Живопись Опции

[Номер 6]

Elihu Vedder (1836-1923)
Marsyas Enchanting the Hares

[Энгель]

Ежи Лоек о Станиславе Потоцком. Ворнинг: многобукафф пра любофф и измены.

Портрет Станислава Щенсного (Феликса) Потоцкого с сыновьями Щенсным Ежи (Юрием) и Станиславом, художник Жан-Батист Лампи.

Отцом будущего маршалка Тарговицкой конференции был Францишек Салезий Потоцкий (родился в 1700 г.), воевода киевский, человек упрямый, чванливый и несдержанный, характерный тип польского магната, которого аж распирало от фамильной спеси и который был убежден в своем врожденном праве решать судьбу Речи Посполитой. От первой жены, Софии Жечицкой, он не дождался потомков, овдовев, он женился вторично на дальней родственнице, дочери познаньского воеводы Анне Эльжбете Потоцкой и взял за ней в приданое сорок деревень и несколько городков. Громадные владения киевского воеводы тянулись вдоль всей Червонной Руси, были разбросаны по Сандомирскому и Краковскому воеводствам, ему принадлежала значительная часть Брацлавщины, в т.ч. Браилов, Умань с окрестностями и Нестерварка, позднее переименованная в Тульчин. Главной резиденцией оставался Кристинополь на Волыни, где в месте слияния рек Буг и Жолокия Потоцкий построил роскошный дворец и заложил просторный парк. У супругов Потоццких было пятеро детей: четыре дочери и один сын. (…) Единственный сын и наследник большого состояния, Станислав  Щенсный Потоцкий, родился в Кристинополе в 1752 году.
При кристинопольском дворе царила странная и нездоровая атмосфера. Отца и мать Щенсного, - рассказывает мемуарист, - «считали людьми гордыми, неприступными, суровыми, мстительными, богатство которых было самой грозной силой в борьбе с их врагами. Из-за этих недостатков их здесь называли разбойниками с Карпатских гор, и они не пользовались уважением не только у сограждан-соседей, а и у своих домочадцев и челяди. Этот двор в городке Кристинополь Белзского воеводства был очагом всяческих беззаконий, более того, аморальности и преступности. Он был полон прихлебателей, лентяев и болтунов, что же касается дворовых интриг, они здесь были стихией и развлечением для супругов.» (…)
Удивительный факт: Станислав Щенсный, за исключением фамильной гордыни и самовлюбленности, не унаследовал, по сути, ни одной черты характера своих родителей. Его слабость, мягкость и уступчивость удивляли впоследствии всех, кто помнил железный характер Францишека и Анны Потоцких. Окруженный с раннего детства самой тщательной опекой, Щенсный, к сожалению, демонстрировал невиданную интеллектуальную вялость и умственную тупость. Над ним тщетно бился постоянный воспитатель и учитель, ксендз Вольф из пиарского коллегиума в Варенже, который волей-неволей должен был, наконец, четко реализовать указания его родителей, которые хотели воспитать Щенсного в духе магнатской родовой гордыни и бездумной, поверхностной религиозности.
На пороге совершеннолетия Щенсный был психически неуравновешенным и ограниченным юношей, совершенно неспособным самостоятельно мыслить, разговаривая с отцом, он буквально дрожал от страха,  мать относилась к нему, как к 10-летнему мальчику. Сложно сказать, отдавали ли воевода и его супруга себе отчет в патологической заторможенности умственного развития их сына, не вызывает сомнений, что, вопреки всему они видели перед ним прекрасное будущее, возможно, даже представляли на троне Речи Посполитой. Они заранее побеспокоились и о первых титулах для Щенсного: имея всего 16 лет от роду, он стал белзским старостой.
В 1770 г. Станиславу Щенсному Потоцкому исполнилось 18; в стране продолжалась борьба Барской конфедерации, на Червонной Руси сверепствовало какое-то поветрие. Отец выслал его из Кристинополя, поручив объехать окрестные имения. Во время этой поездки молодой Потоцкий завернул на Сушницкий хутор под Кристинополем, имение любачевского ловчего Якуба Коморовского. (…) Коморовские герба Корчак были старинным шляхетским родом, зафиксированным в документах еще с 15 в., хотя и не магнатским, но довольно зажиточным и не обделенным общим уважением. Мерилом общественной бездны, которая разделяла в 18 в. заурядного шляхтича среднего достатка и польского магната, был тот факт, что в понимании киевского воеводы о любом сродстве между родом Потоцких и родом Коморовских не могло быть и речи. А между тем, такое родство вполне могло стать реальностью.
У Якуба и Антонины Коморовских была дочь Гертруда, молоденькая и очень красивая девушка. Неизвестно, при каких обстоятельствах Щенсный  Потоцкий познакомился с ней, но факт, что в время своей поздки в 1770 г. и пребывания на Сушницком хуторе он завел с ней роман. Судя по всему, Коморовские благосклонно смотрели на доверительные отношения своей дочери с наследником самого большого магнатского состояния в Речи Посполитой и, осознавая ценность своего шляхетского герба, не думали, будто счастью молодых может что-то помешать. Щенсный влюбился в Гертруду без памяти, как юноша, впервые освободившийся из-под родительской опеки. Осенью 1770 г. Он под разными предлогами вырывался из Кристинополя и часто посещал Сушницкий хутор. Последствия этих визитов не заставили себя долго ждать – Гертруда забеременела. Коморовские, возмущенные замешательством Щенсного, который боялся дома признаться в своем грехе, требовали тайного брака с Гертрудой.  10 ноября 1770 г. был составлен брачный контракт, 26 декабря в греко-католической церкви в Нестаничах приходской священник Длужневский свершил над молодой парой таинство венчания. Брак был тайным, однако состоялся с соблюдением всех необходимых формальностей и с юридической точки зрения был безукоризненным. Однако новобрачная вынуждена была остаться в родительском доме.
Через несколько недель известие об этом событии каким-то образом достигло слуха киевского воеводы. Францишек Потоцкий был взбешен; призвав к себе Щенсного, он сначала ласковыими уговорами, а потом внезапным натиском убедил его, что такой брак недостоин наследника великого имени Потоцких, и добился от него согласия подать в консисторию иск о разорвании брака, освященного якобы вопреки воле жениха, которого соблазнила и ввела в заблуждение семья Коморовских. Станислав смиренно подписал бумаги, которые ему подсунул отец, и угнетенно ожидал, чем все это закончится.
Потоцкие созвали семейный совет, чтобы обдумать последующие шаги, которые необходимо было предпринять в целях сохранения доброго имени Потоцких. Кто-то подал идею похитить Гертруду и поместить в один из львовских монастырей (где настоятельницей была какая-то Потоцкая), а после вынудить ее дать согласие на аннулирование брака. До Сушницкого хутора начали доходить слухи, что киевский воевода готовит какой-то набег, Коморовские перебрались в лучше укрепленную Новоселку. К сожалению, это не предотвратило трагические последствия мстительности Францишека и Анны Потоцких.
Вечером 13 февраля 1771 г. отряд надворных казаков киевского воеводы под командованием Александра Домбровского, персоны, которую в Кристинополе величали полковником, и какого-то Вильчека, напали на усадьбу в Новоселке. Повергнув в ужас домашних, напавшие похитили Гертруду Потоцкую, бывшую уже на 5 или 6 месяце беременности (несмотря на мороз, ее якобы волокли в тонком платье по снегу) и силой усадили в сани.
Что произошло в последующие несколько часов, выяснить не удалось. Известно только то, что Гертруду живой уже никуда не привезли. По версии, наиболее выгодной для Потоцких, отряд, который вез ее, по дороге встретил обоз, чтобы заглушить отчаянные крики Гертруды, Вильчек и Домбровский накрыли ее голову подушками, отчего жертва задохнулась. Более вероятным кажется, что смерть Гертруды была следствием выполнения тайных приказов воеводы, который, наверняка, пришел к выводу, что такое решение дела будет куда быстрее и надежнее, чем долгий процесс со скандальной оглаской и сомнительным приговором (тем более, через несколько месяцев на свет должен был появиться ребенок Щенсного). Труп Гертруды убийцы бросили в прорубь на реке Рата около Сельца – Бельского.
Для общественных и правовых отношений, господствовавших в тогдашней Польше, очень характерно, что ни один из виновников этого ужасного преступления не был наказан. Непосредственных убийц воевода надежно спрятал в украинских имениях, и их следы потерялись навсегда. Когда Коморовские обвинили Потоцких в нападении на их дом и похищении дочери (об убийстве они узнали лишь через несколько месяцев, когда весной в реке нашли тело Гертруды, до того Коморовские надеялись, что ее держат в заключении), те ответили бесстыдным обвинением… в совращении Щенсного и принуждении к браку из корыстных побуждений. Они также стали добиваться аннулирования брака с уже покойной Гертрудой. Этот трагический процесс длился несколько лет (…).
В это самое время отец и муж, чья жена и нерожденное еще дитя были замучены, как можно тщательные выполнял все приказы своих  родителей, пытаясь заслужить их прощение, устно и письменно заверяя их в том, что только теперь понял, как подло обошлись с ним Коморовские. (…) Возможно, он по-своему глубоко переживал убийство Гертруды. Поговаривали, будто он даже пытался наложить на себя руки: однажды заперся в уборной и начал перочинным ножиком резать себе горло, однако его личный камердинер Быстецкий ворвался туда вслед за господином и отобрал у него смертоносное орудие, которым тот успел лишь слегка поранить себе шею. Рассказывали также, что до конца жизни он носил при себе миниатюру Гертруды. Но это не побудило его хотя бы положить конец издевательствам над памятью покойной жены в разных судебных манифестах, провозглашаемых супругами Потоцкими, даже после их смерти, когда можно было не бояться гнева жестокого отца и суровой матери.
Далее повествуется о том, что Щенсный был отправлен в путешествие по Европе, из которого вернулся до срока в связи со смертью матери (январь 1772) и отца (октябрь 1772). В это самое время процесс Гертруды набирал обороты.
Он вернулся в Польшу в декабре 1772 г. И начал изыскивать способы завершить компромиссом дело с семейством Коморовских. (…) дело было завершено выплатой компенсации, общая сумма которой составляла ок. 700 тыс. злотых. Приговор комиссии сейма от 2 ноября 1774 г. Перекладывал ответственность за смерть Гертруды на «некую преступную шайку», которая будто бы без чьего-либо подстрекательства и видимых причин совершила злодеяние. (…) Сразу же по окончании этого обременительного и опасного дела Щенсный пошел под венец (1 декабря 1774 г.) с дочерью краковского кастеляна Юзефиной Амалией Мнишек.
(…) Этот брак соединил двух людей с совершенно отличным складом ума и характера. Интеллектуальным уровнем и культурными интересами пани Потоцкая в значительной мере превосходила своего супруга. Среди прочего она рисовала, и ее рисунки и картины маслом считались весьма удачными. Были у нее и литературные амбиции – она писала комедийки и рассказы, сочиняла эпиграммы и стихи по поводу каких-то событий. Произведения ее имели успех, неоднократно переписывались и передавались из рук в руки, заинтересовав даже Станислава Августа. Юзефина, однако, была одарена не только художественным и литературным талантом, но и бурным темпераментом, который перестала сдерживать задолго до брака, а в Тульчине, после относительно короткого периода относительно слаженной семейной жизни со Щенсным, начала без угрызений совести удовлетворять свои потребности каждый раз с новыми любовниками. На протяжении лет супружества Потоцкие нажили 11 детей – 7 дочек и 4 сыновей. Но из всех их, кажется, только трое самый старших (Пелагия, Щенсный Ежи и Людвика) были зачаты со Станиславом Щенсным, а прочим приписывались разные отцы, что весьма походило на правду, поскольку пани Юзефина почти не жила в Тульчине, часто выезжала за границу и, не церемонясь, вела там весьма вольный образ жизни. В первые годы брака Щенсный был влюблен в жену до беспамятства, посвящал ей даже стихи.
Юзефина Потоцкая из Мнишеков (скан из книги, пардон за качество)

[После рождения первой дочери Щенсный написал для жены стихотворение, где высказывал от имени крошки Пелагии желание как можно скорее получить братца.]
И, как записала в своих воспоминаниях воспитанница дома Потоцких пани Вероника, урожденная Младанович Кребс, которая сберегла это стихотворение как ценную память о пане Щенсном – «эта просьба была исполнена, мы увидели ясновельможного Щенсного через девять месяцев после рождения вельможной княжны Пелагии».
[Осчастливленный этим событием, Потоцкий пишет еще одно стихотворение, где выражает надежду на долгую и счастливую совместную жизнь в лоне семьи.]
Однако это «возбуждение чувств» вскоре перенесло тяжкий удар, а позже все чаще нарушалось разными случаями. При какой-то оказии пани Потоцкая завязала любовные отношения с еще очень молодым тогда Ежи Вильегорским (…) Письма Вильегорского, адресованные ей, попали в руки Щенсного. Впервые в жизни он вспыхнул гневом на любимую жену и велел ей убираться в родную Дуклю. «Уже паковали на телеги ее столовое серебро и гардероб, а Мнишек, заливаясь слезами, в достойном жалости унижении до тех пор ползала в ногах у мужа, пока тот, то ли размякнув от сочувствия к жене и ее обещаниям исправиться, то ли удовлетворившись искусным разыгрыванием невинности, позволил себя уговорить и отменил свой приговор». Однако этот супружеский бунт Потоцкого, как выяснилось, был последним его эффективным протестом против проказ Юзефины. Правда, она пыталась смягчать гнев мужа нежностью и кротостью, но тайком давала волю темпераменту. Щенсный вынужден был принять к сведению, что пан Клембовский, плечистый блондин, которого она привезла с собой из Дукли в Кристинополь, совершенно необходим ей как гофмейстер и должен постоянно быть у нее под рукой. С этим Клембовским Юзефина, очевидно, поддерживала отношения еще до брака, а потом, в Тульчине, возобновила свою прежнюю фамильярность с ним. В последующие годы Клембовского заменил какой-то Дзержанский. Удивительная вещь – несмотря на эти тайные похождения, пани Потоцкая публично сохраняла видимость верной, сердечной и заботливой жены. Более того – даже после того, как супруги окончательно решили жить порознь, она была весьма лояльна к Щенсному, защищала его доброе имя, оправдывала его поведение, была пылкой представительницей его интересов.
 

запись создана: 12.09.2008 в 23:59