Тевтонский Орден Опции

[Всадник]

К.Л. Козюренок

АРМИЯ ТЕВТОНСКОГО ОРДЕНА  

15 июля 1410 г. на зеленых полях около небольшого селения в Восточной Пруссии армии Тевтонского ордена, Польского королевства и Великого княжества Литовского сошлись в одном из крупнейших сражений Средневековья. Каждый из его участников именовал это место по-своему: Танненберг, Грюнвальд, Жальгирис, а по-русски - Зеленый Лес. Эта битва, пожалуй единственная из тех, в которых не участвовали воины Восточной Руси, удостоилась быть внесенной в наши учебники по отечественной истории. Причина понятна: в XX в. сражение стало символом борьбы объединенного славянства против германской агрессии. Однако подобная идеологизированная трактовка событий 1410 г. никак не пошла на пользу их объективному изучению. В отечественной литературе сведения о Грюнвальде можно почерпнуть лишь из нескольких популярных изданий 1940-1960-х гг., в которых многие важные вопросы не получили освещения. В первую очередь это касается армии противостоявшей войскам польско-литовской коалиции, поскольку уделять внимание "врагам", пусть даже давно минувших столетий, считалось тогда предосудительным и вредным.

Между тем, войско Тевтонского ордена было по своим боевым качествам вероятно одним из сильнейших в Европе кон. XIV - нач. XV вв. Собственно духовно-рыцарские корпорации и создавались как сообщества воинов-профессионалов, специально для постоянной вооруженной борьбы с "язычниками" в защиту Гроба Господня. Еще в государствах крестоносцев на Ближнем Востоке ордена, наряду с наемниками, были главной военной силой, поскольку создать классическую европейскую систему феодальной службы вассалов в местных условиях было весьма затруднительно. Однако даже орден иоаннитов-госпитальеров, сохранявший на протяжении всего Средневековья и раннего Нового времени характер чисто военной организации, располагал весьма немногочисленной армией. В период долгой борьбы с мусульманами за Кипр в XIV в. войско госпитальеров насчитывало даже не тысячи, а сотни человек. Поэтому, хотя благодаря своему воинскому и инженерному искусству средиземноморские рыцари-монахи десятилетиями сдерживали натиск неприятеля, сил перейти в сколько-нибудь масштабное контрнаступление у них не было.

В Тевтонском ордене ситуация сложилась принципиально иная. Покорив и освоив в XIII - нач. XIV вв. прибалтийские земли, создав там державу с мощным государственным аппаратом, обеспечивавшим бесперебойное поступление и накопление огромных финансовых средств, используя преимущества организации духовно-рыцарской корпорации в сочетании с обычной системой феодальной вассально-ленной службы, Орден уже в XIV в. был в состоянии развернуть мощную многочисленную армию. В период Великой войны 1409-1411 гг. она состояла из нескольких контингентов разной численности, отличавшихся по способу комплектования: собственно члены Ордена - братья-рыцари и полубратья-служебные; ополчение светских вассалов с земель тевтонского государства; отряды, выставленные прусскими епископами и городами; наемники, набранные за рубежом; так называемые "гости" - иностранные крестоносцы; войска союзников Ордена. Ниже мы кратко рассмотрим лишь те составные части тевтонских вооруженных сил, которые были представлены на грюнвальдском поле в 1410 г. По этой причине вне нашего внимания останутся орденский флот, система замков-крепостей, ливонские войска и целый ряд других интересных тем.

1. Члены Ордена.

"Поистине неустрашимый воин и во всех отношениях себя обезопасивший - тот, кто тело облекает броней железа, а душу бронею веры. Снабженный двойным оружием он не боится ни беса, ни человека. И не страшится, конечно, смерти тот, кому смерть желанна... Верно и добровольно он стоит за Христа, и более того - он желает умереть, чтобы быть при Христе... Им нечего бояться. Славно претерпеть смерть за Христа и не преступно убивать других за Него. Христов рыцарь убивает безгрешно и умирает со спокойной совестью. Умирая, он трудится для себя, убивая, - для Христа. Недаром он носит меч. Служитель бога, он - каратель злых и спаситель добрых. ...Он мститель, служащий Христу, и защитник христианского рода." Таков был образ воинствующих монахов или монашествующих рыцарей начертанный знаменитым деятелем католической церкви XII в., апологетом аскетизма и крестовых походов, Бернаром Клервоским в произведении "Во славу нового воинства". Возникновение этого действительно нового типа служителей веры, произошло во время борьбы за освобождение Гроба Господня, когда слились интересы средневековых духовенства и рыцарства, прежде зачастую весьма различные. Появление невиданной дотоле "церкви воинствующей" было обусловлено активным воздействием на мирян сравнительно недавно оформившегося аскетического религиозного идеала и симбиоза его с идеалами рыцарства. Члены духовно-рыцарских орденов одновременно давали обеты воздержания, послушания, целомудрия, бедности, как монахи, и носили оружие, участвовали в завоевательных походах, как рыцари-дворяне.

Устав Немецкого ордена в XIII в. не предусматривал иных условий при приеме кроме минимального возраста кандидата - 14 лет и способности его не покривив душой пять раз ответить "нет" на вопросы: не являешься ли ты членом другого ордена? не женат ли ты? нет ли у тебя скрытых физических недостатков? не должник ли ты? не крепостной ли ты?, и пять раз "да": готов ли ты сражаться в Палестине? готов ли ты сражаться в других странах? готов ли ты заботиться о недужных? готов ли ты по приказу выполнять то, что умеешь? готов ли ты соблюдать Устав Ордена? В случае удовлетворительных ответов вступающий в братство приносил клятву-обет: "Я, такой-то, приношу обет и обещаю блюсти невинность, отказаться от собственности, быть послушным Богу и благой Деве Марии и тебе, брат такой-то, магистр Тевтонского ордена, и твоим преемникам согласно Уставу и Статутам ордена и буду послушен тебе и твоим преемникам до самой смерти." Как видим, ограничения, накладываемые этим обетом, были весьма серьезны, равно как и требования орденского устава: братья обязывались ежедневно не менее пяти часов проводить в молитвах, запрещались турниры и охота, 120 дней в году следовало соблюдать строжайший пост, вкушая пищу лишь раз в день (в обычное время - всего два раза), предусматривались наказания, в том числе телесные, за клевету и ложь, за нарушение поста, за рукоприкладство по отношению к мирянину. Самой серьезной карой было лишение права носит отличительный знак брата ордена - белый плащ с черным крестом, сопровождавшееся как правило отправкой на тяжелую работу вместе с рабами. Конечно все эти ограничения не доходили до такого умервщления плоти, какому подвергали себя монахи-аскеты нищенствующих духовных корпораций, но они были далеки и от вольных нравов испанских рыцарских орденов Алькантры и Калатравы.

Тем не менее, по крайней мере в XIV - начале XV вв., от желающих вступить в Тевтонский орден не было отбоя, причем кандидатами являлись главным образом молодые дворяне, привыкшие к отнюдь не аскетическому образу жизни рыцарей позднего средневековья. Дело в том, что реальная ситуация весьма отличалась от изложенного в уставе. Точно также, как нельзя судить о военном деле тевтонцев в Прибалтике по статутам, составленным в Палестине, опрометчиво доверять им и в описании действительных обстоятельств приема в Орден или условий жизни его членов. Конечно, практически все ритуалы, вроде положенного числа "нет - да" и монашеского обета при приеме сохранились. Однако, в отличие от предшествующего времени, в XIV в. получение плаща тевтонца уроженцем не германоязычных земель было большой редкостью. Эта изначально заложенная в Немецком ордене тенденция к мононациональности стала практически абсолютной со вт. пол. XIV века, когда места в тевтонской корпорации обеспечивались в первую очередь обедневшему мелкому дворянству из Швабии и Франконии - регионов, откуда традиционно рекрутировалась значительная часть братьев. Теперь для вступления в Орден требовались доказательства немецкого и дворянского происхождения предков кандидата по обеим линиям до четвертого колена, между тем как ранее, в XIII в., полноправными тевтонцами становились и сыновья городских патрициев. Поскольку в XIV в. для младших отпрысков рыцарских родов из Германии, не имевших у себя дома надежд ни на богатое наследство, ни на важную должность при дворе сюзерена, плащ крестоносца служил завидным трамплином для карьеры, большую роль при вступлении в орден играла протекция: рекомендации его членов или влиятельных князей Империи.

Образ жизни тевтонцев также был далек от аскетических идеалов основателей Ордена. В рассматриваемое нами время братья являлись уже не монашествующими рыцарями, а кастой профессиональных военных и администраторов. Поэтому, хотя статут, как и в монастыре, предусматривал отказ от собственности, все члены ордена имели не только личное вооружение, доспехи, снаряжение, но и разнообразнейшие предметы роскоши. Несмотря на периодические строжайшие запреты все эти вещи, начиная с одежды и оружия, богато украшались и отделывались. Если устав безусловно обязывал братьев соблюдать целомудрие, то реально в 90-х гг. XIV в. в Мариенбурге даже функционировал дом терпимости, известны побочные дети великих магистров. В начале XV в. специальная комиссия, проводившая в прусских конвентах инспекцию на предмет соблюдения религиозных обетов, констатировала, что братья пренебрегают постами, отказываются зимой посещать заутреню без теплой меховой одежды, развлекаются охотой и прочими светскими увеселениями, и вообще своим поведением совершенно не напоминают служителей церкви, коими формально являются.

Идеология тевтонцев, краеугольным камнем которой был тезис о исключительной миссии Ордена по распостранению католичества, по сути предусматривала условием существования этого государства вечную войну, ибо без постоянного покорения язычников оно теряло смысл. Этим, с одной стороны, освящались и дозволялись любые средства для исполнения "миссии" и заранее отпускались все совершенные при этом грехи, о чем впрочем писал еще Бернар Клервоский, а с другой - определялась сугубо утилитарная направленность своеобразной цивилизации Ордена. Действительно, крестоносцы ценили и активно внедряли различные новшества в хозяйстве, будь то более прогрессивная система обработки пашни или подьемные механизмы в портах. Однако искусства и науки, средоточием которых в Средневековье была церковь, в Ордене получили слабое развитие. Так например проект основания в Пруссии в XIV в. университета не вызвал заинтересованности тевтонских чиновников. Репертуар немногочисленных библиотек конвентов был весьма беден: псалтырь, хроники, сборники житий, предназначенные для группового прочтения вслух. Практически отсутствовала литература для индивидуального чтения, даже теологические трактаты, равно как и столь характерные в средневековье пометки читателей на страницах книг. Судя по всему, то, что не могло быть использовано непосредственно для получения осязаемой, материальной выгоды и пользы, мало занимало братьев Ордена. Ярким показателем этого является положение братьев-священников, к ведению которых собственно и относились в Ордене все духовные материи - они парадоксальным образом не играли в этой духовной корпорации никакой роли. Даже орденскую хронику в XIV в. писал явно брат-рыцарь. Число священнослужителей в конвентах вообще было невелико, поскольку в положенный по уставу минимум зачисляли всех церковников, включая причетников и служек.

Основу мощи Ордена составляли осуществлявшие в нем всю полноту власти братья-рыцари. Именно из них образовывалась управленческая структура тевтонского государства, от заведующего мельницами в конвенте до великого магистра. Но поскольку Орден всегда оставался в первую очередь военной организацией, должности чиновников были для братьев-рыцарей в конечном счете лишь временными. Тевтонцы являли собой уникальную для средневековой Европы касту профессиональных воинов, обьединявших качества прекрасно подготовленных дисциплинированных бойцов со способностями опытных командиров. Полноправных братьев в Ордене было сравнительно немного, в рассматриваемое нами время около восьмисот человек. Однако на каждого брата по статуту полагалось восемь так называемых служебных братьев или полубратьев. Они также являлись членами Ордена, но не приносили обета и не могли занимать руководящих должностей. Служебные рекрутировались главным образом из лиц неблагородного происхождения, горожан и прочих свободных, включая иногда и местных жителей - поляков и пруссов. В мирное время они составляли гарнизоны замков, низшую орденскую администрацию. В случае же войны служебные под командой братьев-рыцарей и образовывали кадровую профессиональную армию Тевтонского государства.

Обладая такой силой, великому магистру не было нужды, подобно даже самым могущественным европейским королям, рассылать после обьявления войны гонцов к феодалам с призывом являться со своими отрядами на службу - процесс сам по себе не простой, ибо вассальная присяга отнюдь не всегда выполнялась беспрекословно. Братья-рыцари и полубратья-кнехты были готовы по первому знаку обнажить мечи когда, где и против кого угодно, на сколь угодно долгий срок. При этом служба членов Ордена была пожизненной и вряд ли в Европе того времени можно было найти более опытных воинов. Как всякие профессионалы, не прекращавшие оттачивать свое мастерство и в мирное время, они являлись универсальными бойцами, способными драться конными и пешими, штурмовать и защищать укрепления, участвовать в рейдах на территорию неприятеля и морских десантах. Немаловажно для средних веков было и то, что члены Ордена воевали не в силу вассальных обязательств или за деньги, а за идею. Верховным сюзереном тевтонцев считался сам Господь, вопрос о преданности которому естественно не стоял. Одним из основных преимуществ постоянной армии Ордена был значительный выигрыш времени при развертывании вооруженных сил в начале боевых действий. Пока противник собирал свое вассальное ополчение, тевтонцы уже могли нанести удар, при этом кадровые войска крестоносцев одновременно прикрывали сбор сил собственной армии. Умелое использование этой возможности позволяло Ордену неоднократно одерживать победы, в том числе и в начале Великой войны 1409-1411 гг.

Точная численность братьев Ордена на грюнвальдском поле к сожалению неизвестна, равно как и общее их число в 1410 г. Имеются сведения, что в 1398 г. в тевтонском войске состояло 426 братьев-рыцарей и соответственно 3200 служебных. Однако по другим оценкам это число включало в только часть братьев и полубратьев, которые входили в состав полевой армии, а остальные оставались в замках конвентов. Поэтому всего братьев в преддверии Великой войны вероятно было более 800 и тогда число служебных составляло свыще 6500. Однако вряд ли в 1410 г. в гарнизонах осталась половина всех тевтонцев, как считают некоторые исследователи, слишком решительная предстояла схватка. К тому же известно, что многие гарнизоны укомплектовывались наемниками. Поэтому мы принимаем традиционно указываемую численность тевтонцев в грюнвальдском сражении: 800 братьев-рыцарей и 6400 полубратьев-кнехтов. Попутно заметим, что это больше, чем было воинов в ордонансовых ротах французского короля Карла VII 40-х гг. XV в., считающихся первыми постоянными войсками в Европе, и немногим меньше чем насчитывала профессиональная армия бургундского герцога Карла Смелого в 70-е гг. XV в.

Распределение тевтонцев по конвентам на 1410 г. также неизвестно. Ближайшей аналогией является исчисление сил Ордена для похода на Готланд в 1398 г., которое и послужило основой для приведенной ниже таблицы. Вероятно за прошедший десяток лет количество тевтонцев в конвентах изменилось не слишком сильно.

Численность членов Ордена в конвентах

Конвент Братья-рыцари Полубратья

Эльбинг 82 656
Бранденбург 70 560
Балга 68 544
Христбург 36 288
Остероде 42 336
Мариенбург 130 1040
Энгельсбург 10 80
Данциг 60 480
Меве           10 80
Тухель 26 208
Шлохау 24 192
Шветц             20 160
Кенигсберг 102 816
Мемель 24 192
Рагнит 22 176
Папау             10 80
Грауденц 12 96
Шензее 10 80
Голлуб 8 40
Реден           14 112
Страсбург 20 160
Торн           24 192
Биргелау 6 48
Альтхауз 12 96
Нессау 10 80



2. "Земская служба"

Как мы уже упоминали, главным отличием тевтонцев от другого постоянно находившегося в состоянии войны ордена - иоаннитов, было то, что первые сумели на базе немногочисленной касты профессиональных воинов, развернуть многочисленную армию. Основную часть тех "военных мускулов", которые Орден при необходимости быстро "накачивал" вокруг своих кадровых сил - братьев и полубратьев составляла так называемая "земская служба" тевтонского государства. Эти отряды собственно говоря представляли собой феодальное ополчение, такое же, какое было основой всех армий средневековой Европы. Светские рыцари немецкого, польского и прусского происхождения, недворяне - солтысы и старосты деревень, словом все, имевшие земли во владениях Ордена, согласно вассальной присяге были обязаны по призыву магистра отправляться на военную службу. Таким образом перед нами стандартные феодальные ленные отношения средневековья, только в качестве сюзерена у светских подданных тевтонцев выступал не король или иной правитель, а Немецкий орден как корпорация.

Однако "земская служба" в Пруссии имела и некоторые особенности, соответственно особенностям самого тевтонского государства. Прежде всего, в ополчении отсутствовали крупные отряды знатных феодалов, тогда как в других державах они составляли основу армии. Дело в том, что стараниями Ордена на его территории вовсе не было обширных светских земельных владений. Поэтому лишь немногие дворяне, преимущественно немецкого происхождения, выступали в поход во главе собственного копья из нескольких воинов. Этот вид службы назывался "Rossdienst". Большая часть светских рыцарей служила "Plattendienst", тоесть имея при себе лишь одного-двух человек. Мелкие же польские шляхтичи и прусские "вольные" зачастую вступали отправлялись на войну просто в одиночку. В этом не следует усматривать какой-либо прямой дискриминации, просто так в тевтонском государстве сложились социально-политические условия, выгодные Ордену и искусно им поддерживаемые. С точки зрения боеспособности и дисциплины армия от такого положения вещей сильно выигрывала, поскольку снималась проблема взаимоотношений командования с феодальной знатью, которая привела к печальному исходу не одну битву средних веков (яркий пример - французы при Креси в 1346 г.). В тевтонской армии все светские воины сводились, по территориальному принципу, в копья под командованием наиболее опытных и уважаемых рыцарей из их же среды. В свою очередь эти отряды по той же территориальной принадлежности входили в состав орденских хоругвей, возглавлявшихся комтурами. Таким образом светские дворяне всегда состояли под началом братьев-рыцарей.

Поскольку значительную часть подданных Ордена, особенно в Хелминьской земле и на Поморье, составляли поляки, неизбежно возникает вопрос - как вели себя эти люди во время войн тевтонцев с Польским королевством в нач. XV в.? Если исключить историю 1411 г. с обвинением крестоносцами дворян Хелминьской земли в измене во время Грюнвальдского сражения (об это мы поговорим особо), можно с уверенностью констатировать, что подавляющая часть рыцарства польского происхождения верно выполняла вассальную присягу Ордену. Резкий надлом произошел именно после Грюнвальда, но окончательно в открытую и враждебную оппозицию тевтонцам светские дворяне, причем не только поляки, перешли лишь в период Тринадцатилетней войны 1454-1466 гг. При этом причины конфликта между правящей кастой и жителями Ордена лежали не столько в области национальных проблем, сколько в вопросе социальных и имущественных прав. Не следует забывать, что в эпоху Средневековья для дворянства вопрос национальной принадлежности отнюдь не стоял на первом месте. Так что на грюнвальдских полях "прусские" поляки были не менее упорными противниками польско-литовской армии чем "прусские" немцы.

Тоже относится и к этническим пруссам. Несмотря на сильную германизацию их присутствие на землях Ордена в начале XV в. оставалось еще весьма заметным. Завоевав и подчинив земли пруссов, тевтонцы не особенно торопились приобщать аборигенов к благам христианской цивилизации, сформулировав даже принцип: "Дайте пруссам остаться пруссами." Орденские священники не знали их языка, у недавних язычников были свои, отдельные от других католиков храмы. В результате многие из них и десятилетия спустя после официальной христианизации продолжали посещать священные рощи. Зато Орден тонкой правовой политикой сумел быстро расколоть традиционное общество пруссов и включить его знать в систему вассальных связей своего государства. Тевтонский хронист XIV в. Петр из Дусбурга писал об этом так: "Кто бы [из пруссов] ни обратился к вере Христа, оставив идолопоклонство, братья милостиво обращаются с ним, и вот как. Если он знатен и происходит из рода нобилей, то ему даются земли в свободное владение и в таком количестве, что он может жить приличествующе положению своему ..." В результате образовался слой прусских "свободных" или "вольных", нечто вроде однодворцев, которые со своих земель были обязаны нести службу Ордену и зарекомендовали себя прекрасными воинами.

"Земская служба" созывалась великим магистром отнюдь не для каждой военной кампании. Так например рейзы - походы на Литву совершались как правило силами самих тевтонцев и "гостей"-крестоносцев. Дворянское ополчение собиралось обычно в случае больших войн с сильным внешним противником. Численность его установить непросто, поскольку, в отличие от наемников, орденская бухгалтерия не всегда фиксировала подробно количество выступавших в поход "земских" воинов. Скорее всего при Грюнвальде ополчение светских рыцарей составляло около трети всей армии. Двенадцатью годами ранее, в поход 1398 г. против датчан на Готланд, с территории 26 комтурств и 5 фогств Ордена во исполнение ленной присяги было выставлено 5872 "земских" воина. Среди них 1172 являлись прусскими "вольными" (из комтурства Эльбинг - 576 чел., Балга - 406 чел., Мариенбург - 40 чел., Бранденбург - 150 чел.). Большая часть светских ополченцев была из комтурств Балга (1383 чел.), Эльбинг (947 чел.), Бранденбург (803 чел.), Кенигсберг (782 чел.). Достаточно многочисленные отряды выставили земли комтурств Остероде (297 чел.), Христбург (231 чел.), Мариенбург (217 чел.), Данциг (216 чел.), Рагнит (121 чел.), Шлохау (117 чел.) и Шветц (104 чел.), фогства Диршау (142 чел.). В остальных численность ополченцев колебалась от 86 (комтурство Альтхауз) до 9 (комтурство Энгельсбург). Вероятно примерно такова же, с незначительными поправками, была численность дворянского ополчения тевтонского войска и в 1410 г.

3. Епископства и города

Кроме светских дворян у Ордена было еще два вида коллективных вассалов, также несших воинскую повинность. Прежде всего это четыре прусские епископства. Поскольку на территориях тевтонского государства, находившихся под юрисдикцией епископов, дворяне и солтысы считались их, а не орденскими вассалами, в случае войны каждый из духовных сюзеренов должен был выставить хоругвь, укомплектованную собственными подданными и во главе со своим войтом. Классический пример знаменитого феодального принципа: "Вассал моего вассала - не мое вассал!" Сами иерархи в боевых действиях естественно не участвовали. По составу церковные хоругви ничем не отличались от светских войск самого Ордена - та же "земская служба" и наемники. Разница состояла лишь в отсутствии в их составе самих тевтонцев. Что касается численности епископских отрядов, то ее можно установить только по аналогии с 1398 г. Тогда Кульмское и Самбийское епископства выставили по 400 чел., а Помезанское и Эрмландское между 400 и 500 чел. каждое. При Грюнвальде войска духовных сюзеренов скорее всего насчитывали в общем тоже около 1500 воинов, примерно половина из которых была наемниками, а остальные - рыцарским ополчением.

Второй разновидностью вассальных контингентов тевтонской армии являлись войска, выставляемые прусскими городами. Вооруженные силы крупных городов орденского государства были организованы также, как в германских городах Ганзы, членами которой являлись основные из них. Каждый цех или гильдия по разнорядке городского совета выставлял при необходимости положенное число определенным образом вооруженных и снаряженных воинов из числа своих членов, а также отвечал за состояние и оборону части городских укреплений. Все способные носить оружие горожане обязывались проходить военную подготовку. Наиболее воинственно настроенные бюргеры объединялись в так называемые стрелковые сообщества - нечто вроде добровольных клубов любителей попрактиковаться в свободное время в боевом мастерстве, периодически устраивавшие свои пышные праздники, кульминацией которых являлось состязание по стрельбе в цель. Обычно считается, что горожане крайне неохотно брались за оружие и, если надо было сражаться вне родных стен, предпочитали раскошеливаться на наемников. Действительно, прусские города вербовали солдат удачи, например морских корсаров в 1410 г., о чем будет сказано ниже. Но судя по всему немецкие бюргеры балтийских и вислинских портов сами были при случае совсем не прочь подраться. По крайней мере контингенты городов, выставлявшиеся для военных кампаний ордена, состояли главным образом из их коренных жителей. Возглавлялись эти отряды ратманами - должностными лицами городской администрации, или специально назначавшимися той же администрацией капитанами. О надежности этих воинов можно сказать то же, что и о "земской службе": до Грюнвальда в них сомневаться не приходилось, после этой битвы горожане уже предпочитали уклоняться от службы тевтонцам.

Боевого опыта бюргерам в нач. XV в. было не занимать. В тевтонское войско отправлялась конечно не обычная коммунальная милиция, а проверенные бойцы, не раз участвовавшие в военных операциях на Балтике в составе сил Ганзы и Ордена против датчан. корсаров и всех тех, кто мешал свободному судоходству и торговле. Так в 1398 г. крупные прусские города выставили для совместного с крестоносцами похода на Готланд 40 больших и средних кораблей с четыремя сотнями воинов десанта и еще столько же в 1404 г. В этот же период на Балтике постоянно крейсировала специальная "миротворческая" эскадра прусских ганзейцев с задачей уничтожать пиратов и пресекать любые военные конфликты, препятствовавшие мореплаванию. Кроме того, с 1404 г. воины из крупнейших прусских городов были обязаны участвовать в тевтонских походах на Жмудь, формально уступленную Литвой Ордену. Например в 1405 г. Данциг передал в распоряжение местного комтура 60 человек для такого четырехнедельного похода, причем половина из них были арбалетчиками. При этом во время ведения боевых действий на суше основу городских войск, входивших в состав тевтонской армии, составляла не пехота, как принято представлять, а конница. Постановлениями городских советов состоятельные бюргеры были обязаны служить верхом, с соответствующим снаряжением и вооружением. Эти "городские рыцари" - констафлеры составляли весьма значительную часть вооруженных сил крупных европейских средневековых городов. Например в прирейнском Страсбурге в 1363 г. они выставили 81 копье, тогда как все гильдии мастеровых и торговцев вместе взятые - лишь 34. Схожая ситуация очевидно имела место и в прусских городах, где с марта 1410 г. по требованию великого магистра богатые горожане еще раз обязывались иметь рыцарское вооружение. По крайней мере отряд из 216 человек, отправленный на Великую войну городом Эльбингом, включал 180 всадников. Городские рыцари вероятно были не менее опытны в военном деле чем их сограждане, сражавшиеся на море, поскольку имена прусских бюргеров -добровольных крестоносцев часто встречаются в известиях о завоевательных походах тевтонцев на "язычников".

Прусские города были обязаны направить в орденскую армию определенное число воинов, в каждом конкретном случае особо установленное магистром. К сожалению полные данные о численности городских хоругвей на 1410 г. отсутствуют, но по аналогии с кампанией 1409 г. и походами на Готланд 1398 и 1404 гг. примерный состав некоторых контингентов установить можно: Эльбинг - 216 чел., Данциг и Кенигсберг - по 200 чел., Кульм и Браунсберг - по 100 чел. Известно, что в 1398 г. города тевтонского государства выставили в общей сложности 1900 воинов. При Грюнвальде же в орденской армии находились вероятно около полутора тысяч бюргеров.

Наемники

Наемничество было "древнейшей профессией" в военном деле средневековья, бравшей начало со времен каролингских армий, отрядов викингов, за плату оберегавших друг от друга берега франкских королевств, и варяжской гвардии византийских императоров. Для ясности изложения сразу определимся в терминах: наемниками мы считаем тех, кто сражался по добровольно заключенному на определенный срок контракту за плату в звонокой монете, в отличие от тех, кто был обязан службой в силу вассальной присяги. Это уточнение необходимо потому, что с XIV в. во многих государствах рыцари-ленники также стали получать фиксированное денежное вознагараждение за военную службу, но, в отличие от настоящих наемников, были обязаны исполнять воинскую обязанность своему сюзерену, вытекающую из условий принесенной ему вассальной присяги - оммажа.

Известно, что еще до того как во время Столетней войны резко обозначилось преимущество профессиональных наемных отрядов над феодальным дворянским ополчением, средневековые монархи предпочитали в идеале видеть свои армии составленными именно из наемных солдат. Последние имели по крайней мере два важных для средневековья преимущества: служили сколь угодно долго, вернее пока им платили, и не видели разницы в том где и с кем воевать. В армии Тевтонского ордена удельный вес наемников стал быстро возрастать именно с тех пор, как во второй половине XIV в. крестоносцы столкнулись со схожими проблемами. Тевтонцы встречались теперь на поле брани с христианами, вследствие чего быстро иссякал поток "гостей" - рыцарей из Западной Европы. Эту значительную брешь в комплектовании армии Ордена следовало срочно заполнить, и более того, войско крестоносцев нуждалось в спешном усилении, так как с 80-х гг. XIV в. оно оказалось лицом к лицу с превосходящими силами польско-литовской унии. Наемники подходили для этой цели как нельзя лучше, поскольку не испытывали никаких комплексов относительно конфессиональной принадлежности противника.

Однако в армиях европейских государств число нанятых воинов зависело не от желания правителя, а от состояния его казны. У тех, кто особенно нуждался в наемниках последняя зачастую бывала не в лучшем состоянии и не могла обеспечить запросы в полном объеме. Проблема эта решалась по-разному. В Англии король Генрих II еще в XII в. обязал дворян-землевладельцев взамен воинской повинности платить особый налог, так называемые щитовые деньги, на которые и вербовалась значительная часть армии. Во Франции реализовать подобную меру не удалось и монархи этой страны могли себе позволить нанимать только специализированные части определенного рода оружия, например пеших итальянских арбалетчиков. Небольшие города-государства Апеннинского полуострова, ввиду определенных условий вынужденные принимать на службу целые армии кондотьеров, несмотря на свое финансовое процветание с трудом наскребали деньги для их оплаты. Так во Флоренции, в начале 60-х гг. XIV в. выложившей только за один год на наемные отряды 100000 золотых флоринов, был даже установлен специальный налог со всех горожан для сбора средств на эти цели. А римские папы в XIV в. тратили на кондотьеров 60 % бюджета, и отнюдь не из-за чрезмерной своей воинственности, но ввиду высокой стоимости их услуг. Тевтонский орден же не имел тех проблем в ходе вербовки, с которыми сталкивались другие государства - денег было достаточно и распоряжались ими братья исключительно по своему усмотрению. Только в 1409 г. и лишь на выплату задатков наемным отрядам было потрачено более тридцати тысяч гривен - огромная по тогдашним меркам сумма. После грюнвальдского разгрома крестоносцы без труда увеличили содержание всем своим наемникам чтобы удержать их на службе. Собственно и спасен Орден в 1410 г. был благодаря его неисчерпаемым финансам, позволившим срочно навербовать за границей целую армию. Так продолжалось и впоследствии: в войнах XV в. великие магистры зачастую вовсе не имели при себе собственно орденских войск, а сражались во главе наемных отрядов. Правда в Тринадцатилетнюю войну 1454-1466 гг. с Польшей это приносило уже не только успехи, но и жестокие поражения - подкупленные наемные гарнизоны не раз сдавали крепости врагу.

Впрочем до Грюнвальда средневековые солдаты удачи еще не составляли преобладающей части армии крестоносцев, хотя, наряду с братьями и "гостями", были наиболее надежны и боеспособны. Вербовались они перед началом кампании, как правило в "ближнем зарубежье" - Германии, Силезии, Чехии. Туда выезжали специальные орденские представители, заключавшие контракты с предводителями наемных отрядов. В отличие, скажем, от Англии, где такой контракт подписывался с каждым воином в отдельности, или Италии, где на службу принимались целые армии в несколько тысяч человек, вербовавшиеся в войско Ордена "роты" имели численность от нескольких десятков до тысячи с небольшим воинов. Они подразделялись на "копья" по 3 человека, причем в данном случае речь идет не о тактических или организационных, а лишь о платежных единицах - жалование выдавалось на тройки, а не каждому солдату в отдельности. Интересно, что контракты с наемными ротами заключались как правило не от имени великого магистра, а от лица отдельных орденских комтуров. Таким образом формально воины служили не всему Ордену, но лишь конкретному конвенту. При заключении договора предводителю наемной роты выдавался аванс на приобретение вооружения, экипировки, лошадей для его людей и дорогу до орденских владений, который потом удерживался при общем расчете. Срок службы отсчитывался с момента пересечения наемниками западной границы Тевтонского государства на Одере, однако дорога от нее до Вислы, тоесть к будущему театру военных действий, оплачивалась отдельно.

В войске Ордена наемники не составляли отдельных крупных отрядов, как это было в большинстве других армий, а ротами входили в состав хоругвей комтурств. Они также часто размещались гарнизонами в крепостях. Жалование наемных воинов в 1409 г. составляло 11 гривен на "копье" в месяц. Осенью 1410 г., после Грюнвальда, сумму увеличили до 12 гривен и на обратную дорогу от Вислы к Одеру стали выдавать не двухнедельный, как ранее, а трехнедельный оклад. Много это было или мало? Судя по тому, что понесшие при Грюнвальде жестокие потери наемники не впали в панику и не стали разбегаться, подобно даже многим братьям Ордена, но стойко обороняли Мариенбург и продолжали охотно идти на службу тевтонцам, в накладе они не оставались. В отличие от западноевропейских наемников Столетней войны, основную массу которых составляли пехотинцы и лучники, вербовавшиеся Орденом германские и чешские воины были главным образом конными арбалетчиками. Так например в роте фон Коттвица в 1410 г. на 150 копейщиков приходилась тысяча стрелков. Наемники были надежными и универсальными солдатами, одинаково хорошо сражавшимися в конном и пешем строю, при осаде и защите крепостей, с мечом и арбалетом в руках. Никаких особенностей в тактике именно наемных рот орденской армии не прослеживается, на поле боя они стояли в рядах клиньев-колонн тевтонских хоругвей и действовали точно также, как и другие контингенты составлявших их воинов.

Из этого правила имелось лишь одно, весьма своеобразное исключение. Речь идет о балтийских корсарах, в просторечии именовавшихся "корабельными парнями" (schiffskinder). Они чрезвычайно размножились на Балтийском море в третьей четверти XIV в., во время продолжительных войн между королевой Маргаритой Датской и герцогом Альбрехтом Мекленбургским за шведский престол. К 90-м гг. XIV в. корсары-каперы, получившие уважительное прозвание Виталийских братьев, стали самостоятельной военно-политической силой в регионе. Их "братство" могло выставить 300 судов и 3 тысячи воинов, опиралось на систему собственных укрепленных баз в портах Мекленбурга, Шлезвига и Ост-Фрисландии. В 1394-1397 гг. оставшиеся по окончании датско-мекленбуржской войны не у дел корсары вступили как равноправная договаривающаяся сторона в сложившийся тогда в Восточной Европе антиорденский союз. Под его флагом виталийские братья устроили несколько масштабных походов через все Балтийское море. В 1394 г. их флот, выйдя из Мекленбурга, овладел островом Готланд, затем опустошил окрестности Стокгольма, после чего отправился в Финляндию, где корсары взяли крепости Або и Выборг. Сделав их своими базами, виталийские братья установили контроль над восточной Балтикой, в частности в 1395 г. отряд из четырех сотен корсаров уничтожил конвой русских и ганзейских кораблей на реке Неве. На следующий год их флотилии атаковали Ревель и Нарву, проникли по рекам вглубь земель Ливонского ордена и напали на Дерпт. К 1397 г. виталийское братство по сути владело Балтийским морем и держало в своих руках все торговые пути на нем, что послужило одной из причин готландских походов Ордена 1398 и 1404 гг. Только совместными действиями тевтонцев, Ганзы и шведов на рубеже XIV-XV вв. удалось свести на нет могущество корсаров, вновь низведя их до положения обычных пиратов. Утратившие единое руководство и отказавшиеся от амбициозных планов виталийские братья представляли из себя теперь сотни отличных опытных воинов, наполнивших балтийские порты в поисках знакомой работы. Их недавний грозный враг - Тевтонский орден, попав в тяжелейшее положение после Грюнвальда, был готов предоставить ее корсарам. Сразу после известия об этом поражении в Данциге были наняты 400 моряков, прекрасно показавших себя во время обороны Мариенбурга. В сентябре 1410 г. комтур Эльбинга принял на службу еще 200 человек, в декабре в гарнизоны трех орденских замков было направлено по 100 корсаров. При этом они сражались не только на суше, в качестве обычных воинов, но и действовали на лодках по рекам в глубине территории противника, совершая рейды, неся патрульную службу, доставляя грузы в осажденные крепости.

Численность наемников известна нам лучше чем какой бы то ни было другой составляющей орденской армии, поскольку братья скрупулезно фиксировали все выплаты жалования им в специальных казначейских книгах. К счастью большая часть этих книг за начало XV в. дошла до наших дней. Согласно содержащимся в них сведениям всего в начале июля 1410 г. в Пруссии находился 5751 наемник. Однако часть рот, завербованных перед самым началом кампании, прибыла на Поморье только в первых числах июля и не успела присоединиться к армии великого магистра до сражения. Поэтому на грюнвальдском поле в ее рядах состояло только 3712 наемников. К сожалению конкретное распределение их по орденским хоругвям неизвестно и мы можем привести лишь численность самих рот.

Наемные роты, принимавшие участие в сражении при Грюнвальде

Капитаны Численность

Никль фон Коттвитц 1130

Венцлав фон Дона 737

Рота из германской области Мейсен 687

Каспар фон Герсдорф 476

Ханнус фон Хакенборн 321

Хейнц фон Борснитц 120

фон Эуленбург 109

Герхардт фон Кинтц 66

Мартин Рынмин 66



"Гости"- крестоносцы

Идея борьбы с "язычниками" во славу Господа отнюдь не прекратила своего существования с последними латинскими государствами Святой Земли. Получив новые формы и направления она оставалась одной из основных составляющих менталитета западноевропейского рыцарства на протяжении всей "осени средневековья". Многие надгробные эпитафии рыцарей XIV-XV вв., среди перечисления прочих заслуг, содержат тексты, подобные тому, каким почтили после кончины в 1449 г. северофранцузского дворянина Жана де Рубо (Roubaix), первого камергера герцогов Бургундских и кавалера ордена Золотого Руна: был в сражениях против неверных в Венгрии, в Тунисе, на Кипре и дважды в Пруссии. Посещение последней значилось в те времена в похвалах рыцарям наравне с участием в таких знаменитых делах как осада тунисской крепости Махдия в 1390 г., битве с турками при Никополе в 1396 г., паломничествах в Сантьяго и Иерусалим, Альхесирас и Смирну, громкими победами на турнирах.

Крестносцы из Западной Европы были частыми гостями в Пруссии еще во время завоевания ее Орденом в XIII в. Именно многолюдный поход, организованный в 1263 г. чешским королем Пшемыслом II Оттокаром, позволил оккупировать последние остававшиеся независимыми области обитания пруссов. Однако пока держались латинские государства в Палестине Прибалтика находилась все же на периферии интересов "освободителей Гроба Господня". К тому же Орден устроил в 90-х гг. XIII в. перерыв в своем наступлении на язычников, связанный с необходимостью освоить завоеванные земли. Ситуация кардинально изменилась, когда в 1291 г. пал последний оплот крестоносцев в святой Земле, а тевтонцы, после перенесения в 1309 г. резиденции великого магистра в Мариенбург, начали систематический, организованный натиск на Литву, не прекращавшийся целое столетие. Европейское рыцарство немедленно устремилось в этот новый северный крестовый поход. Польша, Скандинавия, нижнерейнские земли, Голландия, Фландрия, Лотарингия, Франция, Англия, Шотландия - вот расширявшаяся на протяжении XIV в. география стран, дворянство которых принимало участие в прусских походах.

Мотивы, руководствуясь которыми молодые, в полном расцвете сил крестоносцы (преобладала возрастная группа от 20 до 25 лет) отправлялись в Прибалтику, были в общем те же, что и у "паломников" в Святую Землю: свершение подвигов во имя Господа и рыцарской славы. При этом, в отличие от средиземноморских крестовых походов, в которых участвовали представители разных сословий, прусские являлись уделом исключительно дворянства, начиная с коронованных особ. Единственным исключением были немногочисленные городские патриции, одному из которых, некоему кельнскому бюргеру по имени Рутгер Райтц (ум. 1369 г.) принадлежит вероятно абсолютный рекорд по числу "паломничеств" в прибалтийские земли. Из 43 военных кампаний, совершенных им в своей жизни, он участвовал в 32 зимних походах в Пруссии и 3 летних в Ливонии. Вообще же участие в прусских походах для многих родов европейской знати стало своеобразной семейной традицией. Таковы были например германские родственники великого магистра фон Книпроде, немецкий род фон Эльнер, фламандский фон Гистель, английские Суффолк и Бошамп-Уорвик, французский де ля Треймоль. В XIV в. на борьбу с литовскими язычниками неизменно отправлялись все правящие герцоги Гельдерна и графы Голландии. Многие знатные дворяне бывали в Пруссии не по одному разу. Дважды посещали жмудские леса Иоанн де Шатийон-Блуа (1362-1363 и 1368-1369 гг.), герцог Вильгельм Юлих-Гельдернский (1383 и 1399 гг.) и граф Дерби - будущий английский король Генрих IV (1390-1391 и 1392 гг.). А вот Вильгельм IV, граф Голландии и Геннегау, побывал в Пруссии целых три раза (в 1336-1337, 1343-1344 и 1344-1345 гг.). Некоторые профессиональные крестоносцы проявляли исключительную мобильность: трижды участвовавший в этих походах рыцарь Дитрих фон Эльнер (ум. 1357 г.), в 1348 г. вместе со шведским королем Магнусом штурмовал новгородскую крепость Орешек на Неве, затем воевал в Ливонии, а после отправился в Пруссию и оттуда выступил с тевтонцами на Литву.

Основная масса крестоносцев направлялась в Пруссию морским путем по Балтике. Сухопутные дороги тоже вели главным образом вдоль побережья, например по маршруту Кельн-Любек-Данциг. Предпринять такое путешествие и существовать в Пруссии за свой счет могли конечно только коронованные особы и знатные сеньоры. Большую часть "паломников" финансировал сам Орден, давая им через посредство своих представительств в крупных европейских городах и торговые конторы прусских членов Ганзы кредиты, которые крестоносцы обязывались вернуть из будущей военной добычи. Поскольку тевтонцы были весьма заинтересованы в притоке подкреплений, возможные финансовые потери в таких сделках их не пугали. При этом крестоносцы не становились ни наемниками, ни подчиненными Ордена, так как не состояли у него на службе. Они были именно "гостями" , как именуют вооруженных "паломников" тевтонские хроники. Исполнив общепринятый обет, предусматривавший годичное пребывание в Пруссии с обязательным участием в походе на "язычников", крестоносцы возвращались домой. В этом, кстати, состояло еще одно заметное отличие "северных" крестовых походов от "южных", ближневосточных, где, как мы знаем, значительная часть "паломников" оставалась на постоянное жительство. Прибывавшие в орденское государство "гости"-рыцари собирались в Мариенбурге, крупных привислинских городах Данциге, Торне, Эльбинге, но основным местом встречи был Кенигсберг, откуда как правило и совершались походы на Литву. Этот город, названный в честь основавшего его в 1263 г. коронованного крестоносца короля Чехии Пшемысла Оттокара, являлся не только центром откуда исходили в XIV в. волны восточной экспансии Ордена. Во времена расцвета популярности северных крестовых походов он ежегодно становился местом сбора лучших сил европейского рыцарства и средоточием куртуазной дворянской культуры позднего средневековья. Во время знаменитых кенигсбергских "сезонов" прибывавшие для похода на "язычников" "гости" развлекались турнирами, охотами, всевозможными празднествами. В Данциге существовал целый "Двор короля Артура" с круглым "почетным столом" - куртуазное игрище, в котором принимал участие цвет европейского дворянства. Небезынтересно отметить, что находившиеся в землях воинствующего монашеского Ордена "гости" явно не ощущали ничего похожего на строгости монастырской обстановки.

Походы-рейзы на Литву совершались как правило зимой, когда сковывавшие болота и реки морозы делали жмудские леса удобопроходимыми для всадников. "Гостям" эти походы предоставляли шанс показать свою рыцарскую удаль и давали возможность добыть трофеи, которые при удаче могли покрыть расходы на "паломничество". Внешне рейзы так и выглядят грабительскими набегами на вражеские земли с целью наживы. Однако в средние века это был один из основных способов ведения войны, весьма распостраненный и зачастую более эффективный чем сражения или осады. Прибывавшие всего на одну военную кампанию "гости"-рыцари как нельзя лучше подходили для подобных операций по систематическому разорению территорий противника с целью сломить его и принудить к капитуляции, проводившихся совместно с кадровыми войсками Ордена. В масштабных военных кампаниях европейские крестоносцы принимали участие не часто, такое стало случаться лишь на исходе XIV в. Известно например, что отряд графа Дерби действовал при осаде Вильно в 1390-1391 гг., а герцог Вильгельм I Гельдернский участвовал со своими людьми в захвате Гродно в 1392-1393 гг.

Выступая в поход, "гости" организовывались в отряды по землям, из которых прибыли: Германия, Англия, Шампань и Франция, Фландрия и Брабант и т. п. Рыцари из империи традиционно сражались под хоругвью со знаком Святого Георгия, а из других стран - под стягом с изображением Девы Марии. Что касается численности "гостей", то она в разное время была весьма различной. Пик посещаемости Пруссии крестоносцами приходится вероятно на 40-70-е гг. XIV в. Затем наступает заметный спад, вызванный христианизацией Литвы и унией ее с Польским королевством, что устраняло главный повод к "паломничествам" - необходимость борьбы с "язычниками". После Грюнвальда же поток "гостей" и вовсе иссяк, так что во время войн с Польшей 10-20-х гг. XV в. великие магистры Ордена тщетно взывали о помощи ко всему христианскому рыцарству Европы - желающих практически не нашлось. Однако в 1410 г. иностранных гостей в тевтонском войске было еще достаточно много. Играла свою роль и сила традиции, и мощная пропаганда Ордена, представлявшего литовцев нераскаявшимися язычниками, а поляков - их коварными пособниками. К сожалению, общая численность хоругви Святого Георгия, которую на грюнвальдском поле составляли "гости", неизвестна. Но надо полагать, что она была одной из самых сильных в армии великого магистра, поскольку "паломники" обычно отправлялись в дальнее и опасное путешествие в сопровождении большой вооруженной свиты. Под ней на этот раз собрались главным образом рыцари из немецких земель Империи. Известно однако, что при Грюнвальде сражались также 24 рыцаря из Геннегау и до 120 рыцарей из различных областей Франции. До нас дошли имена лишь нескольких "гостей" из Западной Европы - дворянин из Нормандии Жан де Ферьер и сын пикардийского сеньора дю Буа д'Аннеке сложили свои головы в этой битве, а вот шотландский бастард граф де Хемб счастливо вернулся домой. Сражались крестоносцы весьма упорно и показали себя, наряду с наемниками, самой боеспособной и надежной частью орденского войска после братьев-рыцарей.

Союзники Ордена

Несмотря на большие усилия и громадные средства, затраченный тевтонцами перед Велликой войной и в ходе нее на приобретение союзников, в час решительной схватки помощи от них практически не было. Великий магистр не дождался ни венгерских, ни чешских, ни имперских войск. Не выполнили свои обязательства большинство поморских и силезских князей, сотрудничавших перед войной с Орденом. Не поспешили немедленно на помощь даже полки "младшего брата" тевтонцев - Ливонского ордена. На грюнвальдском поле присутствовали отряды лишь двух, отнюдь не самых главных, даже просто второстепенных союзников крестоносцев - олесьницкого князя Конрада Белого из Силезии и князя Свентобора Щецинского с Поморья, приславшего воинов под командованием своего сына Казимира. Хоругви этих князей представляли собой, судя по всему, дружины из надворных рыцарей, усиленные дворянским ополчением, аналогичным польскому посполитому рушению. Известно, что Казимир V привел к великому магистру 600 копий, при чем в данном случае под копьем понимается скорее отдельный воин, чем рыцарь с вооруженной свитой. Лишь немногим слабее должна была быть хоругвь Конрада Белого, поскольку с ним прибыл еще один силезский князь - Януш Зенбицкий. Что касается боевых качеств этих союзников Ордена, то они вероятно были примерно такими же как и у воинов "земской службы" тевтонского государства.

[Всадник]

Но, несмотря на все эти тяготы, немало угнетавшие Плауэна, он думал лишь о своей цели – о спасении Пруссии, об освобождении орденского государства от бремени непомерных выплат. Ибо слишком скоро выяснилось, что напрасны были все эти жертвы, на которые шла страна, чтобы выплатить в рассрочку сумму в 100 000 коп богемских грошей. Верховный магистр переживал, что из одной ловушки они угодили в другую, гораздо больше, из которой освободиться будет куда труднее, и «придется им плясать под чужую дудку». Так ему виделось положение ордена. Прошел уже год с тех пор, как был создан Совет земель. Генрих решил, что сам он и его государство, которое набралось свежих сил, готовы к битве: иначе никак нельзя было избавиться от польско- литовского ига. И осенью 1413 года битва началась. Было выставлено три войска: против Померании, Мазовии и Великой Польши. Одно войско он передал под командование своему родному брату, второе – своему двоюродному брату, который встал на его сторону еще при обороне Мариенбурга, хотя и не был членом ордена. Больше никому верховный магистр не доверял. Сам он был болен и остался в Мариенбурге, а войска ордена, пополнившиеся наемниками, вступили на вражескую территорию. Но тут маршал ордена Михаэль Кюхмейстер, который ведал военными вопросами в землях ордена, вернул войско данцигского комтура, которое уже успело напасть на Мазовию.

Братья уже открыто не повиновались своему магистру. Маршала и верховных руководителей ордена Генрих призвал к ответу на орденском капитуле в Мариенбурге. А в результате был осужден сам. Магистра, который еще не оправился от болезни, посадили в темницу. Его лишили ключа и печати, знаков его высокой должности. Обвинитель превратился в обвиняемого и был смещен со своего поста. 7 января 1414 года Генрих фон Плауэн официально отказался от должности верховного магистра. А два дня спустя верховным магистром был избран маршал ордена Михаэль Кюхмейстер. Теперь Генрих должен был принести присягу своему злейшему врагу. Согласно его собственному желанию, он был назначен в маленькую комтурию Энгельсбург в Кульмской земле. Не прошло еще и четырех лет с тех пор как малоизвестный комтур Генрих фон Плауэн, покинув замок в комтурии Шветц (кстати, недалеко от Энгельсбурга), спас от поляков Мариенбург и занялся перестройкой государства, которое он тогда только что возглавил. Он неожиданно поднялся на невиданную высоту, где ему суждено было парить в одиночестве, и так же неожиданно был низвергнут.

Выдвинутый против него иск – это не что иное, как отражение мелочной ненависти братьев и их суеверного страха, который испытывают дети, уложив старшего на обе лопатки. Им знакома была его природа, «буйство его сердца», как они выражались, называя его неисправимым человеком, который «желал жить лишь своим умом». Им было не по душе это обретенное силой величие, которое они не желали поддерживать даже ради общего государства, и потому мстили Генриху неверностью за его превосходство. Все его сумасбродные поступки были упомянуты весьма кстати, и при этом обвинение братьев ничего не стоило. Лишь один пункт действительно попал в цель: братья обвиняли поверженного магистра в том, что он искал совета у мирян «противно уставу нашего ордена», на верность которому он присягал.

Обвинение касалось всей политики Генриха, в том числе и создания Совета земель. Учредив этот совет, Генрих фон Плауэн действительно пошел против духа и буквы ордена, нарушив верность братьям, которым некогда поклялся служить. Они были по-своему правы, объясняя, в письмах к германским правителям, свои действия тем, что «все мы без исключения не могли и не желали более, вопреки законам нашего ордена, выносить такого человека на посту верховного магистра». Но в тот момент, когда всему государству грозила опасность, жить, как прежде, лишь по законам братства означало ставить личные интересы общины превыше задач, выдвигаемых временем. В жесткой командной власти Плауэна братья видели лишь его деспотизм (по их мнению, он просто не желал согласовывать свои действия с конвентом, как предписывали законы ордена); они и не подозревали, что это суровое правление и было его собственным служением, поэтому им казалось, что они сами все еще служат ордену, а между тем орден давно превратился для них в набор профессиональных инструментов.

Где им было понять, что в глубине души магистр не изменил ни себе, ни орденскому государству, что он по праву ставил страну и народ превыше эгоизма братьев. Создавая Совет земель, верховный магистр желал, чтобы неизрасходованный потенциал немецкого населения Пруссии тоже был вовлечен в управление страной; эта ответственность должна была выработать в нем готовность к жертве и помочь осознать свой долг. Безусловно, Генрих виновен перед орденом и его законом, однако истории следует отдать ему должное: из всех рыцарей Немецкого ордена он единственный видел тот путь, который предстояло пройти орденскому государству; он не только понял, в каком именно направлении должно оно развиваться, но и собирался формировать этот процесс и руководить им.

Проведя несколько месяцев в маленьком Энгельсбурге, еще недавно могущественный человек лишился и скромной должностьи комтура. Снова за ним встала мрачная тень его брата: то великое, что было заложено в обоих Плауэнах, превратилось в их проклятье. Когда старший брат был смещен с поста верховного магистра, младшего назначили попечителем в Лохштэдт на заливе Фришес Гафф. Как некогда в Данциге, неспокойный характер, присущий всем Плауэнам, который постоянно жаждал деятельности и управлял их судьбами, опять вовлек его в очередную бессмысленную аферу. Вступив в сговор с врагом, он собрал сторонников поверженного верховного магистра и втянул брата в скверную историю, которая и стала причиной его трагического конца. Письма младшего Плауэна перехватили. Под покровом ночи и тумана он бежал в Польшу, переправившись через Нэйду, а бывший верховный магистр тем временем попал в тюрьму по подозрению в измене (которую, впрочем, и не нужно было доказывать). Семь долгих лет он провел в заключении в Данциге, потом еще три года (с 1421 по 1424 годы) в Бранденбурге на заливе Фришес Гафф, пока его не переправили в соседний замок Лохштэдт.

А был ли Генрих фон Плауэн предателем? Даже если предположить, что он собирался заполучить орден с помощью поляков, а потом вместе с братьями пойти против Польши, это ничего не доказывает. Однако поверженный магистр определенно рассчитывал вернуться в Мариенбург.

Неслучайно он выбрал для службы именно Энгельсбург, который, в силу своего географического положения, прежде всего оказывался в зоне наступления поляков (а наступление, несомненно, ожидалось). Возможно он надеялся здесь отсидеться и повторить весь тот путь, который всего несколько лет назад привел комтура Шветца в главную резиденцию ордена.

Пока Генрих сидел в темнице, его самый большой враг и одновременно его преемник Михаэль Кюхмейстер добровольно отказался от поста верховного магистра, поняв, что ничего другого ему не остается, кроме как продолжить политику своего предшественника (а ведь именно она и стала причиной отставки Плауэна). Однако Плауэн отдавал ей всю свою страсть, а слабовольный Кюхмейстер следовал ей вяло и нерешительно, лишь подчиняясь обстоятельствам, поскольку не умел подчинить их себе. В результате, он покинул пост, с которого в свое время изгнал более сильного политика.

У Пауля Русдорфского, сменившего Михаэля Кюхмейстера на посту верховного магистра, не было причины ненавидеть лохштэдтского узника.

И он по возможности заботился о нем. Однако стоит нам узнать, что это была за забота, и мы поймем, весь трагизм положения бывшего магистра, который, достигнув зрелых лет, был огражден даже от самой скромной деятельности стенами замка своего же собственного ордена. Он был рожден для власти, а между тем в Лохштэдте он вынужден был писать унизительные письма верховному магистру Паулю Русдорфскому, сообщая об элементарных бытовых нуждах. Ему нужна была новая сутана, потому что старая совсем износилась. Он просил, чтобы при нем был усердный слуга и еще один слуга, которому он мог бы полностью доверять. Он жаловался верховному магистру: «Вынуждены мы посетовать на то, что не властны мы ничем распоряжаться, что маршал со своими гостями и холопами выпил все наше вино и лучшую нашу медовину и хотел забрать у нас бочку меда, которую нам дал епископ Хейльсберга, и намеревался ограбить наш погребок».

Вот и все хлопоты бывшего магистра. Десять лет он провел в заточении в Данциге и Бранденбурге и еще пять просидел перед своим окном в небольшом замке Лохштэдт, праздно глядя на волны залива и на кромку лесистого берега. В мае 1429 года его назначили на весьма незначительную должность попечителя Лохштэдта, только что было теперь в том проку? Это был учтивый жест, наверное, даже приятный для усталого человека, но он уже не мог вернуть его к жизни. В декабре 1429 года Генрих фон Плауэн умер. Мертвый Генрих был безопасен, и орден воздал ему почести, которых он был лишен при жизни. Тело Плауэна было погребено в Мариенбурге вместе с останками других верховных магистров.

Читая о ничтожных заботах великого человека и его тихой кончине, мы понимаем, что значило это поражение. Немецкий историк Генрих фон Трейчке (он первым по-настоящему признал, что прусские земли ордена служили Германии) пишет своему другу, размышляя о сущности и становлении ордена и о Генрихе фон Плауэне, что «сила, единственный рычаг государственной жизни, ничего больше не значила для его рыцарей, а с падением Плауэна послужила и моральному поражению ордена». Братья уже больше не были способны на подвиг, поскольку у них не было больше той силы – «рычага государственной жизни», с помощью которого можно было бы придать орденскому государству новый смысл.

Лишь Генрих решительно надавил на этот рычаг, пытаясь изменить государство и тем самым спасти его. Отважившись противопоставить свою собственную сущность целой общине, он порвал с прошлым ордена и распахнул ворота в последний этап его истории: превращение орденского государства в светское герцогство. Возможно, он и не ставил себе такой цели, а лишь желал создать государство, живущее согласно своему внутреннему закону и за счет собственных сил. Генрих фон Плауэн - одна из тех исторических личностей, которые существовали по законам будущего, и поэтому современниками воспринимались как предатели.

В отличие от прежних верховных магистров, он, конечно, не является воплощением немецкого ордена и тогдашнего мира. Верховные магистры в первую очередь были братьями ордена. Он же всегда оставался прежде всего самим собой. Поэтому он, в одиночку взваливший на себя груз неизбежной вины, - единственная в истории ордена трагическая фигура. На фоне мощного эпоса, каким является эта история, выделяется лишь его судьба – судьба-драма. Как страстно он восставал против слепого сплочения своих братьев, и при этом почти не помышлял о собственной свободе! Он не принадлежал самому себе, как, впрочем, и ордену, былому ордену, он был достоянием будущего государства. Поистине трагическая для него потеря власти неизбежно делает его виновным в глазах его братьев, однако навсегда оправдывает его перед историей.

Альбрехт Бранденбургский Тщетно пытался Генрих фон Плауэн подчинить орден и сословия единому государству, добиваясь его высшей сплоченности путем более строгого и жесткого руководства. Братья крепко держались за первоначальный закон ордена и его политического детища, и прусское государство сохраняло прежнюю конструкцию. Оно оставалось неизменным с точки зрения организации и духа, пополняясь за счет братьев, которые вступали в орден еще в Германии; как всякая государственная модель, это государство росло, приближаясь к гибели, а народ, который она вобрала в себя, не оказывал никакого живительного воздействия на ее развитие. Когда попытка Плауэна окончательно провалилась, орден и население Пруссии пошли каждый по своему пути, и под ороговевшим панцирем орденской власти политическая жизнь народа начала принимать новые формы. Это главный процесс для прусской истории XV века. Он просматривается уже в дуализме сословного государства, появлению которого всеми средствами препятствовал Генрих фон Плауэн. Жизнь государства определялась противостоянием между сувереном и сословиями, которые жаждали прибрать к рукам власть суверена или хотя бы ограничить ее. Начав выплачивать налоги, сословия получили право влиять и на другие сферы государственной жизни. Они нашли лазейки в судебной власти ордена: в результате было разрушено все, чего орден достиг в этой области за два столетия, пока действовала созданная им правовая система прусского государства. В конце концов, и внешняя политика государства была подчинена сословиям.

Те, в свою очередь, руководствовались собственными частными интересами, главным образом экономического характера (особенно в крупных городах). Экономический эгоизм одержал верх над нуждами государства; особенно ярко это проявлялось в Данциге. Однако помимо экономического, политика сословий имела и другое направление. Пруссия была колониальной страной. Таким образом, ее бытие определялось не коренным народом – пруссами, права которых были установлены орденом, а немецким населением, прибывшим сюда по зову ордена, как только началась борьба за эти земли. Поначалу это немецкое население включилось в предложенную орденом государственную конструкцию и продолжало жить согласно некогда установленным нормам. Но, пустив корни в местную почву, предварительно удобрив ее своей кровью и возделав собственной секирой, переселенцы обрели в Пруссии родину, перестав быть колонистами; пришлое население Пруссии превратилось в местное германское племя и начало развиваться как всякий живой народ.

С этого момента прусское население жило уже как часть народа Германии, и с XIV века, духовно воссоединившись с остальной «частью» германского народа, оно восприняло от нее как хорошее, так и плохое.

Борьба же прусских сословий за «свободу» свидетельствует о том, что прусские земли по обе стороны Нижней Вислы стали к этому времени частью Германии, а их население жило теми же заботами, что и германский народ. Но в отличие от восточных земель, высокоразвитое немецкое население западных земель, для которого было характерно сильное расслоение, пошло дальше в своей борьбе против власти суверена.

Как раз это-то и стало причиной гибели орденского государства, которая замаячила на горизонте уже в XV веке. Устойчивость внешнеполитических позиций народа и государства зависит не только от количества усилий, вложенных в их поддержание, но и от прочности ядра страны. Политическая эволюция, приведшая к появлению сословного государства, ослабила центральную власть суверена и государство в целом, поскольку в процессе этого превращения именно на него и была направлена вся политическая энергия. Для внутренних германских областей это было не так болезненно. Но если еще и прусское государство, оплот германской внешней политики, начинало бороться за существование, это могло привести к катастрофе. Величайшей исторической несправедливостью было вовсе не превращение Пруссии в сословное государство, а то, что, борясь за собственную свободу, прусские сословия принесли в жертву его свободу и величие.

Сначала орден, хотя это не отвечало даже намерениям Генриха фон Плауэна, поддержал притязания сословий, и, таким образом, уже тогда в политической жизни Пруссии возникла опасность дуализма. Как раз в те дни, когда верховный магистр был смещен, сословия в числе прочих прав получили и еще одно – право на гражданство, одну из основных сословных свобод: было разрешено, чтобы верховный магистр и высшие должностные лица ордена «соблаговолили взять на службу детей этих земель и жителей этих земель», но не чужеземцев. Еще несколько десятков лет орден так и не смог окончательно определить свою позицию по отношению к сословиям, а те в свою очередь неотступно шли к цели.

Их задача во многом облегчалась конфликтами внутри самого ордена: зачастую конвенты восставали против орденского большинства; структуру государства необходимо было менять. В 1440 году дошло до создания Прусского союза, объединившего города и рыцарство ордена. Члены союза поклялись «плечом к плечу стоять за свою правоту». Изначальной задачей Прусского союза было противостоять злоупотреблениям суверена, однако вскоре он начал действовать как государство в государстве. При этом были существенно подорваны основы государства. И хотя Прусский союз нарушал привилегии ордена, дарованные ему императором в 1226 году, и положения канонического права, распространявшиеся на государство духовного ордена, ни император, ни папа не могли добиться роспуска союза. Он исполнял обязанности верховного суда и устанавливал налоги. В 1454 году он, наконец, отделился от ордена, перейдя в подчинение к польскому королю. В результате тяжелой 30- летней войны, в которой орден противостоял сословиям и Польше, в 1466 году ему пришлось отказаться от западной части своего государства в пользу польского короля.

Сословия одержали победу. Но поражение ордена позволило ему понять, в чем состоит его историческая правота, которую он отстаивал в этой битве. Эгоизм, проявляемый сословиями, был эгоизмом молодого территориального государства. Предводители Прусского союза не предполагали, что не пройдет и ста лет, как сословия «Королевской Пруссии», перешедшие под власть польской короны, будут лишены всех своих прав и войдут в состав польского государства. А ведь они мечтали о государстве, построенном по территориальному признаку, которым правили бы они сами.

Орден же представлял интересы империи. Конечно, теперь это была лишь тень Германии Гогенштауфенов, да и орден уже не был похож на общину Германа Зальского. Но даже когда идеи универсализма стали призраком и вокруг Германии возникли независимые национальные государства, и Германия, и орден продолжали оставаться воплощением идеи империи, поскольку немецкая нация по-прежнему была реальностью.

Немецкий орден, основанный императорским домом и возмужавший в борьбе германских императоров за империю, был тесно связан с немецким дворянством, жил за счет высшего единства империи, оберегая его в своем прусском государстве. Право империи, которое он отстаивал, было выше права территории. Когда дело ордена обсуждалось на рейхстаге в Регенсбурге (орден к этому времени уже вступил в войну с Прусским союзом и Польшей), кардинал Николай Кузанский счел своим долгом предостеречь немцев, что раздор внутри немецкой нации может сделать ее предметом насмешек и добычей других народов.

Еще живо было сознание, хотя уже ничем не подкрепленное, что земли ордена - это земли империи. С другой стороны, эти земли были отвоеваны орденом для немецкого народа, поэтому орден представлял здесь и его права. Сословные представители, перешедшие на сторону польского короля, изменили не только германской империи и немецкому народу, но и самой немецкой сущности орденских земель; пожалуй, они и сами это осознали, услышав от своих собратьев, сохранивших верность ордену: «Удалось нам не смешаться с вендской народностью и негерманцами, ибо хорошо нам известно, что плохо живется в тех землях, где правит негерманец, и видно то в Литве, Польше и далее».

Точнее, пожалуй, и нельзя охарактеризовать историческую недальновидность изменников. Они внесли свой губительный вклад и в мирный договор, заключеный на озере Мельно в 1422 году, по которому орден отказался от самаитских земель и крепости Нессау на Висле, а также от подарка герцога Конрада Мазовецкого, сделанного тогда еще молодому орденскому государству, и в Брестский мирный договор 1435 года, который поставил крест на литовской политике ордена. По примеру польских и литовских дворян они дали дополнительные гарантии договоров. Так ради собственных интересов они разрушили орденское государство.

По второму Торнскому договору 1466 года империя лишилась своих прав не только в отношении отторгнутых земель ордена. Договор также требовал, чтобы верховный магистр признал верховенство польского короля и принес ему присягу. Теперь лишь папа сохранял права сюзерена на этих землях, у императора таких прав уже не было. Кроме того, был уничтожен и национальный характер ордена: теперь половину братьев должны были составлять поляки. Это предписание никогда не соблюдалось. Однако сам факт его существования показывает, что и после поражения ордена враг по-прежнему видел в нем воплощение немецкого образа жизни. Несмотря ни на что, орден навсегда остался Немецким орденом.

По обе стороны границы, безжалостно проведенной вторым Торнским мирным договором, по-прежнему жили люди, считавшие себя гражданами Пруссии и гордившиеся этим. (Позднее Фридрих Великий вновь объединил эти земли. Однако это произошло уже на другом этапе истории и не имеет отношения к Западной Пруссии, находившейся под властью польского короля). Прусские земли, оставшиеся под властью ордена, включились в дальнейшее историческое развитие.

Однако орден уже не принимал в нем деятельного участия. Он не мог пожаловаться на отсутствие мужественных людей. Пока существовало орденское государство, всегда находились люди, готовые поднятья против превратностей судьбы и попытаться побороть ее. До самого конца орден боролся в Пруссии за государственную свободу, желая сбросить кандалы второго Торнского мирного договора. Каждый раз вновь избранный верховный магистр до последнего оттягивал момент принесения позорной присяги польскому королю, пока его к тому не принуждали.

Мужество и воинская доблесть по-прежнему были присущи братьям, но не потому, что они входили в понятие монашеского послушания, а потому что германские дворяне, пополнявшие собой ряды ордена, впитывали это с молоком матери.

Однако жизненные силы, которые могли бы повести братьев к новым целям, заметно поослабли. Орден словно оцепенел, а жизнь братьев лишь бессмысленно двигалась по кругу: Разоблачиться, облачиться, Поесть, попить и сном забыться – Так тяжко рыцарям приходится трудиться.

Так думал народ, здраво оценивая внутреннее настроение в ордене.

Он пополнялся за счет сыновей германских дворян, у которых не было иного выбора. Чем тяжелее жилось дворянам позднего средневековья, тем больше был приток новых братьев, пока и сам орден не достиг предельной черты. Юноши, что с таким настроем облачались в белые орденские плащи, не могли соблюсти три основных обета, государственная же задача тем более была им не по плечу. Сам орден уже не считал прусское государство своим высочайшим достижением, по отношению к которому ему надлежало соблюдать определенные обязательства, теперь это было весьма обременительное дело, требующее денег и жертв, от которых орден по возможности старался уклониться.

Пруссия превратилась в место ссылки неугодных братьев.

Воюющие и окруженные врагами прусские земли ордена уже не разрастались. Ведь над орденом тоже довлели социальные интересы его слоя, и у него была своя «сословная» позиция. В ордене царил дух, вообще владевший тогдашним германским дворянством. Дворянство, поставлявшее ордену новых братьев, как и всему народу, жило обыкновенной мирская, мирная жизнь, которую уже не сдерживали ни монастырские стены и ни обеты, и, вместе с тем, отвращение к уже непривлекательному образу жизни предыдущих поколений, душевный непокой, жажда чего-то нового. Откуда было взяться политической воле и мужеству на опасном рубеже Германской империи в столь противоречивые времена! Пруссия стала частью Германии. Орден и народ жили теперь единой жизнью. Это была жизнь тогдашней Германии, Германии переходного периода. Империя ослабла; сословия служили лишь своим частным интересам; дворянство, благополучию которого угрожали города и денежная экономика, томилось без дела; народ же утратил глубину веры.

Такой была тогда Германия, и именно она ответственна за гибель орденского государства. Однако не стоит сваливать всю ответственность на представителей прусских сословий. Виновных всегда бывает несколько. А невиновные не погибают. Достаточно взглянуть на внутреннее положение в ордене, чтобы понять, почему он погиб. И здесь старое отступило под напором нового. И уже не предательство сословий по отношению к орденскому государству, приведшее к утрате западных земель Пруссии, а само внутреннее развитие ордена сделало конец государства неизбежным и привело к превращению его в светское герцогство.

Ганс Тифенский (ск. в 1497 году), верховный магистр, которым завершается XV век в истории ордена, руководствуясь лучшими побуждениями, сам начал реформирование ордена, хотя хлопоты его оказались тщетными. Ордену по-прежнему не удавалось освободиться от власти Польши: все попытки, предпринимаемые последними верховными магистрами, оказались тщетными. Сил для этого было бы недостаточно, даже если бы подключились и германские владения. Заметного участия в судьбе ордена уже не принимали ни император, ни князья. Новый век был веком сословной и княжеской власти. Ордену на собственном печальном опыте пришлось убедиться, что сословия способствовали лишь разрушению единства государственной власти. По отношению же к княжеской власти у ордена был более узкий интерес. Орден рассчитывал установить более тесные связи с одним из наиболее значительных правящих домов в надежде на его покровительство и помощь.

Еще сам Ганс Тифенский обратил внимание на молодого герцога Фридриха Саксонского, представителя альбертинской ветви династии Веттинов. После смерти верховного магистра решено было поставить герцога Фридриха во главе ордена. Как, однако, изменились времена! Прежде, бывало, если дети правителей вступали в орден, как, было, например, с Лютером Брауншвейгским, то занимали они весьма незначительные должности, не рассчитывая на иные награды, кроме Божьей, и поднимались до более высоких постов лишь благодаря личным заслугам. Ныне же юный герцог получал герцогское содержание, готов был принять обет и облачиться в белый плащ с черным крестом. Доходы, которые он получал от орденской администрации в Пруссии и Германии, строго регламентировались; другим высшим должностным лицам ордена и братьям мало на что приходилось рассчитывать. Фридрих был посвящен в рыцари, принят в орден и осенью 1498 года в Кенигсберге был избран верховным магистром.

Слишком скоро выяснилось, что ордену не удастся поправить положение с помощью громкого имени члена герцогского дома, более того, юный герцог со своими территориальными интересами оказывал на орден куда большее влияние, чем сам орден и братья оказывали на него.

Он вовсе не был верховным магистром, озабоченным задачами ордена, он оставался герцогом, который держал свой двор и управлял своим государством. Советники, которых Фридрих привез с собой из Саксонии, заняли места в администрации ордена, потеснив братьев; обязанности комтуров сводились теперь лишь к сугубо административным функциям в рамках земель, и не имели существенного отношения к конвенту ордена.

Была изменена оборонная структура орденского государства (все земли были поделены на пять оборонных «округов»); финансовыми вопросами ведала теперь казначейская палата, заменившая должность орденского казначея; был также введен новый судебный порядок по саксонскому образцу. Таким образом, изменилась сама природа административной системы государства.

Орденский плащ оставался лишь внешним атрибутом Пруссии. По сути же, с тех пор, как во главе ордена встал Фридрих Саксонский, в особенности же с наступлением нового века, орденское государство постепенно превращалось в герцогство. В кенигсбергском замке, ставшем резиденцией верховных магистров еще во время 30-летней войны, теперь размещался герцогский двор. Это был уже не монастырь, в котором братья молились и готовились к походам на литовцев; за стенами замка жил образованный правитель-аристократ. Кто стал бы думать теперь о борьбе с язычниками или о тех временах, когда перед нехитрой трапезой братьям читали вслух старинные легенды, если в замке теперь играли свирели, а верховный магистр, он же местный государь, женил молодую пару? Кто вспомнил бы теперь ту благочестивую и суровую атмосферу миссионерской борьбы, если светские советники, убежденные гуманисты, и духовные лица в научных беседах обсуждали вопросы нового времени? Все говорило о переменах. Орден до последнего держался за то, что некогда определяло его суть. Государственная структура, которую он представлял и которой он пытался ограничить политическую жизнь, стала совсем хрупкой, ведь она никем не обновлялась. Изменения, происшедшие в XV веке, стали возможны лишь благодаря победившему тогда дуализму сословного государства и были привнесены кардинально отличавшейся от политики ордена политикой сословий. Орден уступил.

Западная часть Пруссии скинула с себя его власть и отмершую государственную структуру, словно старую кожу. Но орден не изменился.

Изменения начались лишь с наступлением XVI века. Заключив союз с германскими князьями, орденское государство стало более походить по своей форме правления на государство, построенное по территориальному признаку. Ход истории предлагал новые возможности, наполнял жизнь новым содержанием, и для всего этого требовалась новая структура. Все эти перемены произошли не в одночасье, а назревали постепенно. Однако можно назвать точное время кончины орденского государства, вплоть до дня и часа, когда последний верховный магистр снял с себя орденский плащ и уже как глава герцогства принес присягу польскому королю. Но прежде чем наступил этот час, сменилось целое поколение. Становлению и расцвету орденского государства, как всякому органическому росту, присущ была умеренный ритм; перемены, приведшие к смерти орденского государства, тоже не были порождением лишь мига истории.

В 1510 году Фридрих Саксонский скончался, однако на внешнеполитическом положении Пруссии это вряд ли могло как-нибудь сказаться. Он пользовался поддержкой германских князей, к тому же император Максимилиан предостерегал его, что негоже герцогу империи приносить присягу польскому королю, в результате, начиная с 1466 года он стал первым верховным магистром, которому удалось избежать этой церемонии. С 1507 года он трудился на благо ордена уже в Германии.

Однако и ему не удалось добиться освобождения от польского гнета. Но именно его правление ознаменовало собой начало новой эпохи и создало предпосылки для окончательного превращения орденского государства в светское герцогство.

Нет ничего удивительного в том, что Немецкий орден вновь остановил свой выбор на германском князе. На этот раз он охотно откликнулся на предложение дома Гогенцоллернов, и в феврале 1511 года принял в свои ряды молодого маркграфа Альбрехта Бранденбургского, который вскоре стал верховным магистром. Маршал ордена в письме гросскомтуру Симону Драенскому так характеризует его: «В столь молодые лета, хвала Господу, щедро одарен он любовью, благоразумием, достоинством, хорошими манерами и прочим, что украшает человека».

Однако, восхваляя его человеческие качества, он не забывал и о политическом значении: ибо многие желали помочь ордену осуществить этот выбор, так что ордену нечего было бояться ни клятв, ни высокомерия Польши. Маршал же рассчитывал, что теперь орден сможет противостоять давлению поляков: «По слепоте своей сами они не знают, что лишь приумножают тем несчастья, делая своим врагом весь народ германский».

Молодой князь родился 17 мая 1490 года в Ансбахе, во Франконии, и до вступления в орден вел обычную для княжеского сына жизнь.

Альбрехт был третьим сыном в большой семье, и потому на его родителях лежала весьма обременительная обязанность - найти для него подобающее его происхождению место. Это было не так уж просто, если учесть, что кроме Альбрехта у маркграфа Фридриха Ансбах-Бейройтского было еще семеро сыновей и пятеро дочерей. Высокий церковный сан по-прежнему оставался для младших сыновей благородных фамилий гарантией материального достатка. В монастырях и соборных капитулах они могли вести вполне благополучную жизнь за счет приходов или пожертвований, к немалому негодованию многих верующих. И вот, ступив на путь, который уже отвергло жаждущее реформ германское население и с которого самому верховному магистру предстояло сойти 15 лет спустя, Альбрехт Бранденбургский возглавил Немецкий орден и, таким образом, прусское государство. Неплохой приход нашел для него отец! Орден же в свою очередь надеялся, что уважаемый дом князей Бранденбургских поможет ему заручиться поддержкой императора и империи, когда дело дойдет до решающих действий в отношении Польши. Таким образом, это был расчетливый союз, построенный на общности интересов, поэтому тем более удивительнй, что он послужил скорому расцвету, ознаменовавшему собой новую эпоху.

Лишь после некоторых колебаний Альбрехт сделал решающий шаг и принял должность, на которой ему предстояло добиться собственных исторических успехов. Вообще, можно, наверное, сказать, что молодой князь, в 21 год возглавивший один из наиболее значительных европейских орденов, скорее следовал велению времени, нежели трезво и уверенно, как подобает великим, определял его дорогу. Человек, привлекший в Пруссию целый ряд высокообразованных гуманистов и реформаторов, ставший основателем немецкого университета, вовсе не был так уж образован: много ли мог позволить себе небогатый и многодетный княжеский двор? Альбрехт очень плохо владел латынью и, судя по всему, не был перегружен литературными познаниями. Однако он умел произвести впечатление образованного человека, что было его величайшим достоинством: везде он чувствовал себя свободно, это помогло раскрыться его естественному потенциалу, в управленческой, и в церковной деятельности он уверенно пользовался богатством родного языка и всю свою долгую жизнь был открыт новым мыслям.

Та же свобода и непринужденность помогли ему, в конце концов, принять и важные политические решения, вызревавшие несколько лет.

Став верховным магистром, он ни в коем случае не должен был разочаровать братьев в их надеждах, которые они связывали с вступлением в орден германского князя. Борьба с Польшей была его обязанностью, которую он унаследовал от своего предшественника. Уже через месяц после своего избрания в послании к императору Максимилиану I и к светским и духовным правителям он изложил свое видение задач верховного магистра. Он напомнил, что Польша угрожает землям ордена, и «всякого, кто говорит по-немецки, сие не может не печалить». Ведь опасность, нависшая над орденскими землями, волновала не только сам орден, но и весь христианский мир, однако, главным образом, императора, князей, представителей сословий империи и всех германских дворян, которые когда-то проливали кровь, создавая орден и вырывая его из лап язычников, орден, который и «ныне служит излечению германских дворян». Таков был тогда общий сословный интерес, которым по-настоящему проникся молодой верховный магистр, пытаясь пробудить его и в других. Орден был «госпиталем», детищем, достоянием германского дворянства и предметом его забот. Однако речь шла не просто о материальной связи ордена с Германией, но об их общей судьбе в самом глубоком смысле этого слова; разделяя эту судьбу, прусские земли и после второго Торнского мира по-прежнему оставались идейной составляющей Германской империи. Взывая к империи, Альбрехт обращался не к пайщику дворянской богадельни, он желал напомнить германским князьям и германскому дворянству об их ответственности за судьбу орденских земель. Их гибель стала бы «потерей для всех германцев» и вызвала бы «великое презрение» к ним.

Императору понравилось такое толкование борьбы за свободу Пруссии и, посовещавшись с верховным магистром, он изложил «свою» позицию нескольким германским князьям. Теперь второй Торнский мир представлялся «невыгодным и ненадежным» для «нас и Священной империи и подвластной нам германской нации, которая есть наше и всех германцев отечество и честь и по праву унаследовала свои привилегии от предков, ибо дались они им ценой тяжкого труда и крови, пролитой в борьбе с язычниками за святую христианскую веру»; поведение же польского короля характеризовалось как «весьма капризное и ни в коей мере не допустимое». Острее всего, однако, орден ощущал, что сама история предала эти земли немецкой нации; не прошло и месяца как на рейхстаге в Трире представители верховного магистра выступили против намерения Польши, сделать в скором времени польского короля верховным магистром ордена и присоединить Пруссию к своей территории. Они напомнили о становлении орденских земель, «каковые, как известно, Священная римская империя при помощи братьев ордена, многие годы проливавших за то свою кровь и не жалевших ни живота ни имения своего, привела к нашей вере и к нашему германскому языку, а потому и именуются они ныне в некоторых летописях Nova Germania, что значит «Новая Германия»».

Орден по-прежнему чувствовал себя посланником христианского мира, и в нем все еще были живы миссионерские идеи, от которых отступилось орденское государство. Ведь по отношению к восточному миру эти идеи пока не утратили своей актуальности. Однако во главе всего стояла идея империи, которая, как и прежде, именовалась Священной римской империей, но уже успела утратить свою универсальность и стала империей германской нации. То, о чем в XV веке вспоминали лишь время от времени, не делая никаких выводов, стало основной мыслью этой речи в поддержку орденских земель: они были частью империи, а значит, у них была общая с Германией судьба.

Действуя как посланник империи, орден не только обратил в христианство языческую Пруссию, но и сделал ее ареалом немецкого языка, ареалом обитания немецкого народа. На протяжении почти трех столетий германская миссия ордена и его прусского государства, придавали его существованию конкретный исторический смысл, но орден осознал это лишь теперь, когда его история вступила в свою заключительную фазу: он не только служил христианству, универсальным властям средневековья, императору и папе, еще он создавал «Новую Германию». А теперь эта Новая Германия была в опасности. Юридически она уже давно была отделена от империи, однако теперь эти земли вполне могли утратить и свою германскую сущность. Этим землям, говорившим на немецком языке и вопреки всему остававшимся частью Германии, нужно было помочь. Чтобы подвигнуть на это германских князей и дворянство, заставив их послужить империи, молодой Гогенцоллерн и встал во главе Немецкого ордена. Однако выполнить эту задачу ему так и не удалось: в то время он слишком полагался на свои силы и слишком верил в императора и империю. Вскоре он узнал, что Максимилиан утратил интерес к защите Новой Германии, поскольку дом Габсбургов занялся матримониальными делами. Однако для великой истории Немецкого ордена важно, что именно в момент гибели его государства братьям, наконец, открылось назначение их восточной миссии и величие того, что было создано. Орден трудился над этим почти три столетия, но братья осознали это лишь сейчас, лишившись его завоеваний и уже не ощущая своей причастности к великому делу своих предшественников. Однако Альбрехт Бранденбургский и позднее не переставал чувствовать свою связь с судьбами Германии и ответственность перед ней: он уже не был облачен в белый орденский плащ, когда в его герцогстве нашло приют учение немецкого реформатора Мартина Лютера.

Хотя Альбрехт и приходился племянником польскому королю по материнской линии, выборы были проведены в большой спешке и без соблюдения необходимых формальностей, чтобы избежать обострения возможных протестов со стороны Польши по поводу назначения на пост верховного магистра германского князя. Первый этап удался. И Альбрехт продолжил игру, успешно начатую его предшественником, всячески оттягивая церемонию принесения присяги, в конце концов, она стала вообще невозможна. Сначала его отъезд был отложен из-за болезни и смерти матери, это позволило ему на некоторое время задержаться в Германии, где он пытался найти поддержку ордену среди германских князей. Лишь осенью 1512 года верховный магистр покинул благословенную Франконию и через полтора месяца, проделав долгий путь в 140 миль через Берлин, Польшу, Торн и Мариенвердер, он, наконец, прибыл в Кенигсберг, в свою резиденцию. Его глубоко потрясла бедность маленького орденского государства (по второму Торнскому мирному договору оно лишилось своих богатых западных областей), над которым сгустились политические тучи. Он ни минуты не сомневался, что должен освободить орденское государство из этой ловушки, в которой оно, как беспомощная добыча, билось с 1466 года.

10 лет Альбрехт боролся за свободу Пруссии. Он твердо и весьма ловко отклонял требования своего дядюшки признать второй Торнский мирный договор и принести присягу. Однако при этой твердости, Альбрехт был не слишком хорошо знаком с внешнеполитическими реалиями.

Непринужденность, свойственная натуре молодого верховного магистра, граничила в нем с порывистостью: он жаждал деятельности и слишком легкомысленно судил о действительном положении вещей. Он несколько переоценил обещания, которые давались ему в Германии, и те силы, за счет которых он собирался поправить весьма неустойчивое положение ордена. Он строил грандиозные планы, давая при этом волю своей фантазии, однако при ближайшем рассмотрении ничего не мог изменить или создать заново. В нем было больше страсти и молодости, чем во Фридрихе Саксонском, и он обладал более яркими духовными задатками и темпераментом, поэтому гораздо активнее сопротивлялся той участи, которой, как ему казалось, земли ордена пока могли избежать; что касается политической линии, то уже предшественник Альбрехта придерживался более категоричной позиции, целенаправленно укрепляя государство изнутри.

Сначала Альбрехту без особого труда удавалось оттягивать церемонию принесения присяги, поскольку польско-литовскому государству угрожала Москва, и все его силы были сосредоточены на востоке. Поэтому верховный магистр видел в Москве своего союзника и намеревался с ее помощью противостоять притязаниям ближайшего соседа.

Эта политическая комбинация тотчас же переросла в широкомасштабную систему противостояния Польше, которая, кроме ордена, должна была включать в себя императора, Саксонию, Бранденбург, Данию и Москву.

Однако построение этой системы, которое взял на себя Максимилиан, завершено не было, и она так и не начала функционировать, поэтому Альбрехту пришлось отложить наступление на Польшу, которое ему буквально не терпелось начать. Союз же, который император заключил с великим князем Московским, перестал существовать, когда Максимилиану удалось прийти к соглашению с Ягеллонами, которым принадлежали и польская, и венгерская короны. Брачный договор, гарантировавший дому Габсбургов корону Стефана, польскому королю давал полную свободу действий в отношении орденского государства. Позабыв о высоких словах, произносимых им некогда, Максимилиан продал имперское право на земли ордена за корону негерманского государства: династический интерес возобладал над долгом перед Германией.

И хотя рассчитывать на Максимилиана не приходилось, верховный магистр по-прежнему пытался найти в нем поддержку своей политике. Он сам заключил союз с Москвой, который император вскоре снова разорвал.

А в 1519 году, когда Максимилиан I скончался, уже не орден, а польский король начал войну. В апреле 1521 года в Торне было заключено перемирие сроком на 4 года. Альбрехт сохранял прежние позиции. Он так и не принес присягу польскому королю и по-прежнему не признавал второй Торнский мирный договор. Войска должны были покинуть вражеские территории. Но какое-то решение, в конце концов, надо было принимать, и верховный магистр пытался это сделать, хотя выбрал он для себя иной путь, нежели его предшественник. Пока все его попытки лишь отнимали средства и не приносили никакого ощутимого результата; только и оставалось надеяться, что следующее предприятие будет успешнее. Собственно, в самой Пруссии рассчитывать было уже не на что. Ждать помощи можно было лишь из старой Германии. Четыре года перемирия, отпущенные верховному магистру Торнским соглашением, были потрачены на активную «агитацию» за прусское дело.

Однако за эти четыре года изменилось отношение самого верховного магистра к возложенной на него задаче: было бессмысленно отстаивать право на жизнь прусского государства ради духовного ордена, во главе которого он был поставлен по политическим соображениям. К такому заключению верховный магистр (ему было уже за 30, и жизнь ждала от него теперь истинно мужских решений) пришел не в Пруссии, которая была в стороне от новых религиозных движений, а в самой Германии. С трудом были собраны деньги на эту поездку. 10 апреля 1522 года верховный магистр покинул Кенигсберг. Ему предстояло вернуться туда лишь через три года, уже в качестве светского правителя. Под натиском бесконечных исканий пал его прежний мир, и иной мир постепенно занимал его место.

Быстрота и предприимчивость, свойственные прежней политике Альбрехта, сменились стремительной погоней за дешевыми надеждами и безрассудными планами. Верховный магистр побывал в Праге и Вене, Венгрии и Силезии, Саксонии и Бранденбурге. Вскоре, вознамерившись заработать денег, он решил поступить на службу к папе или вообще к королю Франции, потом ввязался в авантюру с датским королем. Осенью 1522 года и весной 1523 года он принимал участие в рейхстагах в Нюрнберге. Эта бурная деятельность велась уже не ради ордена.

Верховным магистром овладело глубокое беспокойство, у него начался внутренний кризис. Но это беспокойство, эта стремительность действий, которыми сопровождались победы и провалы больших и малых планов, постепенно уступали место чему-то новому, чему впоследствии суждено было определять его поступки и всю его жизнь. Вопросы, которые целых десять лет не давали покоя Альбрехту, разрешились не вдруг, не под воздействием какого-то сиюминутного чувства, а в результате длительных размышлений, благодаря окрепшей в нем вере. Его жизнь обрела новый смысл, когда он познакомился с учением Мартина Лютера.

Теперь он создал свой собственный образ государства и по-новому определял для себя обязанности правителя. Утвердившись в новой вере, он обрел и внутреннее спокойствие, которого старая вера ему дать не могла; лишь тогда он нашел в себе силы и мужество порвать со старым и в своем государстве, отказавшись от орденской политики последних десятилетий, ибо новое содержание, основанное на учении Мартина Лютера, которое захватило старые орденские земли, требовало и новой формы.

В 1522 году, принимая участие в рейхстаге в Нюрнберге, верховный магистр увидел, какой богатой духовной жизнью живут местные горожане, и понял, что нужно было Пруссии. Однако куда важнее для него была встреча с нюрнбергским реформатором Осиандером, проповеди которого произвели на него глубочайшее впечатление. Он начал склоняться к учению Мартина Лютера. Вначале, уступая требованиям своей политической деятельности, он не решался принять его полностью. Но кроме политических, у верховного магистра были и духовные обязанности перед орденом. Вопрос о реформе ордена, возникший еще в XV веке, сейчас был актуален как никогда. Папская курия тоже нуждалась в некотором обновлении. Так не логично ли было поручить решение этого вопроса тому, в ком жил истинный дух реформации? Уже осенью 1521 года среди братьев родилась мысль послать устав ордена Мартину Лютеру, чтобы тот высказал о нем свое суждение. Однако этот план так и не был осуществлен.

Зоркий глаз непременно заметил бы, что в верховном магистре произошла некоторая перемена. Папа недоверчиво наблюдал за его поведением; по курии ходили слухи, что Альбрехт принял новое учение.

В конце 1522 года Лютер уже знал об этом: «Говорят, он не должен дурно думать о Евангелии». Летом следующего года верховный магистр решил сам тайно разыскать реформатора. Речь по-прежнему шла не о роспуске ордена, а о его реформировании - начиная с руководства и заканчивая рядовыми членами. Осенью 1523 года Альбрехт Бранденбургский и Мартин Лютер встретились. По пути из Берлина в Нюрнберг Альбрехт, сделав крюк, заехал Виттенбург, где и нашел Мартина. Альбрехт снова предложил реформатору заняться усовершенствованием правил ордена. В ответ Лютер, как сам он позднее рассказывал, посоветовал ему забыть эти бессмысленные и глупые правила, взять себе жену и установить в прусских землях ордена политическую власть, превратив их в княжество или герцогство. Более подробно Лютер изложил свое отношение к Немецкому ордену в послании «К господам Немецкого ордена, о том, что надлежит им избегать ложного целомудрия и стремиться лишь к истинному целомудрию в супружеской жизни». Он предлагал отменить целибат и секуляризировать орденское государство, а братьев назначить на светские должности; так они могли бы «с христианским смыслом и с одобрения подданных» сохранить во владении Пруссию.

Реформатор обозначил главную задачу. Еще столетие назад Генрих фон Плауэн попытался по-новому выстроить отношения между орденом и государством, но прежде сословия повлияли на характер государства «снизу» и «изнутри»; теперь же оставался лишь завершающий штрих: изменить саму форму власти и установить тем самым новые, рациональные отношения между сувереном и подданными, между правительством и народом. Лишь тогда власть вновь обретет свое право и свою истинное назначение.

Если верховный магистр и утвердился, наконец, в этой мысли, отбросив иные свои намерения и планы, то, главным образом, потому, что Немецкий орден в целом теперь иначе относился к его должности и к прусскому государству. И в Германии, и в Ливонии магистры ордена добивались, и не без успеха, передачи им суверенных прав, то есть положения самостоятельных правителей, практически равного позиции верховного магистра. Его же собственная должность, с тех пор как был подписан второй Торнский мир, уже не имела прямого отношения к империи. Стремление к самостоятельности, уже начиная с XV века, было главным в политике германской ветви ордена, который, не имея прямого отношения к государству, содержал в Германии огромную разветвленную структуру; теперешние же шаги магистра этой ветви были лишь логическим завершением политики его предшественников. Однако верховный магистр был не только главой Немецкого ордена; он был также и прусским государем. И если бы теперь он ограничился этой должностью, то прусское государство перестало бы считаться владением Немецкого ордена (впрочем, орден никогда и не рассматривал прусские земли как свои владения, хотя на их собственных государственных функциях это никак не сказывалось). А германский магистр своими действиями лишь ускорял отделение прусского государства от Немецкого ордена. В результате этого отделения прусские земли стали бы гораздо больше зависеть от условий второго Торнского мирного договора, зато германская ветвь ордена тем самым избавилась бы от возможного соперника внутри империи. В целом же, однако, точка зрения германской ветви ордена сводилась к тому, что прусское государство стало самостоятельным организмом, и потому его необходимо отделить от глобальной структуры ордена и предоставить своему собственному политическому развитию. Но уже после того, как Пруссия стала светским герцогством, орден вплоть до XVIII века сохранял свои притязания на прусские владения. А ведь он сам прежде добился того, что Пруссия как некая независимая государственная сущность была отделена: орден отказал Альбрехту в праве, которое тот тщетно отстаивал, утверждая «что верховный магистр осуществляет истинную власть от лица всего ордена». Тем временем, магистр ордена в Германии - а ему вторил ливонский магистр – принялся настаивать на том, «что германский магистр имеет особое княжество», и, как выразился весной 1524 года Альбрехт, вынудил тем самым и верховного магистра ограничить свои обязанности суверена лишь Пруссией, а потом передать государству то, что ему принадлежит.

Теперь землям ордена предстояло стать светским герцогством.

Приближалось 10 апреля 1525 года, последний день перемирия. О возобновлении войны с Польшей не могло быть и речи. Верховному магистру необходимо было принять решение. Он и теперь действовал прямолинейно, руководствуясь своей совестью. В марте Альбрехт выехал из Венгрии и через Силезию направился в Краков, а его парламентеры тем временем вели мирные переговоры, пытаясь добиться более или менее приемлемых условий. Особых успехов они не достигли.

2 апреля 1525 года Альбрехт, еще в качестве верховного магистра, прибыл в Кракау. 8 апреля был заключен мир с Польшей. Согласившись принести присягу, Альбрехт сохранил Пруссию в границах 1466 года в качестве светского герцогства: она стала его феодом. Ничто не связывало его больше с императором и папой. Но теперь герцог имел определенные военные обязанности. Однако для дальнейшего развития прусских земель важно было то, что лен был также пожалован и братьям герцога - маркграфам Георгу, Казимиру и Иоганну: таким образом, в случае смерти Альбрехта Польша как сюзерен не могла претендовать на Пруссию; к тому же, теперь существовали реальные условия для объединения Пруссии с Бранденбургом под властью представителя рода Гегенцоллернов и развития бранденбургско-прусского государства.

9 апреля представители сословий Пруссии дали свое согласие на заключение мирного договора. 10 апреля Альбрехт Бранденбургский принес присягу польскому королю. Один из братьев-рыцарей ордена, покинувший страну после того, как там восторжествовала реформация и Пруссия была отделена от Немецкого ордена, весьма точно описал сцену на рыночной площади в Кракау: «В Кракау на площади поставлен был богато украшенный трон, и сидел там король Польши во всем своем величии, и пришел верховный магистр, облаченный в магистерское платье с гербом, и подошел к трону, где сидел король, и упал перед ним на колени. Был он тотчас же поднят и снял с себя орденское одеяние и платье с гербом, и дал ему король иное платье и иное знамя. И принял он прусские земли ордена в лен, и взял маркграф Георг знамя, которое дал король. И дал король верховному магистру новый герб, и получил он также титул Герцога Прусского и право сидеть рядом с королем».

С этого момента орденское государство перестало существовать.

Перелом, к которому история подбиралась уже несколько десятилетий, наконец, произошел. Позади оказались тяготы политической кабалы, навязанной ордену мирным договором 1466 года, которой тот всячески сопротивлялся. И все-таки будущее было теперь не за орденом, а за герцогом, у которого хватило мужества вступить на новый путь. Хотя смена платья не сделала Альбрехта государственным деятелем: он по- прежнему не был готов к решению крупных внешнеполитических задач.

Главная его заслуга в том, что он не стал препятствовать тем процессам, которые, охватили тогда его страну и народ, смене веры и повороту в настроении умов, и в том, что он сам, личность, безусловно, яркая, с его духом и душой, являлся одним из наиболее значительных выразителей этой временной вехи.

9 мая 1525 года Альбрехт покинул Краков и торжественно, уже как герцог, въехал в Кенигсберг, где ему предстояло принять присягу представителей сословий. 6 июля 1525 года он официальным мандатом признал свою причастность к реформации. Позднее Лютер писал герцогу Поленцкому, который, будучи епископом Замландии, с 1522 года управлял Пруссией в отсутствие верховного магистра и в 1523 году провел первую евангелическую рождественскую службу в Кенигсбергском соборе: «Взгляни на чудо: полным ходом, на всех парусах спешит в Пруссию Евангелие!».

Теперь, когда не было больше орденского государства, нужно было снова обратиться к вере, некогда его породившей. Три столетия назад жажда рыцарского служения воплотилась в общину: рыцарь-христианин жил и умирал здесь, готовый пожертвовать собой ради веры. Новая государственность тоже нуждалась в этом животворном источнике. От общины эстафета перешла к одному человеку, он принимал теперь решения, следуя прежним заветам и сообразуясь с собственной совестью.

И момент рождения орденского государства, и момент его гибели были освещены верой, и гибель означала начало новой жизни. В будущем, как и в прошлом, тоже нужна была рыцарская стойкость и отвага. И когда один источник, питавший некогда Немецкий орден, начал иссякать, Альбрехт, не забывая «распахнуть двери Евангелию и, как подобает рыцарю Божьему, остерегаться бегства с поля боя», повел свое государство к другому животворному источнику, из которого черпала свои силы реформация.

С началом реформации, которая перекинулась уже на Литву и Польшу, немецкая Пруссия снова взяла на себя миссию, которую некогда выполняло государство Немецкого ордена. Ведь дело ордена служило не только интересам Германии, защите империи и расширению жизненного ареала немцев: прививая северо-восточным землям новый образ жизни, он выполнял миссию, возложенную на него европейской культурой, и оттеснял Византию. Расцвет немецкой культуры в прусском государстве служил его ближайшим соседям примером для подражания, стимулируя их культурный рост.

Эти достижения, которые орден демонстрировал на западе и на востоке Германии и народам восточных земель, не были заслугой отдельных людей. И дело не только в том, что над этим трудились многие поколения братьев. Важно, что над этим трудилась община, люди, объединенные одной и той же целью. За три века Немецкий орден проделал уникальный исторический путь. И все эти три века, как, впрочем, и позднее, он сохранял свой общинный характер, уживавшийся в нем, как в настоящем государстве, со стремлением к величию и власти.

Минула пора первых побегов и цветения, пора созревания и пора зрелости, для прусского государства наступил смертный час. Потом на месте орденского государства возникла новая жизнь. Имя же Пруссии герцог сберег, соединив его с именем Гогенцоллернов: оно никогда не утратит своего блеска, напоминая грядущим эпохам о непреходящей миссии немецкого народа на востоке, которая не знает поражений.

Примечания: 1 Чаще употребляется название Хельмская земля.

2 Российская историография предпочитает называть их половцами.

3 Лат.: exemtion – исключение, изъятие.

4 Польское название города – Торунь.

5 Польское название – Хельм.

6 Ascania – латинизированная форма названия замка Aschersleben.

7 Западная Украина 8 Гуфа – земельная мера, различная по местностям, от 7 до 15 га.

9 Немецкая миля равнялась 7420,44 метра.

10 Перевод А.Прокопьева.

11 В российской историографии принято название Торуньский мир.

12 Копа – мера, равная 60 штукам.