Европа, с Византией — раздираемой внутренними противоречиями, но продолжавшей поставлять русской церкви высших иерархов и митрополитов. И получалось так: то Тверь, по мере усиления Москвы, начнет сближаться с литовскими Гедиминовичами, то в надежде на политические дивиденды подчеркнет свою верность Сараю Нижний... Что и говорить, если даже древний Константинополь в начале XIV века искал одновременно поддержки татар против турок, а турок — против католического Запада. Хаос.

Сергий Радонежский: благословение или конфликт

Благословение Дмитрия Донского Сергием Радонежским традиционно воспринимается как историческая данность. Эпизод посещения Дмитрием Троицкого монастыря и знакомые нам по картинам из Третьяковской галереи сцены сражения богатыря Пересвета с татарским удальцом вышли за рамки научных дискуссий: теперь они принадлежат более высокому уровню национальной памяти, став культурной аксиомой.

Положа руку на сердце следует признать: мы не располагаем достоверными сведениями о каком-либо участии святого Сергия в подготовке куликовских событий. Источники, подробно излагающие эту легенду, весьма поздние (то же «Сказание»). Сам факт идиллических отношений между Сергием и князем не укладывается в логику их разлада, реально просматривающегося за скупыми строками документов: примерно в эти годы игумен не крестил сыновей государя, хотя до этого и после примирения Сергий постоянно участвует в крестинах княжеских наследников.

Есть и иные свидетельства отчуждения двух исторических героев. Примирение игумена и князя состоялось лишь через пять лет после битвы, когда Сергий действительно помог урегулировать московско-рязанский конфликт.

В славном же 1380-м Дмитрий обратился за благословением к совсем другому духовному лицу, митрополичьему местоблюстителю коломенскому епископу Герасиму. Поэтомуто в рассказе «О побежении татаръ…» нет даже упоминаний ни о «Мамаевом побоище», ни о «Донскомъ бою».

Ордынская смута

Сама Золотая Орда, сильнейшая держава Восточной Европы, в ту пору тоже не являла собой примера былого, Батыева, порядка и единства. При хане Узбеке (1312—1342) она достигла апогея своего могущества, но внутренние неурядицы уже разъедали — такова была неумолимая логика всякого «имперского» развития. Наши летописи говорят о многих убийствах и переворотах в Сарае, после которых русским князьям приходилось каждый раз заново ехать туда подтверждать свои ярлыки. Вот, в общих чертах, эта цепочка: после смерти Узбека сын его Джанибек убил младшего брата, а затем и занявшего ханский стол старшего Тинибека. Сын Джанибека Бердибек убил отца, а затем — 12 своих братьев! Та же участь постигла его самого: он пал от руки царевича Кульпы, а того вместе с двумя отпрысками через полгода убрал Науруз. Не успел он это сделать, как из-за Яика (Урала) прибыл новый претендент — Кидырь, зарезавший Науруза, его сына Темира и множество их приверженцев. Но и тому не повезло — он пал от руки своего старшего сына Тимура-Ходжи, который тоже умер не своей смертью.

Такая «беспокойная» жизнь продолжалась вплоть до захвата власти Тохтамышем. За два десятилетия на престоле сменилось более двух десятков ханов, за многими из которых в последние годы кровавой вакханалии стоял темник (начальник 10 000 воинов) Мамай. Сам не имевший права на высшую власть, предназначенную исключительно чингизидам, он активно манипулировал формальными властителями.

Естественно, что систематическое истребление правителей собственной родней снижало авторитет ордынской власти и внутри, и вовне ее, а соперничающие группировки начали потихоньку действовать на свой страх и риск. Тут и там (в том числе у самых границ Руси) возникали самопровозглашенные «княжества». Их беспорядочные набеги уже не регулировались традиционными отношениями, и вынужденные защищаться русские убедились в главном: разбойные отряды татар уязвимы.

«Розмирие»

Но и на московской земле — в глубине великорусских земель — и знатным, и простым людям жилось несладко: в середине XIV века ее поразили беды, которые в любое иное время отбросили бы княжество далеко назад. В 1353 году «черная смерть» — чума сразила князя Симеона Гордого почти со всем семейством, а еще через шесть лет скончался и последний из его братьев (сыновей Ивана Калиты) — отец Дмитрия Иван Иванович Красный. Из Рюриковичей в городе выжили только 9-летний Дмитрий с малолетним братом Иваном и с 6летним двоюродным братом Владимиром Андреевичем. Тутто и случилось историческое «вопреки»: значение княжества удивительным образом не упало, а возросло — благодаря в кои-то веки сплоченным действиям бояр и опекуна малолеток — митрополита Алексия.

Факт этот свидетельствует о кардинальных изменениях психологического климата на Руси. Если в Орде практически никто из претендентов на власть не умирал своей смертью, то на российских равнинах никуда не девшаяся жестокая борьба за княжеские столы уже не сопровождалась убийством соперников. Подорванный нашествием и постоянными разорениями, народный дух, словно достигнув дна и ударившись о него, поднимался и крепчал. Не замедлила вслед за ним «взлететь» и планка государственных задач: не «схорониться от татарина» теперь предстояло, но силой ограничить его влияние.

Разрыву с Ордой предшествовала серьезная подготовка. Сначала Дмитрий за 10 тысяч рублей выкупил оттуда сына тверского князя Михаила Александровича. Юношу доставили в Москву и отправили домой лишь спустя время, заручившись — фактически путем шантажа — союзными обязательствами с главным соперником московского князя на Руси (тот еще не раз их нарушит). Примерно тогда же, 1374-м, старший внук Ивана Калиты заключил соглашение с Владимиром Андреевичем и другими удельными князьями. Их не обидели уделами и привилегиями, а взамен взяли обещание участвовать в войне Дмитрия с татарами, если таковая разразится. Впрочем, окончательное решение о совместных действиях против Орды должно было приниматься «по думе» — на общем совете. Так Великий князь собрал в Великороссии первый большой союз князей — впервые со времен распада Киевского государства.

Теперь все внимание Дмитрия сосредоточилось на южных рубежах. В том же 1374-м он горячо поддержал Владимира Андреевича при строительстве дубового кремля в Серпухове. Когда Мамай в наказание за дерзость Олега Рязанского, разбившего на своей территории татарский отряд, начал грабить и жечь его землю, москвичи открыто выступили к Оке, заставив «карателя» уйти. Примерно в то же время горожане перебили ордынское посольство в Нижнем Новгороде — тоже по наущению московского князя. Настал момент для знакового демарша: прекратить выплачивать дань и разорвать вассальные отношения с Сараем. В Переяславле спешно собрался съезд многочисленных Рюриковичей всех возрастов и положений. Летописец фиксирует: «Было розмирие с татарами и с Мамаем»…

Мамай в дверь, а Дмитрий — в Тверь

Татары по старинке попытались урезонить «заговорщика» обычными средствами, столкнув его с конкурентом, — тут же выдали великокняжеский ярлык Михаилу Тверскому. Тот, как водилось, дрогнул, согласился и — изменил союзу, скрепленному свободой сына. Именно это вероломство (бывшее, впрочем, в XIV веке в порядке вещей) послужило поводом для первого общерусского военного похода — всех княжеств против Твери. В 1375 году московская рать, объединенная с дружинами Владимира Серпуховского, Дмитрия Суздальского, полками ростовскими, стародубскими и смоленскими, подошла к стенам города на Волге. Михаил надеялся на Литву да на Орду, но помощь не пришла, и вскоре тверичи вынуждены были сдаться: подписать новый договор с Дмитрием, признать старшинство Москвы и обязаться участвовать в ее походах на общих началах.

Еще год спустя московские полки воеводы Дмитрия Боброка взяли штурмом Булгар — столицу другого ордынского вассала, Волжской Булгарии. Лиха беда начало: успехом закончился поход и по русским землям Литовского княжества. Начинающие осознавать силу Дмитриевой коалиции, татары вынуждены были вновь серьезно озаботиться ее расколом: тем же летом литовские отряды разоряют земли смоленского, а ордынские — нижегородского князей — чтоб знали, за кем идти. После этого потерявшие бдительность великокняжеские полки были разгромлены татарами и мордвой на реке Пьяне. Дмитрий немедленно устроил ответную карательную акцию в мордовских землях.

Вот тут-то Мамай и послал на Русь Бегича, а узнав о разгроме, с которого начался этот рассказ, понял: пора разить врага в сердце. Самое сильное войско, какое на тот момент могла выставить Орда, собралось к лету 1380-го. Оно, как известно, и было разбито на Дону.

История и литература

Ряд «загадочных» эпизодов Куликовской битвы становится более понятным, если обратиться к их литературным, а не историческим источникам. Так, в тексте «Сказания о Мамаевом побоище» находим влияние не только популярных священных текстов, «Жития Александра Невского», русской «Повести» о походе Ивана III на Новгород в 1471 году, но и — особенно — отечественной редакции «Сербской Александрии», средневекового романа о подвигах Александра Македонского. Любопытно, что две популярнейшие воинские повести — «Сказание» и «Александрия», нередко встречаются вместе в одних сборниках. Например, до сих пор существует убеждение: исход Мамаева побоища предрешила вылазка Засадного полка во главе с Владимиром Андреевичем, князем Серпуховским. Авторам ранних источников ничего не известно об этом эпизоде. А вот «Александрии» — известно: «Александр же, сие слышав, Селевка воеводу с тысящью тысящ воинства посла в некое место съкрытися повеле»... А вот еще одно «разоблачение». Сравните эпизод перевоплощения-переодевания Александра и одного из его ближайших «воевод» Антиоха: «...а Антиоха мниха воеводой вместо себя поставил, на царьском престоле посадил, а сам [Александр] как один из подчиненных Антиоху предстоял» — и фрагмент из «Сказания». В последнем идет речь об обмене доспехами перед Куликовской битвой между Дмитрием и неким Михаилом Бренком, который в княжеских одеждах и «царской приволоке» остался под великокняжеским стягом, где и обрел смерть. В данном случае говорить о большой текстуальной близости «Александрии» и «Сказания» не приходится, но сюжетное влияние — налицо. И для самых недоверчивых — последнее доказательство. Если вы читали «Сказание о Мамаевом побоище», то, вероятно, заметили, каких странных богов призывает темник на помощь во время бегства. «Безбожный же царь Мамай, видев свою погыбель, нача призывати богы своа Перуна и Раклиа и Гурса и великого своего пособника Махмета». Перун и Гурс (Хорс) — славянские языческие божества. Махмет, естественно, соотносится с мусульманским пророком Мухаммедом. С исламом соотносится и Салават — распространенное среди мусульман имя (помните Салавата Юлаева?), означающее в переводе с арабского благодарственную молитву пророку. А вот кто такой Раклий? Перечисление столь разнородных богов — очень редкое явление в русской литературе и находит аналогию опять-таки только в тексте «Александрии» — в рассказе о посещении Александром Македонским царства мертвых с перечислением представителей греческого языческого пантеона — Геракла, Аполлона, Гермеса… Геракл в русской версии именуется Раклием. Смысл перечисления этого разношерстного пантеона в указании на «идолопоклонство» и «басурманство» врага, о котором говорится, что он «эллин, идолопоклонник и иконоборецъ, злой христьанскый укоритель». Способ же воплощения этой идеи автор «Сказания» подглядел в любимой им «Александрии».

Битва: версия летописей без прикрас

О ходе и исходе Куликовской «кампании» столько сказано в учебниках, панегириках, поэмах, диссертациях, с трибун и на собраниях, что, с одной стороны, нечего добавить, а с другой — трудно отделить фантазии разных эпох от того, что на самом деле содержится в источниках. Впрочем, достоверных сведений оттуда не хватило бы и на брошюру.

Можно лишь констатировать, что Мамай двигался к месту боя неспешно, рассчитывая, что туда поспеет его союзник, Ягайло I Литовский (будущий король польский Владислав II). Тот, однако, предпочел — по ряду соображений — остановиться на расстоянии примерно одного дневного перехода от Куликова поля. Тем временем русские достигли Дона. Переправились возле впадающей в него Непрядвы и 8 сентября выстроились на Куликовом поле.

Место, очевидно, выбирали не случайно. Прилегающее к нему в слиянии двух рек открытое пространство было зажато в тиски оврагами, лесами и перелесками, а значит, противник, знаменитый своими конными атаками, лишался возможности обходного маневра. Русские выстроились традиционным порядком, то есть просто перегородили поле. Фланги упирались в густые боры и овраги.

Да и татары не мудрили поутру. Не сумев обойти русских с флангов, начали сражение обычным кавалерийским натиском. За неимением другого выхода — в лоб. Завязался линейный рукопашный бой, в котором сильнее оказались русские. Видимо, уже к полудню все было решено: ордынцы бежали, а русская конница преследовала их еще тридцать километров, до реки Мечи (ныне — Красивая Меча).

Вот, собственно, и все. С известной достоверностью — на основании косвенных данных (размеры поля и ориентировочные оценки населенности русских земель) — можно предполагать, что летописи сильно завысили данные о численности войск. Гипотетические тогдашние размеры поля, конечно, не вместили бы ни 400, ни 150, ни 100 тысяч человек с каждой стороны. Там сражались максимум тысяч по 30, а скорее, и того меньше (впрочем, в Западной Европе тех лет битва и 10 000 человек между собой считалась великой). Неясно также — в прямом смысле слова — место легендарного Засадного полка. Похоже, дружине Владимира Серпуховского в Куликовском деле просто незачем было прятаться. Скорее всего, она одолела противника на своем участке битвы, чем и прославилась…

Безусловно, всех этих сведений достаточно, чтобы утверждать: Куликовский триумф стал на то время крупнейшим во всей истории войн с татарами. Важно и то, что он впервые был достигнут совместными усилиями многих княжеств, и то, что Москва окончательно утвердилась в роли собирательницы русских земель. Наконец, слух о победе на Дону прошел в самых дальних землях и странах. Но все же…

Поле, поле, кто тебя усеял?

Все же победа на Непрядве не решила исхода войны. Мамай бежал в степи, а хан левобережной Орды Тохтамыш в том же году выступил, чтобы добить его. Темник еще раз бежал, на сей раз — в Крым, в Кафу (Феодосию), где его убили. А удачливый Мамаев противник объединил расколотую на две части Орду и отправился усмирять непокорный русский улус.

Когда в 1382 году стало известно о приближении Тохтамыша к Москве, Дмитрию уже не удалось созвать союзных князей: «…и обретеся разность в них, не хотяху помогати». Даже постоянный союзник, кузен Дмитрия Владимир Серпуховской, удалился в Волок Ламский. Не ожидавший такого поворота великий князь поспешил в Кострому собирать войско. Дмитрия обвиняют в трусости, но это — от незнания реалий ведения оборонительных войн. Как правило, город оставался обороняться самостоятельно. Князь с войском находился вне города, создавая угрозу противнику извне. В 1382 году у Дмитрия союзников не оказалось, поэтому он отправился на северо-восток своего Великого княжества, рассчитывая там найти подкрепление. В его отсутствие татарину понадобилось три дня осады, чтоб взять город. Почти все население было вырезано, уцелевших увели в плен. Опустевшую Москву сожгли. В огне погибла вся культура княжества: опасаясь басурман, окрестное население свезло в столицу свои ценности. Каменные соборы Кремля до самых сводов были забиты книгами. Погибло все... и все возвратилось на круги своя. Возобновилась безропотная выплата дани, в Орду заложником отправился старший сын Дмитрия, Василий.

С того времени и до конца жизни Донской больше не помышлял о сопротивлении. Впрочем, ему удалось извлечь из ситуации кое-какие политические дивиденды: в обмен на повиновение он получил наследственные права на великое Владимирское княжение, раз и навсегда обойдя тверичей и нижегородцев.

Кто такой Мамай?

С Дмитрием Ивановичем нашим современникам все ясно — его биография известна по многочисленным интерпретациям. Менее знаменит его противник. Зять хана Золотой Орды Бердибека занимал в Орде должность беклярбека — одну из двух главных в государственной администрации. В его функции входило руководство армией, внешними делами и верховный суд. Под прямым управлением Мамая находился также весь Крым, служивший ему источником доходов. В 1361 году Мамай распространил свою личную власть на степные районы Причерноморья, Волго-Донского междуречья и предгорья Северного Кавказа. Тогда же он перешел к активной мятежной деятельности — объявил низложенным правившего в Сарае хана Мюрида и посадил на «трон» своего протеже (впрочем, тоже члена законной династии) Абдуллаха. Орда раскололась. На левобережье Волги вскоре воцарился хан Тохтамыш, а на правобережье фактическая власть сосредоточилась в руках самого Мамая, который формально не мог претендовать на ханский титул и потому постоянно выдвигал на престол новых и новых марионеток. В результате Мамаю пришлось одновременно бороться и с Тохтамышем, и с недовольной им Дмитриевой Русью. Исход этой борьбы известен. Потерпев вначале поражение от московского князя на Куликовом поле, а вскоре и от Тохтамыша на реке Калке, он удалился в свои крымские владения и, скорее всего, был убит в Кафе.

Сокровенное сказание русских

Первые сообщения о битве ничем не выделялись в ряду обычных средневековых повествований. Равноценность для современников разных военных столкновений эпохи Дмитрия Донского иллюстрируется даже заголовками: «О первои Литовьщине», «О взятии града Торжьку», «О тферской воине», «О костромском взятии», «О побоищи иже на Пиане»... Невероятно, но переписчик Рогожского летописца допустил ошибку именно в заголовке к рассказу о Куликовской битве, перепутав его с... «побоищем иже на Воже».

Но прошло всего полвека после бурного княжения Дмитрия Ивановича, и оценка донских событий стала меняться. Была написана «Задонщина», возникла развернутая и эмоциональная «Повесть о Куликовской битве», появились упоминания о победе в «Слове и житии о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя русского» и в «Житии Сергия Радонежского». Причина очевидна: московские правители обретали все больший политический вес и нуждались в героической фигуре великого предка-победителя ненавистных татар. Первому в истории Государю Всея Руси Ивану III особенно потребовался непререкаемый духовный авторитет — и таковой нашелся. В судьбоносном 1480 году, при стоянии на Угре, когда великий князь готовился окончательно покончить с игом, ростовский архиепископ Вассиан описывал ему в послании, как «достоиныи хваламъ князь Дмитреи, прадедъ Твои...» «в лице ставъ» против окаянного и неразумного «волку Мамаю». И вот примерно в ту же пору в фундамент Куликовской мифологии закладывается основной камень — «Сказание о Мамаевом побоище».

В «Сказание» влились и ранние источники (летописные повести и та же «Задонщина»), и более поздние литературные произведения. Естественно, полное доверие историков вызывают лишь первые. Но не они стали основой для содержания нового «героического памфлета». Идейный и фактологический блок памятника (в том числе большинство подготовительных, походных и боевых эпизодов) — современная наука относит к концу XV века. Верное по сути описание маршрута движения русского войска к Дону, основывается также не на летописных данных, а на житейской смекалке автора — ведь основные пути в Орду действовали и спустя 100 лет после Куликовской битвы.

Повторимся: речь уже идет о мифе — возвышенном, ярком и образном. Рассказ о Донской победе звучит как призыв автора к новым победам над татарами, и, как известно, призыв этот был вскоре услышан: им вдохновлялся Иван Грозный под Казанью и Астраханью! Тем более что в соответствии с «социальным заказом» новой эпохи Дмитрий Иванович на страницах «Сказания» предстает уже «полноценным» самодержцем, князья же — его верными соратниками (а этого в XIV столетии никак не могло быть).

В результате получилось, с одной стороны, весьма подробное, обстоятельное и баснословное сочинение о сече Куликовской, с другой же — одно из популярнейших сочинений русского Средневековья. Поэтому «Сказание» и смогло выполнить свою задачу: опоэтизировать нужную эпоху, найти в ней героев и оставить о тех событиях неизгладимое впечатление в коллективной народной памяти. Хоть и запомнил народ в результате то, что, скорее всего, происходило совсем иначе…

Куда исчезло оружие?

Увлекательных вопросов, связанных со сражением 1380 года, множество. Не вполне ясно даже происхождение названия «Куликово поле». Традиционная историческая беллетристика связывает его со степными куликами — кроншнепами. Якобы эти птицы в изобилии водились в округе. Однако топонимика непрядвинских и верхнедонских областей не согласна с таким толкованием: едва ли возможно, чтобы эпитет был применен единожды — для обозначения места боя, а после сразу забыт, как не существовал. Другую распространенную версию предложил Дмитрий Сергеевич Лихачев, вспомнивший о фольклорных «кулижках» — некоем весьма удаленном месте («у черта на куличках»).

Большинство современных ученых сходятся на том, что речь идет просто о «кулиге». По Далю — это «ровное место, чистое и безлесое», а по «Словарю русского языка XI—XVII веков» — «участок земли на берегу реки (в излучине, по плесу), используемый как сенокосное угодье». Причем надо заметить: в самых ранних летописных рассказах ни о каких «куликах» или «кулигах» вовсе нет ни слова, сеча просто «локализуется» у точки впадения Непрядвы в Дон. Только в «Задонщине» впервые читаем: «…сужено место межь Доном и Непра, на поле Куликове»… Так где же это, где именно?

Казалось бы, указание дано довольно точное, но ведь сколько воды утекло в обеих реках... Вроде бы само заглавие первой поэмы о битве свидетельствует: искать надо за Доном, то есть на его правобережье. А вот по какую сторону узкой Непрядвы — неясно. Из некоторых летописей вроде бы выводятся косвенные свидетельства: тоже, мол, на правом.

Руководствуясь этими данными, стали копать и уже в XIX столетии на волне патриотического интереса к отечественным победам кое-что нашли. Основной вклад в успех изысканий внес помещик С.Д. Нечаев, чья усадьба оказалась как раз на территории вновь обретенного Куликова поля. Основываясь на сопоставлении топонимов, местных легенд и на картах находок древнего оружия, он пришел к выводу, что сражение произошло «на небольшом пространстве, начиная от берегов Непрядвы и впадающей в нее речки Ситки, до истока вливающихся в Дон рек Смолки и Курцы». Впрочем, вопреки утверждению Нечаева, обозначенное им пространство вряд ли можно назвать «небольшим»…

Основной контраргумент противников этой, канонической на сегодняшний день, версии — малочисленность предметов, оставшихся от жестокой сечи в указанном квадрате. Это недоумение легко объясняется: в Средние века победители обязательно собирали все оставшееся на поле брани вооружение! Мечи, копья, щиты и доспехи представляли большую ценность. Более того, сам факт, что какое-то количество вещей XIV века все же обнаружено, скорее всего, означает: нашли их не на месте основного столкновения войск, а там, где преследовали бегущих. Тогда понятно: по всему пространству, где отступали татары, невозможно было собрать все оружие.

Четыре пути познания битвы

Имя куликовским загадкам — легион, и сегодня блоковская «мгла» над легендарным полем лишь сгущается. Скажем, как понимать старинную московскую поговорку, которой все сих пор часто пользуемся: «Словно Мамай прошел!» Ведь «прошел»-то Батый, Тохтамыш, Девлет-Гирей, кто угодно, только не Мамай, которого разбили на самой границе Русской земли в безлюдном поле! Но серьезнее и печальнее фразеологии вот что: сегодня, хотя о Куликовской битве все еще знает каждый гражданин России старше 11 лет, она более не служит объединяющим общество фактором, единым для всех мостиком в прошлое. Напротив, сторонники разных, противоположных версий (и смыслов) «рвут» ее друг у друга на части. Основных дискутирующих лагерей насчитывается, пожалуй, четыре.

Традиционалисты излагают события консервативно: Куликовская битва — одно из величайших событий российской истории, первый шаг к освобождению русских земель от ордынской зависимости (если уж не употреблять слова «иго»). В сражении участвовали большие массы людей с обеих сторон, были большие потери. Насколько большие — приходится, правда, время от времени переоценивать в сторону уменьшения под давлением исторических свидетельств. Из комплекса эпизодов «Сказания о Мамаевом побоище» адепты традиционного взгляда охотно принимают сюжеты о благословении Сергия, о сражении Пересвета с Челубеем (он же — Темир-мурза) и об атаке Засадного полка.

Сторонники «православного» толкования мифологизируют битву еще сильнее и делают акцент на противостоянии христианской Руси степным иноверцам. С этой точки зрения любые сомнения в историзме Сергиева благословения, в монашеском сане Пересвета и Осляби просто кощунственны, а Мамая на Куликово поле привело намерение уничтожить веру и разрушить церкви.

Этот возникший в XVI веке ультрапатриотический ракурс обрел новое дыхание в эпоху постсоветского религиозного ренессанса (запоздалая канонизация в 1988 году Дмитрия Донского за «любовь к ближним, служение Отечеству, благотворительность и храмоздательство» — тому свидетельство). Для его сторонников абсолютно истинно все сказанное — и даже не сказанное — в средневековом житии князя Дмитрия. Так, они не веруют в размолвку московского государя с Сергием Радонежским. Настаивают на особой роли Пересвета: «представитель Церкви и лично Преподобного Сергия монах Александр Пересвет начал битву и стал первой ее жертвой» (цитата из церковного поминальника по благоверному князю Дмитрию). А ведь получается, что инок грубо нарушил правило Четвертого Вселенского собора в Халкидоне (V век), запрещающее монаху вступать на воинскую службу… Что же до переосмысления вышеописанных «непреложных фактов» светской историей, то и здесь готов ответ: «Гиперкритика по данному поводу взбухла на старых атеистических дрожжах» (писатель Юрий Лощиц).

Кстати, о «либеральной гиперкритике». Ее адепты вышли на публицистическое поле битвы относительно недавно, но сразу выставили на своей стороне ряд сильных авторитетов. Вот как формулирует их позицию бывший ректор РГГУ Юрий Афанасьев: «Если бы Дмитрию Донскому сказали слова «освобождение от татар», он бы с ума сошел. Потому что царем, которого он признавал, был именно татарский царь. А Мамай, которого побил, был самозванец, узурпатор, от которого он этого царя защищал». Но и в данном случае, как нетрудно заметить, мы имеем дело с эмоциональным мифотворчеством. Во-первых, в словах историка отчетливо слышна запальчивость профессионального ниспровергателя недавних мертвых истин советской идеологии. Во-вторых, и по сути-то это риторика: кого мог считать Дмитрий «законным царем» Орды и Руси на 1380 год? И если он оказал услугу татарам, разгромив их узурпатора, то почему же чингизид Тохтамыш разрушил Москву два года спустя?

В основе подобных «огрублений» исторической картины лежат научные исследования, выводы которых более осторожны. Как замечает И.Н. Данилевский: «Выступления против Орды происходили все еще в рамках прежних представлений об отношениях между русскими князьями и ордынскими ханами — «улусниками» и «царями». Пока еще не шла речь о собственно антиордынской борьбе». Но даже этот тезис не снимает натяжки в отношении Дмитрия — «борца с захватом престола в Сарае». Ведь известно, что темник Мамай, хотя и был фактическим правителем правобережной Орды, никогда не выходил из формального подчинения очередному хану Чингизова рода, вполне легитимного для Руси. Более того, князь Дмитрий охотно принимал ярлыки из рук таких Мамаевых «марионеток». Почему же он вдруг решил счесть старого знакомого «незаконным»?..

Остается последний взгляд на куликовскую историю — так называемый «евразийский». Суть его наиболее ярко выражается некоторыми современными татарскими учеными. Они полагают, что отмечать юбилеи Куликовской битвы вообще бессмысленно — не только потому, что это возбуждает межнациональную вражду, но и потому что между Золотой Ордой и Московским государством никакой большой войны вовсе и не было. Имели место лишь стычки между отдельными князьями и ханами, которые воспринимали свои владения как «субъекты» одной и той же «федерации» (примерно так же смотрели друг на друга князья Священной Римской империи — немцы, итальянцы, французы…).

Эта позиция подкреплена растиражированными трудами Л.Н. Гумилева, полагавшего, что само «иго» — понятие фиктивное, а, следовательно, на Куликовом поле никто и никого ни от чего не освобождал. Евразийцы утверждают, что с обеих сторон в битве сражались и татары, и русские, оказавшиеся под рукой того и другого властителя. Вражда не имела, таким образом, этнической направленности, а отражала мелкие тактические цели, характерные для феодальной раздробленности.

Такую аргументацию сегодня очень приветствуют в Татарстане, выступая против любых попыток празднования юбилеев Куликовской битвы. Отголоски этой позиции можно было услышать даже из уст Президента России. И все же, высокий политический вес сторонников этого взгляда на историю не делает его верным. Ведь только честный и спокойный взгляд на события прошлого способен свести на нет взаимные обиды народов современной РФ, привести к компромиссу, столь желанному для всех.

Пока же, увы, приходится констатировать: восприятие Куликовской битвы в стране очень далеко от такого идеала. Приверженцы «четырех взглядов» не слышат друг друга, именно на почве неконструктивного плюрализма процветают откровенно шарлатанские модели истории. Куликовская битва, присутствующая во всех фантазиях на тему русской истории, просто отражает, говоря современным языком, «раскрученность бренда».

Мы должны знать, что произошло в далеком прошлом, каким и почему хотели видеть его наши предки, какой след в культуре страны оставили легенды. Сохраняя право выбирать для себя «скучную» реальность или «красивый» миф, делать этот выбор мы должны осознанно. И ответственно.

Андрей Петров, кандидат исторических наук